Глава 1

столкновения этих миров. Оно несет в себе довод, что измене­ние модели социальных отношений влечет за собой переста­новки в системе координат социального опыта. Общественные формы - это материя культуры.

VIII

Существует индийское предание — по крайней мере, я слышал его как индийское предание — об англичанине, который, когда ему сказали, что мир покоится на тарелке, которая покоится на спине слона, который, в свою очередь, стоит на спине чере­пахи, спросил {наверное, он был этнографом; это их манера поведения), на чем же стоит черепаха. «На другой черепахе». А та, другая? «О, сахиб, под ней тоже черепахи, и так до само­го дна».

Таково, действительно, положение вещей. Не знаю, сколь долго еще можно с пользой размышлять по поводу истории Коэна, шейха и Дюмари (возможно, я и так уже перестарался), но я знаю, что, сколько бы этим ни занимался, я так и не при­ближусь ко дну этой истории. Мне никогда не удавалось при­близиться ко дну того, что я описывал, — ни в очерках, собран­ных в этой книге, ни где-либо еще. Анализ культуры отличается характерной неполнотой. И, что еще хуже, чем глубже он ухо­дит, тем менее полным он предстает. Странная это наука, где наиболее убедительные утверждения оказываются основанны­ми на наиболее зыбких доводах, где сделать какие-либо выво­ды из материала, имеющегося под рукой, - значит лишь уси­лить подозрение, как ваше собственное, так и других, что вы его не совсем правильно поняли. Увы, именно это, вкупе с обя­занностью допекать умных людей глупыми вопросами, и со­ставляет суть деятельности этнографа.

Эту проблему можно обойти разными способами — подме­нять культуру фольклором и собирать его; подменять ее харак­теристиками и подсчитывать их; подменять ее институтами и классифицировать их; подменять ее структурами и играть с ними. Но все это попытки обойти проблему. В действительно­сти же, принять семиотическую концепцию культуры и интер-претативный подход к ее изучению — значит принять точку зрения на этнографические выводы как на (если заимствовать ставшую знаменитой фразу У.Б. Галли) «по существу спор­ные». Антропология, по крайней мере интерпретативная ан­тропология, — это наука, прогресс которой отмечается не столько совершенствованием согласия, сколько оттачивани-

38

«Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры

ем споров. То, что в ней улучшается, — это точность, с которой мы поправляем друг друга.

Конечно, это нелегко понять тому, чье внимание всегда полностью поглощено лишь одной стороной аргументации. Но монологи здесь не имеют большой ценности, потому что финальных выводов, которые нужно было бы подробно изла­гать, у нас нет; у нас есть просто дискуссия, которую нужно поддерживать. Если собранные в этой книге очерки в чем-то важны, то важность их состоит не столько в том, что они говорят, сколько в том, о чем они свидетельствуют: о чрезвычайном росте интереса - не только в антропологии, но и в общественных науках в целом — к роли символических форм в жизни общества. Значение, это неуловимая и неяс­ная псевдоматерия, которую раньше мы с готовностью отда­вали на растерзание философам и литературным критикам, теперь вернулась в самый центр нашей дисциплины. Даже марксисты цитируют Кассирера, даже позитивисты — Кенне­та Бёрка16*.

Моя собственная позиция заключается в том, чтобы пы­таться противостоять субъективизму, с одной стороны, и каб-бализму — с другой; пытаться удержать анализ символических форм как можно ближе к конкретным социальным явлениям и событиям, к миру обычной человеческой жизни и органи­зовать этот анализ таким образом, чтобы связи между теоре­тическими формулировками и описательными интерпрета­циями не затемнялись неясными ссылками на естественные науки. На меня никогда не производил впечатления довод, что раз уж полная объективность в нашей сфере знания недости­жима (что, конечно, верно), то можно дать волю чувствам. Как заметил Роберт Солоу, это все равно, что утверждать, что раз добиться совершенно стерильной среды невозможно, то мож­но проводить хирургические операции и в коллекторе. Но, с другой стороны, на меня не производили впечатления и заяв­ления, будто структурная лингвистика, компьютерная инже­нерия или какая-то другая продвинутая форма познания мо­жет сделать нас способными понимать людей без их изучения. Ничто так быстро не дискредитирует семиотический подход к культуре, как увлечение комбинацией интуиционизма и алхимии, сколь бы элегантно ни была выражена интуиция и какой бы современный вид ни принимала алхимия.

Опасность того, что в поисках слишком глубоко лежащих черепах анализ культуры может утратить связь с прочной по­верхностью жизни — с реалиями полигики, экономики, соци­альной стратификации, среди которых люди везде пребывают, а также с биологическими и физическими потребностями, на

39

которых эта поверхность покоится, — такая опасность сущест­вует всегда. Единственный способ защиты от нее и, следова­тельно, от превращения анализа культуры в своего рода соци­ологическое эстетство состоит в проведении данного анализа в неразрывной связи с такими реалиями и потребностями. Именно таким образом я писал о национализме, насилии, идентичности, природе человека, легитимности, революции, этничности, урбанизации, статусе, смерти, времени и, прежде всего, о конкретных попытках конкретных людей поместить эти явления в некоторого рода понятные, значимые рамки.

Рассматривать символические выражения социального действия — искусство, религию, идеологию, науку, право, мо­раль, здравый смысл — это не значит отвернуться от экзистен­циальных проблем жизни ради некой заоблачной сферы бесчувственного и безжизненного; это значит окунуться в их самую гущу. По существу задача интерпретативной антропо­логии — не в том, чтобы дать нам ответ на самые сокровенные наши вопросы, но в том, чтобы дать нам доступ к ответам дру­гих, тех, кто сторожит других овец в других долинах, и тем самым включить эти ответы в единую человеческую летопись, с которой мы сможем консультироваться.

Примечания

1 И не только других народов: антропология может исследовать куль­туру, частью которой она сама является, и она все больше и больше этим занимается; это факт огромной значимости, но он влечет за собой не­сколько запутанных и довольно специфических проблем второго по­рядка, в которые я в данный момент углубляться не буду.

2 Проблема порядка, в свою очередь, тоже сложна. Антропологические работы, основанные на других антропологических работал (например, работы Леви-Строса), могут быть, конечно, даже четвертого порядка и выше, да и сами информанты часто, если не постоянно, создают интер­претации второго порядка — то, что нам теперь известно как «абориген­ные модели». В письменных культурах, где «аборигенные» интерпре­тации могут доходить и до более высокого уровня (в связи с Магрибом достаточно вспомнить об Ибн Хальдуне, в связи с США - о Маргарет Мид), все эти вопросы приобретают действительно замысловатый ха­рактер.

3 Или, опять-таки, точнее, «записывает». Наибольший объем этно­графических работ мы находим скорее в форме книг и статей, чем в форме фильмов, магнитофонных записей, музейных экспозиций или чего-то еще; хотя даже и в книгах и статьях, конечно, есть фотографии, зарисовки, диаграммы, таблицы и т. д. Рефлексивного осмысления способов репрезентации (не говоря уже об экспериментах с ними) антропологии до сих пор очень не хватает.

40

«Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры

4 В той мере, в какой оно укрепляло стремление антрополога сблизиться с информантами как с личностями, а не как с объектами, понятие «включенное наблюдение» было пенным. Но в той мере, в какой оно уводило антрополога от понимания сущности своей собственной роли, очень специфической, лимитированной культурными границами, и заставляло его считать себя чем-то большим, чем просто заинтересован­ным (в обоих смыслах этого слова) приезжим, оно было и до сих пор остается одним из наших главных источников заблуждения.

5 Допустим, это — в некотором роде идеализация. Поскольку на прак­тике теории редко бывают (если вообще когда-то бывают) полностью отброшены как несостоятельные, но просто начинают принимать все более и более неуклюжие, непродуктивные, натянутые или бессодер­жательные формы, они нередко продолжают жить еще долго после того, как почти все. за исключением горстки людей (хотя именно эти люди, как правило, остаются наиболее пылкими), уже утратили к ним всякий интерес. Действительно, если говорить об антропологии, то здесь, по­жалуй, большая проблема - вывести из литературы исчерпавшие себя идеи, чем ввести в нее продуктивные; соответственно, большая, чем хотелось бы, часть теоретических дискуссий здесь носит критический, а не конструктивный характер, и цельте карьеры здесь посвящаются тому, чтобы ускорить процесс искоренения отживших идей. Хотелось бы надеяться, что по мере дальнейшего развития нашей науки подоб­ного рода интеллектуальный уход за сорняками будет составлять менее значительную часть нашей деятельности. Однако на сегодняшний день по-прежнему остается фактом, что устаревшие теории имеют тенден­цию скорее переходить во вторые издания, чем умирать.

6 Подавляющая часть изложенного в следующих д&тее главах касается не столько Марокко, сколько Индонезии, ибо я только-только начи­наю приниматься за задачи, поставленные передо мной северо­африканским материалом, который в большинстве своем был собран сравнительно недавно. Полевыми исследованиями в Индонезии я за­нимался в 1952-1954, 1957-1958 и в 1971 гг.; а в Марокко- в 1964, 1965-1966, 1968-1969 и в 1972 гг.

Комментарии

|- Longer S. Philosophy in a New Key. Cambridge, 1942. (В рус. пер.: Лан-гер С. Философия в новом ключе. М., 2000.)

v «Культура, или цивилизация, понимаемая в широком этногра­фическом смысле, это то сложное целое, которое включает в себя зна­ния, верования, искусства, мораль, законы, обычаи и любые иные спо­собности и привычки, приобретаемые человеком как членом общества» (Тайлор Э.Б. Первобытная культура // История мировой культуры. Курс лекций. М„ 1998. С.13).

'* Ktuckhohn С. Mirror for Man. N.Y., 1949. (В рус. пер.: КлакхонК. Зер­кало для человека. СПб., 1998.)

4' мясной суп с овощами (франц.). В переносном смысле: «каша», «со­лянка», т.е. смесь, где все сваливается в одну кучу. 3* «Мыслитель» (франц.).

41