Георг вільгельм фрідріх гегель

(1770 - 1831)

Вчення про тотожність суб’єкта й об’єкта лежить в основі філософської системи Г.В.Ф. Гегеля. Великий філософ народився в сім’ї штутгартського секретаря казначейства, ріс у звичайному скромному середовищі (і в матеріальному, і в духовному відношеннях). Одержав богословську освіту, закінчивши теологічне відділення Тюбінгенського університету, захистив магістерську дисертацію з церковної історії Вюртемберга, але від духовної кар’єри відмовився. У гімназії та університеті Гегель був на гарному рахунку у педагогів і керівництва, відрізнявся слухняністю, і йому навіть доручали застерігати товаришів від поганих вчинків. Щоправда, ні в дитинстві, ні в юності ніхто не міг запідозрити в ньому не тільки генія, а взагалі людину видатну. В університетській характеристиці вказувалося, що Гегель – молода людина з хорошими манерами, здоровими судженнями, але не відрізняється красномовністю і в філософії ніяк себе не проявив.

Проте біографія Гегеля – процес визрівання великого мислителя. Він нагромаджує знання – цитата до цитати, виписка до виписки, поки що без власних коментарів. Багато здобуває від дружби з уже відомим філософом Шеллінгом і поетом Гельдерліном. Шеллінг, молодший за Гегеля на п’ять років, у 23 роки вже професор, автор книг, творець власного вчення. А Гегель після закінчення університету довгі роки тягне лямку домашнього вчителя, а після невдалого дебюту в Йєнському університеті – ярмо газетного працівника, директора шкільної гімназії. Йому було під п’ятдесят, коли він здобув визнання своїх заслуг у філософії і посів відповідну посаду професора в берлінському університеті.

Якщо Гете шукає сенс життя, то Гегель – сутності мислення. Відданий філософії, він не ігнорує інших сфер наукової діяльності, які дають змогу для філософського узагальнення: посилено проводить досліди з природознавства, сам ставить ряд експериментів з магнетизму та оптики, студіює математику, оволодіває вищим аналізом, диференціальним численням, фізикою, хімією, природничою історією, не кажучи вже про комплекс гуманітарних наук. Саме таке енциклопедичне охоплення духовної культури і зробило його великим філософом. При цьому мислитель цінує та всіляко оберігає свій душевний спокій, цінує добрі стосунки з урядом, на службі у якого знаходиться, усвідомлюючи, що «хто дивиться на світ із розумом, на того і світ дивиться з розумом».

Философия истории

ВВЕДЕНИЕ

Темой этих лекций является философская всемирная история, т. е. не общие

размышления о всемирной истории, которые мы вы­вели бы из нее и желали бы

пояснить, приводя примеры, взятые из ее содержания, а сама всемирная

история. Для выяснения того, что такое философская всемирная история, я считаю

необхо­димым прежде всего рассмотреть другие формы историографии. Вообще

существуют три вида историографии:

а) первоначальная история;

b) рефлективная история;

с) философская история.

[…]

с)…философия истории означает не что иное, как мыслящее рассмо­трение ее. Но мы никак не можем обойтись без мышления; благо­даря мышлению мы отличаемся от животного и в ощущении, в знании и в познании, в стремлениях и в воле, поскольку они яв­ляются человеческими, содержится мышление. Но здесь ссылка на мышление может показаться недостаточной, так как в истории мышление подчинено данному и сущему, основано на нем и руко­водится им, философии же, наоборот, приписываются самостоятель­ные мысли, которые умозрение порождает из самого себя, не принимая в расчет того, что есть. Если бы философия подходила к истории с такими мыслями, то она рассматривала бы ее как материал, не оставляла бы ее в том виде, как она есть, но распо­лагала бы ее соответственно мысли, а следовательно, как говорят, конструировала бы ее а рriori. Но история должна лишь охваты­вать то, что есть и было, события и деяния, и она тем ближе к истине, чем более она придерживается данного; поскольку задача философии как будто противоречит этому стремлению, здесь следует выяснить это противоречие и опровергнуть вытекающее отсюда обвинение против умозрения.[…]

Но единственною мыслью, которую привносит с собой филосо­фия, является та простая мысль разума, что разум господствует в мире, так что, следовательно, и всемирно-исторический процесс совершался разумно. Это убеждение и понимание являются пред­посылкой по отношению к истории как к таковой вообще; в самой философии это не является предпосылкой. Путем умозрительного познания в ней доказывается, что разум … является как субстанцией, так и бесконечною мощью; он является для самого себя бесконечным содержанием всей природной и духовной жизни, равно как и бесконечной фор­мой,– проявлением этого ее содержания. Разум есть субстанция, а именно – то, благодаря чему и в чем вся действительность имеет свое бытие; разум есть бесконечная мощь, потому что разум не настолько бессилен, чтобы ограничиваться идеалом, долженство­ванием и существовать как нечто особенное, лишь вне действитель­ности, неведомо где, в головах некоторых людей. Разум … является для самого себя тем предметом, на обработку которого направлена его дея­тельность, потому что он не нуждается, подобно конечной деятель­ности, в условиях внешнего материала данных средств, из которых он извлекал бы содержание и объекты для своей деятельности; он берет все это из самого себя и сам является для себя тем мате­риалом, который он перерабатывает; подобно тому как он является для себя лишь своей собственной предпосылкой и абсолютной конечной целью, так и сам он является и осуществлением этой абсолютной конечной цели, и ее воплощением, благодаря которому совершается ее переход из внутреннего мира в явление не только мира природы, но и духовного мира, а именно: во всемирной исто­рии.

Итак, лишь из рассмотрения самой всемирной истории должно выясниться, что ее ход был разумен, что она являлась разумным, необходимым обнаружением мирового духа, – того духа, природа которого, правда, всегда одна и та же, но который проявляет эту свою единую природу в мировом налич­ном бытии.[…]

…кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно; то и другое взаимно обусловливают друг друга.[…]

Я напомню лишь о двух формах и точках зрения, имеющих отношение к общему убеждению в том, что разум господствовал и господствует в мире, а также и во всемирной истории. Во-первых, я напомню о том историческом факте, что грек Анаксагор впервые сказал, что ум вообще или Разум, правит миром, но не ум как самосознательный разум, не дух как таковой,— мы должны тщательно различать то и другое. Движе­ние солнечной системы происходит по неизменным законам: эти законы суть ее разум, но ни солнце, ни планеты, которые вращаются вокруг него по этим законам, не сознают их. Таким образом, мысль, что в природе есть разум, что в ней неизменно господствуют общие законы, не поражает нас, мы привыкли к этому и не придаем этому особого значения; поэтому я и упомянул о выше­приведенном историческом факте, чтобы обратить внимание на следующее: то, что нам может казаться тривиальным, не всегда, как свидетельствует история, существовало в мире; напротив того, такая мысль составляет эпоху в истории человеческого духа. Ари­стотель говорит об Анаксагоре как о философе, впервые прово­згласившем эту мысль, что он явился как бы единственным трезвым среди пьяных. Сократ воспринял эту мысль Анаксагора, и она прежде всего стала господствующей в философии за исклю­чением философии Эпикура, который приписывал все события случаю. …

…Сократ признает неудовлетворительным не самый принцип Анаксагора, а то, что этот принцип недостаточно применялся к конкретной при­роде, что она не понималась и не объяснялась на основании этого принципа, что вообще этот принцип оставался отвлеченным, что природа не рассматривалась как развитие этого принципа, как организация, проистекающая из разума.[…]

Далее, выражение той мысли, что разум господствует в мире, находится в связи с ее дальнейшим применением, которое нам хорошо известно, а именно в форме той религиозной истины, что мир не представлен случаю и внешним случайным причинам, но управляется провидением. …

Но объяснить историю значит обнаружить страсти людей, их гений, их действующие силы… Во все­мирной истории мы имеем дело с такими индивидуумами, которые являются народами, с такими целыми, которые являются государ­ствами; следовательно, мы не можем ограничиться вышеупомя­нутой, так сказать, мелочной верой в провидение и лишь отвлечен­ной, неопределенной верой, которая хочет дойти лишь до того об­щего принципа, что есть провидение, а не до более определенных его действий. Напротив того, мы должны серьезно заняться выяс­нением путей провидения, применяемых им средств и его проявле­ниями в истории, и мы должны относить их к вышеупомянутому общему принципу. …В полном противоречии с тем, что в священном писании предписывается, как высший долг, не только любить бога, но и познавать его, теперь преобладает отрицание того, что говорится в том же Писании, а именно что дух вводит в истину, что он познает все предметы и даже проникает в глубины божества. Утверждение, что божественная сущность находится по ту сторону нашего познания и человеческих дел, удобно в том отношении, что благодаря этому предположению можно доволь­ствоваться своими собственными представлениями. ….Вопрос о том, каково определение разума самого по себе, совпадает, поскольку разум рассматривается по отношению к миру, с вопросом о том, какова конечная цель мира[…]

…мы должны указать здесь:

а) каковы абстрактные определения природы духа;

b) какими средствами пользуется дух, для того чтобы реали­зовать свою идею;

с) наконец рассмотреть ту форму, которая является полной реализацией духа в наличном бытии — государство.

а) Природу духа можно выяснить путем его сопоставления с его полной противоположностью. Как субстанцией материи явля­ется тяжесть, так, мы должны сказать, субстанцией, сущностью духа, является свобода. Всякому непосредственно представляется вероятным, что духу в числе других свойств присуща и свобода; но философия учит нас, что все свойства духа существуют лишь благодаря свободе, что все они являются лишь средствами для свободы, все только ее ищут и порождают; умозрительная фило­софия признает, что свобода является единственно истинным ду­хом. Материя тяжела, поскольку она тяготеет к центру; она по существу дела состоит из составных элементов, она находится вне себя, она ищет своего единства и, следовательно, старается сама преодолеть себя; она ищет своей противоположности; если бы она достигла этого, то она уже не была бы материей, но уничто­жилась бы; она стремится к идеальности, потому что в единстве она идеальна. Напротив того, именно духу свойственно иметь центр в себе, его единство не вне его, он нашел его в себе, он в себе и у себя. Субстанция материи находится вне ее, дух есть у себя бытие. Именно это есть свобода, потому что, если я являюсь зависимым, то я отношу себя к чему-то другому, чем я не явля­юсь; я не могу быть без чего-то внешнего; я свободен тогда, когда я есть у самого себя. Это у себя бытие духа есть самосознание, сознание самого себя. В сознании следует различать две стороны: во-первых, что я знаю, и, во-вторых, что я знаю. В самосознании обе эти стороны совпадают, потому что дух знает самого себя: он является рассмотрением своей собст­венной природы и в то же время он является деятельностью, состоящею в том, что он возвращается к самому себе и таким об­разом сам себя производит, делает себя тем, что он есть в себе. После этого отвлеченного определения можно сказать о всемирной истории, что она является обнаружением духа в том виде, как он вырабатывает себе знание о том, что он есть в себе, и подобно тому как зародыш содержит в себе всю природу дерева, вкус, форму плода, так и проявления духа виртуально содержат в историю, народы не знают, что дух или человек как таковой в себе свободен; так как они не знают этого, то они не свободны; они знают только, что один свободен, но имен­но поэтому такая свобода оказывается лишь произволом, дикостью, тупостью страсти, обуздыванием страсти, или же нежностью, кото­рая сама оказывается лишь случайностью природы или произ­волом. Следовательно, этот один оказывается лишь деспотом, а не свободным человеком. Лишь у греков появилось сознание свободы, и поэтому они были свободны, но они, как и римляне, знали только, что некоторые свободны, а не человек как таковой; этого не знали даже Платон и Аристотель. Поэтому у греков не только были рабы, с которыми были связаны их жизнь и существование их прекрасной свободы, но и сама эта свобода отчасти являлась лишь случайным, недолговечным и ограниченным цветком, отчасти она вместе с тем была тяжким порабощением человеческого, гуманного начала. Лишь германские народы дошли в христианстве до сознания, что человек как таковой свободен, что свобода духа составляет самое основное свойство его природы; это сознание сперва появилось в религии, в сокровеннейшей сфере духа, но про­ведение этого принципа в мирских делах являлось дальнейшей задачей, разрешение и выполнение которой потребовали тяжелой продолжительной культурной работы[…]

Из того, что было сказано в общей форме о различии знания о свободе, а именно, что восточные народы знали только, что один свободен, а греческий и римский мир знал, что некоторые свобод­ны, мы же знаем, что свободны все люди в себе, т. е. человек сво­боден как человек,— вытекает как деление всемирной истории, так и то, каким образом мы будем рассматривать ее. …Теперь можно, следовательно, непосредственно поставить вопрос: какими средствами пользуется она [свобода] для своего осуществления?

b) Постановка этого вопроса о средствах, благодаря которым свобода осуществляет себя в мире, приводит нас к самому исто­рическому явлению. Если свобода как таковая прежде всего есть внутреннее понятие, то средства, наоборот, оказываются чем-то внешним, тем, что является, что непосредственно бросается в гла­за и обнаруживается в истории. …

Когда мы смотрим на историю, как на такую бойню, на которой приносятся в жертву счастье народов, государственная мудрость и индивидуальные добродете­ли, то пред мыслью необходимо возникает вопрос: для кого, для какой конечной цели были принесены эти чудовищнейшие жертвы?

Первый момент,— на который мы обращаем внимание, о ко­тором мы уже часто упоминали и который приходится как можно чаще подчеркивать, когда речь идет о сути дела,— заключается в том, что то, что мы назвали принципом, конечною целью, опре­делением или природой и понятием духа, является лишь чем-то всеобщим, отвлеченным. …Итак, мы утверждаем, что вообще ничто не осуществлялось без интереса тех, которые участвовали своей деятельностью, и так как мы называем интерес страстью, поскольку индивидуальность, отодвигая на задний план все другие интересы и цели, которые также имеются и могут быть у этой индивидуальности, целиком отдается предмету, сосредоточивает на этой цели все свои силы и потребности,— то мы должны вообще сказать, что ничто вели­кое в мире не совершалось без страсти. В наш предмет входят два момента: во-первых, идея; во-вторых, человеческие страсти; первый момент составляет основу, второй является утком великого ковра развернутой перед нами всемирной истории. Конкретным центральным пунктом и соединением обоих моментов является нравственная свобода в государстве.[…]

Страсть есть прежде всего субъективная, следовательно, формаль­ная сторона энергии, воли и деятельности, причем содержание или цель еще остаются неопределенными; так же обстоит дело и по отношению к личной убежденности, к личному разумению и к личной совести. Всегда дело сводится к тому, каково содержание моего убеждения, какова цель моей страсти, истинны ли та или дру­гая по своей природе. Но и, наоборот, если эта цель такова, то с этим связано то, что она осуществляется и становится действительной. Из этого разъяснения относительно второго существенного мо­мента исторической действительности цели вообще вытекает, что с этой стороны государство, если мы мимоходом коснемся его, оказывается благоустроенным и само в себе сильным, если част­ный интерес граждан соединяется с его общею целью, если один находит свое удовлетворение и осуществление в другом,— и этот принцип сам по себе в высшей степени важен.[…]

Неизмеримая масса желаний, интересов и деятельностей является орудием и средством мирового духа, для того чтобы достигнуть его цели, сделать ее сознательной и осуществить ее; и эта цель состоит лишь в том, чтобы найти себя, прийти к себе и созерцать себя как действительность. Но то положение, что живые индивидуумы и народы, ища и добиваясь своего, в то же время оказываются средствами и орудиями чего-то более высоко­го и далекого, о чем они ничего не знают и что они бессознательно исполняют, могло представляться и представлялось сомнительным, много раз оспаривалось и вызывало насмешки и пренебрежение как пустая фантазия и философия.[…]

…Всеобщее является моментом творческой идеи, мо­ментом стремящейся к себе самой и вызывающей движение исти­ны. Историческими людьми, всемирно-историческими личностями являются те, в целях которых содержится такое всеобщее….

Таковы великие люди в исто­рии, личные частные цели которых содержат в себе тот субстан­циальный элемент, который составляет волю мирового духа. Их следует называть героями, поскольку они черпали свои цели и свое призвание не просто из спокойного, упорядоченного, священ­ного существующего системою хода вещей, а из источника, содержание которого было скрыто и не доразвилось до налично­го бытия, из внутреннего духа, который еще находится под землей и стучится во внешний мир, как в скорлупу, разбивая ее, так как этот дух является иным ядром, а не ядром, заключенным в этой оболочке.

Известна поговорка, что для камердинера не существует героя; я добавил,— а Гете повторил это через десять лет,— но не потому, что последний не герой, а потому что пер­вый — камердинер. Камердинер снимает с героя сапоги, уклады­вает его в постель, знает, что он любит пить шампанское и т. д. Плохо приходится в историографии историческим личностям, обслуживаемым такими психологическими камердинерами; они низводятся этими их камердинерами до такого же. нравственного уровня, на котором стоят подобные тонкие знатоки людей, или, скорее, несколькими ступеньками пониже этого уровня.[…]

Итак, частный интерес страсти неразрывно связан с обнару­жением всеобщего, потому что всеобщее является результатом частных и определенных интересов и их отрицания. Частные инте­ресы вступают в борьбу между собой, и некоторые из них оказы­ваются совершенно несостоятельными. Не всеобщая идея проти­вополагается чему-либо и борется с чем-либо; не она подвергается опасности; она остается недосягаемою и невредимою на заднем плане. Можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя страсти, причем то, что осуществляется при их посредстве, терпит ущерб и вред. Ибо речь идет о явлении, часть которого ничтожна, а часть положительна. Частное в боль­шинстве случаев слишком мелко по сравнению со всеобщим: инди­видуумы приносятся в жертву и обрекаются на гибель.[…]

Хотя мы и примиряемся с тем, что индивидуальности, их цели и их удовлетворение приносятся в жертву, что их счастье вообще предоставляется случайности, к царству которой оно относится, и индивидуумы вообще подводятся под категорию средств, однако в них есть такая сторона, которую мы не решаемся рассматривать только с этой точки зрения даже и по отношению к высшему нача­лу, потому что она есть нечто безусловно независимое, само по себе вечное, в них. Это моральность, нравственность, религиозность. Уже когда говорилось вообще об осуществлении разумной цели индивидуумами, было указано на их субъективную сторону, на их интерес, интерес их потребностей и стремлений, на их мнения и их понимание как на такую сторону, которая хотя и формальна, но сама имеет бесконечное право на обязательное удовлетворение. Когда мы говорим о каком-нибудь средстве, мы прежде всего представляем себе его как нечто, являющееся лишь чем-то внеш­ним по отношению к цели, совершенно не причастное ей. Однако на самом деле уже естественные вещи вообще, даже обыкновен­нейшие безжизненные предметы должны быть таковы, чтобы они соответствовали цели, должны иметь нечто общее с нею. В выше­указанном чисто внешнем смысле люди всего менее относятся к цели разума как средства; они, пользуясь представляющимися при этом удобными случаями, не только добиваются одновременно с осуществлением этой цели и осуществления своих частных целей, по своему содержанию отличных от цели разума, но они причастны и самой вышеупомянутой разумной цели и именно поэтому они являются самоцелями,— самоцелями не только формально, как живые существа вообще, индивидуальная жизнь которых сама является по своему содержанию чем-то уже подчиненным челове­ческой жизни и может быть по праву использована как средство,— но люди являются самоцелями и по содержанию цели. Под это определение подходит именно то, изъятие чего из категории средства мы требуем, а именно — моральность, нравственность, ре­лигиозность. Дело в том, что человек является целью в себе самом лишь благодаря тому божественному началу, которое имеется в нем и которое сперва было названо разумом, а поскольку оно проявляется в деятельности и само себя определяет, — свободой. И мы утверждаем, не имея возможности подробнее развить здесь эту мысль, что религиозность, нравственность и т. д. вытекают именно из этого источника и развиваются на этой почве и тем самым возвышаются над внешней необходимостью и случай­ностью. Но здесь следует заметить, что, поскольку индивидуумам предоставляется свобода, они являются виновными в нравствен­ной и религиозной испорченности и в упадке нравственности и религии.

[…]

с). каков тот материал, в котором осуществ­ляется разумная конечная цель? Этим материалом прежде всего оказывается опять-таки сам субъект, потребности человека, субъек­тивность вообще. …Но субъективной воле присуща и субстанциальная жизнь, действи­тельность, в которой она движется в существенном, причем само существенное и оказывается целью ее наличного бытия. Это су­щественное само есть соединение субъективной и разумной воли: оно есть нравственное целое — государство, представляющее собою ту действительность, в которой индивидуум обладает своей сво­бодой и пользуется ею, причем она оказывается знанием всеоб­щего, верою в него и желанием его. … Ведь оно есть единство всеобщего, существенного и субъективного хо­тения, а это и есть нравственность. Индивидуум, живущий в этом единстве, живет нравственною жизнью…

Государство есть божественная идея как она существует на земле. Таким образом, оно есть точнее определяемый предмет всемирной истории, в котором свобода получает свою объективность и су­ществует, наслаждаясь этой объективностью. Ведь закон есть объективность духа и воли в своей истинности; и лишь такая воля, которая повинуется закону, свободна, потому что она повинуется самой себе и оказывается у самой себя и свободной. Так как государство, отечество, означает общность наличного бытия, так как субъективная воля человека подчиняется законам, то проти­воположность свободы и необходимости исчезает. Разумное необ­ходимо как субстанциальное, и мы свободны, когда мы признаем его как закон и следуем ему как субстанции нашего собственного существа; тогда объективная и субъективная воли примиряются и образуют единое невозмутимое целое.[…]

Далее следует обратить внимание еще и на другое обстоятель­ство, а именно на то, что определенный дух народа сам является лишь отдельным индивидуумом в ходе всемирной истории. Ведь всемирная история есть выражение божественного, абсолютного процесса духа в его высших образах, она есть выражение того ряда ступеней, благодаря которому он осуществляет свою истину, доходит до самосознания. Эти ступени находят свое выражение во всемирно-исторических духах, в определенности их нравственной жизни, их конституции, их искусства, религии и науки. Реализа­ция этих ступеней является бесконечным стремлением мирового духа, его непреодолимым влечением, потому что как в этом рас­членении, так и в его осуществлении выражается его понятие. Всемирная история только показывает, как в духе постепенно про­буждаются самосознание и стремление к истине; в нем появля­ются проблески сознания, ему выясняются главные пункты, нако­нец он становится вполне сознательным. […]

Развитие является не просто спокойным процессом, совершающимся без борьбы, подобно развитию органи­ческой жизни, а тяжелой недобровольной работой, направленной против самого себя; далее, оно является не чисто формальным процессом развития вообще, а осуществлением цели, имеющей определенное содержание. Мы с самого начала выяснили эту цель, ею является дух, а именно по своему существу, по понятию свободы. Он является основным предметом, а следовательно, и руководящим принципом развития, тем началом, благодаря ко­торому последнее получает смысл и значение; так и на­оборот, происходившее вытекало лишь из этого предмета и имеет смысл лишь по отношению к нему и лишь в нем имеет свое содер­жание.[…]

Итак, всемирная история представляет собой ход развития принципа, содержание которого есть сознание свободы. …следует только упомянуть, что первою ступенью является вышеуказанное погружение духа в естествен­ность; вторая ступень — это выход из этого состояния и сознание своей свободы. Но это первый отрыв (от естественности) не полон и частичен, так как он исходит от непосредственной естествен­ности, следовательно, относится к ней и еще не отрешился от нее как момента. Третьей ступенью является возвышение от этой частной свободы до ее чистой всеобщности, до самосознания и со­знания собственного достоинства самой сущности духовности. Эти ступени являются основными принципами всеобщего процесса[...]

Достоинству философского рассмотрения соответствует только такая точка зрения, согласно которой история начинается лишь с того времени, когда в мире начинает осуществляться разумность, а не с того времени, когда она является еще только возможностью в себе,— с того времени, когда существует такое состояние, при котором она проявляется в сознании, воле и действии.[…]

Всемирная история, как было определено раньше, излагает развитие сознания духа о его свободе и о производимой этим со­знанием реализации. Развитие выражается в том, что оно явля­ется рядом ступеней, рядом дальнейших определений свободы, вытекающих из понятия предмета. Здесь мы должны лишь признать, что ступень, как отличающаяся от другой, имеет принцип. Таким принципом в истории есть определенность духа — особый дух народа.

… Мы должны определенно познавать конкретный дух народа, и так как он есть дух, он может быть понимаем только духовно, мыслью. Только конкретный дух проявляется во всех делах и стремлениях народа, он осуществляет себя, приобщается к само­му себе и доходит до понимания себя, потому что он имеет дело лишь с тем, что он сам из себя производит. Но высшее достиже­ние для духа заключается в том, чтобы знать себя, дойти не толь­ко до самосозерцания, но и до мысли о самом себе. Он должен совершить и он совершит это; но это совершение оказывается в то же время его гибелью и выступлением другого духа, другого всемирно-исторического народа, наступлением другой эпохи все­мирной истории. Этот переход и эта связь приводят нас к связи целого, к понятию всемирной истории как таковой, и теперь мы должны подробнее рассмотреть это понятие, дать представление о нем. ….всемирная история есть вообще проявление духа во времени, подобно тому как идея, как природа, проявляется в пространстве.