§ 1.2. Пейзаж в лике Леонида Мартынова и его современников

Л. Мартынов отказался от традиционного живописания природы, в которой он не склонен отыскивать символы и опознавательные знаки для выявления своих психологических состояний и настроений.

В стихотворении «Закат» (1977 г.) реализовано как раз это его понимание природы: «Когда / В лесу уже темно, / Бывает дерево одно / Зелёнопламенным закатом / Оранжево озарено»¹¹. По традиции следовало бы сказать: «Оранжевым закатом озарено одинокое зелёное дерево». Но Л. Мартынов переосмыслил этот образ в традициях импрессионизма, допускающего существование и зелёного заката, и оранжевого дерева. Композиционно перекликается с этим стихотворением очень оптимистичное, светлое, полное воздуха и света полотно Д.Д. Бурлюка «Пейзаж с деревьями»: тот же пламенный закат, те же деревья с неестественно багряными стволами.

В лирике поэта нашло художественное воплощение изучение космоса, человека и природы учеными естественнонаучного направления: К.Э. Циолковским, В.И. Вернадским, Д.И. Менделеевым, Д.И. Тимирязевым, К.А. Мичуриным, – и в этом Л. Мартынов близок Н. Заболоцкому и художнику П. Филонову, высказывающим в своих художественных гипотезах общую мысль: макрокосм и микрокосм едины. В стихотворении Л. Мартынова «Грядущий май» (1968 г.) у берёз вырастают «космические руки» (2, 209), а в стихотворении «Иззвездь» (1973 г.) звёзды подобны «плясу / Блещущих инфузорий» (2, 455). Лирический герой стихотворения «Прятки» хочет превратиться в мотылька, в некую спору, чтобы лететь «туда, куда ракетам и не взвиться» (2,  123).

Подобное стремление найти себя во вселенной мы встречаем и в стихотворении С. Кирсанова «Этот мир»: «Счастье – быть / частью материи, / жить, где нить / нижут бактерии»¹². Так же мыслит вселенную и русский художник Павел Филонов («Победа над вечностью», «Формула весны»). Вселенная бесконечна как в перспективу космоса, так и вглубь атома.

Ассоциативность, проявляющаяся в постоянном использовании паронимической аттракции, ассоциативных метафор, – главная особенность поэтического мышления Л. Мартынова. Перед нами восходящий к В. Хлебникову перенос центра тяжести с «вопроса о звучании на вопрос о смысле», явно ощутимая попытка создать «новый строй, исходя из случайных смещений»¹³.

Сходство словесной живописи Л. Мартынова и С. Есенина, все богатство которой подчинено единственной цели – дать читателю почувствовать красоту и животворящую силу природы, находящейся в бесконечном развитии и изменении, – выявляется при рассмотрении целого ряда их стихотворений. Есенинский ветер пляшет по равнинам, «рыжий ласковый осленок»¹⁴, а ветер Л. Мартынова «листву с ветвей похитил, / Он властвует, как победитель, / Грабитель и очарователь» (1, 275). В стихотворении С. Есенина «взбалмошная луна» «вместе с рамами в тонкие шторы» вяжет «на полу кружевные узоры»¹⁵, а у Л. Мартынова «Венера повела / Куда-то ввысь надменною ноздрёю…» (2, 33). В поэтическом мире С. Есенина «Кудрявый сумрак за горой / Рукою машет белоснежной»¹⁶. А мартыновские «Туманы / В мантильях / Ходили по земле» (2, 526). Итак, природа, подобно человеку, рождается, растет и умирает, поет и шепчет, грустит и радуется. И в этом художническое «родство» обоих поэтов.

Л. Мартынов, одухотворяет мир живой и неживой природы, прибегая к созданию развернутых метафор и сравнений, он вводит читателя и в круг технических завоеваний. Поэт замечает, что где-то в Рузе и в Тарусе в предрассветной луговой дреме смерчик «пронесся мимо, как мотоциклист» (1, 380). В лесу пауки «аэронавствуют на паутинах» (2,  356). А осени приходит на ум «помотоциклетничать» и «посамолётничать» (1, 697). И окказионализмы здесь вовсе не случайны: мир, преображаемый человеком, достоин и преображённых слов.

Л. Мартынова-художника привлекал город как некий сгущенный и выразительный образ современного мира, и в этом вряд ли стоит видеть исключительно футуристические урбанистические его привязанности. Поэт создаёт развёрнутый образ столицы, где «мосты кишат машинами» (1, 359), где можно увидеть «высотных зданий ясные массивы» (1, 307), где тротуары и мостовые пахнут «туфлей из резины» (1, 310). Город выступает как олицетворённый, даже одухотворенный образ, некое существо, живущее по своим законам.

Поэт любил стереометрию мира, его упорядоченность в рационально расположенных линиях, плоскостях и пересечениях. Мир представлялся ему некоей конструкцией, своеобразным техническим сооружением, сконструированным гениальной природой. В своем стремлении к обновлению поэзии Л. Мартынов широко использует технический принцип «сдвига», канон «сдвинутой» конструкции. Этот принцип был перенесен в литературу из живописной практики авангарда.

Рассмотрим с этой точки зрения стихотворение Л. Мартынова «Закат» (1964 г.), которое с полным правом можно назвать поэтическим пейзажем в духе полотен В. Кандинского («Пейзаж»), дающих пронзительное ощущение кривящегося пространства, и философских картин Ю. Анненкова, использующего в своем творчестве кубические приемы («Адам и Ева»).

Закат Л. Мартынова геометрично четок, соткан из квадратов и треугольников, заполнен бытовыми предметами («крышка кубышки», «вышка, с которой взирает дозорный», «фуражка какого-то конфедерата»). Интересно и употребление слова «кубышка», корень которого -куб- придает пейзажу своеобразный объем.

Центральным образом творчества Л. Мартынова стала сказочная Сибирь (Лукоморье), «страна-холодырь» (1,  122), где «Драконоподобные зори / Стоят над востоком, как будто в дозоре» (1, 93), «где шары янтаря тяжелеют у моря» (1, 143), где «лукой заходят в море / Горы хладные» (1, 146).

Говоря о сибирских стихотворениях Л. Мартынова, уместно, на наш взгляд, вспомнить «северные» полотна А.М. Васнецова, К. Коровина, В. Серова, И. Левитана, И. Остроухова, М. Нестерова, А. Борисова, А. Рылова. Северный пейзаж привлекал их своеобразием, самобытностью, суровой мощью, выражающей русский национальный характер.

Подытоживая наши наблюдения, мы приходим к следующему выводу: Л. Мартынов, находясь в творческом диалоге с поэтами и художниками, создает галерею неповторимых пейзажей, особо акцентируя свое внимание на единстве макрокосма и микрокосма и на сопричастности человеческого разума всему происходящему вокруг.