- •Философская герменевтика. От фр. Шлейермахера к г. Гадамеру
- •1. Фр. Шлейермахер. Герменевтика как искусство понимания чужой индивидуальности
- •2. В. Дильтей. Герменевтика как метод познания исторических наук
- •3. Г. Риккерт. Сфера значений как условие возможности понимания
- •4. Феноменологическая школа. «Горизонт» как «предварительное понимание» ( «Vorverstandnis»)
- •5. М. Шелер и проблема понимания чужого я
- •6. М. Хайдеггер. Понимание и язык
6. М. Хайдеггер. Понимание и язык
Эти вопросы непосредственно подводят к феноменологической герменевтике М. Хайдеггера, которую определяют две предпосылки. Во-первых, вопрос о герменевтике Хайдеггер вслед за Гуссерлем и Шелером переносит в онтологическую плоскость. Полагая, что структура бытия трансцендентальной субъективности определяет структуру познания, он считает необходимым перейти от разработки герменевтики как метода познания к разработке ее как способа бытия. При таком подходе снимается дильтеевское разделение научных методов – объясняющего (в естественных науках) и понимающего (в гуманитарных). Коль скоро ставится вопрос о герменевтической структуре самого бытия трансцендентальной субъективности, то герменевтика уже выступает как исходная, первоначальная характеристика, предшествующая всякому разделению на различные виды знания7.
Во-вторых, вслед за Шелером Хайдеггер уже в своей работе «Бытие и время» усматривает герменевтический характер бытия трансцендентальной субъективности в ее «языковости». Именно язык, понятый как речь, т.е. в его живом осуществлении, а не просто в виде грамматических форм и лексического арсенала, представляет собой реальную форму существования трансцендентальной субъективности. Язык не просто условие понимания, он и есть понимание, как таковое. А потому понимание надо рассматривать не как предикат бытия, а как его субъект (хотя термин этот здесь и не очень удачен).
В «Бытии и времени» еще не стерлись следы пути, каким шел Хайдеггер к разработке герменевтической феноменологии. Так, герменевтическая структура бытия определяется и через понятие языка (речи), и через понятие историчности, и таким образом объединяются шелеровская и дильтеевская постановки вопроса о природе того «Третьего», в котором Я и Другой взаимно открыты. Впоследствии Хайдеггер все более освобождается от дильтеевских понятий и сосредоточивается на рассмотрении языка. Далее, Гуссерлево учение об анонимном характере трансцендентальной субъективности оказывается связанным у Хайдеггера с антропологической тематикой, характерной для Шелера, в результате чего вопрос о герменевтической структуре бытия (или, как Хайдеггер его еще формулирует, о смысле бытия) ставится в форме вопроса о смысле бытия человека (Dasein).
Это понятие хайдеггеровской философии требует специального пояснения, тем более что оно связано с герменевтической тематикой. Термином Dasein, или тут-бытие, Хайдеггер обозначает специфический способ бытия человека, который он описывает с помощью системы понятий (экзистенциалов). Введение этого термина Хайдеггер обосновывает тем, что все слова, с помощью которых обозначали человеческое бытие, – сознание, субъект, личность, душа и т.д., – несут на себе печать тех философских систем, в которых они употреблялись, а потому уже само их применение в той или иной мере ведет к принятию предпосылок этих систем. «Поэтому не из терминологического своеволия мы избегаем употреблять эти названия, так же как и выражения «жизнь» и «человек» для характеристики того сущего, которое суть мы сами» (22, 119).
Однако не только этим отрицательным фактором объясняется выбор Хайдеггером нового термина, для этого у него есть и положительное основание: в термине «тут-бытие» находит, по Хайдеггеру, свое выражение специфически «пространственный» характер человеческого существования. Специфически, потому что речь идет не о физическом пространстве, не об определенной точке на земном шаре, где находится данный индивид, а о пространстве экзистенциальном. Называя бытие, «которое суть мы сами», «тут-бытием», Хайдеггер косвенно полемизирует с той традицией, в которой субъект Я мыслился как некоторая внепространственная точка, которой поэтому невозможно приписать определения «здесь», «там». В отличие от чистого Я трансцендентального идеализма «тут-бытие» Хайдеггера всегда уже характеризуется расположенностью (Befindlichkeit), опять-таки не физической, а экзистенциальной. Оно «расположено» не в пространстве, а скорее во времени, т.е. в мире культурно-историческом, а не физическом. «Тут» – это «место» его в той самой историчности, которая и составляет предпосылку всякого понимания; а потому «тут-бытие» всегда уже и есть понимание.
Подобно тому как у Гуссерля чистое сознание интенционально, так что нельзя мыслить его отдельно от предмета, на который оно направлено, так и у Хайдеггера тут-бытие есть бытие-в-мире: расщепление на «мир» и «человека» можно произвести только задним числом. Как ближе определяется Хайдеггером бытие-в-мире? Оно есть «забота», а последняя представляет собой целостную структуру, содержащую в себе несколько моментов и обозначаемую у Хайдеггера сложным словом-предложением: «быть-всегда-уже-впереди-себя-в-мире-в-качестве-бытия-при внутримировом сущем» (Sich-vorweg-im schon-sein-bei innerweltlichem Seienden).
Термин «забота» на первый взгляд может показаться произвольным, но если присмотреться к нему внимательнее, то можно понять, почему Хайдеггер избрал именно этот термин. Уже у Гегеля мы встречаем понятие «беспокойство» – применительно как к жизни вообще, так и к душевной жизни индивидуума. С помощью этого термина Гегель хочет передать именно характерную черту жизни, постоянно устремленной к чему-то, не пребывающей в равновесии, не равной себе. В хайдеггеровском понятии заботы, несомненно, имеется и этот оттенок. Но помимо него Хайдеггеру еще важно подчеркнуть, что это непрерывное беспокойство принимает форму устремленности в будущее, с одной стороны, и обращенности к внутримирскому сущему – с другой. А в термине «забота» как раз выражены и временной, и практически ориентированный аспекты той реальности, которую надлежит описать.
Хайдеггер опирается на рассмотренную выше концепцию Шелера. Душевно-духовный мир человека с самого начала не замкнут, а открыт, он есть «бытие-в-мире», а значит, и «бытие-с-другими». Эта его открытость и составляет, собственно, то, что называется пониманием. «Понимание, – пишет Хайдеггер, – в качестве открытости всегда характеризует всю основную конституцию бытия-в-мире» (22, 144). Истолкование уже с самого начала заложено в понимании и не есть нечто отдельное от него. «Понимание скрывает в себе возможность истолкования» (22, 160). Язык, по Хайдеггеру, столь же изначален, как и понимание и истолкование, правда, язык в качестве речи: «Экзистенционально-онтологический фундамент языка – это речь» (22, 160).
Как связывает Хайдеггер между собой понимание и речь? Здесь он тоже встает на путь, намеченный Шелером. «Понятность, – говорит Хайдеггер, – всегда уже расчленена, структурирована до всякого усваивающего истолкования. То, что может быть артикулировано в истолковании, а тем самым еще изначальнее – в речи, мы назвали смыслом» (22, 161). Речь, продолжает Хайдеггер, всегда есть речь о чем-то, и это потому, что она составляет конститутивный момент бытия-в-мире – этого хайдеггеровского аналога гуссерлевской категории интенциональности. Именно живая речь, т.е. язык в его осуществлении, в его протекании, является для Хайдеггера онтологической основой всех других аспектов языка.
Элементы живой речи, конституирующие понимание, – это, по Хайдеггеру, не только лексика и грамматика, не только богатство интонаций; молчание в речи – тоже один из важных смыслообразующих компонентов. «Тот же фундамент, – пишет Хайдеггер, – имеет другая существенная возможность речения, молчание. Тот, кто прерывает беседу молчанием, может подлиннее «дать понять», т.е. создать понимание, чем тот, кто говорит не переставая. Многоглаголание ни в малейшей степени не содействует пониманию. Напротив, многословное обговаривание скрывает то, что должно быть понято, придает ему мнимую ясность, т.е. непонятность тривиальности. Молчание же – это не немота. Наоборот, у немого есть тенденция «говорить». Немой не только не доказал, что может молчать, но у него нет никакой возможности доказать это. И, подобно немому, тот, кто от природы привык мало говорить, не способен показать, что он молчит и умеет молчать. Кто никогда ничего не говорит, не сумеет в данный момент также и молчать. Только в настоящей речи возможно подлинное молчание» (22, 164-165).
Теперь остановимся на вопросе о том, как в «Бытии и времени» решается традиционная для герменевтики проблема «круга» в понимании. Хайдеггер отмечает, что «круговой» структурой обладает не только историческое, но и всякое познание вообще. И это по той причине, говорит Хайдеггер, что понимание (герменевтика) составляет онтологический базис самого человеческого существования. Круг понимания образуется всякий раз оттого, что бытие есть принципиально временная структура. Бытие есть круг, а потому и всякое познание тоже протекает как движение в круге. Но к этому кругу Хайдеггер относится иначе, чем Шлейермахер или Дильтей: он считает, что самое главное – правильно войти в него, в то время как эти его предшественники стремились решить задачу, как из этого круга выйти. Что касается выхода из круга, то Хайдеггер склонен думать, что такой выход и невозможен, да и не нужен. Само требование выйти из круга, прорвать его возникает от неправильного, «вульгарного», как говорит Хайдеггер, представления, что интерпретатор и интерпретируемый им текст суть как бы два изолированных мира, так что либо их полное взаимопроникновение вообще невозможно, либо надо допустить некоторую «конгениальность» этих миров, и только тогда может осуществиться контакт между ними.
Движение в круге понимания, по мысли Хайдеггера, никогда не приводит к выходу из этого круга. Здесь имеет место другой результат: слияние двух горизонтов понимания – «горизонта» текста и «горизонта» интерпретатора. Тем самым образуется некоторый «общий горизонт», который, собственно, и составляет фундамент понимания интерпретируемого, с одной стороны, и, что менее заметно с первого взгляда, понимания интерпретатором самого себя – с другой.
Не совсем адекватно воспроизводит точку зрения Хайдеггера близкий к нему по взглядам литературовед Э. Штайгер в работе «Искусство интерпретации». «Литературоведческая работа, – пишет он, – начинается лишь тогда, когда мы становимся в положение читателя, современного автору произведения…» (43, 11). Такое представление не соответствует хайдеггеровской точке зрения. Последний, напротив, исходит из того, что невозможно современному историку или литературоведу встать в положение современника изучаемого ими автора. Но к этому, по мысли Хайдеггера, не надо и стремиться.
В последующих своих сочинениях Хайдеггер реже употребляет термин «герменевтика», хотя проблематика, связанная с ним, продолжает оставаться в его поле зрения. Между прочим, современные представители философской герменевтики, и в первую очередь Гадамер, считают именно поздние работы Хайдеггера, где он сосредоточил внимание на проблеме языка, более существенными для обоснования собственно герменевтического мышления, чем его первые произведения, в том числе «Бытие и время».
В произведениях Хайдеггера более позднего периода ставится вопрос о понимании не в связи с тут-бытием, а в связи с самим бытием: таким образом он пытается преодолеть принцип субъективизма, от которого не вполне свободны, по его мнению, его ранние работы. Мир теперь, по Хайдеггеру, следует рассматривать, исходя из самого бытия, как бытийно-исторический горизонт понимания. В свою очередь, этот исторический горизонт понимания мыслится Хайдеггером укорененным в языке, так как всякое понимание осуществляется в языке, а потому именно язык конституирует бытийно-исторический горизонт. «Язык есть дом бытия. В его обители живет человек» (21, 53).
Герменевтическую связь определяет, по Хайдеггеру, сам язык (23, 123). Это значит, что не мы говорим языком, а скорее язык говорит нами, в нас, через нас. «Язык могущественнее, а потому важнее, чем мы» (23, 124). Современные представления о языке, по мнению Хайдеггера, по большей части носят опять-таки субъективистский характер, в них язык рассматривается как один из атрибутов человеческой деятельности, как важный аспект ее, но все-таки – аспект. Согласно Хайдеггеру язык должен быть понят не как атрибут, вообще не как предикат, а скорее как субъект, но этих терминов, как известно, Хайдеггер избегает, потому что они несут на себе печать метафизики, которая рассматривает всякую реальность под углом зрения субъект-объектного отношения. Хайдеггер поэтому, стремясь подчеркнуть бытийный и изначальный характер языка, употребляет применительно к нему термин Geschehen – событие, свершение. Тем самым выявляется еще один аспект языка – его судьбичность; язык и его «событие» – это судьба тех, кем говорит этот язык.
Таким образом, герменевтика у Хайдеггера из искусства истолкования становится «свершением бытия»; сфера герменевтического – это уже не познание, а само бытие. Бытие герменевтично, потому что оно доставляет весть; эта весть возвещает судьбу бытия; эту весть приносит язык. Чаще всего язык приносит весть поэтам, и их устами бытие возвещает свою судьбу. Тут у Хайдеггера речь идет уже о метафизике языка, более того – о языковой мистике.
Хайдеггер – ученик Гуссерля, прошедший школу трансцендентальной феноменологии, не говорит ни о «космосе», ни о космической идее, но он пытается укоренить слово в бытии, а не в сознании, не в субъективности человека. И действительно, поэт у Хайдеггера не есть творец, создатель языка, он скорее вестник, т.е. медиум, через которого говорит бытие. Он прислушивается к бытию и передает услышанное, создавая для него слово.
Итак, герменевтика в первом своем значении для Хайдеггера – это принесение вести. Но от этого значения нельзя отделить и второго – истолкования вести.
В каком же смысле теперь выступает у Хайдеггера герменевтика как истолкование вести? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратить внимание на одну из важнейших характеристик языка, слова: в отличие от логического понятия (этого, по Хайдеггеру, вторичного, «метафизического» образования) слово естественного языка столь же открывает возвещаемое им, сколь и скрывает его. В этом основная герменевтическая характеристика слова: не случайно глагол ερμηνευειν имел в качестве своего главного значения истолкование оракула, слово которого многозначно, – оно и проясняет, и затемняет содержание сообщаемой вести.
Герменевтика для Хайдеггера состоит в том, чтобы истолковать «Слово», эту весть судьбы, несомую языком. Но не Священное писание, а слова великих поэтов – «вестников богов» приковывают к себе внимание Хайдеггера. Творчество Гёльдерлина, Тракля, Рильке несет в себе весть о судьбе бытия, и эту весть надо уметь услышать. Пытаясь понять слово, сказанное через этих поэтов бытием, Хайдеггер слушает его, вслушивается. Но вслушиваться нужно в молчании и тишине. Поэтому для него «молчание – пролог к разговору» (23, 152). Но и в разговоре нужно вслушиваться в то, что остается в нем неопределимым, ибо это последнее, в сущности, собирает вокруг себя весь разговор.
***
Помимо рассмотренной нами немецкой традиции современная герменевтика имеет еще один источник, на который ссылаются ее представители. Это, как ее называет Гадамер, «англосаксонская критика языка, ведущая свое происхождение из рефлексии по поводу идеала искусственного языка логики, но постепенно переросшая в анализ обычного языка» (17, 364). Самым важным событием в развитии этой традиции с точки зрения герменевтической была публикация поздних работ Витгенштейна.
Как отмечает критик герменевтической философии Ганс Альберт, «конвергенция аналитического и герменевтического мышления возникла в силу самокорректирования аналитического мышления в направлении антинатурализма» (2, 45), что, кстати, тоже связано с влиянием позднего Витгенштейна (7, 262).
По мнению Альберта, есть ряд моментов, которые сближают «новый идеализм, возникший на основе аналитических предпосылок, с герменевтическим идеализмом, характерным для Германии». К ним он относит, во-первых, «лингвистическую ориентацию и тем самым подчеркивание проблематики языкового смысла»; во-вторых, «трансцендентально-философскую ориентацию, т.е. выдвижение на первый план вместо онтологических аргументов некоего априоризма, в котором язык возводится в первостепенный трансцендентальный фактор»; в-третьих, претензию на методологическую автономию наук о духе, построенных на герменевтической базе, характерную уже для раннего историзма» (2, 45).
Надо согласиться с Альбертом, что действительно на почве преобразованной аналитической философии в последний период – с конца 50-х гг. – возрос интерес к проблемам исследования смысловой структуры естественного языка; но при этом характерно, что в англосаксонской литературе это направление не всегда смыкается с проблематикой исторического познания и его методологии, как это имеет место в Германии; проблемы исторического познания и его специфики трактуются чаще без специального обращения к философии языка, в духе Дильтея, а также Коллингвуда (39, 83).
Интересно, что Альберт не принимает герменевтику лишь постольку, поскольку она, начиная с Хайдеггера, претендует занять место философии, как таковой. Что касается герменевтики как метода интерпретации текстов, то в ней Альберт не находит ничего предосудительного: в качестве техники интерпретации, говорит он, герменевтика вполне законна и нужна. «Мы можем, – пишет он, – принять программу старой герменевтики вплоть до Дильтея, целью которой было, по-видимому, развитие техники интерпретации» (2, 52-53). Точка зрения Альберта понятна: до тех пор, пока герменевтика остается техническим средством исследования, она не претендует на то, чтобы определять природу философского знания, а тем самым и природу той реальности, которую изучает историк или естествоиспытатель. Но как раз против такого узкотехнического понимания герменевтики выступает большинство тех, кто разрабатывает герменевтику как философию в собственном смысле.
Начало разработке философской герменевтики в том ее виде, как она выступает сегодня, было положено работами итальянского историка права Эмилио Бетти и немецкого философа Ганса Георга Гадамера. Бетти выступил несколько раньше Гадамера, в 1954 г., с так называемым «Герменевтическим манифестом» (4), оцененным Гадамером как «Summa» «герменевтической традиции» (17, 361). В 1955 г. вышло двухтомное исследование Бетти «Общая теория интерпретации», в 1967 г. переведенное на немецкий язык. Бетти связывает герменевтику с методологией исторических и гуманитарных наук и обращается в первую очередь к традиции немецких романтиков и немецкой классической философии в целом, к Гумбольдту и исторической школе, в особенности к Дильтею. Он видит в герменевтике метод постижения духовной реальности и не склонен, в отличие от Гадамера, строить с ее помощью новую онтологию.
1 Не случайно один из сборников, посвященных проблемам герменевтики, носит название «Герменевтика как путь современной науки» (см. 26).
2 «Я ищу только его (человека. – П. Г.) своеобразное бытие и отношения этого бытия к совокупной человеческой природе; насколько я нахожу первое и понимаю последнее, настолько есть у меня любви к нему…» (1, 346).
3 «Руководящий импульс моего философского мышления, – писал Дильтей, – понять жизнь из нее самой» (10, 4).
4 «В качестве первого категориального определения жизни, на котором основываются все остальные ее определения, выступает временность. Это подчеркивается уже в самом выражении «течение жизни»… Общими для жизни и выступающих в ней предметов являются отношения одновременности, последовательности, временного интервала, длительности, изменения» (9, 192-193).
5 «Мы понимаем под интенциональностью характерное свойство переживаний «быть сознанием о чем-то». Это удивительное свойство, к которому сводятся все метафизические и познавательно-теоретические загадки, с самого начала встречалось нам в эксплицитном cogito: восприятие есть восприятие чего-то, какой-то вещи, суждение есть суждение о некотором положении вещей, оценка – всегда оценка некоторого оцениваемого содержания, желание направлено на предмет желания и т.д.» (31, 168).
6 Метод «вчувствования», «вживания» в чужой душевный мир, вообще непосредственного проникновения в его целостную связь, кроме Дильтея разрабатывали Г. Липпс, Л. Клагес и др.
7 Понимание, говорит Хайдеггер в «Бытии и времени», составляет бытийную структуру человеческого существования. «Напротив, «понимание» в смысле одного из возможных видов познания наряду с другими, например в отличие от «объяснения», должно быть интерпретировано как экзистенциальное производное от этого первичного понимания, которое вообще со-конституирует тут-бытие» (22, 143).