Часть II

Глава 8. Устное слово цветок зла?1

Вот как выглядят в напечатанном виде несколько се­кунд звучания популярного музыкального шоу:

«Это была Патти Бэйби, девушка ножки которой танцу­ют сами собой, а вот и Фредди Кэннон явился вечерком на шоу Дэвида Микки оба-на шуба-дуба ну и как вам все это нравится ууу! Следующим номером у нас "Качаясь на звез­де", уууууух, скользим в лучах лунного света.

Уаааааа ну и как вам... один из лучших парней с вами сейчас... всеобщий любимец очаровашка вечером в деци­метровом диапазоне! сейчас на часах 22 минуты десятого, алллл-райт! у нас продолжается хит-парад, все, что вам нужно, это позвонить по телефону 5-11-51, повторяю еще, 5-11-51, где можно назвать номер, который вы бы хотели услышать в нашем хит-параде».

Дейв Микки попеременно воспаряет ввысь, стонет, рас­качивается, поет, солирует, говорит речитативом и носит­ся туда-сюда, все время реагируя на собственные действия. Он движется целиком и полностью в устной, а не пись­менной сфере опыта. Именно так создается участие ауди­тории. Устное слово драматически захватывает все чело­веческие чувства, тогда как высокограмотные письмен­ные люди склонны говорить как можно более связно и буднично. Чувственное вовлечение, естественное для куль­тур, в которых письменность не является преобладающей формой опыта, проскальзывает иногда в туристических путеводителях, например, в следующем отрывке из пу­теводителя по Греции:

«Вы заметите, что многие греки проводят, по-видимо­му, массу времени, перебирая бусинки, связанные в свое­го рода янтарные четки. Никакого религиозного значения

88

им не придается. Это комболойа, или "четки для нерв­ных", доставшиеся в наследство от турок; греки пощелки­вают ими, находясь на земле, в небесах и на море, дабы отогнать невыносимое молчание, опасность воцарения ко­торого нависает над ними всякий раз, как только возни­кает заминка в беседе. Это делают пастухи и полицей­ские, этим занимаются портовые грузчики и торговцы в своих магазинах. И если вы проявите любопытство и по­интересуетесь, почему лишь очень немногие из гречанок носят бусы, то узнаете, что это оттого, что их мужья при­своили их себе ради простого удовольствия пощелкивания. Будучи более эстетичной, чем обычное валяние дурака, и не столь дорогостоящей, как курение, эта навязчивая при­вычка говорит о тактильной чувствительности, характер­ной для народа, создавшего величайшую в западном мире скульптуру...»

Там, где в культуре отсутствует тяжелый визуальный стресс, создаваемый письменностью, проявляется иная фор­ма чувственного вовлечения и культурного оценивания, и в нашем путеводителе по Греции ей дается причудливое объяснение:

«...не удивляйтесь тому, как часто в Греции вас погла­живают, обнимают и ощупывают. В конце концов, вы мо­жете почувствовать себя домашней собакой... в любящей семье. Это пристрастие к поглаживанию кажется нам так­тильным продолжением уже упомянутой ранее ненасыт­ной греческой любознательности. Ваши хозяева словно пытаются выяснить, из чего же вы сделаны».

Крайне отличающиеся друг от друга свойства устной и письменной речи легко изучать сегодня там, где мы ока­зываемся в максимально тесном соприкосновении с бес­письменными обществами. Один туземец, единственный грамотный человек в своей группе, рассказывал, что вы­ступает для других в роли читателя, когда те получают письма. Он говорил, что чувствует настойчивое побужде­ние заткнуть пальцами свои уши, когда читает вслух, дабы не нарушать приватную атмосферу этих писем. Это инте­ресное свидетельство о ценностях приватности, взращива­емых визуальным стрессом фонетического письма. Без вли-

89

яния фонетического письма такое разведение чувств и от­деление индивида от группы вряд ли возможны. Устное слово не дает того расширения и разрастания визуальной способности, которое необходимо для формирования при­вычек индивидуализма и приватности.

Это помогает оценить природу устного слова, в проти­воположность слову письменному. Хотя фонетическое пись­мо обособляет и расширяет визуальную власть слов, его отличают относительное несовершенство и медлительность. В то время как способов написания слова «ночью» крайне мало, Станиславский обычно обращался к своим молодым актерам с просьбой произнести и проинтонировать его пятьюдесятью разными способами, а аудитория записы­вала различные выражаемые таким образом оттенки чув­ства и смысла. Многие страницы прозаической и повест­вовательной литературы были посвящены попыткам выра­зить то, что должно было предстать в итоге как всхлипы­вание, стон, смех или пронзительный крик. Письменное слово последовательно выговаривает вовне то, что в уст­ном слове выражается быстро и имплицитно.

Кроме того, в речи мы склонны реагировать на каж­дую возникающую ситуацию, отзываясь тоном и жестом даже на собственный акт говорения. Письмо же стремится быть своего рода обособленным, или специалистским дейст­вием, в котором содержится мало возможностей или при­зывов для реагирования. Грамотный человек и письмен­ное общество² развивают в себе ужасающую способность вести себя во всех делах с поразительной отстраненностью от тех чувств и того эмоционального вовлечения, которые непременно испытывали бы неграмотный человек и бес­письменное общество.

Французский философ Анри Бергсон жил и писал в той традиции мышления, в которой считалось и считается до сих пор, что язык — это человеческая технология, осла­бившая и подточившая ценности коллективного бессозна­тельного. Именно расширение человека в речь позволяет интеллекту отстраниться от несоизмеримо более широкой реальности. Без языка, полагает Бергсон, человеческий интеллект остался бы целиком и полностью вовлечен в объекты своего внимания. Язык делает для интеллекта то

90