6. Определение монады: представление

Итак, природа вещей сводится не к материальным определениям, протяжению, величине, форме, но к монаде. Все, что пребывает и существует (“существует” в высшем метафизическом смысле), есть душа. Душа, монада, составляет субстанцию природы. “Только монады составляют действительность, все остальное только явления монад или то, что исходит из монад”. Понятие души, однако, не следует смешивать с понятием сознания, ясного и отчетливого представления, как это делают Декарт и его последователи, которые считают “монадами только духов, то есть души”; это ясно уже из предшествующих параграфов; не следует также бытие души ставить в зависимость от бытия сознания. Воля и сознание не являются необходимыми свойствами души; душе свойственно лишь то, что она есть источник деятельности, основа своих определений, но что иное, как спонтанность; поэтому существенным и характерным в монадах является то, что они “все черпают из собственной способности”, “содержат в себе безусловную спонтанность” и поэтому оказываются “единственными причинами своих действий; ибо, как уже правильно сказал Аристотель, спонтанно, добровольно то, начало чего лежит в самом деятельном существе”, и, следовательно, “монады зависят только от бога и от самих себя”.

“Поэтому извне в монаду не может проникнуть ни субстанция, ни акциденция. Непонятно, как могла бы монада определяться каким-нибудь другим существом или под его воздействием измениться изнутри; ведь в ней нельзя отличить никаких частей, в ней нельзя помыслить никакого движения, которое было бы вызвано извне, извне направлялось бы, увеличивалось бы или уменьшалось, как это имеет место со сложными вещами, где происходит изменение между частями. У монад пот никаких окон, через которые что-нибудь могло бы входить или выходить”. Именно поэтому “монады не возникают и не прекращают своего существования естественным путем, как это происходит со сложными вещами, они возникают только путем сотворения, а перестают существовать через уничтожение”.

Но если ничего нельзя определить извне, если монады просты и не имеют никаких частей, то откуда берутся изменения в мире? Верно, что монады просты, по у них есть “качества, в противном случае они не были бы существами”. В соответствии с законом, гласящим, “что не может существовать двух веществ, у которых нельзя было бы найти внутренней разницы, даже необходимо, чтобы каждая монада отличалась от любой другой. А необходимо это уже потому, что в противном случае в миро не было бы никаких изменений. Ведь явления в сложных вещах зависят только от простых субстанций, входящих в состав целого. Предположим, что у двух монад, не имеющих никакого количественного различия, кроме того, не было бы и никакого качественного различия; в таком случае при движении в заполненном пространстве все время возникало бы одно и то же, и никакое состояние в природе не отличалось бы от другого состояния... Поскольку у монад нет никакой фигуры — в противном случае они имели бы части, — постольку монада может отличаться только благодаря внутренним качествам и действиям от другой монады”. И поэтому нам не должно казаться странным, что, “несмотря на свою неделимость и простоту, монады содержат в себе многообразие и множественность. Простота субстанций вовсе не исключает многообразия модификаций, которые совместно должны иметься в простой субстанции, подобно тому как в центре или центральной точке сосредоточено бесконечное множество углов, которые образуются от сходящихся в центре линий... Поэтому естественные изменения монад возникают из внутреннего принципа, поскольку внутрь монады не может проникнуть никакая внешняя причина; вообще началом изменения является сила, простыми же субстанциями — энтелехии, обладающие известным совершенством, известным самодовлением, благодаря которому они составляют источник внутренних действий”.

Что же такое эти качества монад, без которых было бы немыслимо никакое изменение и благодаря которым монады отличны друг от друга, представляют собой определенные, так, а не иначе созданные монады? Определения или качества монады суть обнаружения силы, это — акты, действия. А такие определения, которые не привносятся в субстанцию извне, подобно сладости в самой по себе безвкусной воде, когда я подсыпаю сахар, по возникающие из нее самой, имеющие в основе самое субстанцию и ничто другое, представляют собой самоопределения. А самоопределения, которые возникают изнутри и остаются внутри, — спонтанные, идеальные пли нематериальные определения—суть не что иное, как представления. Монада есть сила представления. Качества монады являются действиями, а действия идеального существа составляют перцепции. Ясно, что представление есть определение, детерминация и поэтому качество. Человек, не имеющий никакого представления, был бы лишен всякого качества, был бы олицетворенным небытием. Я только потому нечто реальное, что я что-то представляю, я — определенное существо лишь потому, что имею определенное представление. Когда я представляю жабу, то я определен иначе, чем когда представляю красивую птицу. Следовательно, представление в качество чего-то определенного обнаруживается во мне непосредственно в виде аффекта. Представление безобразного есть нечто неприятное, вызывает отвращение, сопротивление, представление же красивого вызывает радость, удовольствие, расположение. Но это определение коренится в моей собственной внутренней самодеятельности.

Предмет, существующий для меня, поскольку я его представляю, дан мне только через меня самого; но определение, которое имеется во мне лишь через меня самого, благодаря моей самодеятельности, то есть имеет в ней свое начало, и есть как раз представление. Сущность монады и составляет поэтому представление, но в совершенно общем смысле. И “помимо представлений и их изменений больше и нет ничего в простой субстанции, только к этому и должны сводиться все её действия... Само же представление есть не что иное, как репрезентация (воспроизведение и изображение) сложного или внешнего, то есть множественности в простом, или преходящее состояние, которое в единстве, или в простой субстанции, содержит и воспроизводит множественность⁴⁵. Для представления требуется только одно — множественность в единстве... Лейбниц пользуется словом “представление” в очень неустойчивом и неопределенном смысле — то в буквальном, то в переносном. Так, в письме к де Боссу он говорит: “Перцепция есть не что иное, как выражение многого в едином”. Критикуя взгляды врача Шталя, он дает такое определение: “Перцепция есть, так сказать, изображение или представление сложного в простом, множества в интеллекте (?), подобно тому как угол уже представлен в центре или с помощью уклона исходящих линий”. В письме к Вагнеру мы читаем: “И - это соответствие (?) (согласие?) внутреннего и внешнего, или представление внешнего во внутреннем, и так далее воистину составляет перцепцию”. Кестнер^45а в своем preface к “Nouveaux Essais” объясняет, что такое представление, пользуясь сравнением из области математики, которое дано Лейбницем в его “Новых опытах”. “Круговое основание конуса так представляет его секущую плоскость, что, зная одно, мы знаем и другое. Таким же образом скорость и время представлены в механике в виде прямых линий, термометр представляет температуру воздуха, барометр — давление атмосферы”. Но лучшим образом остается представление в том виде, как оно проявляется в высших монадах; по аналогии с ним и следует мыслить представление как определение всякой монады, отбрасывая сознание, признак отчетливости и ясности; следует понимать “представление” в самом общем, переносном смысле, как об этом неоднократно говорит Лейбниц (например, в томе 2. В качестве пояснения можно привести и следующее место. Оно связано с мыслью П. Кирхера, утверждавшего в духе каббалистов, что в духовном, интеллектуальном мире, мире ангелов, духовно и невидимо дано все, что имеется в мире видимом, материальном. У Кирхера сказано: “Все существует во всем... и, как хорошо сказал Меркурий (Гельмонт) ⁴⁶: семя есть дерево d свернутом виде, дерево есть семя в раскрытом, развернутом виде, число — развернувшаяся единица, ангел — собранные воедино звезды, звезды — раскрывшийся ангел, бог, поскольку в нем как в архитипе существует мир, есть, так сказать, открывшийся бог”. На это Лейбниц замечает: “В этом есть здравый смысл. В самом деле, совершенно верно, что существует в своем источнике... И вообще можно сказать, что тела даны в представлениях духов, что протяженность заключена в неодолимом. По существу это правильная мысль, что низшие вещ" даны в высших, в более благородном виде, чем как они существуют сами по себе. Световые лучи, исходящие от бесконечного множества предметов и проходящие сквозь небольшую щель, не смешиваясь между собой, как это можно наблюдать в темной комнате, служат прообразом утонченного духовного мира, сами же они, поскольку эти лучи могут отражаться, но существу материальны”. Но нет никаких сомнений, что это применимо также и к монадам, и к тому, как они заключают в себе многообразную и разнообразную материю; достаточно вспомнить, как Лейбниц выразительно подчеркивает, что монада содержит в себе множество в высшем смысле, и в другом место опять-таки усматривает её отличие от бога в том, что в боге вещи заключены в высшем смысле, а в монаде — виртуально. Деятельность же внутреннего принципа, то, чем обусловливается изменение, благодаря чему одно представление следует за другим, есть влечение, желание, страсть”. В самом, деле, “всякое наличное представление стремится к новому представлению, так же как и всякое движение, которое оно воспроизводит, стремится к другому движению”. Связь влечения с представлением или, вернее, их неразрывность явствует из того, что представление обнаруживается как определенность, а определенность души непосредственно выражается в известном расположении духа, что представление возбуждает душу так или иначе, приятным или неприятным образом. “Ни одна перцепция не может быть для пас безусловно безразличной... Итак, монада находится в состоянии непрерывного стремления. Ведь поскольку представление составляет сущность монады, постольку оно неизменно нечто представляет, безостановочно переходит от одного представления к другому”, его бытие проявляется в вечной смене — но так, что неизменным остается та же душа, тот же субъект, — в “непрерывном изменении”, но это есть лишь следствие субстанции, “так как субстанция необходимо требует, по существу заключает в себе прогресс или изменение, потому что без последнего она не имела бы силы действовать”.