IV. Изучение истории философии

Для того чтобы серьезно заниматься изучением истории философии, нужно быть убежденным в его необходимости.

История философии является существенным элементом самого философствования. Только в общении с прошлым, с высокими творениями и возможностями целого можно прийти к возможной собственной ясности и широте.

История философии была бы чем-то подчиненным и второстепенным, если бы она должна была служить только подтверждению того, что уже мыслилось, если бы она должна была в качестве оружейного арсенала стать полезной для какой-нибудь современной тенденции, для того, чего желают и что планируют в настоящее время. Подлинная история философии, напротив, представляет собой самое свободное пространство для всех имевших место возможностей, арена высочайшей из достижимых действительностей человека. История философии становится пробуждением своего собственного во всех потомках и стимулом движения мышления, проникающего в безграничное. Из ее пространства ко мне обращаются субстанции. Общение с ними становится истоком не только расширения моего горизонта, но и моего существа. Тому, о чем я постоянно мыслю, я нахожу в истории подтверждение в том, что уже мыслилось, так же как в современности я нахожу подтверждение в том, что существует в действительности.

1. Что следует читать с целью изучения истории философии. В любое время существенным остается чтение источников. Ведь увидеть философию можно только в изучении оригиналов. Ошибочно полагать, что философская мысль остается той же самой в переложении. Самые маленькие отрывки текста своим настроением могут прояснить нечто, чему не может способствовать никакое изложение Немногие страницы оригинала часто делают философа яснее, чем длинные трактаты о нем. Поэтому каждый должен при помощи собственного чтения по меньшей мере попробовать прикоснуться к чему-нибудь из всех эпох и всех философов, которые при чтении истории философии возбуждают его интерес. Маленькие подборки изо всех времен — плохая замена, они раздражают, ибо выбор сделан кем-то другим. Нужно, если это возможно, в библиотеках или учебных заведениях брать сами труды и издания и пробовать их читать. Общее изложение может указывать на труды и переводы, которые наиболее доступны. Сверх того, должны просматриваться все старые издания и рукописи. С их помощью можно быстро получить нужное впечатление, и при этом они дают незаменимое ощущение атмосферы прошлого.

Во-вторых, при более подробном изучении полезно и необходимо обращаться за советом к монографиям о прочитанных философах и текстах. Было бы глупо для понимания философов начинать все сначала, как будто еще ничего не сделано. Это понимание часто нуждается в знании многих фактов, предметов. Расчленяющая интерпретация выделяет костяк мысли и облегчает мне первое, внешнее понимание. Мне открывается отношение к предшественникам, духовные взаимосвязи. Мною осознается своеобразие языка, словесного употребления. Указатели и лексиконы являются полезными путями к сравнительному чтению всего корпуса трудов определенного философа. Впрочем, всегда остается в силе требование, чтобы я обращался к собственно философскому смыслу так, словно я должен и в самом деле быть первым, кто его понимает. Но полная объективность понимания усиливается тогда, когда в изучаемых предпосылках, затрагивающих саму суть дела, господствует как можно большая ясность.

В-третьих, читают общие изложения. Я ищу ориентацию относительно целого истории философии. Основоположением для этого является следующее нужно, сравнивая, читать большее количество общих изложений, для того чтобы не привязываться ни к какому из них, поддаваясь тем самым неприметному внушению.

В-четвертых, следует читать исторические (политические, социологические, духовно-исторические, художественно-исторические, религиозно-исторические, литературно-исторические) изложения, для того чтобы получить некое тотальное историческое видение. Когда внутренняя фантазия следует мыслям, которые были философски существенны для людей, принадлежащих к определенной эпохе и определенным ситуациям, она должна быть наполнена их образами.

2. Смысл общего изложения истории философии дня этого изучения. Существуют в высшей степени различные истории философии, различающиеся согласно тому, какой смысл является для них руководящим.

а. Общее изложение может иметь информативный или ориентирующий смысл. Оно хочет либо учить тому, что существует, проясняя и характеризуя его, либо только сообщать о нем. Читатель, словно на своего роде карте, осматривает то, что он, возможно, должен знать или подробнее изучать, для того чтобы самому философствовать.

1) То, что он должен знать, для того чтобы сдать экзамен, он найдет в учебниках для повторения пройденного материала. Они дают поверхностные данные о содержании философских мыслей и суждениях о них так, как они получили значимость в какой-либо школе. Они легко и ясно запоминаются. В них мало что есть от философии. Но такие сжатые изложения информируют о школах, являются предметом размышления об основных предпосылках и видениях, благодаря которым они возможны, а иногда представляют собой дидактически рациональные образцы безысходности, затверженной как урок отвлеченности.

2) О том, что вообще имеется в распоряжении, сообщается в упорядоченных и снабженных характеристиками списках литературы. Идеалом были бы полные и снабженные самыми различными указателями собрания всех сочинений, какие только существуют. К ним принадлежат «Юбервег», философские лексиконы Ноака,22 Эйслера.23

3) Начинающей ищет ориентацию относительно лучшего. Он хочет знать, что он должен в бесконечном море сочинений изучить основательно. Для этой цели важен выбор источников и литературы о них. Их не нужно перечислять и накапливать в длинных списках, а следует характеризовать и видеть в их иерархическом порядке. Непосредственный совет относительно собственного чтения может, если вообще может, быть дан только отдельному человеку лично, в той ситуации, в какой он находится. Руководство для выбора должно объективно разделять материал по ценности и разъяснять в сжатых характеристиках так, чтобы читатель мог отметить, что теперь ему нужно. Отдельный человек должен идти туда, куда его ведет его собственный интерес. При удачном выборе книг он после короткого чтения угадает, ценно для него подробное изучение или нет. Но в течение долгого времени ему может быть полезен один какой-нибудь руководитель. Поэтому педагогическая, дидактическая задача состоит не в том, чтобы с обманывающей краткостью сообщать результаты мышления, а в том, чтобы, исходя из всех философских произведений мира, характеризовать то, что прежде всего ценно для изучения. Такие советы могут происходить только из тех принципов, которые получены в собственном философствовании и общем видении истории философии.

b. Общее изложение обращается к самой философии, когда оно развивает предпосылки, точки зрения, пути конкретной интерпретации. Оно ни на мгновение не забывает о том, что самостоятельное изучение текстов является для читателя основным делом, оно предшествовало чтению изложения, будет за ним следовать, и целью является именно оно. Но оно способствует усвоению и интерпретации их читателем тем, что дает свою собственную интерпретацию. Оно показывает, что нужно знать, для того чтобы понимать, оно формулирует точки зрения, исходя из которых может так или иначе пониматься, оно идет путями исполняющегося понимания, на которых должен стать ясным подлинный смысл.

Это удается только исходя из собственного философствования того, кто пишет общие изложения. Поэтому каждое философствование получает собственный тон, сплошную атмосферу, которая окутывает исторически действительное философствование как в то время, когда оно занято проникающим вглубь пониманием, так и тогда, когда посредством еще столь живых контрастов внимание осознанно направляется на то, что принадлежит ему самому. Смысл общего изложения поэтому неизбежно ограничен способом и широтой интерпретации со стороны того, кто излагает, но только благодаря этому он релевантен. Ведь для нас существует только интерпретация человеческого творения в человеческом же творении, а не во всезнающем прозрении божества.

с. Изложение разворачивает некое общее видение универсальной истории философии. Это общее изложение, словно бы видение philosophia perennis в полноте исторического явления, является необходимым звеном в том или ином исторически современном философствовании. Оно представляет собой нечто так или иначе собственное, то, что должно попасть в историю, некий самостоятельный философский акт. В общем изложении заключаются способ понимания и усвоение, набрасывающее собственную картину. Историко-философское изложение получает свой ранг благодаря отражающейся в нем энергии философствования, как это до сих пор наиболее величественно было исполнено у Гегеля.

Идея одной всеохватывающей философии в конкретном изложении целого должна передаваться во всех ее возможностях. Поэтому историческое изложение само является одной-единственной философией, лишь благодаря которой осуществляется выбор существенного и отделение несущественного, членение истинного и характеристика деградаций и искажений.

Историческое изложение переводит действительно бывшее в возможное для нас. Поэтому изложение как таковое является истиной об истине, оно делает зримым основание возможного усвоения, в качестве рассмотрения оно обладает необходимой чертой необязательности, хотя в качестве целого оно обязательно вырастает из истока собственного философствования, совершающегося сейчас, в настоящее время.

Рамки целого делают ощутимым тотальный смысл. Они показывают пространство, в котором нам встречаются великие философы. Изложение заселяет пространство, в котором мы живем, философствуя.

3. Позиция отдельного человека при изучении философии. Истинное изучение происходит в полярностях. Оно осуществляется не в однозначном обучении, не в знании того, что некто сказал, когда и как он жил, не в сумме внешних знаний, а только в процессе связи противоположного.

а. Необходимо конкретное углубление в текст отдельного исторического персонажа и одновременно универсальная направленность на обнаружение человека в мышлении общей истории как единства. Эмпирическое приближение к сути дела вплоть до границ возможного, которое может обрести только единичный в единичном, это существенное присутствие в историческом так же важно, как и постоянное присутствие пространства всякого мышления во всех его принципиальных возможностях. Величайшая преданность единичному находится во взаимосвязи с истинной универсальностью. Целое должно отражаться в единичном.

В любом философствовании какого угодно ранга заключен росток целого, открыты пути к целому. Обретение одной-единственной завершенной философии ведет к обретению философии вообще. Даже в отдаленных, реконструирующихся формах философствования заключается огромное богатство для того, кто может его открыть. Но, впрочем, в ранге и очевидности содержаний, их созвучии или сокрытости заключена чрезвычайная многозначность. К духовной жизненной судьбе принадлежит то, где отдельный человек посредством основательного, неустанного изучения знакомится с философией, кому из великих он прежде всего вверяет себя, куда он направляется и во что формируется (и лишь затем застревает ли он там, тем самым суживая себя), более того, то, приходит ли он вообще к такому конкретному изучению (а не к одному лишь прикосновению и апробированию, распыленному по всему миру) и то, действительно ли велик тот, кто становится предметом его интереса.

b. История должна нести на себе наше современное философствование, приводить его в движение, она должна помогать понять саму истину — и одновременно она требует познания того, что было, не подводя его окончательно под наше современное понимание истины и не разделяя его на части. Мы не хотим ни исторически вновь погрузиться в историю, ни поставить историю философии на место философии, но мы ни в коем случае не хотим оставить на произвол судьбы исторический взгляд, понимание того, что было в его мире, при его условиях, в его действительности и истине, которые более не являются нашими действительностью и истиной.

История должна служить нам как несравненное средство образования и проверки, и в истории мы хотим быть дома, как в нашем мире, на нашей родине, где мы воспламеняем наш энтузиазм и наше отвержение великих обликов. В истории мы и бросаем наш якорь, и отваживаемся сняться с него, держа курс в открытое море

с. Мы хотим схватить в исследовании и изложении то, что мы так или иначе знаем из источников, понять его в наглядной ясности, четкой определенности и неумолимой последовательности. Но мы хотим одновременно сверх всего фактического сохранять безграничную способность к расширению, не допускать никакого закостеневшего знания (кроме как в формальностях), но в максимально богатом знании обретать а неустойчивость парения, в состоянии которого я так же решительно знаю, как и не знаю, вижу, как и не вижу.

В этих трех полярностях — приближению к единичному и универсальной истории целого, исторически особенной истине и единой истинной философии, решительном знании и парящем незнании — заключаются трудности, которые не могут быть просто так разрешены ни до того, как приступят к истории, ни в конце, при помощи некоего гармоничного завершения. Напротив, они должны оставаться в неуспокоенности нашего исторического углубления, не зная никакой остановки и не удовлетворяясь созерцательным удовлетворением от видения великого. Только так мы сохраним в изучении готовность к действительному опыту, открытость для еще не известных нам содержаний, серьезность для осуществления нашей философской жизни, благодаря лишь которой возможны решения, которые всегда являются историческими, жизни, которая не удается посредством внешней, насильственной реализации, предпринимаемой согласно предписаниям, то есть посредством технического использования мнимых познаний.