Evraziyskie_issledovania_2009__4

Атея в войне с македонским царем Филиппом II она пала под натиском сарматов. Хотя и столица ее была перенесена в Крым, она уже переживала спад, потерпела поражение в войнах с Херсонесом, Боспором. Во второй половине III в. н.э. считавшееся ее последним оплотом Крымское царство было уничтожено готами, в результате чего Скифия потеряла свою самостоятельность и ее население растворилось в основном среди сарматов.

Распространенность иранских и тюркских, финно-угорских, славянских племен на одних и тех же территориях Евразии объяснялась особой политикой Ирана и Византии к этнической карте различных ареалов, тем, что у каждой из сторон во времена военных противоречий появлялось стремление привлечь к себе побольше новых племен. Из пленных и людей, проданных в рабство, формировались военизированные отряды (шады),

военные гарнизоны (армии).

Эти сведения о присутствии четырех основных факторов в изучении этноязыковой ситуации древнего Волго-Камья, Урала, Сибири и ряда азиатских стран подтвердились содержанием недавно вышедшей книги В.В. Напольских «Введение в историческую уралистику» (1997). Но археологам и языковедам Татарстана подобная литература была не очень известна, судя по состоянию их работ. Ярким свидетельством тому была монография «Финны, угры, самодийцы» Е.П. Казакова, К.И. Корепанова, Л.Ш. Арсланова

[1], где проживание индоиранцев, тюрков, финно-угров в древнем Волго-Камье признано,

но странным образом, с упора, без обиняков насчет того, кем были индоиранцы – ушельцами, пришельцами, исчезнувшими и т.д. племенами, кем были тюрки – пришельцами или все-таки коренными, и только поэтому во многом преуспевшими в ареале за столь короткое время.

При пересказе авторами данных В.Ф. Генинга о Тураевском могильнике эта позиция сработала тоже нечетко. Е.П. Корепанов и его соавторы писали, что они в своей книге стремились выделить лишь финские, угорские, самодийские элементы. Культурные пласты, оставленные в регионе представителями других языковых групп

(индоевропейской, тюркской) они предполагают исследовать в следующей работе [1, с. 6].

Говоря откровенно, книга эта вызвала у меня множество недоуменных вопросов: о

какой «следующей работе» авторов идет речь, зачем авторы этноязыковую ситуацию Древнего мира (то, что объединено общностью развития) режут так по живому и разъединяют, а не изученную, по крайней мере для татар и индоиранцев, историю Волго-

Камья, Урала, Сибири выдают за изученную, безо всякой привязки к финнам, уграм,

самодийцам пересказывают вдруг данные В.Ф. Генинга о Тураевском могильнике, только обзорно, в общих чертах, излагают то, что не относится к финнам, уграм, самодийцам непосредственно.

71

Знакомый с книгой читатель знает также, что ее часть занимает статья

Л.Ш. Арсланова по топонимии ряда районов Татарстана и в ней нет ни одной детали по индоиранцам, топонимы чаще квалифицированы удмуртскими, только изредка татарскими. Кроме названия Рангазар, этимологизированого удачно, с обращением к иранскому Рангозар – разноцветье, разнотравье, и снова с сомнениями относительно правильности такой идентификации по поводу того, что только такое объяснение данного топонима является правомерным и единственным. Книга, как в целом, так и частями своими производит удручающее впечатление.

Образцом позитивной, основанной на фактах, на опыте и имеющей отношение к моему поиску литературы, интересовавшей меня в ходе работы над ранними тюркско-

иранскими связями, так или иначе, является книга А.Г. Дубровского «Наш край: Нижнее Прикамье. Иллюстрированные краеведческие очерки» [3]. А.Г. Дубровский, географ по образованию, в течение многих лет работал директором краеведческого общества

«Нижняя Кама» г. Набережные Челны, собирая и приводя в систему его материалы в небольшом помещении, делая доклады на различных конференциях, симпозиумах,

публикуя занимательные очерки для школьников. Результатом этой его деятельности стало издание упомянутой выше книги.

В ней вызывает интерес все, но особое значение для меня имеют страницы,

отведенные материалам об индоиранцах, индоарийцах, живших в Волго-Камье и на прилегающих к нему территориях в соседстве с финно-уграми и тюрками в VI–I

тысячелетиях до н.э., в I тысячелетии до н.э. частично отошедших на юг, частично оставшихся в ареале, поглощенных впоследствии финно-уграми, тюрками, славянами. Что очень ценно, А.Г. Дубровский, излагая это, пользуется определенной литературой.

Однако скромный и исключительно спокойный по натуре А.Г. Дубровский не считает безусловной значимость своего труда для потомков, допускает наличие в книге и спорного, не изученного в том или ином плане материала. Об этом он пишет следующее: «Краеведение – это популяризация научных знаний. Однако нельзя быть профессионалом во всех тех отраслях знаний, которые неожиданно интересуют краеведа в связи с изучением каких-то граней в судьбе нового объекта его внимания. Достоинство

(несомненное качество поисковых работ!) краеведа обогатит вновь открывшийся факт подробностями, вызовет рождение каких-то идей, даже гипотез. И краевед оставляет,

передает эти знания на суд читателей, на суд времени! Иногда из этой не совсем выдержанной в научном плане информации, идеи, рождаются открытия,

пересматриваются устаревшие научные взгляды» [5, с. 3]. На мой взгляд, возможно,

72

практически оно так и выходит, но в принципе здесь с А.Г. Дубровским можно и поспорить.

С его веских и правдивых слов активного археологического изучения Нижнего Прикамья в течении 40 лет, предшествовавшие ему работы археологов носили эпизодический характер. Наиболее древние памятники (кости мамонта, следы человека эпохи мезолита, которым от 5 до 10 тыс. лет) зафиксированы на берегу р. Кама по старой дороге из д. Ильичевки в исчезнувшую сегодня д. Шайтановку [3, с. 247–248]. Памятники срубной культуры оставлены индоиранцами между Волгой и Уралом, интерес представляют курганы у с. Гардали, не исследованные археологами. Известны результаты изучения отдельных могильников, городищ, в том числе Ананьинского кургана (кроме Тураевского могильника). Бассейн р. Кама и пространство между Волгой и Уралом признаны некоторыми археологами прародиной иранцев и арийцев, глубине следов древнеевропейцев (германцев, славян, балт, кельтов, италиков, венгров, иллирийцев,

тохаров, греков, армян, анатолийцев) от 500 до 5000–3000 лет. Но, вместе с тем А.Г. Дубровский полагает, что подобные достижения в работе археологов не повлияли никак на развитие других родственных с археологией наук [3, с. 247–248].

На мой взгляд, ничтожно мало повлияли они на развитие лингвистики, ее ономастической подсистемы, на качество исторических знаний в крае. Порой простые строители в г. Набережные Челны, ставшие археологами по долгу службы бросали на свои находки более проницательный взгляд, доставляя лично мне гораздо больше случаев убедиться в твердости своей позиции при работе над такими ономолексимами иранского происхождения, как Идел (итлоъ, иттилоъ) – водная магистраль, водный путь сообщения, связи; Чулман (чолман) – равнинная река со спокойным, вялым течением;

Зай, Степной Зай, Лесной Зай, Зәй (зайл I) – низ, низменность, пастбище, откуда дальнейшие зайлау, җавлов, җәйләү – летовка, пастбище; зер – низ, нижняя часть,

зерин – нижний, находящийся ниже, зыряне – луговые жители по отношению к горным,

гибридный и полугибридный ороним Чомар тау – название горы с родником на самой своей макушке (на высоком скалистом отрезке правого берега р. Кама около Ижминвод),

происшедшее от ир. чум – вода + тюрк. тау – гора, от ир. чумар – круглый небольшой водоем родникового происхождения, напоминающий глаз человека (в диалектах күзләү,

кизләү чишмә, а иногда и – речка, начинающаяся с родника) от тат. чүмеч – ковш,

половник, черпалка, приспособление, изначально деревянное для доставки, набора воды и другой любой жидкости; от тат. чумарга (чуму) – нырять, нырнуть в воду; от тат. Чүмерү

(-ергә) – есть, пить жидкое прямо из блюда с волчьим аппетитом; от тадж. чумча чүмеч –

ложка, поварешка; от тадж. чум (м)ак – носик (чайника, самовара), из которого вода

73

вытекает струей; от рус. черпать – доставать, набирать воду, жидкость, перен. извлекать что-либо из.

А.Г. Дубровский придерживается одинакового со мной мнения в вопросах распространения в Волго-Камье авестийской, ведической литературы, возникновения жреческих резиденций под названиями Шайтан каласы (Чертово городище), Шайтан көзәе, Шайтаново и т.д., насчет того, что происходило все это по мере становления самих этих религий в Индии и Иране в течение II тысячелетия до н.э.

Далее несколько слов о литературе по Тураевскому могильнику. По данным В.Ф. Генинга [2], часть (9 из 24 курганов, с I по IХ вв.) Тураевского могильника была уже ограблена до 1959–1969 годов. Оставшийся погребальный инвентарь был смешан с землей, вынут из могил. В.Ф. Генинг и его сотрудники выполнили большой объем работы по государственному заказу, как по раскопке могил, так и по спасению оставшегося инвентаря, по описанию и классификации его, составлению его статистики. Автор констатирует, что уцелевшие от разграбления могилы немногочисленны, под уничтоженными курганами их было больше. Автором было выяснено, что по сопровождающему инвентарю (мечам, кинжалам, ножам, наконечникам копий и стрелам,

шлемам, точильникам, топорам, косам, серпам, изготовленным главным образом из железа) курганные могилы все без исключения принадлежали высокопоставленным воинам, мужчинам примерно одного возраста, одного этнического происхождения. Не было в этих могилах останков женщин и детей, женских или мужских украшений. По узорам, золотым или серебряным отделкам некоторых вещей, представленных достаточно хорошими сериями, устанавливалось сасанидское причерноморское происхождение инвентаря. Тела предавались земле в толстых гробах – колодах, головой на запад–юг– запад, на спине, руками, вытянутыми вдоль туловища. Отдельные захоронения обнаруживались без черепов умерших. Ориентировка могильных ям была более или менее устойчивой во всех случаях, где можно было проследить положение останков.

Говоря языком В.Ф. Генинга, в среднем на одно погребение приходилось 13,2

предмета при вариациях от 3 до 27, на каждый тип приходилось в среднем 8,5 предмета с вариациями от 3 до 25, одни могилы выглядели более богатыми, другие – менее, что свидетельствовало о том, что могилы были братскими, под одним курганом было положено не менее 20 воинов. Стратификация находок отражала как высокую степень насыщенности типов вещей в могилах, так и плотность их встречаемости, позволяла рассматривать Тураевский могильник как очень узкое в хронологическом плане кладбище, почти не позволяющее квалифицировать одни курганы более ранними,

другие – более поздними.

74

В целом Тураевский могильник был оценен В.Ф. Генингом достаточно единым,

сравнительно кратковременным комплексом, у которого все предметы однообразны,

относятся к одному племени, являются своеобразными эталонами для исследователей древности.

Со слов Т.И. Останиной [5], начало изучения памятников археологии Менделеевского края, ранее относившегося к Елабужскому уезду Вятской губернии,

связано с исследованием только Ананьинского, расположенного около г. Елабуга,

могильника и ни в коей мере не Тураевского московским профессором К.И. Невоструевым и купцом, елабужским городским главой И.В. Шишкиным в 1856

году. В течение ХIХ–ХХ веков здесь раскопки и поиски древних вещей вели «и

археологи, и любители истории, чаще всего из Казанского университета и МГУ, и члены научных обществ» [5, с. 3–5, 64–75]. Поиски позволили открыть Тихоновский

(Пустобаевский) могильник, Тихогорское городище. Находки и клады сдавались чаще всего в Археологический музей Общества археологии, истории и этнографии, основанный при Казанском университете в 1876 году. Найденный в 1913 г. около д. Ахтиял клад пьяноборских и римских вещей был сдан в Императорский эрмитаж. О том, был ли визуально хотя бы осмотрен в те годы находящийся рядом, в окружении этих объектов Тураевский могильник, производились на нем какие-нибудь раскопки, если да, то куда попадали его вещи, Т.И. Останина не пишет. Став позже руководителем раскопок этого могильника, она изрядно искажает его историю (вносит в нее как хронологическую, так и этническую неопределенность), квалифицируя умерших мусульманами, лишь исходя из погребальных обрядов (из положения рук, вытянутых вдоль туловища), не задумываясь над тем, могли ли мусульмане класть в могилы личные вещи покойных, животных,

совершать обряд принесения жертвы божеству непосредственно на могилах, кто были эти люди, принявшие ислам в столь ранний для этих мест период. Притом на этот счет известно из работы Т.И. Останиной лишь то, что состояние данного могильника, почти что спокойное к началу ХХ века, при В.Ф. Генинге начало заметно ухудшаться. По словам этого автора, наибольший вклад в дело исследования первобытной истории края внесла экспедиция (КРАЭ) УдГУ. К повторному изучению Тураевского могильника в 1969 году В.Ф. Генинг вернулся, работая начальником удмуртского отряда НКАЭ, якобы с целью изучения грунтовой его части, вскрытия нескольких новых курганов, и только после этого он опубликовал свои материалы о могильнике.

Кроме того, Т.И. Останина, разделяя мнение В.А. Иванова, отмечает, что в грунтовой части могильника преобладают одиночные женские захоронения (они

75

составляют 52,4%), детские – 1,5% (в сравнительно меньших по размерам могилах,

гробах-колодах).

Ябыла на Тураевском могильнике в качестве экскурсовода относительно недавно –

в1995 году с челнинскими школьниками, в 2003 году со студентами УдГУ, в 1995–96

годах по просьбе краеведческого общества «Нижняя Кама» г. Набережные Челны,

сопровождала первую и вторую венгерские экспедиции, приуроченные к празднованию

1100-летия обретения Магной Хунгарией новой родины на Дунае, помогала этим экспедициям добираться до могильника и осматривать его визуально.

К этому моменту курганная часть могильника, как уже отмечалось выше, была вскопана под сельхозугодья с оставлением островка из 5-6 развороченных могил на южной стороне с края, а грунтовая часть использовалась как пастбище. Из каменных плит,

извлеченных из внутренних и верхних покрытий могил, было проложено шоссе,

соединяющее асфальт, ведущий в деревню, и р. Кама. На склоне рва, отделяющего могильник от деревни, были возведены корпуса животноводческой фермы. В сарае одного из жителей д. Тураево в трех рогожных мешках хранились кости человеческих рук, ног,

голов, не преданных земле после раскопок, их подобрали жители деревни, вероятно, из моральных соображений, а, может быть, и как вещественные доказательства на случай вмешательства правоохранительных органов в мотивы столь трагического зрелища.

В этой связи в 1995 году мною от имени ЦДЮТ (Центра детского и юношеского туризма г. Набережные Челны) была передана в Тураевский сельсовет официальная бумага, свидетельствующая личность и учреждение предъявителя, с просьбой принять меры по пресечению окончательного исчезновения памятника, оградить его, на местах могил (а они заметны даже на вспаханной поверхности, на фоне растущих хлебов); на этих площадках, имеющих, как правило, форму овала, трава другая, гуще, и она в какой-

то мере указывает на то, в каких направлениях копались могилы), посадить деревья и превратить тем самым могильник в рощу, поставить на краю могильника знак,

предупреждающий поисковиков ценных вещей о том, что место это историческое,

охраняется государством! Заявление было обосновано и тем, что в 1996 году ожидался приезд в Татарстан другой венгерской экспедиции в расширенном составе.

На эту просьбу сельсовет откликнулся частично. На упомянутом островке могильника был вбит кол, к нему была прибита небольшая ржавая жесть с надписью

«Охраняется государством». Ни имени памятника, ни даты возникновения его (хотя бы предположительной) на жести написано не было. В ямах, представляющих следы могил,

были посажены деревца (5-6 саженцев дуба и березы), впрочем, хорошо взявшиеся. Стало ясно, что сельсовет сам более ничего не смог сделать, к органам повыше не обратился,

76

нетрудно догадаться, почему: не желая усложнять свои отношения с районной,

республиканской администрациями, с Министерствами, зная, что инициатива снизу наказуема.

Так, зацепками, за которые я могла ухватиться при изучении истории могильника,

послужили: 1) его древность, курганный характер и огромность его насыпей; 2) рассказы учителя истории и географии Варзинской семилетней школы Гатина Габдуллы о том, что,

согласно дошедшей до нас легенде, в Тураевском могильнике похоронены великаны,

которые р. Кама только перешагивали, а на самом деле это Братское воинское кладбище

(Алаплар каберлеге), возникшее после большого сражения до н.э., между ним и Ананьинским могильником существует хронологическая и причинно-следственная связь; 3) мои собственные умозаключения о том, что название деревни, возникшей около могильника, со всей очевидностью, произошло от иранского слова тураёна, из элементов

тура – представитель царской фамилии; князь, господин; чиновник, сановник + ёна

пахлу, т.е. бок; от тат. ян (ында) – около, возле, тат. янбаш, тадж.-тюрк. ёнбош – бок,

гәүдәнең билдән түбәнге уң яки сул өлеше; в целом как название деревни, возникшей около барского, господского могильника.

При выборе названия для деревни сыграло роль однокоренное с тураёна слово

туроб, обозначающее в иранских языках не только могилу, могильный прах, могильную землю, останки, но и человека, похороненного в могильнике, заслуживавшего особого внимания при жизни.

Таким образом, в литературе по истории вопроса о Тураевском могильнике общепризнанными фактами оказались: потребовавшие больших физических усилий погребальные обряды (курганы высотой от 1,5 до 5 м., диаметром от 5 до 15 м,

забутированные каменными плитами изнутри и сверху могилы, их глубина, достигающая местами 3 м; выводы археологов о том, что это пока еще самое глубокое из известных древнее захоронение в Прикамье, по богатству и специфике вещевого инвентаря в подкурганных могилах находились непростые члены коллектива, это было братским кладбищем высокопоставленных военачальников, все элементы погребений не имели связи с культурой местного населения, были оставлены пришельцами; в тени оставались,

не предавались огласке нюансы и детали, свидетельствующие о том, что, несмотря на такую уникальность могильника, отношение к нему было варварским, граничило с вандализмом со стороны как государства, так и поисковиков; выход от инвентаря памятника к истинной его истории не состоялся.

Дата возникновения могильника (V в. н.э.), установленная археологами оказалась ошибочной, была воспринята как общественностью, так и учеными доверительно, когда

77

из погребального инвентаря Тураевского могильника ничто конкретно на такую дату не указывало, история гласила, что повода для применения в ареале оружия с сасанидскими,

причерноморскими признаками в столь крупном сражении в V в. н.э. не было, гунны,

пришедшие в Волго-Камье в первой половине I тысячелетия н.э. с Забайкалья, по данным многих источников, были тюркоязычными и пока еще не омусульманившимися племенами.

Поэтому из всего вышесказанного напрашивается один решительный вывод:

Тураевский могильник не должен исчезнуть, уйти в небытие, его изучение должно возобновиться, поскольку для этого еще «жива» его грунтовая часть, сохранились ориентиры, помогающие определить границы курганной его части, существует вероятность, что еще и в курганной его части были обнаружены не все могилы.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:

1.Арсланов Л.Ш., Казаков Е.П., Корепанов К.И. Финны, угры, самодийцы в Восточном Закамье (III в. до н.э. – XIV в. н.э.). Опыт археолого-топонимического изучения этнокультурной истории региона. / Под ред. П.Н. Старостина – Елабуга, 1993. – 140 с.

2.Генинг В.Ф. Тураевский могильник. V в. н.э. Захоронения военачальников // Археология Волгокамья. – Казань: Наука, 1976. – С. 55–108.

3.Дубровский А.Г. Наш край: Нижнее Прикамье. Иллюстрированные краеведческие очерки. – Казань: ОАО и ППК «Идел-Пресс», 2007. – 864 с.

4.Заблоцка Ю. История Ближнего Востока в древности (от первых поселений до персидских завоевателей). – М., 1989.

5.Останина Т.И. Менделеевский край в древности: Основные этапы и итоги изучения (по данным археологии) // Менделеевский музейный вестник. – Вып. 2. – Менделеевск:

Краеведческий музей, 2003.

6.Пигулевская Н.В. Города Ирана в раннем средневековье. – М.–Л., 1956.

7.Таджикско-русский словарь / Под ред. М.В. Рахими и Л.В. Успенской. Гл. ред.

Е.Э. Бертельс. 40 000 слов. С приложением грамматического очерка, составленного В.С. Расторгуевой. – М.: Гос. изд-во иностр. и национ. словарей, 1954. – 791 с.

8. Татар теленең аңлатмалы сүзлеге. – Казан: «Матбугат йорты» нәшрияты, 2005. – 848 б.

78

СООБЩЕНИЯ

УДК 94(560)

ДИЛЯРА ГАЛИХУЗИНА

СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСЛАМА НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА «ШУРА» (1908 Г.)

АННОТАЦИЯ

В данной статье рассматриваются проблемы обновления общества, вопросы религии,

образования, науки и экономики, которые обсуждались в начале ХХ века в мусульманском сообществе России и нашли отражение в публикациях журнала «Шура» за

1908 г. Данный отрезок времени характеризуется интенсивным подъемом как в области философской мысли, так и в других сферах жизни мусульманского общества.

Ключевые слова: Журнал «Шура», начало ХХ века, ислам, М. Абдо, мусульманское реформаторство, образование, мусульманское общество, просвещение, религиозное обновление, таклид.

Журнал «Шура» издавался в 1908–1917 годы. Он представлял собой духовно-

просветительское, научно-познавательное и общественно-политическое издание. Однако в целом, на наш взгляд, данный журнал имел в большей степени просветительский характер. Говорить об изученности данного периодического издания современными учеными крайне сложно [2, с. 15]. Единственным известным исследователем является Р.Ф. Марданов, рассматривавший преимущественно вопросы литературы, нашедшие отражение на страницах этого журнала.

В журнале «Шура» затрагивался самый широкий круг вопросов: политика,

экономика, образование, наука, история, философия, гендерная проблематика, вопросы религии. Кроме того, особое внимание уделялось проблеме упадка в различных сферах жизни мусульманских народов, имевших, между тем, некогда великое прошлое.

79

Обусловленные исламом небывалый подъем во времена становления и расцвета арабского Халифата, и, в то же время, стагнация во всем мусульманском мире, занимали умы многих представителей интеллигенции того времени.

Итак, значительная доля статей, опубликованных в журнале «Шура» в 1908 году,

посвящены истории ислама, расцвету мусульманской цивилизации на стадии становления исламской религии и первых веков его существования. Они объединены в цикл под названием «Мөселманнарның тарихлары» («История мусульман»). В этих статьях повествуется об эпохе джахилии (доисламской эпохе), времени правления пророка Мухаммада и, так называемых, четырех праведных халифов. В них подчеркивается роль ислама как фактора единения и развития мусульманских народов, говорится об исключительности феномена Арабского Халифата в истории человечества, специфика которого выразилась в чрезвычайно быстром и мощном эволюционном развитии,

трансформации полудиких арабских племен в единое централизованное государство.

Несколько статей, опубликованных в журнале «Шура» в 1908 году заимствованы из египетского журнала «ал-Манар», а также из сочинений Джамал-ад-Дина ал-Афгани и Мухаммада Абдо. В данных статьях, прежде всего, подвергается критике состояние общественно-политической жизни мусульман и их религиозно-нравственные воззрения на тот период. Так, в статье «Гомуми ислам нәдвәсе» («Общеисламский форум»), которая является переизданием статьи из журнала «ал-Манар», говорится, что мусульмане впали в

«сон невежества», и путем выхода из этой беды, по мнению Дж. Афгани, может послужить лишь единение всех мусульман. В этой же статье приводится мнение М. Абдо о том, что «мышление мусульман сковано цепями таклида (практики следования религиозным авторитетам прошлого во всех вопросах шариата. – Д.Г.)» [1, с. 76] и что созрела необходимость дать мысли свободу и провести форум всех мусульман. Подобный форум называется единственным способом разрешения множества проблем в областях науки, экономики и финансов. В статье «Ислам дине» («Ислам»), которая представляет собой перевод отрывка из произведения Дж. Афгани «Рәддүд-дәһриин» («Ответ безбожникам»), перечисляются условия, при которых народы могли бы жить счастливо.

Среди условий: строгое следование единобожию, опора в вопросах веры на ясные аргументы, а не на традиции предков и др.

Среди общей массы статей, подразумевающих критику положения, в котором оказались мусульмане того времени, выделяется ряд статей, объединенных общей темой прогресса в исламе. Среди них статья «Тәрәккыят исламия» («Исламское развитие») –

перевод произведения Ганса Барта, и цикл статей «Русия мөселманларының тәрәккыйләре» («Развитие российских мусульман»). В последних содержатся

80