Brodel2

отделениями крупных флорентийских, пьяченцских, миланских, римских и венецианских компаний. Их встречаешь обосновавшимися в Бретани [с 1272-1273 гг.], в Рейгане, Динане, Кемпере, в Кемперле, Ренне и Нанте... в Бордо, Ажене, Каоре»46. Они последовательно вдохнули новую жизнь в ярмарки Шампани, в торговлю Брюгге, позднее — в женевские ярмарки, а еще позже — в триумфальный подъем лионских ярмарок. Они создали первоначальное величие Севильи и Лиссабона, они получат главную выгоду от создания Антверпена, а позднее первого подъема Франкфурта. Наконец, они будут хозяевами генуэзских, так называемых безан-сонских, ярмарок47. Они были везде — умные, живые, несносные для других, предмет ненависти в такой же мере, как и предмет зависти. В северных морях — в Брюгге, Саутгемптоне, Лондоне

— матросы со средиземноморских кораблей-мастодонтов заполонили набережные и портовые кабаки, как итальянские купцы заполонили города. Разве случайно великим полем борьбы между протестантами и католиками стал Атлантический океан? Моряки Севера — враги моряков Юга, это прошлое могло бы объяснить многие вспышки надолго укоренившейся враждебности.

Вот другие прослеживаемые сети. Столь стойкая сеть купцов ганзейских городов. Торговая сеть купцов Южной Германии, расширившаяся за ее границы в «век Фуггеров»48, который длился на самом деле только несколько десятков лет, но с каким блеском! Торговая сеть голландцев,

КУПЦЫ И КРУГООБОРОТ ТОРГОВЛИ 141

англичан, армян, евреев, португальцев в Испанской Америке. В противоположность этому не существовало французской внешней сети торговли, исключая сеть марсельских купцов в Средиземноморье и на Леванте и завоевание рынка Пиренейского полуострова, поделенного с басками и каталонцами в XVIII в.49 Этот слабый французский успех остается многозначительным: не доминировать над другими — значит испытывать их господство.

АРМЯНЕ И ЕВРЕИ У нас много сведений об армянских и еврейских купцах. Однако их недостаточно для того, чтобы с

легкостью привести эту массу деталей и монографических описаний к общей характеристике.

Армянские купцы усеяли своими колониями все пространство Ирана. К тому же из Джульфы, обширного и оживленного предместья Исфахана, где их разместил шах Аббас Великий, они распространились по свету. Очень рано армяне прошли всю Индию, особенно (если мы не преувеличиваем значение некоторых сообщений) от Инда до Ганга и до Бенгальского залива50. Но были они и на юге, в португальском Гоа, где около 1750 г. они, как и французские или испанские купцы, делали заем у монастыря св. Розы — обители монахинь ордена св. Клары51. Армянский купец перебрался через Гималаи и достиг Лхасы, оттуда он совершал торговые поездки на расстояние больше 1500 километров, добираясь до самой китайской границы52. Но в Китай он почти не проникал; любопытно, что и Китай и Япония оставались для него закрыты53. Но уже очень рано армянские торговцы кишели на испанских Филиппинах54. Купец-армянин был вездесущ в огромной Турецкой империи, где ок проявил себя боеспособным конкурентом евреев и прочих купцов. Продвигаясь в Европу, армяне объявились в Московской Руси, где им удобно было создавать свои компании и сбывать иранский шелк-сырец, который от обмена к обмену пересекал русскую территорию, добираясь до Архангельска (в 1676 г.)55 и до соседних с Россией стран. Армяне обосновались на постоянное жительство в Московии, вели по ее бесконечным дорогам транзитную торговлю, добираясь до самой Швеции, куда они со сьоими товарами попадали также и через Амстердам. Они обследовали всю Польшу и более того — Германию, в частности лейпцигские ярмарки56. Они были в Нидерландах, они будут в Англии, они будут во Франции. В Италии, начиная с Венеции, армянские купцы вольготно устроились с первых лет XVII в. и участвовали в том настойчивом вторжении восточных купцов, что было столь характерным с конца XVI в.57 Еще раньше они оказались на Мальте, где документы 1552 и 1553 гг. говорят о «бедных армянских христианах» («poveri christiani armeni»), без сомнения «бедных», но которые там пребывали «ради неких своих торговых дел» («peralcuni suoinegotii»)5*. Нужно ли гово-

рить, что не всегда их встречали с радостью? В июле 1623 г. консулы Марселя писали королю, жалуясь на нашествие армян и наплыв кип шелка. То была опасность для коммерции города, так как, утверждали консулы, «нет в мире нации более алчной, нежели сия; люди, имея возможность продать эти шелка в великом городе Алеппо, в Смирне и иных местах и там получить честную прибыль, тем не менее, дабы заработать несколько более оной, приезжают на край света [разумеется, в Марсель] и ведут столь свинский образ жизни, что большую часть времени едят лишь траву [т. е. овощи]»59. Но армяне отнюдь не были изгнаны, так как четверть века спустя, в январе 1649 г., английский корабль, захваченный возле Мальты эскадрой шевалье Поля, вез из Смирны в Ливорно и Тулон «примерно 400 кип шелка, коего большая часть принадлежала 64 армянам, каковые были на корабле»60. Армяне находились также в Португалии, Севилье, Кадисе — у ворот Америки. В 1601 г. в Кадис прибыл армянин Хорхе да Крус, который утверждал, будто приехал прямо из Гоа61.

Короче говоря, перед нами армяне, встречающиеся по всему миру торговли, почти что повсюду. Именно этот триумф делает очевидным книга о торговле, написанная на армянском языке одним из них, Лукою Ванандеци, и напечатанная в Амстердаме в 1699 г.62 Написанная для «вас прочих, братья торговцы, кои принадлежите к нашему народу», она была сочинена по наущению некоего мецената, господина Петроса из Джуль-фы (последняя подробность никого не удивит). Книга открывается под знаком евангельских слов «Не сотвори ближнему своему...». Первая ее забота: осведомить купца о

весах, мерах, монетах торговых городов. Каких городов? Разумеется, всех городов Запада, но также и городов Венгрии, но также Стамбула, Кракова, Вены, Москвы, Астрахани, Новгорода, Хайдарабада, Манилы, Багдада, Басры. Алеппо, Смирны... Исследование рынков и товаров перечисляет рынки Индии, Цейлона, Явы, Амбона, Макассара, Манилы. В этой массе информации, которая заслуживала бы более пристального анализа и тщательного изучения, самое любопытное — сравнительное исследование стоимости жизни в различных европейских городах или полное пробелов и загадок описание Африки,

Маршруты армянских купцов в Иране, Турции и Московской Руси в XVII в.

Эта карта изображает всего лишь часть сети путей армянских купцов: связи с Турецкой империей — Алеппо, Смирной, Стамбулом — и с русскими землями по Каспию и Волге. Начиная от Москвы — три маршрута на Либаву (Лиепая), Нарву и Архангельск. Новая Джульфа, куда между 1603 и 1605 гг. Аббас Великий насильственно переселил армян, была центром деятельности армян по всему миру. Старая Джульфа на р. Араке в Армении дала основную часть торгового населения нового города. Заметим, что быть купцом из Новой Джульфы означало быть крупным купцом, негоциантом. Карта составлена Керамом Ке-воняном — Kevonian К. Marchands armeniens аи ХУ№ siecle. ~ «Cahiers du monde russe e! sovietique», 1975 (отдельная карта).

144 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРВД ЛИЦОМ РЫНКОВ

от Египта до Анголы, Мономотапы и Занзибара. Эта небольшая книжка, образ торгового мира армян, тем не менее не дает нам разгадки их баснословных успехов. Ее торговая техника ограничивается, в самом деле, восхвалением достоинств тройного правила (но оказалось бы ли оно достаточным для всего?). Книга не касается проблем бухгалтерии и главное — не открывает нам, что же было торговой, капиталистической основой этого мира. Как замыкались и как перекрещивались его нескончаемые торговые потоки? Были ли они связаны все в огромном промежуточном пункте в Джульфе и только ли в нем? Или же, как я полагаю, существовали другие промежуточные перевалочные пункты? В Польше, во Львове, служившем связующим звеном между Востоком и Западом, небольшая армянская колония

— «персы», как их называли, — со своей юрисдикцией, своими типографиями, своими многочисленными деловыми связями господствовала над огромным потоком гужевых перевозок в направлении Оттоманской империи. Начальники этих караванов повозок, караван-баши, всегда были армянами. Не этим ли потоком перевозок связывались в единое целое две гигантские арены — ни больше ни меньше, как Запад и Восток, — которые держали в руках джульфинские купцы? Во Львове армянин подчеркнуто демонстрировал «крикливую и нахальную роскошь»63 — это ли не убедительная примета!

Торговые сети еврейских торговцев тоже простирались на весь мир. Их успехи были куда более древними, нежели армянские достижения. Со времен римской античности сиры (Syri), евреи и неевреи, присутствовали повсеместно. В IX в. н. э. нарбоннские евреи, используя контакты, открытые арабским завоеванием, «достигли Кантона, пройдя Красное море и Персидский залив»64. Документы каирской Генизы сотни раз показывают нам торговые связи (к выгоде еврейских купцов) Ифрикии, Кайруана с Египтом, Эфиопией и Индостанским полуостровом65. В Х-ХН вв. в Египте (как и в Ираке и Иране) очень богатые еврейские семейства были вовлечены в торговлю на дальние расстояния, в банковское дело и сбор налогов, иной раз с целых провинций66.

Еврейские купцы, таким образом, утверждались на протяжении многих веков, намного превзойдя ту долговечность итальянских купцов, что нас совсем недавно восхищала. Но их история, установив рекорд долголетия, установила также и рекорд чередования взлетов и зловещих стремительных падений. В противоположность армянам, вновь объединившимся вокруг Джульфы, потаенной родины для денег и сердец, народ Израиля жил лишенный корней, пересаженный на чуждую почву, и это было его драмой, но также и плодом упрямого нежелания смешиваться с другими. И все же не следует видеть одни только катастрофы и слишком их связывать друг с другом, катастрофы, которые свирепо прерывали драматическую судьбу, одним ударом разбивая старинные формы адаптации и совершенно здоровые торговые сети. Были и серьезные успехи — во Франции XIII в.67,

КУПЦЫ И КРУГООБОРОТ ТОРГОВЛИ 145

иуспехи триумфальные — в Польше XV в., в различных областях Италии, в средневековой Испании и

иных местах.

Изгнанные из Испании и Сицилии в 1492 г., а из Неаполя в 1541 г.68, эмигранты разделились, направившись в двух направлениях: средиземноморские страны ислама и страны, прилегающие к

Атлантике. В Турции — в Салониках, Брусе, Стамбуле, Адрианополе — еврейские купцы с XVI в. накопят огромные состояния как негоцианты или откупщики налогов69. Португалия, которая будет терпеть евреев у себя после 1492 г., оказалась исходной точкой для рассеяния другой большой группы. Амстердам и Гамбург были излюбленными пунктами, куда устремлялись купцы уже богатые или же такие, которым предстояло быстро разбогатеть. Нет никакого сомнения, что они способствовали расширению голландской торговли в направлении Пиренейского полуострова как в сторону Лиссабона, так и в сторону Севильи, Кадиса и Мадрида, а также в направлении Италии, где издавна сохранялись активные колонии — в Пьемонте, Венеции, Мантуе, Ферраре — и где благодаря этим еврейским колониям в XVII в. заново заблистает богатство Ливорно. Не приходится сомневаться также

ив том, что они были в числе творцов первых крупных колониальных успехов в Америке, в частности

там, где это касалось распространения сахарного тростника и торговли сахаром в Бразилии и на Антильских островах. Точно так же в XVIII в. они были в Бордо, Марселе, Англии, откуда их изгнали в 1290 г. и куда они возвратились при Кромвеле (1654-1656). Этот «бум» средиземноморских евреевсефардов, рассеявшихся по странам Атлантики, нашел своего историка в лице Германа Келленбенца70. То, что их успех надломился, как только более или менее рано стало ощущаться свертывание производства американского белого металла, ставит любопытный вопрос. Если конъюнктура их одолела (но правда ли это?), то, значит, они не были столь сильны, как то предполагают?

Устранение с переднего плана сефардов открыло для народа Израиля период если не молчания, то по крайней мере относительного отступления. Другой успех евреев будет подготавливаться медленно, и творцами его станут странствующие торговцы Центральной Европы. То будет век ашкенази, евреев родом из Центральной Европы, и первый его расцвет наметится с триумфами «придворных евреев» в княжеской Германии XVIII в.71 Речь тут не идет, несмотря на утверждения некоего агиографического сочинения72, о спонтанном натиске отдельных «предпринимателей». В Германии, которая утратила большинство своих капиталистических кадров во время кризиса Тридцатилетней войны, создалась пустота, которую в конце XVII в. заполнила еврейская торговля, подъем которой стал заметен довольно рано, например на лейпцигских ярмарках. Но великим веком ашкенази станет век XIX с сенсационным международным успехом Ротшильдов.

<>~Бролсль, т. 1

146 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЭД ЛИЦОМ РЫНКОВ

Сучетом этого добавим, оспаривая Зомбарта73, что евреи не выдумали, конечно, капитализм, даже ежели предположить (во что я верю не больше), что капитализм был изобретен в такой-то день, в таком-то месте, такими-то и такими-то лицами. Если бы евреи его и выдумали (или изобрели заново), то в компании с множеством других. Не потому еврейские купцы находились в горячих точках капитализма, что они их создали. Еврейский ум сегодня блистает по всему миру. Не станем же мы из-за этого утверждать, что евреи выдумали ядерную физику? В Амстердаме они наверняка стали руководителями игры репортов и премий на акции, но разве не видели мы у истоков этих операций неевреев, таких как Исаак Ле-Мер? Что же касается разговоров (как то делает Зомбарт) о капиталистическом духе, который якобы совпадает с главными идеями иудаистской религии, то это означает присоединиться к «протестантскому» объяснению Вебера* со столь же удачными, сколь и неудачными аргументами. Точно так же можно это утверждать и по поводу ислама, социальный идеал и правовые рамки которого «с самого начала выковывались в соответствии с

идеями и целями поднимавшегося класса купцов», но без того, «чтобы в силу этого существовала связь с самой мусульманской религией»74.

ПОРТУГАЛЬЦЫ И ИСПАНСКАЯ АМЕРИКА: 1580-1640 гг.

Недавние исследования осветили роль португальских купцов в колоссальной Испанской Америке75.

С1580 по 1640 г. обе короны — португальская и кастильская - возлежали на одной монаршей голове. Эта уния двух стран, более теоретическая, нежели реальная (Португалия как своего рода «доминион» сохраняла широкую автономию), привела тем не менее к стиранию границ, тоже теоретических, между гигантской Бразилией, удерживаемой португальцами в нескольких важнейших пунктах атлантического побережья, и далекой испанской областью Потоси в центре Анд. Впрочем, в силу факта своей почти полной «торговой пустоты» Испанская Америка сама открывалась иноземным купцам, и уже давно португальские моряки и торговцы «подпольно» проникали на испанскую территорию. На одного из них, замеченного нами, приходится сотня ускользнувших от нашего внимания. Я имею в виду в качестве доказательства одиночное свидетельство от 1558 г., касающееся острова Сайта-Маргарита в Карибском море — острова жемчуга, объекта многих вожделений. В том году туда пришли «несколько каравелл и кораблей королевства Португальского с порту-

* «Протестантское» объяснение — имеется в виду концепция немецкого историка и социолога М. Вебера, в которой присущий идеологии раннего протестантизма дух деловитости и бережливости рассматривался как один из главных факторов складывания европейского капитализма. — Примеч. пер.

КУПЦЫ И КРУГООБОРОТ ТОРГОВЛИ 147

гэльскими экипажами и путешественниками на борту». Они будто бы направлялись в Бразилию, но буря и воля случая прибили-де их к острову. Наш информатор добавляет: «Число их нам кажется весьма большим

— тех, кто приезжает таким способом, — и мы опасаемся, как бы сие не было с дурными намерениями (maliciosamente)»16. Вполне логично, что впоследствии присутствие португальцев шло по нарастающей, так что они проникли во все части Испанской Америки, а особенно в ее столицы — Мехико, Лиму, и в главные ее порты — Санто-Доминго, Картахену Индий, Панаму, Буэнос-Айрес.

Этот последний город, впервые основанный в 1540 г. и исчезнувший вследствие исторических превратностей, был заново основан в 1580 г. благодаря решающему вкладу португальских купцов77. Из Бразилии по Рио-де-ла- Плата не прекращался поток небольших судов, тонн по сорок водоизмещением, которые тайком доставляли сахар, рис, ткани, черных невольников, может быть, и золото. Возвращались они «загруженные серебряными реалами» («carregados de reaes de prata»). Параллельно этому по Рио-де-ла- Плата из Перу прибывали купцы с серебряной монетой, дабы закупать товары в Пернамбуку, Баие, Рио-де- Жанейро. По сведениям одного купца, Франсишку Суареша, относящимся к 1597 г., прибыли от этой незаконной торговли достигали от 100 до 500%, а то и до 1000% — и в это можно поверить. «Ежели бы

купцы... были знакомы с этой торговлей, — добавляет Суареш, — они бы не рисковали так, отправляя товары через Картахену Индий. Вот почему Рио [де-ла-Плата] есть великая торговая река, ближайший и самый легкий путь, дабы достигнуть Перу»78. В самом деле, для маленькой группки хорошо осведомленных португальских купцов Рио-де-ла-Плата вплоть до 1622 г. была воротами для подпольного вывоза серебра Потоси. В 1605 г. эту контрабанду оценивали в 500 тыс. крузадо в год79. И лишь создание внутренней таможни — кордовской Aduana seca (7 февраля 1622 г.), — видимо, положило этому конец80.

Тем не менее португальское проникновение не осталось ограничено окраиной испанских владений на атлантическом побережье. В 1590 г. португальский купец из Макао, Жуан да Гама, пересек Тихий океан и причалил в Акапулько81. Впрочем, ничего хорошего у него из этого не получилось. Однако же в Мехико и Лиме португальцы открывали лавки, где продавалось все: «от алмаза до заурядного тмина, от самого жалкого нефа до самой драгоценной жемчужины»82. И не стоит забывать товары далекой родины, бывшие в колониальных землях роскошью: вино, растительное масло, пшеничную муку, тонкие сукна плюс пряности и шелка Востока, которые крупная торговля доставляла или из Европы, или с Филиппин, и плюс — и здесь тоже! — огромную контрабандную торговлю перуанским серебром, которая была истинным двигателем всех этих торговых операций83. Даже в таком еще незначительном городе, как Сантьяго-Де-Чили (с его, быть может, 10 тыс. жителей в XVII в.), пред нами пред-

146 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРВД ЛИЦОМ РЫНКОВ

стает португальский купец Себастьян Дуарте, который раньше жил в африканской Гвинее и который в компании со своим соотечественником Жуаном Баутистой Пересом между 1626 и 1633 гг. совершал поездки до Панамы и до Картахены Индий, закупал там черных рабов, разнообразные товары, драгоценные породы дерева — и имел притом огромный открытый кредит, доходивший до 13 тыс. песо84.

Но такое великолепие длилось лишь некоторое время. Эти португальские лавочники, да к тому же еще и ростовщики, обогащались слишком быстро. Городской люд бунтовал против них, как, скажем, в Потоси начиная с 1634 г.85 Общественное мнение обвиняло их в том, что они были «новыми христианами» (что зачастую бывало правдой) и тайно продолжали придерживаться иудаизма (что вполне возможно). В конечном счете вмешалась инквизиция, и эпидемия судебных процессов и аутодафе положила конец этому быстрому процветанию. Эти последние события хорошо известны: то были процессы в Мехико в 1646, 1647 и 1648 гг. или аутодафе 11 апреля 1649 г., на котором фигурировало в качестве осужденных несколько крупных купцов португальского происхождения86. Но это уже другая история.

Португальская система с центром в Лиссабоне, простершаяся на двух берегах Атлантики, африканском и американском, связанная с Тихим океаном и Дальним Востоком, была колоссальной сетью, распространившейся по всему Новому Свету за десяток или два десятка лет. Разумеется, такое быстрое распространение было фактом международного значения. Может статься, без него Португалия не была бы «восстановлена» в 1640 г., т. е. не обрела бы вновь своей независимости от Испании. Во всяком случае, объяснять реставрацию расцветом бразильского производства сахара, как обычно это делают, было бы недостаточно. К тому же ничто нам не говорит, что и сам «цикл» бразильского сахара87 не был связан с этим торговым богатством. Как ничто также не говорит нам, что богатство это не сыграло своей роли в несколько кратковременной славе торговой сети, созданной сефардами в такой же мере в Амстердаме, как и в Лиссабоне и Мадриде. Подпольное серебро Потоси благодаря португальским «новым христианам», ставшим кредиторами Филиппа IV, «владыки всей планеты», присоединялось таким образом к «официальному» серебру, регулярно выгружавшемуся на причалах Севильи. Но обширной и хрупкой системе суждено было просуществовать лишь несколько десятилетий.

СЕТИ КОНФЛИКТУЮЩИЕ, СЕТИ ИСЧЕЗАЮЩИЕ Торговые сети взаимодополнялись, вступали в союзы, сменяли друг друга, но также и вступали в конфликт.

Быть в конфликте вовсе не всегда означало разрушаться. Существовали «взаимно друг друга дополнявшие», встречалось и сосуществование враждебное, но созданное на длительное

КУПЦЫ И КРУГООБОРОТ ТОРГОВЛИ 149

время. На протяжении столетий сталкивались христианские купцы и купцы сирийские и египетские — это правда, но сталкивались без того, чтобы пошатнулось равновесие между этими необходимыми друг другу соперниками. Европеец почти не выбирался за черту городов на окраинах пустыни — Алеппо, Дамаска, Каира. Дальше лежал мир караванов, бывший заповедной зоной для мусульман и еврейских купцов. Однако же с крестовыми походами ислам утратил внутреннее, Средиземное море, огромное поле торговой деятельности.

Точно так же в обширной Турецкой империи венецианцы и рагузинцы, скупщики камлота из козьей шерсти, обосновавшиеся, как показывают нам документы, в Брусе или в Анкаре, находились там, стараясь не бросаться в глаза. Самый серьезный «прорыв» Запада на турецкую территорию осуществился к выгоде рагузинцев, но в целом он не вышел за пределы Балканского полуострова. Черное море даже станет (или снова сделается в XVI в.) заповедным озером Стамбула и откроется вновь для христианской торговли лишь в конце XVIII в., после завоевания русскими Крыма в 1783 г. Внутри же Турецкой империи антизападная реакция будет действовать в пользу еврейских, армянских или греческих купцов.

Аналогичное сопротивление встречалось и в других местах. В Кантоне начиная с 1720 г. Кохонг* китайских купцов был своего рода контркомпанией для Ост-Индских компаний88. В собственно Индии сопротивление сети бания переживет, как и можно было полагать, английскую оккупацию. Разумеется, это сопротивление и

это соперничество сопровождались враждой и ненавистью. Более сильный был здесь всегда излюбленной мишенью. Когда в 1638 г. Мандельсло был в Сурате, он отмечал: «Будучи гордыми и наглыми [мусульмане, зачастую сами купцы], обходятся с бе-ньянами [бания] почти как с рабами и с презрением, таким же образом, как поступают в Европе с евреями там, где их терпят»89. Сменив место и эпоху, мы заметим такое же отношение в XVI в. ча Западе к генуэзцам, готовым, по словам Симона Руиса и его друзей, все проглотить и всегда пребывающим в сговоре между собой, чтобы надуть остальных90. Или к голландцам в XVII в., а позднее — к англичанам.

Все торговые сети, даже самые сильные, в тот или иной момент знавали отступления, колебания. И любое ослабление сети в ее центре делало последствия этого ощутимыми для всей совокупности ее позиций, и, быть может, на периферии сети более, нежели где-либо. Именно так произошло по всей Европе с наступлением того, что мы обозначаем расплывчатой и спорной формулой «упадок Италии». «Упадок», без сомнения, несовер-

" Кохонг — общество китайских купцов, получившее от императорского правительства в Пекине привилегию на торговлю с европейцами в Кантоне и одновременно выполнявшее функции таможенного надзора за иностранными купцами (главой Кохонга был по должности начальник кантонской таможни). — Примеч. пер.

150 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРВДЛИЦОМ РЫНКОВ

шенное слово, но с конца XVI в. Италия познала сложности и затруднения. Тогда она утратила свои позиции в Германии, Англии, на Леванте. Аналогичные факты имели место в XVIII в. в бассейне Балтийского моря с отходом на второй план Голландии перед растущей мощью Англии.

Но там, где отступали на задний план господствовавшие купцы, мало-помалу появлялись сменявшие их структуры. «Французская Тоскана» — понимайте: итальянцы, устроившиеся во Франции, — зашаталась в период около 1661 г.; может быть, несколько раньше, начиная с финансового кризиса 1648 г. Прочно укоренившаяся во Франции голландская сеть столкнулась с трудностями в начале XVIII в. И как бы случайно именно около «круглой даты» — 1720 г. — более многочисленные французские негоцианты организовали эффектный подъем наших портов, наметили первые французские капиталистические структуры большого размаха91. Этот натиск французских негоциантов осуществлялся отчасти за счет местных элементов, отчасти за счет любопытного повторного внедрения протестантов, некогда выехавших из Франции. Тот же феномен замещения угадывается в Германии, к выгоде придворных евреев, в Испании — в связи с взлетом каталонских и баскских купцов, а также мадридских купцов из «Пяти старших цехов» («Cinco Gremios Moyores»), возведенных в ранг государственных кредиторов92.

Вполне очевидно, что эти подъемы были возможны только благодаря подъемам экономическим. Именно французское процветание, немецкое процветание, испанское процветание позволили в XVIII в. вырасти местным или, точнее, национальным крупным состояниям. Но если бы не было предварительного крушения иностранного торгового господства во Франции, Германии и Испании, подъем XVIII в. развивался бы там по-другому и, несомненно, с некоторыми дополнительными трудностями.

Тем не менее потерпевшая неудачу активная торговая сеть всегда проявляла тенденцию компенсировать свои потери. Вытесненная из того или иного региона, она использовала свои преимущества и направляла свои капиталы в какой-нибудь другой. Это было правилом, по крайней мере всякий раз, как дело касалось капитализма могущественного и уже достаточно продвинувшегося в накоплении. Так было с генуэзскими купцами на Черном море в XV в. Спустя четверть века после взятия Константинополя {1453), когда турки заняли их укрепленные торговые пункты в Крыму, в частности важную факторию в Кафе (1479), генуэзцы отнюдь не сразу оставили мысль о всяком пребывании на Леванте: например, на Хиосе они останутся до 1566 г. Но большая часть их деятельности укрепляла и развивала уже существовавшую сеть их предприятий на Западе — в Испании, в Марокко, а вскоре — в Антверпене и Лионе. От них ускользнула одна империя на Востоке, они создали другую на Западе. Точно так же португальская империя, с которой боролись по всему Индийскому океану и по всей Индонезии, смертельно раненная на поле прежних своих подвигов, в последние

КУПЦЫ И КРУГООБОРОТ ТОРГОВЛИ 151

годы XVI в. и в первые годы XVII в. отступила в Бразилию и Испанскую Америку. И таким же образом в начале XVII в., невзирая на сенсационные отступления крупных флорентийских фирм, именно по всей Центральной Европе вдоль широкого «веера» путей, расходившихся от Венеции, итальянские купцы нашли легкую, но верную компенсацию тех невзгод, какие принесла им конъюнктура после 1600 г.93 Вовсе не случайно, что Бартоло-мео Виатис, родом из Бергамо и, следовательно, венецианский подданный, сделался в Нюрнберге одним из самых богатых {или даже самым богатым) купцов своего нового отечества94; что итальянцы активизировались в Лейпциге, Нюрнберге, Франкфурте, Амстердаме, Гамбурге; что итальянские товары и моды продолжали добираться до Вены и в еще большей мере до Польши, через активные перевалочные пункты в Кракове и Львове. Переписка, сохранившаяся в польских архивах, говорит о наличии в XVII в. итальянских купцов в польских городах и на ярмарках95. Они были достаточно многочисленны, чтобы их заметил каждый. Об этом можно судить по такой вот маленькой истории: в 1643 г. один испанский солдат был снаряжен курьером, дабы доставить из Нидерландов в Варшаву королеве польской подарок — кружева и куклу, одетую по французской моде, каковую куклу королева сама просила прислать, «дабы ее портной мог эту одежду принять за образец, ибо польская мода ее стесняет и ей не по вкусу». Курьер прибыл, с ним обошлись как с послом. «То, что я знаю латынь, — признавался он, — мне

порядочно помогло, так как иначе не смог бы я понять ни единого слова на их языке... Они же из нашего языка знают лишь столько, чтобы к вам обратиться на итальянский манер — «синьор» (darsenoria), ибо есть в тех странах много итальянских купцов». На обратном пути курьер остановился в Кракове, городе, «где коронуют королей польских», и он снова отмечает «многочисленных итальянских купцов, кои торгуют, прежде всего шелками», в этом крупном торговом центре. Свидетельство, вне сомнения, незначительное, но показательное96.

МЕНЬШИНСТВА-ЗАВОЕВАТЕЛИ Вышеприведенные примеры демонстрируют, сколь часто крупные купцы, хозяева торговых потоков и

сетей, принадлежали к чужеземным меньшинствам то ли по своей национальности (итальянцы во Франции Филиппа Красивого или Франциска I или же в Испании Филиппа II), то ли по своему особому вероисповеданию, — таковы были евреи, армяне, бания, парсы, русские раскольники или же христианекопты в мусульманском Египте. Откуда эта тенденция? Ясно, что всякое меньшинство имеет естественную склонность к сплочению, взаимной помощи, самозащите. На чужбине генуэзец был заодно с генуэзцем, армянин с армянином. Чарлз Уилсон в написанной недавно статье пролил свет, несколько этим забавляясь, на удивительное вторжение в самые крупные деловые пред-

152 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРВД ЛИЦОМ РЫНКОВ

приятия Лондона тех французских гугенотов в изгнании, чью роль распространителей ремесленных технологий он особенно подчеркивал. Ведь они всегда образовывали, и все еще образуют, в английской столице компактную группу, которая ревниво оберегает свою индивидуальность. С другой стороны, у меньшинства легко возникает ощущение, что его угнетает, его недолюбливает большинство, и это освобождает меньшинство от излишней щепетильности по отношению к последнему. Способ ли это быть совершенным «капиталистом»? Габриэль Ардан мог писать: « Человек экономический (Homo oeconomicus) [он понимает под этим человека, целиком освоившего опыт капиталистической системы] не обладает чувствами привязанности к себе подобным, он желает видеть пред собой лишь других экономических агентов, покупателей, продавцов, заимодавцев, кредиторов, с каковыми у него в принципе чисто экономические отношения»^ В таком же духе Зомбарт объяснял преимущество евреев в формировании «капиталистического духа» тем, что предписания их религии позволяют-де поступать по отношению к «иноверцам» так, как запрещено поступать по отношению к своим единоверцам.

Но это объяснение рушится само собой. В обществе со своими собственными запретами, которое почитало противозаконным ремесло ростовщика и даже профессиональное занятие деньгами — источник стольких состояний, и отнюдь не одних только купеческих, — разве же не игра социальных условий обрекала его «аномальных» членов на занятия презираемые, но необходимые для общества в целом? Если верить Александру Гершенкрону, как раз так и произошло в России с православными еретиками-раскольниками98. Роль их сопоставима с ролью евреев или армян. Если бы их там не было, разве не следовало бы их выдумать? «Евреи столь же необходимы в любой стране, как и пекари!» — восклицает венецианский патриций Марино Сануто, возмущенный мыслью о мерах, направленных против них".

В этом споре правильнее было бы говорить не о «капиталистическом духе», а об определенном обществе. Политические столкновения и религиозные страсти средневековой Европы и Европы нового времени исключили из их общин многочисленных индивидов, которых на чужбине, куда привело их изгнание, сделали меньшинствами. Итальянские города, как и греческие города классической эпохи, были склочными осиными гнездами. Там были граждане «внутри стен» и изгнанники — настолько распространенная социальная категория, что они получили даже родовое название: «эмигранты» (fuorusciti). Они сохраняли свое имущество и свои деловые связи в самом сердце того города, который их изгонял, чтобы в один прекрасный день принять снова; то была история множества семейств — генуэзских, флорентийских, луккских, — десяти против каждого одного, не изведавшего изгнания. Разве э™\ fuorusciti, особенно если они были купцами, не толкали таким образом на путь успеха? Крупная

___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПРОС 153

торговля — это была торговля на дальние расстояния. Они были на нее осуждены. Будучи изгнаны, они процветали в силу самого факта своей удаленности. Так, в 1339 г. в Генуе группа нобилей не приняла народного правления, которое установилось с так называемыми пожизненными дожами, и покинула город100. Эти изгнанные аристократы были теми, кого называли «старыми нобилями» (поЬШ vecchi), тогда как те, что остались в Генуе при народном правлении, были «новыми нобилями» (nobili novi). И разрыв этот сохранится даже после возвращения изгнанных в свой город. И как бы случайно именно «старые нобили» станут — издали! — хозяевами крупных деловых операций с заграницей.

Другие изгнанники — испанские или португальские марраны, которые в Амстердаме вернулись к иудаизму. И еще общеизвестные изгнанники — французские протестанты. Конечно, отмена Нантского эдикта в 1685 г. не создала из ничего (ex nihilo) Протестантский банк, ставшего впоследствии хозяином французской экономики; но она обеспечила его расцвет. Эти fuorusciti нового рода сохранили свои связи внутри королевства вплоть до самого его сердца — Парижа. Они не раз сумеют перевести за границу немалую часть своих оставшихся во Франции капиталов. И как и «старые нобили», в один прекрасный день они возвратились в полной силе.

В общем, меньшинство — это как бы заранее построенная, и прочно построенная, сеть. Итальянцу, который приезжал в Лион, чтобы обосноваться, нужны были только стол и лист бумаги, чему французы удивлялись.

Но это оттого, что в городе у него были естественные компаньоны, информаторы, поручители и корреспонденты на разных рынках Европы. Короче говоря, все то, что составляло кредит купца, на приобретение чего он порой тратил годы и годы. Точно так же в Лейпциге или Вене, этих городах на границе густонаселенной Европы, которые вознес подъем XVIII в., нельзя было не подивиться преуспеянию иноземных купцов, людей из Нидерландов, французских беглецов nocie отмены Нантского эдикта (первые из них прибыли в Лейпциг в 1688 г.), итальянцев, савой-цев, уроженцев Тироля. Тут почти не бывало исключений: удача была на стороне чужака. Происхождение связывало его с далекими городами, рынками, странами, которые сразу же вводили чужеземца в дальнюю торговлю, торговлю крупную. Следует ли думать — но это было бы слишком прекрасно, — что не было бы счастья, да несчастье помогло?

ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ, ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПРОС

Сети и кругообороты обрисовывали систему — как на железной дороге совокупность рельсов, контактной сети, подвижного состава, персонала. Все подготовлено к движению. Но движение оказывается само по себе проблемой.

154 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ РЫНКОВ

ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ

По всей очевидности, дабы перемешаться, товар должен увеличивать свою цену во время своего путешествия. Это то, что я буду называть торговой прибавочной стоимостью. Было ли это законом, не знавшим исключений? Да или почти что так. В конце XVI в. испанская «восьмерная монета» стоила 320 рейсов в Португалии и 480 рейсов в Индии101. В конце XVII в. вара* кисеи на фабриках Ле-Мана стоила 3 реала, в Испании — 6, в Америке — 12 реалов102. И так далее. Откуда и поражающие цены на редкие, издалека доставляемые товары в тех или иных местностях. В Германии около 1500 г. фунт шафрана, итальянского или испанского, стоил столько же, сколько три молочных поросенка103. В Панаме в 1519 г, лошадь стоила 24,5 песо, раб-индеец — 30, бурдюк вина — 100 песо104... В Марселе в 1248 г. 30 метров фландрского сукна стоили вдвое-вчетверо дороже, чем невольник-сарацин105. Но уже Плиний Старший отмечал, что индийские товары, перец или пряности, продавались в Риме в сто раз дороже цены производства106. Ясно, что на подобном пути требовалось, чтобы прибыль приняла участие в том, чтобы пришел в движение самый кругооборот, включив в действие расходы на свое собственное движение. Ибо к закупочной цене товара прибавлялась цена его перевозки, а была она раньше особенно обременительной. Перевозка сукон, закупленных на ярмарках Шампани в 1318 и 1319 гг., при их доставке во Флоренцию обошлась, включая сборы. упаковку и прочие расходы (речь идет о шести партиях), в 11,80%, 12,53: 15,96; 16,05; 19,21 и 20,34% от закупочной цены (prime costo)1®7. Эти затраты варьировали на одном и том же маршруте и при одинаковом товаре могли возрастать вдвое. Притом эти проценты были еще относительно низкими: ткани, товар дорогой, все же весили мало. Тяжеловесные и дешевые товары — зерно, соль, дрова, вино — в принципе не перевозились по длинным сухопутным маршрутам, если только это не было абсолютно необходимо. А в таком случае необходимость оплачивалась сверх стоимости перевозки. Вино из Кьянти, уже известное под этим названием в 1398 г., было вино дешевое («povero»), стоившее один флорин гектолитр (мальвазийское вино стоило от 10 до 12 флоринов). При доставке из Греве во Флоренцию, за 27 километров, его цена увеличивалась на 25—40%; если бы транспортировка была продолжена до Милана, цена кьянти утроилась бы108. Перевозка бочки вина от Веракруса до Мехико около 1600 г. стоила столько же, сколько покупка этой бочки в Севилье109. Еще позднее, во времена Кан-тийона, «плата за провоз бургундских вин в Париж бывает зачастую больше, чем стоит само вино на месте закупки»110.

* Вара — мера длины, составлявшая во Франции, а также в Испании и ее владениях в Америке 0,8356 метра,

а в Португалии и Бразилии —1,10 метра. — Примеч. пер.

___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ, ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПГОС 155

Я настойчиво указывал в первом томе этого труда на препятствие, какое представляла система перевозок, всегда дорогостоящая и лишенная гибкости. Федериго Мелис доказал, что тем не менее в XIV и XV вв. были приложены огромные усилия для улучшения морских перевозок — увеличены размеры корпуса, а значит, и объем трюмов, и введены прогрессивные тарифы, причем обнаружилась тенденция устанавливать их ad valorem; таким образом ценные товары частично оплачивали транспортировку товаров рядовых111. Но эта практика отнюдь не сразу сделалась всеобщей. В XVI в. в Лионе цена перевозки сухим путем рассчитывалась сообразно весу товара112.

Как бы то ни было, в глазах купца проблема оставалась одной и той же: требовалось, чтобы товар, прибывавший к нему то ли с грузовым парусником, то ли на повозке, то ли на спине вьючного животного, в конце пути приобретал такую цену, чтобы она могла покрыть, помимо накладных расходов при операции, закупочную иену, возросшую на сумму транспортных затрат и еще на ту сумму прибыли, какую рассчитывал получить купец. А иначе, чего ради рисковать своими деньгами и стараться? Товар обеспечивал это с большей или меньшей легкостью. Вполне очевидно, что для «королевских товаров» — это выражение Симона Руиса для обозначения перца, пряностей, кошенили и, мы бы сказали, также «восьмерных монет» — проблемы не существовало: путешествие бывало долгим, но прибыль гарантированной. Ежели курс этих товаров меня не устраивает, я подожду: немного терпения — и все придет в порядок, ибо не навсегда же, так сказать, исчезает покупатель. Любая страна, любая эпоха имели свои «королевские товары*, более других обещавшие торговую прибавочную стоимость.

Путешествия Джанфранческо Джемелли Карери, описание которых волнует при чтении по многим причинам, превосходно иллюстрируют это правило. Этот неаполитанец, который в 1694 г. предпринял кругосветное путешествие более для собственного удовольствия, нежели ради прибыли, нашел решение, как покрыть расходы на свое долгое странствие: в одном месте покупать товары, о которых известно, что там, куда направляешься, они ценятся особенно высоко. В Бендер-Аббасе, на Персидском заливе, надобно грузить «финики, вино, водку и... все персидские плоды, кои доставляют в Индию сушеными или же маринованными... на чем и получают большую прибыль»113. Садясь на манильский галион, направляющийся в Новую Испанию, запасайся китайской ртутью. «Это дает 300 процентов прибыли*, — доверительно сообщает он114. И дальше в таком же духе. Путешествуя вместе со своим владельцем, товар становится для него капиталом, приносящим пользу на каждом шагу, оплачивающим издержки путешественника и даже обеспечивающим ему, когда тот возвратится в Неаполь, существенные прибыли. Франческо Карлетти, который почти столетием раньше, в 1591 г., тоже

156 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ РЫНКОВ

предпринял поездку вокруг света, избрал в качестве первичного торгового капитала черных невольников, «королевский товар», наилучший из существовавших, невольников, купленных на острове Сан-Томе, а затем перепроданных в Картахене Индий115.

С рядовыми товарами дело явно обстояло менее просто. Торговая операция может быть прибыльна лишь ценою тысячи предосторожностей. Теоретически все просто, по крайней мере для экономиста вроде аббата Кондильяка: доброе правило обмена на расстояния — соединить рынок, где какой-либо товар есть в изобилии, с рынком, где тот же товар редкость116. На практике, чтобы удовлетворить этим условиям, следовало быть настолько же осторожным, насколько и осведомленным. Корреспонденция купцов в избытке дает тому подтверждения.

В апреле 1681 г. мы находимся в Ливорно, в лавке Джамбаггисты Сар-ди117. Ливорно, важнейший порт Тосканы, был широко открыт в сторону Средиземноморья и всей Европы, по крайней мере вплоть до Амстердама. В этом последнем городе Беньямино Бурламакки родом из Лукки имел контору, где вел операции с товарами прибалтийскими, русскими, индийскими или из иных стран. Только что пришел флот Ост-Индской компании и сбил цену на корицу в момент, когда между нашими двумя купцами завязалась переписка. Ливорнец подумывал об операции с этим «королевским товаром». Полный проектов, он написал Бурламакки, объяснив тому, что он желает ее «проделать только на свой счет» (понимайте: не делясь со своим корреспондентом). В конечном счете дело сорвалось. и Сарди, на сей раз готовый действовать совместно с Бурламакки, видит лишь один товар, представляющий интерес для доставки из Амстердама в Ливорно, — «vacchette», т. е. русские кожи, которые вскоре наводнят итальянские рынки. К 1681 г. они уже регулярно котировались в Ливорно, куда прибывали порой даже прямо из Архангельска вместе с бочками икры. Ежели кожи эти «красивой окраски как снаружи, так и изнутри, широкие, тонкие и не превышают по весу 9—10 флорентийских фунтов», тогда пусть Бурламакки велит погрузить определенное: их количество на два корабля (чтобы разделить риск), корабли «хорошо защищенные, кои шли бы с добрым конвоем» («de buona difesa, che venghino con buon con-voglio»), и все это — до закрытия на зиму навигации на севере. Кожи эти, что в Амстердаме продавались за 12, на ливорнском рынке котировались по 26,5 и по 28, т. е. больше чем вдвое. Следовало бы, писал Сарди, чтобы себестоимость в Ливорно не превышала 24; он, таким образом, рассчитывал на прибыль в 10%. Шесть тюков кож будут погружены в Текселе, а Бурламакки возместит себе половину затрат на закупку, получив по переведенному Сарди векселю на одного банкира в Венеции. Следовательно, все было рассчитано. И все же в конечном счете дело окажется не блестящим. Крупные поставки собьют цены в Ливорно до 23 в мае 1682 г.; кожи, оказавшиеся среднего качества, будут продаваться плохо: 12 октя-

___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПРОС 157

бря того же года часть их оставалась еще на складе. Несомненно, для дома Сарди это мало что значило: в 1681 и 1682 гг. он был вовлечен в многочисленные операции, в частности в вывоз растительных масел и лимонов с генуэзской Ривьеры, и широко торговал с Амстердамом и Англией, снаряжая только в последнюю целые корабли. Но интерес этого эпизода заключен в том, что он показывает, сколь трудно было на расстоянии предусмотреть и организовать торговую прибавочную стоимость.

То было вечной задачей купца — снова и снова проделывать расчеты наперед, десяток раз «проигрывать» операцию в воображении, прежде чем попытаться ее осуществить. Один аккуратный амстердамский негоциант, замышляя какое-нибудь дело во Франции, писал Дюгару-сыну, комиссионеру в Руане, прося «сообщить цены самых ходовых у вас статей коммерции, равно как и выслать мне примерный торговый счет [т. е. смету всех издержек]... В особенности сообщите мне цены на китовый ус, красный китовый жир, марену, очищенный и неочищенный изюм, хлопок из Смирны, желтое дерево, стальную проволоку.,, зеленый чай»118. Со своей стороны некий французский купец 16 февраля 1778 г. осведомлялся у одного амстердамского купца: «Поелику я не знаю, каким образом у вас продаются водки, вы обяжете меня, указав, сколько стоят 30 мер*, приведенные к французским деньгам, на каковой основе я проделаю свой расчет, а после сего, ежели усмотрю определенную выгоду, я вышлю вам некоторую партию»119.

То, что торговая прибавочная стоимость была необходимым возбудителем при всяком коммерческом обмене, настолько само собой разумеется, что кажется абсурдным на этом настаивать. Она, однако же, объясняет больше, чем это кажется. И в особенности не создавала ли она «автоматически» преимущества

для стран, бывших так называемыми жертвами дорогой жизни? Они были сверкающими маяками, притягательными центрами первостепенной важности. Товары притягивались именно этими высокими ценами. Венеция, доминировавшая на Внутреннем море, долгие годы прожила под знаком дорогой жизни и жила под ним еще в XVIII в.120 Голландия сделалась страной дорогой жизни: люди вели здесь скудное существование, особенно бедняки и даже менее бедные121. Испания со времен Карла V была страной ужасающей дороговизны122. «Я там узнал, — рассказывал в 1603 г. один французский путешественник, — пословицу, гласящую, что все дорого в Испании, кроме денег»123. Так обстояло дело еще и в XVIII в. Но вскоре недостижимый рекорд установила Англия; она была по преимуществу страной тяжких повседневных расходов: снять дом, нанять карету, оплачивать свой стол, жить в гостинице было там разорением для иностранца124. Этот рост стоимости жизни и заработной платы, заметный еще до революции 1688 г.,

* В оригинале veites. Velte — мера емкости вина, равная в среднем 7,5 л. — Примеч. пер.

158 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ РЫНКОВ

не был ли он иеной, или признаком, или же условием устанавливавшегося английского преобладания? Или чьего угодно преобладания? Английский путешественник Файнс Морисон, бывший с 1599 по 1606 г. секретарем лорда Маунтджоя в Ирландии, а до того, с 1591 по 1597 г., проехавший через Францию, Италию, Нидерланды, Германию и Польшу, к тому же хороший наблюдатель, делает такое удивительное замечание: «Найдя в Польше и в Ирландии странную дешевизну всех необходимых съестных припасов, притом что серебра там не хватает, и оно тем выше ценится, сии наблюдения приводят меня к мнению, совершенно противоположному взгляду обывательскому, а именно: что нет более верного признака процветающего и богатого государства, нежели дороговизна таковых предметов...»'25. Это же самое утверждал и де Пинто. И вот также парадокс Кенэ: «Изобилие и дороговизна суть богатство»126. Проезжая в 1787 г через Бордо, Артур Юнг замечал: «Цена найма домов и квартир поднимается с каждым днем; повышение было значительным после мира [1783 г.], в то самое время, как возводилось и сейчас еще строится столько новых домов, и это совпадает с общим ростом цен: жалуются, будто стоимость жизни выросла за десять лет на 30%. Ничто не способно нагляднее доказать рост процветания»127. Это то же самое, что уже говорил тридцатью годами раньше, в 1751 г., молодой аббат Галиани в своей книге о деньгах: «Высокие цены товаров суть самый надежный признак, дабы знать, где находятся самые большие богатства»128. Подумайте о теоретических соображениях Леона Дюприе по поводу современной эпохи и «стран на подъеме», которые располагают уровнем заработной платы и цен, «явно превышающим такой уровень в странах, отстающих в своем развитии»129. Но нам придется вновь обратиться к причинам таких различий в уровнях. Легко сказать

— превосходство структуры, организации. На самом деле придется говорить о структуре мира130. Конечно, было бы соблазнительно свести исключительную судьбу Англии к этим базовым реальностям. Высокие цены, высокая заработная плата были помощниками для островной экономики^ но они же были и путами. Суконное производство, которому изначально благоприятствовало исключительное производство дешевой шерсти, эти затруднения преодолело. Но так ли обстояло дело в остальных отраслях промышленности? Признаем, что «машинная революция» заканчивавшегося XVIII в. была чудесным выходом. СПРОС И ПРЕДЛОЖЕНИЕ: ПЕРВОПРИЧИНА Разумеется, главное побуждение к обмену исходит от предложения и спроса; предложение и спрос —

хорошо известные действующие лица, но их обыкновенность не облегчает их определения или их распознавания. Они предстают в сотнях и тысячах обличий. Они образуют цепочку,

___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПРОС 159

протягивают руки друг другу, они образуют как бы ток электричества в цепи. Классическая экономическая наука все объясняла ими и таким путем втягивала нас в бесперспективные дискуссии о взаимной роли предложения и спроса как движущих элементов дискуссии, что с новой силой вспыхивают и в наши дни и еще занимают определенное место в мотивациях хозяйственной политики.

Как известно, не бывает предложения без спроса, и наоборот: то и другое рождается из обмена, который они формируют и который формирует их. То же самое можно было бы сказать и о купле и продаже, о движении товаров туда и обратно, о даре и ответном даре и даже о труде и капитале, о потреблении и производстве — потребление находится на стороне спроса, как производство на стороне предложения. С точки зрения Тюрго, ежели я предлагаю то, чем обладаю, так это потому, что я желаю и в тот же момент нуждаюсь в том, чего у меня нет. Если я предъявляю спрос на то, чего не имею, так это потому, что я нашел неизбежным или же решился предоставить возмещение, предложить тот или иной товар, ту или иную услугу или ту или иную сумму денег. Следовательно, подытоживает Тюрго, есть четыре элемента: «Две вещи, коими обладают, две вещи, кои желают получить»131. Само собою разумеется, пишет современный экономист, что «любое предложение и любой спрос предполагают эквивалент»132.

Не будем чересчур поспешно расценивать эти замечания как словесные уловки или наивности. Они помогают устранить искусственные различия и ложные утверждения. Они призывают к осторожности того, кто задается вопросом, что важнее — предложение или спрос, или же (что сводится к тому же) который из двух играет роль первопричины (primum mobile). Вопрос, не имеющий настоящего ответа, но подводящий нас к самой сути проблем обмена.

Я часто возвращался в мыслях к так хорошо изученному Пьером Шо-ню примеру Пути в Индии (Carrera de Indias). После 1550 г. все было ясно, обрисовалось в широких масштабах такое движение, если пользоваться