Mnozhestvennost_2014_sbornik

стя, разрушаются некоторые этикетные нормы XVIII в. И.А. Гончаров

вромане «Обломов» изображает преимущественно русскую провинцию. В этом сказались и его личные творческие данные, и особенности исторического момента, и жизненные условия социальной среды, вы- двинувшей И.А. Гончарова как художника. Перспективные возмож- ности для исследования произведения представляет мифопоэтика усадьбы Обломовка и дома А.М. Пшеницыной, а именно усадебный праздник и значение пира как формы общественного сближения людей, различия присутствия хозяина и гостя в пространствах русской усадьбы.

Праздник для культуры XVIII века — особая категория. Праздник имел универсальный характер, а люди, его посетившие, играя, как бы жили в нем. Через праздник в жизнь человека XVIII века происходи- ло событие. [1, С. 201]. Время праздников описано в доме А.М. Пше- ницыной. Особенно отмечались два больших праздника: Иванов День

— именины братца и Ильин день — именины Обломова. К этим со- бытиям тщательно готовились: “В марте напекли жаворонков,

вапреле выставили рамы и объявили, что вскрылась Нева и наступила весна, <...> все это ознаменовалось березками, венками...»

[2, С. 465]. Костомаров Н. И. Писал о том, что все, что в настоящее время выражается вечерами, театрами, пикниками и прочим, в стари- ну выражалось пирами. Пиры были обыкновенною формою обществен- ного сближения людей. [3, С. 173]. Эпоху обрядов и пиров мы видим

вусадьбе Обломовка: «Опять настает эпоха обрядов, пиров; наконец, свадьба; на этом сосредоточивался весь пафос жизни».

[2, С. 167]. Действительно, здесь пир — это форма общественного сближения людей, так как были замечены в участии пиров и дети, и юноши, и взрослые, и старики, ведь пиры были устроены по поводу рождения, свадьбы, похорон и других событий. Праздничная жизнь города относилась в основном к осени или зиме. Увеселительная ре- зиденция оживала весной и летом, что соответствовало представлени- ям о «вечном лете» в Эдеме. Обломов же осень, зиму и лето проводил вяло, скучно, ждал весны, когда поедет в деревню. Праздник созда- вался владельцем усадьбы, который был режиссером этого действия, но не для него. Весь «мир диковин», осуществленный внутри усадьбы, требовал чьей-то посторонней оценке и был предназначен для гостя,

зрителя, чужака: «— Уж ни Настасья ли Фаддеевна? Ах, дай-то Господи! Да нет; она ближе праздника не будет». [2, С. 174]. Так,

например, рассуждала хозяйка о святках в своем доме в Обломовке:

«— Вот, Бог даст, как дождемся святок, приедут погостить свои, уж будет повеселее, и не видно, как будут проходить вече-

190

ра. Вот если б Маланья Петровна приехала, уж тут было бы проказ-то!» [2, С. 174]. Понятно, что Маланья Петровна, Лука Савич, Алексей Наумыч оценивали мир Обломовки как мир забав и удоволь- ствий. «Нечаянного гостя», этого самого зрителя, ждали с нетерпением.

Усадебный праздник — это «угощение усадьбой». Это устойчивое словосочетание в литературе конца XVIII века, под которым подразу- мевались не только яства на пиру, сколько различные удовольствия, как чувственные, так и духовные, которые могли получить гости. [1, С. 203]. Захар, будучи в доме А. М. Пшеницыной, с досадой гово- рит поварам: «— У нас в Обломовке этак каждый праздник готовили, бывало, пять пирожных подадут, а соусов что, так и не пересчитаешь! <...> а здесь раз в год!» [2, С. 477]. Захар удивлен тем, что здесь торжественно отмечают только Иванов и Ильин дни. А в Обломовке всегда праздник! И как раз-таки яства на праздничном пиру — главное «угощение» усадьбы Обломовка.

Праздник начинается в тот момент, когда в усадьбу пребывал гость или гости. А вот Захара это не смущало. Если другие слуги пытались прежде накормить и напоить гостя, то слуга Обломова даже слышать об этом не хотел: «Он за обедом подавал первому Обломову и ни за что не соглашался подать какому-то господину с большим крестом на шее». [2, С. 474]. Его не смущали ни статус гостя, ни его возраст, если учесть то, что господа были с большими крестами на шее. Кроме того, он вслух высказывал личное мнение о гостях:

«— Наш-то столбовой, — гордо говорил он, — а это что за го-

сти!» [2, С. 477]. Значительность праздника определялась его много- людностью. Чем богаче владелец усадьбы, тем больше было пригла- шенных или допущенных на празднество [1, С. 204]. В Иванов день в доме А.М. Пшеницыной собиралось тридцать человек. Некий Му- хояров благодарил гостей за то, что они «до небес превозносили вкус хозяина». Он говорил, что не пожалел бы для дорогих гостей трети своего жалованья. Праздник, как минимум, охватывал суточный цикл: день и ночь. Также и в доме А. М. Пшеницыной гости разъезжались

только к утру: «К утру гости разъехались и разошлись, с грехом пополам, и опять все смолкло в доме до Ильина дня» [2, С. 478].

Мотив несостоявшегося, испорченного праздника, заявленный еще у А.С. Пушкина, был подхвачен литературой второй половины XIX века. Писателям этого времени праздник интересен не столько сам по себе, сколько как испытание для героя. Праздник “не удается” потому, что не удаются будни, пропащий праздник — пропащая, заезженная буднями жизнь. “Несостоявшийся” праздник тем более горек и болез- ненно воспринимается персонажами, если действие происходит в “осо-

191

бом” негородском пространстве усадьбы или дачи, изначально пред- назначенном для счастья и веселья [1, С. 204]. Такой “несостоявшийся” праздник мы видим тогда, когда А. Штольц приезжает к Обломову

вдом А.М. Пшеницыной: «Штольц поморщился, садясь за стол. Он вспомнил Ильин день: усриц, ананасы, дупелей; а теперь видел

толстую скатерть, судки для уксуса и масла без пробок, заткнутые бумажками, <...> вилки с изломанными черенками» [2, С. 534].

Штольцу было неприятно от того, что его приезд создал лишь видимость праздника. Это все случилось из-за того, что хозяйственные размахи Агафьи Матвеевны вдруг приостановились. Ведь Обломов и Агафья подписали бумагу, по которой все доходы, получаемые с Обломовки,

попадают в карман Тарантьева и Ивана Матвеевича.

Внароде рождались наивные и по сути своей мифологические

представления о духовной сущности усадьбы. Бытовали представления и о заколдованности Обломовки. Ведь только в фольклорных текстах больше всего встречается представление об усадьбе как о «волшебном, чужом, другом» пространстве. Например, няня в Обломовке расска- зывала маленькому Илюше то о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, то о жертвах, томящихся в неволи у чудовища, то о медведе с деревянной ногой. К своим страшилкам няня применяла фольклор- ный текст: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» [2, С. 161]. Мифологическое

представление о духовной сущности усадьбы бытовало и среди взрос-

лых: «Все в доме и в деревне, начиная от барина, жены его и до дюжего кузнеца Тараса, — все трепещут чего-то в темный вечер: всякое дерево превращается тогда в темный вечер, всякий куст

— в вертеп разбойников» [2, С. 162]. В Обломовке верили всему: и ведьмы у них были, и копна сена разгуливала по полю. Что самое странное, то жители усадьбы могли накинуться на того, кто не верил

вчудесное в Обломовке. Странная мечтательность обломовцев, по- зволяя им прозреть свой рай, повергает из в то же время в состояние неподвижности, сродни бесовскому наваждению, нападающему на всех героев. И тогда получается, что рай, прозреваемый в состоянии сна,

мечтательности и проч., предполагают огромную остановку во времени.

Норма жизни обломовцев представляла собой покой, тишину. Жизнь их сравнивалась с рекой, текущей мимо них, а они только сидели и наблюдали за ее течением. Минуты всеобщей, торжественной тиши- ны наступали в Обломовке во время обеденного сна: «... Когда силь-

нее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы <...> в Обломовке все почивают так крепко и покойно» [2, С. 157].

192

Интересно, что и птицы засыпали в этой усадьбе среди всеобщей ти-

шины: «Пение птиц постепенно ослабевало; вскоре они совсем замолкли <...>. Река тоже присмирела; немного погодя и в ней вдруг кто-то плеснул еще в последний раз, и она стала непод-

вижна» [2, С. 157].

В романе И. А. Гончарова усадьба — тип жилища, который был призван обеспечить хозяину и его семье особую, полную довольствия, жизнь на лоне природы. Время в усадьбе текло размеренно, но ритм его зависел не столько от естественной смены времён года и аграрно- го календаря, сколько от логики жизни в условиях досуга — от празд- ника к празднику. В Обломовке и доме А.М. Пшеницыной человеку уютно жить, у него не возникает ощущения неустроенности быта, не- защищённости перед огромным миром. Такая атмосфера мира усадьбы передаёт полное согласие, гармонию в этом мире. Пир в этом мире не бытовая потребность, а мотив единения. Для жителей Обломовки и дома А.М. Пшеницыной совместная еда — подтверждение чувств, не под- верженных влиянию времени, свидетельство родства, которое нельзя отменить. Сюжетно усадебная литература непредставима без приезда гостя в усадьбу. С появлением гостя жизнь усадьбы динамизируется, в ней появляется событийность. Функции Хозяина и Гостя намного шире их ролей в традиционном ритуале гостеприимства. Приезд гостя

— это прежде всего встреча и диалог двух миров: Деревни и Города. Таким образом, обращаясь к изучению мифопоэтики усадьбы Обломов- ка и дома А.М. необходимо помнить и о мифологизированной модели «земного рая», бывшего для многих в России лучшим воплощением домашнего очага, и достаточно суровой и нелицеприятной действитель- ности крепостного быта, служившего той экономической почвой, на основе которой только и возможен был пышный расцвет усадебной

культуры.

список Литературы

1.Дмитриева Е.Е., Купцова О.Н. Жизнь усадебного мифа: Утраченный

иобретенный рай. М., 2008. 528 с.

2.Гончаров И.А. Обломов. М., 2013. 670 с.

2.Костомаров Н.И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа в XVI

иXVII столетиях М., 1993. 301 с.

193

Османкина Т.А.

магистрант группы 27Фм1407 ФГБОУ ВПО «Тюменский государственный университет»

СТРАХ МЕТАМОРФОЗЫ

(ПО РОМАНУ ФЕДОРА СОЛОГУБА «МЕЛКИЙ БЕС»)

Ключевые слова: символизм, развоплощение, недотыкомка, мифопоэтический анализ.

Роман Федора Сологуба «Мелкий бес» наполнен превращениями, оборотами, переодеваниями, метаморфозами, которые делают грань между растением-животным-человеком размытой; здесь все не то, чем кажется.

Сологубовская модель мира находит свое отражение в романе, где переходы могут совершаться не только в эволюционном порядке по цепочке растение-животное-человек, но и хаотически. Природные коды смешиваются между собой, образуя единое семантическое поле.

Большинство персонажей романа относятся к типу героевоборотней.

Так, Саша Пыльников — это переодетая барышня, яркий участник маскарада, мальчик в маске гейши. В нем подчеркнута изначальная неразделенность женской и мужской природы. Во снах Людмилочке он является в обличии лебедя, что соотносится с его образом маль- чишки, в котором мужское начало еще не явно выражено. Имя «лебедь» употребляется «в народной речи большею частью в женском роде» [2, С. 176]. Прототипом любовной истории Саши и Людмилы является миф об Адонисе. Сам цветок адонис, аромат любовного соблазна, умирает в листьях салата и превращается в цветок без запаха; и Пыль- ников становится пустым местом, соединяя все то, что навязывают ему другие герои. Адонис — цветок, лишенный запаха; так Саша еще «мальчишка», не имеющий своего определенного начала. Герой теряет свое «Я» и остается оборотнем, совмещая мужское и женское начало, растительную и животную душу, вид обычного ученика и сущность

античного Адониса.

Все оборотни являются в той или иной степени жертвами, которую

приносит Передонов.

В его голове все путается: то ли Володин оборачивается бараном, то ли баран Володиным; то ли имеется в виду баран как просто баран,

194

глупец, то ли баран для заклания, и Передонов уже готовится к жерт- воприношению агнца. В финальной сцене романа герои сидят на кухне, Передонов держит в кармане нож, уверяя, что Павлушка «кряк- нет» от этой штучки (крякнуть — умереть, крякает утка), и «Володин крякал и выпячивал губы» [5, С. 382]. Ардальон Борисыч поправляет Варвару, назвавшую Володина тараканом: «Не таракан, а баран» [5, С. 381]. Передонов уже ни в чем не сомневается, да и Володин до последнего, даже слабея и хватаясь за горло, будет блеять. Так и умрет: «Передонов быстро выхватил нож, бросился на Володина и резнул его по горлу» [5, С. 382], как барана (таракан-утка-баран-человек). При- нес в жертву. Чему? Безумию, пошлости, уродству обывательской жизни и, главное, страху потерявшегося в мире человека, страху в лю- бую секунду стать не тем, кто ты есть, если есть вообще, потерять себя.

Практически во всем наблюдается неустойчивое состояние, которое характеризует роман в целом.

Примером размытого образа с неопределенными очертаниями яв- ляется княгиня Волчанская. В славянской мифологии чаще всего обо- ротней представляют именно в виде волков (собак). И уже на основа- нии семантики фамилии княгиня Волчанская является в романе женщиной-оборотнем. Это мифический персонаж, которого никто не видел. Ее образ складывается в основном из представления о ней Передонова, причем в его больном сознании княгиня на протяжении всего романа «претерпевает различные трансформации» [4]: является ему то в виде карточной фигуры, то недотыкомки, то в образе «пепельносерой женщины»; этой княгине то сто, то сто пятьдесят лет; к концу романа в представлении Передонова она вовсе превращается в ведьму. Семантика фамилии реализована в сюжете романа. В традиционной славянской культуре волк отождествляется с нечистой силой, призна- ки нечисти присутствуют в описании Волчанской, данного от лица

повествователя: «желтая, морщинистая, согбенная, клыкастая, злая» [5, С. 336]. Это описание ведьмы, от которой Передонов к концу ро- мана уже хочет избавиться, но у него не получается: «я княгиню жег, да не дожег: отплевалась» [5, С. 379].

С фамилией княгини связана и другая ассоциация: красная вол- чанка — это скрытое «Я» Передонова, его болезненное состояние. К тому же волк в фольклоре имеет своих растительных двойников: лютики (волк на латыни lupus), чертополох (собачье растение), по- следний является оберегом от нечистой силы. То есть Волчанская содержит в себе внутреннюю антонимию: она и болезнь, она и изле- чение. С помощью чертополоха Передонов защищается от кота, который

195

может помешать осуществлению планов. Княгиня Волчанская, как считает Ардальон Борисыч, должна ему помочь, но и помощь Волчан- ской, и вредительство кота являются фактами сознания Передонова.

С княгиней в романе связан момент перехода: она якобы обещала выхлопотать Передонову место, то есть осуществить превращение героя из учителя словесности в инспектора, помочь перейти из одного место

вдругое. Таким образом, здесь оборотнем — жертвой чужой воли становится сам главный герой. Княгиня выступает тем колдуном (ведь- мой), который оборачивает персонажа.

Не только Передонову часто что-то мерещится, повествователь также участвует в построении фантасмагорического мира. Призраки, видения являются условно-объективными характеристиками мира

вромане. Вот «ветка на дереве зашевелилась, съежилась, почернела, закаркала и полетела вдаль» [5, С. 269]. Ветка, превращающаяся в во- рону, предвестницу беды, которая сама является медиатором между живым и мертвым, здесь соединяет растительное и животное. Даль- нейший переход вороны из животной сущности с помощью номинации Людмилой Коковкиной: «Старая карга» (у Даля — ворона), которую можно связать с фразеологизмом «проворонить кого-либо/что-либо» (проворонила своего квартиранта), замыкает цепочку растение-животное-

человек.

Одним из центральных символов в романе является некое существо, названное недотыкомкой. По словам В.В. Ерофеева, в отличие от дру- гих галлюцинаций Передонова, «недотыкомка гораздо более объектив- ный образ. Передонов скорее лишь медиум, способный в силу своего болезненного состояния увидеть её, но это не означает, что болезнен- ное состояние Передонова породило недотыкомку. Недотыкомка не столько свидетельствует о безумии Передонова, сколько о хаотической природе вещного мира. Она — символ этого хаоса и как таковой при- надлежит миру, а не Передонову» [3, С. 156].

Недотыкомка похожа на юркого зверька, она неуловимая, злая, пи- склявая, то хрюкает, как свинья, «то кровавою, то пламенною» [5, С. 337] является Передонову, измаяла его своя же материализованная мерзость, «отражение страхов» его [1, С. 156]. А недотыкомка «то прикинется тряпкою, лентою, веткою, флагом, тучкою, собачкою, столбом пыли на улице» [5, С. 308]. Неопределенность ее очертаний олицетворяет собой страх метаморфозы, развоплощения, падения в хаос. Человек в мире «Мелкого беса» — неоформленная плоть, он содержит в себе все сущ- ности сразу (растение — животное — человек). Он находится в неу- стойчивом состоянии и боится в любой момент потерять себя: Передо-

196

нов не ощущает своего «Я» и хочет получить место инспектора, чтобы обрести его. Он подозревает Володина: «на свою мать дуется, зачем она его родила, — не хочет быть Павлушкой. Видно, и в самом деле завидует. Может быть, уже и подумывает жениться на Варваре и влезть в мою шкуру» [5, С. 69]. Передонов воспринимает фразеологизм бук- вально, в прямом смысле. Он боится, что его подменят, а потому ре- шает «наметить себя, чтобы Володин не мог подменить его собою. На груди, на животе, на локтях, еще на разных местах намазал он чер- нилами букву П» [5, С. 280].

Таким образом, недотыкомка выступает символом всего недоде- ланного, неоформленного в романе, где все может стать иным в любую

секунду.

список Литературы

1.Барковская Н.В. Поэтика символистского романа. Екатеринбург: Ураль- ский государственный педагогический университет, 1996. 287 с.

2.Грушко Е.А., Медведев Ю.П. Словарь славянской мифологии. Н. Нов- город: Русский купец; Братья славяне, 1995. 368 с.

3.Ерофеев В.В. На грани разрыва // Вопросы литературы. 1985. № 2. С. 140–158.

4.Перемышлев Е. В. Эти страшные цветы — лютики. Роман «Мелкий бес». Ключ к тексту // Первое сентября. Литература. 1999. № 14. [Электрон- ный ресурс]. URL: http://www.fsologub.ru/about/articles/articles_66.html.

5.Сологуб Ф. Мелкий бес. М.: Астрель; Полиграфиздат, 2011. 382 с.

197

Першина А.И.

студент группы 27Ф1301 ФГБОУ ВПО «Тюменский государственный университет»

МИФОПОЭТИКА СИБИРСКОГО ДОМА

В РОМАНЕ Н.А. ЛУХМАНОВОЙ «В ГЛУХИХ МЕСТАХ»

Ключевые слова: литературная регионалистика, пространство, символика дома, Лухманова.

Роман Надежды Александровны Лухмановой «В глухих местах» начинается с описания «старого деревянного дома» семьи Крутороговых. Перед читателем развёртывается общий план одного из самых богатых домов города Тюмени второй половины XIX века. Указание на рас- положение дома относительно всей усадьбы сменяется крупным пла- ном: взгляд повествователя направлен на «просторные «галдарейки»

снавесом и колоннами». Большое внимание уделяется деталям: пере- кинутым перинам, грудам подушек, домотканым коврам. Таким об- разом, поле зрения повествователя сужается, меняется физическая точка зрения носителя речи.

Как отмечает Борис Осипович Корман в книге «Изучение текста художественного произведения»: «Субъект речи может находиться ближе к описываемому или дальше от него, и в зависимости от этого меняется общий вид картины» [3, С. 21]. Сравнивая начальные строки из романов «Рудин» и «Накануне», Борис Осипович отмечает «раз- личия физических точек зрения носителей речи в анализируемых отрыв- ках обусловлены тем, что у каждого из них — своя функция» [3, С. 22].

Можно предположить, что смена ракурса при описании дома Круто-

роговых также несёт в себе особый смысл.

Первоначальное описание дома даёт общее представление об его местоположении и внешнем виде. Чем подробнее знакомится читатель

сописанием усадьбы, тем отчётливее понимает — повествователь не в первый раз попал на этот двор.

Во-первых, он знает о существовании галдарейки, выходившей в сад, который посещался «только своими домашними да близкими гостями».

Во-вторых, события романа происходят зимой, а описание усадьбы, данное в начале романа, относится к летнему времени года: «Галда-

рейка представляла собой летом какой-то караван-сарай: на ней

всегда что-нибудь сушилось» [1, С. 16].

198

В-третьих, повествователь будто ведёт нас по уже знакомым ему дорожкам. Быстрота передвижения подчёркивается выражениями

«галдарейки бежали» и «галдарейка, выходившая» — словно именно

они находятся в движении и перемещают носителя речи из одной части усадьбы в другую.

Особенно часто глагольные формы движения используются в от- рывке, повествующем о приезде Прасковьи Степановны и Фаины Сергеевны. Здесь дом вписан в общий пейзаж города и раскрывается по мере приближения к нему героев. Сначала сани гостей «скользили» по Туре, а запряжённая в них лошадь «шибко бежала». Ритм движе- ния нарастает за счёт глаголов «миновали», «пролетели», «оставили за собой».

Ритм сменяется, когда сани въезжают в город. Если сначала акцент делается на том, ч т о оставалось за спинами героев, то теперь важно то, ч т о находится впереди: «Перед ними потянулись окрайные до- мики», а вскоре «сани остановились у ворот высокого забора».

Стоит отметить, что забор является границей между территорией усадьбы и пространством города. Однако граница, по мнению Михаи- ла Юрьевича Лотмана, не только разъединяет, но и соединяет про- странства. В своём труде «Семиосфера» он пишет: «Она всегда грани- ца с чем-то и, следовательно, одновременно принадлежит обеим по- граничным культурам, обеим взаимно прилегающим семиосферам»

[5, С. 262].

Таким образом, ворота, отделяющие двор от дороги, позволяют рассматривать усадьбу как неотъемлемую часть улицы и города в целом. Заметна разница между широким двором Крутороговых, окружённым множеством построек, и «низенькими», «кривобокими» окрайными домами — купеческий дом выделяется среди остальных зданий города. Подтверждение этого находим и в тексте романа: Ар- тамон Степанович «у себя в доме завёл такие «новшества», от которых ахнул весь город» [1, С.18].

Однако такое устройство было лишь «в н е ш н и м лоском н а - н о с н о й цивилизации». Верное представление о Крутороговых име- ли лишь те, кто знал этот дом не только снаружи, но и изнутри.

Вработе Ренаты Гжегорчиковой «Понятийная оппозиция верх-низ

иязыковая модель пространства» отмечается, что фасад и противопо- ложная ему тыльная сторона объектов связаны с представлением о внешнем облике человека [4, С. 78]. И как «человека встречают по одёжке», так и о владельцах дома можно судить по внешнему облику их владений.

199