существует не в звуках и телесных формах, а в душах. Благодаря этому ясно, что оно совершенно отличается как от природы круга самого по себе, так и тех ступеней, о которых была речь выше.

172 Платон

Из них понимание наиболее родственно, близко и подобно пятой ступени, все же остальное находится от нее намного дальше. То же можно сказать и о прямых или округлых фигурах, цветах, благом, прекрасном и справедливом, о всяком изготовленном или естественно существующем теле, огне, воде, о всяком живом существе и о характере душ, о всех поступках и чувствах. Кто не имеет представления об этих четырех ступенях, тот никогда не приобщится к совершенному познанию пятой. Все это направлено на то, чтобы выяснить, каков предмет и какова его сущность, но словесного выражения здесь недостаточно. Поэтому всякий имеющий разум никогда не осмелится выразить словами то, что стало плодом размышлений, особенно в такой негибкой форме, как письменные знаки...

Когда мы, вследствие воспитания, даже не стремимся отыскать истины, а довольствуемся предложенными изображениями, то мы не покажемся смешными друг другу, если нас спросят те, кто, задавая вопросы, могут разнести в пух и прах первые четыре ступени. Но если мы начнем давать ответы относительно пятой ступени, разъясняя ее, то всякий нас критикующий одержит над нами победу, а выступающего истолкователем — устно или письменно — выставит в глазах большинства невеждой, причем слушатели иной раз и не знают, что подверглась разносу не душа написавшего или сказавшего, а недостаточная сама по себе природа каждой из указанных четырех ступеней. Глубокое проникновение в каждую из этих ступеней, подъем или спуск от одной к другой порождают совершенное знание, и то лишь у того, кто одарен по природе. Но если кто от природы туп, а таково состояние души большинства людей в учении и воспитании нравов, или же способности уже угасли, то и сам Линкей не смог бы сделать таких слепцов зрячими. Одним словом, человека, не сроднившегося с философией, ни хорошие способности, ни память с ней сроднить не смогут, ибо в чуждых для себя душах философия корней не пускает. Кто не сроднился со всем справедливым и тем, что именуют прекрасным, пусть даже в чем-то они проявят способности или память, они никогда не научатся, как это нужно, истинному пониманию того, что такое добродетель и что такое порок. Всему этому надо учиться сразу, как тому, что есть ложь и что есть истина целостного бытия, причем учиться с большим напряжением и длительное время, как я уже сказал. Лишь с огромным трудом, путем взаимной проверки —

О ступенях познания 173

имени определением, видимых образов ощущением, да к тому же, если есть доброжелательное исследование, с помощью незлобных вопросов и ответов — может просиять разум и возникнуть понимание любого предмета так, как это доступно для человека. Поэтому ни один серьезный человек не станет писать о серьезных вещах и не выпустит это в свет на зависть невеждам. Из сказанного должно понять, что если кто-то увидит написанное — будь то законы законодателя или другие письмена, — если он серьезный человек, то не будет считать увиденное столь уж для себя важным, но поймет, что самое важное лежит где-то в области более возвышенной и прекрасной. Однако если он вознамерился бы письменно изложить глубоко им продуманное, то не боги, а сами люди похитили бы у него разум.

Платон, Письмо VII, 341с - 344d

Открытие интеллигибельного сверхчувственного мира

—После того, — продолжал Сократ, — как я отказался от исследования бытия, я решил быть осторожнее, чтобы меня не постигла участь тех, кто наблюдает и исследует солнечное затмение. Иные из них губят себе глаза, если смотрят прямо на солнце, а не на его отражение в воде или в чем подобном. Вот и я думал со страхом, как бы мне совершенно не ослепнуть душою, рассматривая вещи глазами и пытаясь коснуться их при помощи того или иного чувства. Я решил, что надо прибегнуть к отвлеченным понятиям и в них рассматривать истину бытия, хотя уподобление, которым я при этом пользуюсь, в чем-то, пожалуй, и ущербно. Правда, я не очень согласен, что тот, кто рассматривает бытие в понятиях, видит его лучше в уподоблении, чем в осуществлении. Как бы то ни было, именно таким путем я двинулся вперед, каждый раз полагая в основу понятие, которое считал самым надежным; и то, что мне кажется согласным с этим понятием, я принимаю за истинное, идет ли речь

опричине, или о чем бы то ни было ином, а что не согласно с ним, то я считаю неистинным. Хочу еще яснее высказать свою мысль. Мне кажется, ты меня не до конца понимаешь.

—Да, не совсем, клянусь Зевсом, — отвечал Кебет.

—Но ведь я не говорю ничего нового, а лишь повторяю то, что говорил всегда, ранее и только что. Я хочу показать тебе вид причины, который я исследовал, и вот я снова возвращаюсь к

174 Платон

уже сто раз слышанному и с него начинаю, беря за основу, что существует прекрасное само по себе,

благое, великое и все прочее. Если ты согласишься со мной и признаешь, что так оно и есть, я надеюсь, это позволит мне открыть и показать тебе причину бессмертия души.

—Считай, что я согласен, иди прямо к цели, — отвечал Кебет.

—Посмотри же, примешь ли ты вместе со мною и то, что из этого следует. Если существует что-либо прекрасное помимо прекрасного самого по себе, оно, мне кажется, не может быть прекрасным иначе, чем участвуя в прекрасном самом по себе. Так же я рассуждаю и во. всех остальных

Д. Антисери и Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней. Античность и Средневековье (1- 2) — «Издательство Пневма», С-Петербург, 2003, 688 с , ил

случаях. Признаешь ты эту причину?

—Признаю.

—Тогда я уже не понимаю и не могу постигнуть иных мудреных причин, если мне говорят, что такая-то вещь прекрасна либо ярким цветом, либо очертаниями, либо еще чем-то в таком роде, я отметаю все объяснения, которые сбивают меня с толку. Просто, может быть, даже слишком бесхитростно, я держусь единственного объяснения: ничто не делает вещь прекрасною, кроме присутствия прекрасного самого по себе или сродства с ним, как бы оно ни возникло. Я не стану далее это развивать, я настаиваю лишь на том, что все прекрасные вещи становятся прекрасными через прекрасное [само по себе]. Надежнее ответа нельзя, по-моему, дать ни себе, ни другому. Опираясь на него, я уже не оступлюсь. Да, я надежно укрылся от опасностей, сказав себе и другим, что прекрасное становится прекрасным благодаря прекрасному. И тебе так же кажется?

—Да.

—Стало быть, большие вещи суть большие и еще большие больше благодаря большому как таковому, а меньшие — благодаря малому?

—Да.

—Значит, если бы тебе сказали, что один человек на голову больше, а другой на голову меньше другого, ты не принял бы этого утверждения, а решительно отклонил, сказав: "Всякая вещь, большая другой вещи, велика лишь благодаря величию в себе, о. меньшее становится меньшим лишь благодаря

мизерности, которая и делает его меньшим". Если б ты признал, что кто-то

О ступенях познания 175

головой больше, а другой меньше, тебе пришлось бы, думаю, ждать возражение, что большее у тебя есть большее, а меньшее есть меньшее по одной и той же причине, да и как небольшая голова может сделать большое большим. А быть большим благодаря малому — не диковина ли это?! Так не побоялся бы ты таких возражений? — Побоялся бы, — отвечал Кебет со смехом.

—Стало быть, — продолжал Сократ, — ты побоялся бы утверждать, что десять больше восьми на два и по этой причине превосходит восемь, но сказал бы, что десять превосходит восемь количеством и через количество? И что вещь в два локтя больше вещи в один локоть длиною, но не на половину собственного размера?

—Совершенно верно.

—Пойдем дальше. Разве не остерегся бы ты говорить, что, когда прибавляют один к одному, причина появления двух есть прибавление, а когда делят одно, то причина — разделение? Разве ты не закричал бы во весь голос, что знаешь единственный способ возникновения вещей — это ее причастность особой сущности, которой она должна быть причастна, в данном случае единственная причина возникновения двух — это причастность двойке. То, что должно стать двумя, должно быть причастно двойке, а чему предстоит сделаться одним — единице. А всяких разделений, прибавлений и других тонкостей тебе и касаться не надо. На эти вопросы пусть отвечают те, кто помудрей тебя, ты же, боящийся, как говорится, собственной тени и своего невежества, не расставайся с надежным

иверным основанием, нами найденным, отвечай соответственно. Если же кто ухватится за само основание, ты не обращай внимания и не торопись с ответом, пока не исследуешь вытекающие из него следствия и не определишь, в лад ли друг другу они звучат. А когда потребуется проверить само это основание, ты поступишь точно таким же образом — положишь в основу другое, лучшее в сравнении с первым, и так до тех пор, пока не получишь удовлетворительного результата. Но ты не станешь все валить в одну кучу, рассуждая об исходном понятии и его следствиях, как делают завзятые спорщики. Ведь ты хочешь найти истину бытия, а среди спорщиков об этом нет ни речи, ни заботы. Витийствами они способны все перевернуть и замутить, при

176 Платон

этом особенно собой довольны. Ты же философ и потому, надеюсь, поступишь так, как я сказал.

—Ты совершенно прав, — в один голос откликнулись Симмий и Кебет.

Эхекрат:

—Клянусь Зевсом, Федон, иначе и быть не могло! Мне кажется, Сократ говорил изумительно ясно, что впору понять и слабому уму.

Федон:

—Верно, Эхекрат, все, кто тогда был подле него, так и решили.

Платон, Федон, 99е — 102а

Вершина интеллигибельного мира: идея Блага

Сократ:

—Хотелось бы мне быть в состоянии отдать вам целиком этот мой долг, а не только проценты, как теперь. Но взыщите пока хоть проценты, то есть то, что рождается от самого блага. Однако берегитесь, как бы я нечаянно не провел вас, представив неверный счет.

Главкон:

—Мы остережемся по мере сил. Но ты продолжай.

—Все же только заручившись вашим согласием и напомнив, о чем мы говорили раньше... что есть много красивых вещей, много благ и так далее, и мы разграничиваем их с помощью определения.

—Да, мы так считаем.

Д. Антисери и Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней. Античность и Средневековье (1- 2) — «Издательство Пневма», С-Петербург, 2003, 688 с , ил

—А также есть прекрасное само по себе, благо само по себе и далее в отношении всех вещей, хотя

ипризнаем, что их много. Что же такое каждая вещь, мы определяем по соответствию единой идее, для каждой вещи своей.

—Это так.

—Мы говорим, что вещи можно видеть, но не мыслить. Идеи, напротив, можно только мыслить, но нельзя видеть. Так посредством чего мы видим то, что мы видим?

—Посредством зрения.

—И не правда ли, что благодаря слуху мы слышим то, что можно слышать, а посредством остальных чувств мы ощущаем все, что поддается ощущению?

Идея Блага 177

—Ну и что же?

—Обращал ли ты внимание, как драгоценна наша способность видеть и быть видимыми, данная нашим ощущениям Демиургом?

—Нет, не особенно.

—А ты взгляни на это вот как: чтобы слухом слышать, а звуку звучать, требуется ли что-то третье, в отсутствие чего ничто не слышится и не звучит?

—Ничего третьего здесь не нужно.

—Я думаю, что и для многих остальных ощущений — но не для всех — не требуется ничего подобного. Или у тебя есть возражения?

—Нет.

—А разве не замечал ты, что для зрения и всего, что можно видеть, нужно нечто третье?

—О чем ты?

—Какими бы зоркими и восприимчивыми к цвету ни были глаза, согласись, человек ничего не увидит, не различит и не воспользуется своим зрением, если не будет специально предназначенного условия.

—Что же это, по-твоему?

—То, что ты называешь светом.

—Ты прав.

—Значит, зрительное ощущение и возможность быть увиденным связуются немаловажным началом; их связь ценнее всякой другой, ибо свет драгоценен.

—Еще бы ему не быть!

—Так кого из небесных богов ты признаешь владыкой над ним и чей же свет позволяет нашему зрению лучше всего видеть, а предметам — быть нами увиденными?

—Того же бога, что назовешь ты и все остальные. Ведь ясно, что ты спрашиваешь о Солнце.

—Так, значит, зрение по отношению к этому богу не имеет собственной природной способности?

—В каком отношении?

178Платон

—Зрение ни само по себе, ни в глазах, где оно возникает, не есть Солнце?

—Нет, конечно.

—Однако из орудий нашего восприятия оно самое солнцеобразное.

—Да, самое.

—И та способность, которой обладает зрение, дарована ему Солнцем как некое истечение.

—Конечно, нет.

—Значит, и Солнце не есть зрение. Хотя именно в нем — причина зрения, хотя глаза его не видят.

—Да, это так.

—Так же, считай, все, то же Солнце, порождается Благом, как я утверждаю. Ведь именно Благо породило его подобным себе самому. Как Благо относится к уму и умопостигаемому, таково Солнце в отношении к зрению и зрительно воспринимаемому.

—Как это? Объясни-ка снова.

—Глаза, тебе известно, плохо видят, когда напряженно пытаются что-то разглядеть в сумеречных бликах, а не тогда, когда все залито солнцем. Человека можно принять за слепого, словно его глаза не в порядке.

—В самом деле, это так.

—Зато предметы, освещенные Солнцем, глаза видят отчетливо, и со зрением все в порядке.

—И что же?

—Точно так же происходит с душой. Всякий раз, когда она устремляется к сиянию истины и бытия, она воспринимает и познает их, становится разумной. Если она поворачивает в теневую зону смешения с мраком, она тупеет, ее одолевают мнения, меняет их и так и эдак, при этом походит на умалишенную.

—Похоже, что так.

—То, что придает познаваемым вещам истинность, а человеку дает способность познавать, это называй идеей Блага. Она причина знания и познаваемости истины. Как ни прекрасно то и другое, ты правильно сделаешь, если идею Блага поставишь выше всего. Ведь мы правильно считаем свет и зрение солнцеобразными, но считать их за Солнце было бы неправомерно. Так

Великие мифы 179

и с познанием: правильно истину и знание считать благообразными, но нельзя их смешивать с

Д. Антисери и Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней. Античность и Средневековье (1- 2) — «Издательство Пневма», С-Петербург, 2003, 688 с , ил

Благом, которое по свойствам надо ценить еще выше.

—О несравненной красоте Блага ты говоришь, ведь от него зависят и познание и истина, само же оно по красоте все превосходит. Но ты же не скажешь, что оно еще и наслаждение!

—Не кощунствуй, а лучше разгляди его образ получше.

—Так как же?

—Солнце дает всему видимому не только возможность быть увиденным, но и само рождение, рост, питание, не будучи само порожденным.

—А как же иначе?

—Так и познаваемые вещи: Благо не только дает им возможность быть познанными, но и бытие, существование, хотя само Благо не есть субстанция, по достоинству и силе Благо — по ту сторону существующего.

Тут Главкон комично воскликнул:

—Аполлон! Ну и далече вознеслось это божественное!

Платон, Государство кн. 6, 507а — 509с

Великие мифы и эмблематические образы, выражающие основные понятия философии Платона

Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего. У богов и кони и возничие одинаково благородны и происходят от благородных, а у всех прочих они смешанного происхождения. Во-первых, нами правит пара гнедых, и потом, из двух коней один прекрасен, благороден и рожден от таких же породистых коней, а другой конь — его противоположность, да и предки у него другие. Необходимо понять, что править нами — дело тяжкое и неблагодарное. Попробуем сказать и о том, в каком смысле живое существо стали называть смертным и бессмертным.

Всякая душа ведает всем неодушевленным; кружа по всему небу, она принимает то одну форму, то другую. Будучи совершенной и окрыленной, она парит в вышине и правит миром. Когда же теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое, тогда, получив земное тело, она вселяется в него, так оно движется, благодаря ее силе, словно само по себе. То,

180 Платон

что называется живым существом, есть целое, то есть сопряжение души и тела, оно-то и получило другое имя — смертного.

О бессмертном же нельзя судить лишь по одним только разумным доводам. Не познав как следует и не увидев бога, мы воображаем себе некое бессмертное существо с душой и телом, причем нераздельных на вечные времена. Впрочем, как угодно богу, пусть так и считается.

Мы попытаемся понять, почему душа теряет крылья. Причина здесь, видимо, такая: крылу от природы свойственна способность подымать тяжелое туда, где обитает племя богов. Из всего, связанного с телом, душа более всего приобщилась к божественному, ведь оно прекрасно, мудро, доблестно и так далее; им и вскармливается душа, взращиваются ее крылья, а от противоположного

— безобразного и дурного — она чахнет и гибнет.

Зевс, великий небесный вседержитель, на крылатой колеснице едет первым, он обо всем заботится и все упорядочивает. За ним следует воинство богов и гениев, выстроенное в одиннадцать рядов. Впереди каждого ряда — один из двенадцати главных богов. Одна только Гестия не покидает дома богов.

В пределах неба есть много блаженных зрелищ и путей, коими следуют боги; каждый из этого счастливого сонмища свершает свое, а за ними следует тот, кто хочет и может, — ведь зависть чужда богам.

Отправляясь на праздничный пир, они поднимаются к вершине небесного свода, и уже там их колесницы, не теряющие равновесия и хорошо управляемые, легко совершают путь. Зато остальные двигаются с трудом, ибо причастный пороку конь тяготеет к земле и тем удручает возничего, вырастившего его плохим. От этого душе приходится мучиться и постоянно напрягаться.

Платон, Федр, 246, 247

Гиперурания, или О том, что над небесами

Души, называемые бессмертными, достигнув вершины, выходят наружу и останавливаются на небесном хребте. Они стоят, небесный свод несет их кругообразно, а они созерцают то, что за пределами неба.

Наднебесную Гиперуранию никто из поэтов не описал и никогда не воспоет по достоинству. А она такова. В самом деле, когда

Великие мифы 181

говоришь об истине, надо иметь мужество говорить правду. Это бесцветная, расплывчатая, неосязаемая сущность, подлинно существующая и известная лишь кормчему души — уму; от нее-то и происходит истинный род знания.

Мысль бога питается умом и чистым знанием, как и мысль всякой души, стремящейся воспринять надлежащее. Раз увидев бытие, хоть и на краткий миг, ум блаженствует созерцанием истины, пока небесный свод не перенесет его по кругу на то же место. В круговращении душа созерцает Справедливость как таковую, Благоразумие, Знание — не то знание, что обязано становлению, не то

Д. Антисери и Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней. Античность и Средневековье (1- 2) — «Издательство Пневма», С-Петербург, 2003, 688 с , ил