20 Июня

В понедельник Луиза выглядела совершенно иначе. Ее лицо и манеры были скованными и напряженными. Она казалась несчастной. Одежда была по-летнему нарядной и — для Луизы — очень открытой: сарафан с довольно глубоким вырезом впереди и с открытой спиной. Он был коротким и соблазнительно прилегал к телу, но само тело было жестким и как бы сопротивлялось этому наряду. Она присела на кушетку, начала снимать туфли, как обычно, остановилась, а затем легла на кушетку, не разуваясь. Она поправила юбку и скрестила руки на груди. Луиза выглядела испуганной и неподатливой.

Я решил сидеть тихо и позволить ей самой справиться с той борьбой, которая, очевидно, происходила у нее внутри. Луиза почти не замечала моего присутствия и, казалось, напряженно прислушивалась к внутреннему диалогу. Ее руки распрямились, а затем постепенно расслабились, в уголках глаз появились слезы, которые молча скатывались по щекам. Она заплакала сильней, и это ослабило ее напряжение. Вероятно, прошло уже минут пять, а мы еще не сказали ни слова.

Наконец Луиза вздохнула, расправила плечи и печально произнесла:

— У меня внутри все так смешалось. Не знаю, как рассказать вам о том, что со мной происходит. Но мне хотелось бы. Кажется, это такая знакомая мне борьба, но, черт бы ее побрал, она длится слишком долго. Я хочу сделать с этим что-то. Кажется, я все еще боюсь.

— Расскажите мне об этом, Луиза.

— Это началось после моего предыдущего сеанса. Нет, постойте, не спрашивайте меня, что случилось в прошлый раз. Я скажу это сама. В прошлый раз я показала вам несколько своих фотографий, которые сделал Дон. Я была обнаженной на них. Подождите! Есть кое-что еще. — Она остановилась, намереваясь рассказать все сама и не ожидая помощи. — Мне понравилось показывать вам фотографии. Думаю... То есть, полагаю, вы сказали... У меня сложилось впечатление, что вам тоже понравилось их рассматривать. Возможно, я ошиблась...

— Вы не ошиблись, Луиза. Мне действительно понравились ваши снимки в обнаженном виде.

— Да. — Она вздохнула так, как будто сбросила тяжелый груз. — Да, я так думала, а затем испугалась, что лишь вообразила это. Каким-то образом я так разволновалась, что не могла ясно припомнить, что происходило. Я продолжала думать об этом, и мне стало казаться, что вы были несколько... знаете... ну, возбуждены. Затем я сказала себе, что это было просто мое воображение. Нет! Не говорите мне. Сейчас я хочу сделать это сама. Затем... — Снова полились слезы, и на этот раз она потянулась за салфетками и вытерла их. Она молчала, вероятно, целую минуту. Я исполнился любовью к ней, наблюдая ее мужество, зная, как она сражается со страхом и стыдом, которые носила в себе почти всю свою жизнь. Она действительно могла делать это по-своему. Я чувствовал, что быть с ней в этот момент — большая удача для меня.

— Да, я помнила, что вы говорили мне о необходимости доверять себе. И это было ужасно трудно. Много раз я становилась миссис Кольтен или тетей Джулией, орала сама на себя и старалась пристыдить. Иногда я начинала думать, что, может быть, вы ужасно рассердились на меня и, скорее всего, скажете мне сегодня, что больше не можете со мной работать. Затем я пришла в себя и попыталась жить сейчас, а не в прошлом, и...

Она снова остановилась, так как слезы переполняли ее. Она немного повсхлипывала.

— Я не знаю, почему все это причиняет мне такую боль. Но это действительно так. Возможно, я догадываюсь. Думаю, я поняла, какая огромная часть моей жизни прошла без подлинного осознания, в постоянном самообмане. А теперь мне почти сорок! О, я не хочу думать об этом, но я должна. Я действительно все время думаю об этом. Я больше не хочу быть мертвой по собственной воле. И сегодня... или вчера... или...

Внутри нее поднималось нечто новое. Я почувствовал, как напря­жение, которое перед этим несколько ослабло, появилось снова.

— Сегодня, — продолжила она, и в ее голосе слышалась непреклонная решительность. — Ну, на самом деле вчера, когда я думала, как приду сюда сегодня, у меня появилась безумная идея, и...

— Луиза, — начал я.

— Нет, подождите. Дайте мне самой. Знаю, я начинаю терять доверие к себе. Это была не безумная идея. Но теперь я уверена, что она была безумной. Я действительно хочу думать, что она безумная. Я хочу отвергнуть ее и отвергнуть себя за то, что она пришла мне в голову. Хочу убежать от этой женщины. Я так боюсь быть ею, просто быть самой собой. О! Мне действительно больно. Это физическая боль в груди и в горле. Вам знакомо это ощущение? На самом деле.

— Вас удивляет, что ваши эмоции настолько сильны, что страх быть самой собой действительно терзает ваше тело.

— Да, да. О, я не хочу продолжать. Я хочу переменить тему. Хочу поговорить о силе эмоций. Не знаю, почему это так страшно. Как будто я убеждена, что вы уничтожите меня или, по крайней мере, прогоните прочь, если узнаете, что я думаю.

Мы молчали некоторое время. У меня было сильное желание помочь ей, объяснить, что она превращает меня в своего отвергающего дядю, но Луиза хотела справиться сама, и я был намерен уважать ее за это. Я и так не раз вмешивался, когда в этом не было необходимости. К чему продолжать доказывать себе и своим пациентам, что они нуждаются во мне?

Внезапно Луиза взяла себя в руки и четко произнесла:

— Я думала о том, что сегодня мне хотелось бы прийти сюда и снять всю одежду и показать вам свое тело прямо, а не на фотографиях. — Она перестала говорить, и, казалось, была внутренне опустошена. Я ждал, и Луиза тоже молчала. Через некоторое время она продолжила более мягким голосом:

— Ну вот, я сказала это, и теперь мне трудно сохранять самообладание. Но, думаю, я все еще здесь, и внезапно поняла, что и вы тоже здесь. Знаете, в каком-то смысле я в течение всего этого сеанса не видела вас.

— Знаю.

— Но я, разумеется, видела множество людей в этом кресле, где вы сидите. Приятно, что вы, наконец, здесь.

— Приятно, что меня, наконец, заметили.

— Да, могу себе представить. Я начинаю замечать сама себя, и это мне тоже нравится.

Что-то внутри меня сопротивлялось этому разговору. Я хотел удержать ее от раздевания. Мне действительно хотелось бы увидеть ее обнаженной. Но кто-то внутри меня возражал: “Ты не можешь позволить ей этого! Это нарушение закона или, по крайней мере, этического кодекса. Ты попадешь в беду. А как насчет гонорара? Ты что, ищешь сексуальных развлечений за ее счет?

— Джим, я хочу, чтобы вы сказали мне откровенно: если я разденусь здесь, это будет тяжело для вас? Я имею в виду, что не хочу причинять вам боль... — Она остановилась, потому что я начал хихикать. Минуту назад я был обеспокоен проблемами законности, а она беспокоится за меня лично. Мое напряжение выразилось в смехе. Луиза смотрела на меня озадаченно.

— Извините, что перебил вас, Луиза, но вы невольно сказали мне очень забавную вещь. Вы спросили, не будет ли это тяжело для меня. Думаю, мне следует ответить: “Возможно”. Но это...

— О! Понимаю. Это смущает меня. Но как глупо. Надеюсь, это действительно для вас тяжело. О-ля-ля! Я не слишком разумна, и вообще у меня мысли путаются, когда я так говорю. Но это действительно забавно.

— Луиза, вы выразили заботу обо мне, и не хочу потерять это ощущение. Если вы разденетесь, я, разумеется, буду реагировать на вас, на вашу наготу и на всю ситуацию. Я не хотел бы оставаться бесстрастным при этом. Если вы беспокоитесь, что ваше раздевание может быть для меня физически болезненным, это несерьезно.

— Я всегда слышала, что мужчины страдают, если они возбуждены, а девушка не... не хочет заниматься любовью.

— Это, в основном, мужская пропаганда, Луиза. Если у мужчины наступает эрекция, и ему неудобно, он вполне может справиться с этим разными способами. Он не беспомощен. Мужчинам на самом деле нравится приходить в возбуждение при помощи всякого рода сексуальных стимулов в обстоятельствах, когда никакое завершение невозможно, — стриптиз-шоу, журналы и т.п. Но хватит лекций. Нет, Луиза, мое беспокойство от того, что вы разденетесь, связано не с возможным физическим дискомфортом.

— Но вы говорите, что обеспокоены.

— Да. По двум причинам. Во-первых, я знаю, что многие мои коллеги сурово осудили бы меня за то, что я позволил вам раздеться. Мы, терапевты, должны во время терапии избегать любых действий, кроме слов, особенно любых сексуальных действий, и нарушение границы может вызвать скандал. Я с этим не согласен, но когда мы говорили о том, что вы снимете одежду, я обнаружил, что думаю именно об этом.

— Не думала, что могу причинить вам неприятности! Давайте просто забудем обо всем об этом. Кроме того...

— Нет, Луиза, я не хочу так просто убегать. Мы позволяем определенной традиции влиять на нашу жизнь, точно так же, как вы позволяли влиять на нее предписаниям миссис Кольтен. Я нахожусь под воздействием этой традиции, — фактически, я верю, что она во многом правильная, — но не хочу слепо подчиняться ей. Мы с вами должны подумать вместе и осознать все как можно яснее, чтобы выбрать, как нам действовать. Любой готовый ответ, подсказанный извне, — это избегание своей собственной ответственности и своей собственной жизни.

— Все же я беспокоюсь за вас.

— Это многое значит для меня, Луиза, но это не единственное обстоятельство. Я сказал, что существует вторая причина моего беспокойства о том, что случится, если вы разденетесь. Она касается значения, которое это имеет для вас и для нас обоих именно сейчас. Вы думали о том, что может случиться, когда вы разденетесь?

Ее прерывистое дыхание само по себе был достаточным ответом. Луиза пристально посмотрела на меня и расхохоталась.

— Это не очень джентльменский вопрос, доктор. — Мы оба усмехнулись, и она продолжала. — Да, я подумала, что это было бы очень здорово.

— Сформулируйте.

— У меня была маленькая фантазия, в которой... О! Опять! Боже! Мне действительно трудно говорить об этом прямо. О’кей, вот: у меня была фантазия, в которой я раздевалась, и затем вы обнимали меня — как тогда, когда я уходила в прошлый раз, и... ух! Так трудно говорить, когда дыхание перехватывает. А затем мы лежим на кушетке и занимаемся любовью. Хм-м-м-ф-ф-ф! Здесь! — Она возбужденно дышала.

— Надеюсь, фантазия не была столь схематичной, как вы рассказали, — улыбнулся я. Луиза была страстной женщиной. Теперь, когда она преодолела самый сильный из своих страхов, ее эротическая привлекательность вновь обрела полную силу и стала действительно мощной. Я посмотрел на нее в этом открытом сарафане и представил: она снимает его, а потом снимает трусы, которые, возможно, были единственным, что еще на ней было надето сейчас. У меня перехватило дыхание. Прекрати, Джим, вернись к работе!

— Нет, не была, но я действительно не хочу произносить это сейчас вслух.

— О’кей, но вопрос вот в чем: что случится после того, как вы разденетесь? Я действительно нахожу вас привлекательной, Луиза, и я могу с легкостью представить, как прекрасно было бы заниматься с вами любовью. Но по целому ряду причин, — часть из которых связана с нашими отношениями и вашей терапией, а часть лежит вне этого и касается других сторон моей жизни,— по всем этим причинам я должен принять решение не вступать с вами в сексуальную связь. Поэтому...

— О, я знаю об этом. Я и не думала, что это может произойти на самом деле. Вы спросили, и я вам ответила. Нет, то, что я хотела сделать — сейчас это чувство как бы ушло, — просто надо быть такой же обнаженной, как на тех снимках.

— Это звучит очень здорово, Луиза.

Она была молчалива и неподвижна. Я почувствовал себя удивительно спокойно. Вероятно, я должен был подумать еще о многом. Существует еще и возможность скандала, если кто-нибудь узнает. О, ерунда, я устал быть осторожным и отворачиваться от жизни. Луиза показывала мне пример большего мужества. Сиди спокойно и наслаждайся ее откровенностью и ее телом.

Ее руки медленно поднялись вверх и начали развязывать бретельки на шее. По-прежнему медленно руки опустились вниз вместе с тесемками, так что верхняя часть сарафана уже ни на чем не держалась. Поколебавшись, руки опустились еще ниже, обнажив ее груди. Затем она внезапно остановилась и, затаив дыхание, скрестила руки на груди.

Мы оба молчали. Луиза лежала напряженная, слезы скатывались у нее по щекам. Все ее тело было натянуто, словно струна, казалось, оно начнет конвульсивно дергаться. У меня мелькнуло чувство разочарования, когда возбужденное предвосхищение сменилось сочувствием к ее страданию.

— Что такое, Луиза? — спросил я шепотом.

— Мне жаль, Джим. — Слезы полились сильней. — Мне очень-очень жаль. — Она плакала с такой явной печалью.

— Скажите мне.

— Мне жаль. Я знаю, как вы хотите увидеть меня. Я действительно чувствую это. Я почувствовала это, когда показывала вам снимки. И я хочу... хотела показать себя вам. Хотела уже давно. С того самого дня, когда расстегнула блузку. А теперь...

Луиза снова заплакала. Я ждал. Это было совсем не то, что я думал. Я думал, она стесняется своего сексуального возбуждения, но теперь чувствовал, что она плачет обо мне. Обо мне!

— Я все-таки разденусь. Я действительно хочу, потому что знаю: вам это понравится, но должна сказать вам — о черт, не хочу этого говорить, — я должна сказать вам...

— Скажите мне, Луиза... — Мягко.

— Я сделала бы это, — продолжала она шепотом, — в основном, чтобы угодить вам. О! — Она громко воскликнула, — это не совсем так. Мне нравится делать это, но каким-то образом, поскольку у меня есть Дон, это не будет тем же самым. То есть, ох, я не хочу делать вам больно. Я действительно беспокоюсь о вас, Джим, вы об этом знаете. Я действительно люблю вас. Но теперь по-другому. После того, как я показала вам на днях снимки, я внезапно поняла, что это на самом деле было не для меня. Да, не для меня. Я действительно была несколько взволнована, возбуждена. Но, с другой стороны, полагаю, я делала это, главным образом, для вас. Как будто знала, что вам это понравилось бы. И мне нравилось, что вам это нравится. А теперь, теперь я действительно получу удовольствие, наблюдая, что вы видите меня и что вам нравится смотреть на меня, обнаженную. Это будет страшно, но и возбуждающе тоже. И...

— И?

— И я хочу сделать это для вас... чтобы посмотреть, как вы смотрите на меня... — Ее руки начали опускать сарафан вниз.

— Подождите, Луиза. — Руки остановились, но больше не прикрывали ее. Ее груди обнажились, и я снова почувствовал растущее желание увидеть все ее потрясающее тело. — Подождите, Луиза. Вы сказали нечто очень важное. Важное для вас и для меня.

— Не хочу, чтобы вы думали, что я не забочусь о вас, Джим. Вы спасли мою жизнь. Я имею в виду, что сделала бы для вас все, что угодно. И я действительно подразумеваю все, что угодно.

— Я знаю, Луиза, но я думаю, что вы сейчас совершаете нечто гораздо более важное, чем снимаете для меня свою одежду. Вы правы. Я действительно хочу увидеть вас обнаженной, но больше всего я хочу не этого. Именно сейчас вы дали мне нечто более ценное: поверили, что я буду с вами, даже если вы не станете делать того, что хочу я или какая-то моя часть.

— Знаю, Джим. Я начала снимать платье и внезапно поняла, что перестала доверять вам и самой себе. До того, как мы с Доном стали так близки, — я имею в виду, и сексуально, и эмоционально, — мне хотелось снять перед вами свою одежду только для себя. Я знаю, потому что много раз думала об этом. Но теперь, когда я начала снимать платье, поняла, что на самом деле делаю это не для себя, а потому что знаю, что вы хотите этого. Я превратила вас в старого мистера Кольтена и просто пыталась угодить. И не хочу делать этого ни для себя, ни для вас, Джим.

— И вы знаете, что несмотря на мое сексуальное возбуждение, я тоже не хочу этого, Луиза. Я действительно благодарен вам за то, что вы остались верны себе и сохранили доверие ко мне.

__________

После того, как Луиза ушла, я несколько минут сидел, чувствуя себя усталым и обессилевшим. Она была так права. Я был так захвачен ее пробудившейся сексуальностью, возросшей телесной свободой, и без того всегда сильным эротизмом, что потерял понимание ее и собственной мотивации. Мне пришлось с неохотой признать мужество, с которым Луиза противостояла мне, и понять, что мы подошли к заключительной стадии ее терапии. У меня больше не будет возможности увидеть эту потрясающую женщину обнаженной, и я сожалел об этом.