4. Фрэнк:

гнев и обязательства

Многое в существе человека выражается через его отношения с другими. То, как мы взаимодействуем с людьми, является одной из наиболее важных характеристик нашей личности. Но если мы делаем шаг назад, чтобы получить более широкую картину человеческого состояния, то сталкиваемся с парадоксом: каждый человек одновременно и является частью других людей, и отделен от всех других. Точно так же, как мы, в большинстве своем, связаны со всеми остальными людьми, мы также навсегда отделены от них от всех. Эта постоянная и, на первый взгляд, противоречивая двойственность лежит в основе всех наших отношений и пронизывает самую суть нашего существования.

Каждый человек вырабатывает свой собственный способ справиться с этим парадоксом. Не существует единственно верного решения. Для Генри Дэвида Торо (Henry David Thoreau) отделенность от других была столь же необходима, как пища и питье, но он по-своему глубоко беспокоился о других людях. Для многих других людей — от Франклина Д. Рузвельта до Ф. Скотта Фицджеральда — отношения составляли самую суть их жизни, однако можно ощутить одиночество, которое стоит за их погруженностью в других. Не только разные люди устанавливают различное равновесие между двумя частями этой человеческой дилеммы, но и каждый из нас в разные периоды жизни склоняется к разным ее полюсам. Отрочество — по преимуществу время общительности, и одинокого подростка, скорее всего, сочтут неудачником. Однако в последующие годы мы более терпимы к человеку, который ищет и ценит одиночество, но даже и тогда созерцание вполне довольного собой одиночки может заставить его друзей из лучших побуждений попытаться “вытащить его на люди”.

Для всех нас важно научиться прислушиваться к своему внутреннему чувству, чтобы регулировать степень и характер своей вовлеченности в отношения с другими. Несомненно, существуют моменты, когда мы можем отдаляться от других в своем горе, гневе или страхе и все-таки втайне надеяться на возвращение из своего одиночества. Однако такого рода обман — и себя, и других — понемногу разрушает даже самые многообещающие отношения. Тем не менее, нередко бывает трудно достичь ясного внутреннего осознания, которое позволяет найти оптимальный баланс между жизнеутверждающими отношениями и обогащающим личность одиночеством. Приказы и окрики нашего общества — учителей и родителей, рекламы и якобы ученых советчиков, друзей и организаций всех мастей, — предостерегают нас против обращения к своему внутреннему знанию, постоянно вмешиваясь со своими инструкциями о том, как нам быть — вместе или отдельно от людей.

__________

Фрэнк был человеком, для которого половина парадокса, состоящая в том, чтобы “являться частью другого”, была слишком угрожающей. В другом веке и при иных жизненных обстоятельствах из него получился бы неплохой отшельник или пустынник. Однако он жил в мире людей, но при этом гневно отвергал существование вместе с ними. Фрэнк цеплялся за свое одиночество, как утопающий хватается за бревно, оказавшееся в воде. А Фрэнк боялся утонуть в требованиях, предложениях, ожиданиях и суждениях других людей.

Чтобы достичь такого одиночества, к какому стремился Фрэнк, надо было посвятить этому всю жизнь. Нужно сохранять постоянную настороженность по отношению к внешнему миру и одновременно безжалостно подавлять свои собственные внутренние импульсы, направленные к другим. Не должно оставаться места осознанию чувства одиночества, переживанию заботы о ком-то, жажды близости. Лучшим охранником (и скрытым способом сохранения связи) является гнев — постоянный, неослабевающий, с легкостью вновь вызываемый гнев. Поэтому Фрэнк был сердитым человеком.

4 июля

Это была одна из тех гостиниц, которые раньше назывались “меблированными комнатами”, а теперь именуются просто “второсортными”. В комнате 411 путешествующий моряк, в отличие от анекдота, был не с фермерской дочкой, а с крутой девицей, выросшей в блатном квартале и занимавшейся профессией, которой в ее семье занимались уже три поколения женщин. В тот момент, который в классических случаях посвящается раскуриванию сигарет, они обнаружили, что им нечего курить. Оба почувствовали настоятельную потребность насытить организм никотином, и моряк набрал телефонный номер. “Пошлите боя в комнату 411”. “Бой” был тридцатилетним полухиппи, которому удавалось время от времени укорачивать волосы ровно настолько, чтобы получить работу, требующую лишь исполнительности и выносливости. У него было гораздо больше последней, чем первой.

Моряк, в одних трусах, открыл дверь. Его компаньонка, решив не упустить случая для саморекламы, показалась безо всего, за исключением улыбки, которую считала чувственной. Служащий, очевидно, одинаково устал от них обоих; по крайней мере, до того момента, пока моряк, не слишком бдительный из-за алкогольных паров, не протянул ему десятидолларовую бумажку, явно принимая ее за долларовую. “Принеси пачку “Уинстона” и оставь себе сдачу”. Служащий быстро сгреб бумажку и убрался из комнаты с необычной поспешностью.

Позже в этот же день тот же самый служащий лежал у меня в кабинете на кушетке, пересказывая свое последнее приключение. От него исходил довольно резкий запах, видимо, он так и не помылся, выйдя из гостиницы. Его лицо и руки были грязными, а все его манеры говорили о том, что он надеялся меня “достать”. Что у него и получалось.

— Итак, эта скотина беспрерывно вызывает меня в свою комнату. Он уже свихнулся от “Джека Дэниелса”, бутылку которого я принес ему раньше, а тут еще какая-то корова бродила по комнате в одних туфлях. Как бы то ни было, этот парень дает мне червонец и просит принести пачку сигарет, а сдачу оставить себе. Он уже так хорошо набрался, что не видит, что дает мне десятку. Ну, я ее быстренько сгреб, притащил ему его поганые сигареты, а сдачу оставил себе, как он и сказал.

Фрэнк устроился поудобнее на кушетке и замолчал. Очевидно, он ждал моей реакции на его рассказ о мелкой краже. Я хранил молчание, отчасти, вероятно, просто не находя возражений. Обстоятельства были слишком очевидными. У меня также было чувство, что Фрэнк использует это описание как своеобразный туман, чтобы рассеять внимание.

— Черт, почему бы и нет? — продолжил он внезапно. — Придурок сам просил об этом.

Таким образом, Фрэнк продолжал спорить со мной, хотя я и не возражал ему.

— Чего вы хотите, Фрэнк? — Я знаю, что мой голос звучал утомленно. Возможно, я наказывал его — он досаждал мне больше, чем я признавал.

— Ничего не хочу. — Его тон был сердитым, но он так разговаривал всегда. — Я просто рассказываю вам все, о чем думаю, как вы мне и велели.

Насколько мне было известно, я никогда не просил Фрэнка, чтобы он рассказывал мне все, о чем думает, однако это было неважно.

— Звучит сердито.

— Я не сердит. Вы, ребята, все время хотите, чтобы люди сердились, или плакали, или что-нибудь еще. Я просто пытаюсь рассказать вам о своей жалкой работе и о придурках, с которыми приходится иметь дело. Как этот старый болван — Гандовский его зовут — который все время живет в гостинице... На самом деле он не такой уж плохой... он угрожал поджечь меня, если я еще раз посмею ему нагрубить. Не могу понять, что я сказал такого обидного, но он рвал и метал...

— Фрэнк, я устал от ваших “Приключений Фрэнка Конли, мальчика по вызову”.

— Ну, а что же вы хотите, чтобы я делал? Вы просили говорить вам все, что мне приходит на ум, а когда я это делаю, вы говорите, что устали от моих слов.

— Смотрите, Фрэнк, похоже, я вас немного раздражаю. Вы сами напрашиваетесь на это и...

— Как это я напрашиваюсь? Господи, я не хочу, чтобы меня сбивали. Я ни на что не напрашиваюсь.

— О’кей, о’кей. Не хочу вдаваться сейчас в подробности.

— Так вы вешаете все это на меня, а потом говорите: “Забудьте об этом”. Я вас не отпущу.

— Вы правы, Фрэнк. Я не должен был говорить этого между делом. — О’кей, мне все время кажется, что вы ищете повода возмутиться. Я чувствую, что должен дважды подумать, прежде чем скажу вам что-нибудь, иначе вы обнаружите что-нибудь в моих словах, что вас возмутит — как сейчас.

— Что такое? Вы уверяете, что я прав, а потом выворачиваете все наизнанку и говорите, что я заставляю вас нервничать, потому что неправ.

— Фрэнк, — я говорил полусмеясь, полураздраженно. — Вы опять делаете то же самое. Что касается слов, которые вы произносите, вы опять правы. Но такая правота — всегда довольно пустая затея. Это игра в одни ворота, потому что вы соприкасаетесь со мной на самом поверхностном уровне.

— Я не понимаю вас. Думаю, вы, ловкачи, добиваетесь этого тем, что так запутываете парня, и он просто перестает что-либо соображать.

— Фрэнк, я думаю, что на одном уровне вы часто бываете правы, а на другом — в вас полно дерьма, и я думаю также, что какой-то частью своей головы вы это знаете.

— Каждый раз, соглашаясь со мной, вы тут же берете все назад. Я просто не знаю, чего вы ждете. Я чувствую, что, как вы и сказали, вам нравится раздражать меня.

— Я никогда не говорил, что мне это нравится!.. Ну, ладно, оставим это.

Так Фрэнк выиграл еще один раунд, но в то же время, конечно, и проиграл. Где бы и с кем бы ни был Фрэнк и каковы бы ни были обстоятельства, Фрэнк разыгрывал из себя возмущенную, сердитую и разочарованную жертву. Это была самопорождающая система. Довольно скоро любой человек, находящийся в обществе Фрэнка, оказывался придирчивым, нудным и язвительным.

После ухода Фрэнка у меня был небольшой перерыв в расписании, и поэтому я взял чашку кофе с печеньем и сидел в своем кабинете, думая о нашем разговоре. Фрэнк бросал мне вызов. Он настолько отличался от большинства людей, с которыми я работал, что для меня стало просто мечтой установить с ним такой контакт, которого мы пока не могли добиться. Но, ребята, он-таки умел встать как кость поперек горла! Сокрушенный, я понял, как часто он выбивал у меня почву из-под ног. И все же меня поражало, что он, казалось, никогда не злорадствовал, сбивая меня. Я догадывался, что это просто единственный способ общения, который был ему известен.

Странно, что Фрэнк обратился к психотерапии. Должно быть, причиной было его бесконечное чтение. Я знал, что когда Фрэнк приходит на сеансы, у него с собой всегда одна или несколько книг, а из случайных замечаний, которые он ронял, я понял, что у него довольно много времени для чтения на работе, а в свободное время он и подавно зарывается в книги. И, тем не менее, поскольку жизнь Фрэнка была пустой во многих отношениях, я был действительно рад, что у него есть книги. А теперь они привели его к психотерапии.

Меня удивляло, как он мог платить за свою терапию. Он получал какую-то пенсию за свою военную службу, но я сомневался, что ее было достаточно, а его должность мальчика на побегушках в гостинице и вовсе делала это невозможным. Однажды он упомянул о каком-то наследстве, оставшемся после смерти отца, но у меня сложилось впечатление, что оно относительно небольшое.

Грубый, испуганный, взрывной, жалующийся, иногда забавный и всегда невероятно упрямый, Фрэнк доставлял удовольствие, вызывал раздражение и бросал вызов. И как-то незаметно случилось так, что я искренне полюбил его.