24 Апреля

В этот день, когда я вышел в приемную в ответ на звонок Фрэнка, я почти не узнал его. Он был чистым, аккуратно одетым в несколько поношенные слаксы и свитер, ботинки не то чтобы блестели, но были, несомненно, чистыми, волосы и борода подстрижены до очень приличных размеров. И он был очень смущен. Ни один из нас не сказал ни слова, пока Фрэнк не уселся в моем кабинете.

Фрэнк рассеянно зажег сигарету, довольно долго пристраивал пепельницу на подлокотник кресла. Затем свирепо уставился в свою любимую точку на противоположной стене. Я спокойно ждал. Он глубоко затянулся, торопливо стряхнул пепел, осмотрел горящий конец, снова затянулся, снова стряхнул пепел.

— Дерьмо! — Какое замечательное слово, сколько нюансов оно передает. Удивительно, как долго мы избегали пользоваться этим простым вербальным инструментом. Теперь, в одном слове, Фрэнк передал сильное чувство, раздражение по поводу этого чувства и желание, чтобы я нарушил молчание.

— Вы выглядите совсем по-другому, Фрэнк, но говорите по-старому.

— Да. Я получил работу.

— Хорошо. По крайней мере, полагаю, что так. Верно?

— Я чувствую себя идиотом. Вы понимаете, не так ли? Я имею в виду одежду, волосы и все остальное. Не знаю, почему, но чувствую. И это выводит меня из себя. Я ненавижу это чувство.

— Действительно печально — чувствовать себя так неловко, выбравшись из грязи.

— Что вы имеете в виду: “выбравшись из грязи”? Из какой грязи? — Он помолчал. — Ну ладно, оставим это, я знаю, что вы имеете в виду. Дерьмо-о! Я чувствую, что хочу начать пикироваться с вами, как мы обычно делали это раньше.

— Да, это как бы обеспечит нам занятие...

— В то же время я устал тратить время и деньги на такую ерунду. Слушайте, я получил работу. Вы бы никогда не поверили, каким образом. Помните того старого осла из отеля “Космополитен”, который угрожал уволить меня за то, что я как-то не так говорил с ним? Гандовски. Да, Ефраим Гандовски. Так вот, я наткнулся на него в кафетерии, и старик был очень дружелюбен. “Как дела? Что поделываешь?” И все в этом духе. Вначале я отнесся к нему с подозрением, но, Бог свидетель, он был на уровне. Так что вскоре мы уже болтали как два старых приятеля, и он посвятил меня во все дела отеля. Оказалось, что Бермана повысили, а Хикса — он был старшим дежурным — уволили, и еще много такого. Выяснилось, что на самом деле Гандовски сожалеет о моем увольнении. Представьте себе! Он слышал историю о том, как меня застукали с этой цыпочкой, и помешался на этом. Заставил меня все рассказать и так возбудился, что я думал, он кончит прямо в кафетерии. Он смеялся, как сумасшедший. Потом он спросил меня, что я делаю, и когда я ответил, что сижу на мели, он сказал, что даст мне работу. Кажется, он занят каким-то большим печатным делом. Сказал, что я должен хотя бы немного помыться, что я и сделал. Дерьмо-о-о! Ну и дела, да?

— Все это, кажется, здорово.

— Да, не спорю. Знаете, он довольно симпатичный старикан. Правда, сказал, что в его конторе я должен держаться подальше от женщин. Но, знаете, я и не догадывался, что он такой. Я имею в виду, что никогда бы не вообразил, что он может дать шанс парню вроде меня. Не знаю, зачем ему это. Может, он хочет, чтобы я рассказывал ему сексуальные истории. Не думаю, что он педик. Во всяком случае, он так себя не вел.

— Вам трудно понять, почему кто-то может симпатизировать вам или хотеть сделать что-то для вас.

— О, я не знаю. Просто удивляюсь... Черт, оставим это. Я в любом случае не представляю себе, что у него за цель. Он...

— Вам правда становится не по себе всякий раз, когда возникает намек на близость или эмоции по отношению к вам.

— О, ради Бога, вы опять говорите об этом! Все это большое дерьмо. Вы знаете это. Каждый на самом деле старается получить все, что может. Так что я не верю в Армию Спасения.

— Вы чувствуете, что гораздо лучше воевать со мной, чем иметь дело с этим печальным чувством, рождающимся внутри вас.

— Каким печальным чувством?

— С тем, которое вы осознавали бы, если бы не бросались из стороны в сторону и не всплескивали бы руками, чтобы отвлечь себя.

— Не знаю, что вы имеете в виду. У вас эти дурацкие идеи о...

— Фрэнк, я начинаю попадаться в ту же старую ловушку, как и вы. Я хочу из нее выбраться, и, думаю, вы тоже этого хотите.

— Да, я больше не желаю тратить время на это дерьмо.

— Как и я.

— Но, если говорить прямо, какое печальное чувство вы имеете в виду?

— Просто подождите минуту, Фрэнк, и посмотрите, что происходит у вас внутри прямо сейчас. Вы чувствуете, что происходит в самом центре вас самого — помимо наших пререканий, помимо деталей вашей новой работы, помимо всего остального. Что вы чувствуете в себе прямо сейчас?

Он замолчал, глубже погрузился в кресло, засунул руки в карманы, так что плечи у него поднялись выше ушей. Фрэнк проделал большой путь: он действительно пытался сейчас работать со мной. “Будь терпелив,— говорил я сам себе. — Хорошо бы тебе самому достичь такого же прогресса в решении собственных проблем, Джим”.

— Джим, я не знаю. Это трудно удержать. По большей части, это похоже на боль в животе. Только, кажется, на самом деле это вовсе не живот и не реальная физическая боль, хотя и это тоже. Я чувствую, что мне плохо, но не понимаю, почему. Господи Боже! Я только что получил работу, и за боµµльшие деньги, чем те, что мне платили в чертовом отеле, так с чего бы мне чувствовать себя плохо?

— Подождите, Фрэнк. Не отвлекайтесь. Вы действительно на мгновение соприкоснулись со своими внутренними ощущениями. Просто оставайтесь там, если можете.

Снова молчание. Затем Фрэнк посмотрел на меня, и это было так, как будто мы с ним впервые по-настоящему посмотрели друг на друга. Его лицо было совершенно чистым: хмурое защитное выражение исчезло.

— Я просто чертовски одинок!

1 мая

Следующее посещение Фрэнка было знаменательно двумя обстоятельствами. Почти весь сеанс он был ужасно занят чем-то и не упоминал ни о своем одиночестве, ни о чем-либо другом, близком к этому, и только в последние минуты — именно тогда, когда он поднялся, собираясь уходить, — Фрэнк снова на мгновение снял свою маску.

— Ах, да... Ну, сейчас уже нет времени, но...

— Но?

— О, я видел сон о Дженни. Неважно. Просто такие женщины меня возбуждают. — Он направился к двери.

— Разумеется, вы хотите побыстрее это замять.

— Да, ну, я знаю, кто-то ждет вас, и...

— И поэтому вы не хотите разобраться со своим сном.

— Да, ну, в самом деле, он был короткий. Или я не запомнил его целиком. Я просто вроде бы обнимал ее, и она позволяла мне это, и, казалось, ей это нравится, и...

Он остановился, держась за ручку двери. Я знал, что мы должны закончить сеанс, но у меня возникло чувство, что с Фрэнком происходит что-то важное, и я молча ждал.

— Джим, я действительно хочу эту женщину. Вы знаете об этом? Если бы я думал, что у меня есть хоть малейший шанс... Вот дерьмо! Надо идти. — И он выскочил за дверь прежде, чем я успел что-то сказать.

Фрэнк двигался к тому самому чувству, которого он всю жизнь старался избегать — к эмоциональной привязанности к другим. Он также рискнул поделиться этим со мной, что меня очень тронуло.

9 мая

Фрэнк вошел в консультативную комнату медленно, почти неохотно, не встречаясь со мной взглядом. Вероятно, он думал, что я собираюсь злиться на него за то, что он проводил Дженнифер домой и провел с ней прошлую ночь. Я помнил, как тепло она говорила во время своего сеанса несколько часов назад о его нежности и как я был удивлен, услышав, что он не занимался с ней любовью, хотя они спали вместе раздетыми. Я ощущал теплоту и какую-то непонятную гордость за этого сердитого и испуганного человека и за тот огромный шаг вперед, который он сделал прошлой ночью, но сомневался, сможет ли он понять и принять эти мои чувства прямо сейчас. Возможно, когда-нибудь...

Фрэнк снова мрачно уставился на точку на стене. Он медленно усаживался, зажигал сигарету, устанавливал пепельницу, долго был занят всей этой рутиной. Наконец, он открыл рот, чтобы произнести свое любимое слово:

— Дерьмо-о-о.

— Хм-м?

— Дерьмо. Дерьмо! Дерьмо! Это все. Просто дерьмо. — Он был в ярости.

— Ого! Вы, кажется, чертовски злитесь. Что происходит?

— Не знаю, какого черта я здесь делаю. Не знаю, какого хрена я вообще сюда пришел с самого начала. Не думаю, что у меня есть хоть одна извилина в моей проклятой голове, а то бы я ушел к чертям прямо сейчас.

Я ждал. Что бы ни происходило с Фрэнком, это было глубже и сильнее, чем все, чего я ожидал. Он страдал, и глубоко страдал, но я не имел представления, почему. Поэтому я ждал.

— О-о-ох! Джим! Почему вы не сказали мне давным-давно вернуться туда, откуда я пришел? Что я здесь делаю? Что я делаю вместе с такими людьми, как вы, как Хол, Луиза, Лоренс и...

— И Дженнифер?

— Правильно, черт побери, и Дженнифер. Бедная Дженни! Господи Боже! Она так чертовски страдает в глубине души. Вы знаете, как сильно она страдает? О, конечно, вы знаете, но, силы, небесные, что это за дважды сучья жизнь! Бедная Дженни! Она сказала вам, да? Джим, я не мог оставить ее одну. Она была совсем не в себе прошлой ночью, поверьте мне. Я за нее боялся. Я просто должен был остаться с ней. Вероятно, вы думаете, это грязно?

— Что грязно, Фрэнк?

— То, что я пошел к ней домой и спал с ней. Она сказала вам, да?

— Она сказала мне. И она сказала, что вы не захотели заниматься с ней любовью и были очень, очень добры к ней и действительно позаботились о ней. Вы думаете, я это должен считать грязным?

— О Боже! Вы думаете, я уже совсем... Я не мог трахнуть ее в таком состоянии. Это все равно, что изнасиловать ребенка или вроде того.

— Кажется, вам трудно признать, что вы действовали по-настоящему бескорыстно и заботливо.

— О, все это чушь, и вы это знаете. Я бы хотел переспать с Дженни, и могу это сделать. Просто, думаю, мне не хотелось делать этого прошлой ночью.

— Если цитировать вас: “дерьмо-о-о!”

— Вы не знаете, как говорить это правильно. Подозреваю, что до недавнего времени вы вообще не произносили этого слова.

— Фрэнк, вы очень тактичный парень, если учесть то, что произошло прошлой ночью. Пожалуйста, имейте это в виду и не напускайте тумана.

— Что вы имеете в виду, какого тумана?

— О, мы не хотим к этому возвращаться. Мы оставили это позади.

— Да, вы правы. Но вы чертовски хорошо знаете, что мне не по себе, когда вы говорите подобные вещи; так зачем же это делать?

— Какие “подобные вещи”?

— Теперь вы сами играете в эту игру.

— Вы правы. О’кей, итак, я знаю, что вам не по себе, когда люди обнаруживают в вас теплые чувства и отзывчивость, но, Фрэнк, я думаю, наступило время разобраться с этой неловкостью, чтобы вы могли жить нормальной жизнью. Не думаю, что вам следует и дальше держаться — по крайней мере, в такой степени — за миф о крутом парне, который не испытывает чувств, ни в ком не нуждается и ни о ком не заботится.

— Не так быстро, Джим. — Фрэнк действительно испугался. Его голос был таким хриплым, как будто он находится на краю пропасти, куда я, вероятно, его действительно толкнул.

— Да, я слышу вас.

— Джим, на минуту я действительно смог вас услышать, и это пробрало меня до печенки. И вы правы, но меня это чертовски пугает. О Боже, Джим, я действительно боюсь. Я просто хочу убежать отсюда к чертовой матери, бежать и бежать без остановки. Хочу забыть обо всем, о чем мы говорили, обо всех людях в группе и особенно о Дженнифер. — Его голос дрожал.

Этот сеанс был одним из тех магических моментов, которые случайно происходят с одними пациентами и никогда не происходят с другими, — моментом, когда человек открывается вовнутрь и может увидеть то, что обычно прячет от самого себя; моментом, когда меня допускают в наиболее потаенные уголки чужой души; священным моментом. К концу сеанса Фрэнк снова вернулся ко внешней реальности.

— Дженни хотела видеть меня сегодня вечером. Я сказал ей, что работаю. На самом деле нет, но я боюсь ее видеть.

— Что вас пугает, Фрэнк?

— Я боюсь за нее. Дженни действительно хочет вернуться к мужу, и если она застрянет на мне, то никогда не сможет себе этого простить и действительно вернуться к нему.

— Понимаю.

— Поэтому, возможно, мне не следует ей звонить.

— Но вам бы хотелось.

— Да. Да, мне бы хотелось.

— И это вторая вещь, которая пугает вас.

— Да.

Минуту мы сидели молча, как бы рассматривая реальность чувств Дженнифер и Фрэнка, понимая неизбежность того обстоятельства, что он должен оставить ее.