Глава 27. Стадиализм и марксизм

1. Археология в революции и революция в археологии (1917 – 1934). Уже предшествующие главы показали, что, хотя в системе образования предусматривается отдельный курс истории отечественной археологии, в курсе истории мировой (всеобщей) археологии невозможно избежать рассмотрения некоторых российских тем (Кондаков, Ростовцев, Городцов), и, таким образом, некоторого дублирования. Это темы, в которых российская археология выступает инициатором или главной силой, то есть давшей археологов, получивших мировое значение и выдвинувшей учения, в которых она оказалась ведущей. Рассматривая эти учения и этих археологов в общем курсе, неизбежно придется быть более кратким, чем хотелось бы и чем это нужно для детального анализа, а сосредоточиться на тех аспектах, которые выделяются на фоне мировой науки или имели значение для развития мировой археологии.

Если Кондаков и Ростовцев интересны тем, что возглавили новое течение в мировой науке, наметившееся в ней и ранее, а Городцов дал начало ощемировому течению, то советские археологи первых послереволюционных десятилетий оказались интересны именно своей специфичностью, ярко отражая воздействие политического учения на археологию. Ведь марксизм, хотя и существовал и интенсивно развивался задолго до пролетарской революции, в дореволюционной русской археологии и нигде вне России не формировал соответствующей концепции – для этого ему потребовались захват политического господства и воздействие советской власти. То есть сам по себе марксизм не формирует соответствия в археологии, и возникшие при советской власти концепции не являются естественным образованием на базе марксизма. Они были искусственным созданием, были навязаны археологии политической властью марксистов после политической революции.

Только тогда возникли новые концепции, новые течения, связанные с марксизмом, и мы рассмотрим, в какой мере это можно считать научной революцией в археологии и, если можно, то когда она началась и какие этапы проходила. Во всяком случае, ясно, что на российской археологии сказалась политическая революция, а этим понятием я охватываю и Февральскую революцию и Октябрьский переворот 1917 года, хотя последний, если быть социологически точным, новой революцией не являлся. Он был лишь этапом общей революции 1917 года, в котором радикальная политическая группировка, опиравшаяся на часть рабочих, батраков, люмпен-пролетариат и национальные меньшинства, захватила власть государственным переворотом и ликвидировала демократические свободы, завоеванные Февральской революцией и даже сформированные царскими реформами 1860-х годов.

2. Катастрофа и смена структур (1917 – 1924).Дореволюционная Россия имела весьма развитую археологическую науку, с мощной организацией работ (Императорская Археологическая Комиссия как головное учреждение, Археологические Общества для мобилизации сил, особенно мощные – Московское и Российское, регулярные всероссийские археологические съезды, периодика, множество местных краеведческих организаций). Слабее было с преподаванием археологии в университетах. Кроме того, на европейском уровне российская археология тогда не выдвинула лидеров ни в одном из основных течений кроме комбинационизма (Кондаков и Ростовцев) и таксономизма (Городцов). Виднейшие российские фигуры – Спицын, Волков, даже отчасти Городцов – при всей их значительности для российской археологии были всё же в рамках мировой археологии фигурами второго плана: Спицын в миграционизме (хотя в чем-то и опережал Косинну), Городцов – в трансмиссионизме (повторяя Софуса Мюллера), Волков – в эволюционизме (продолжая Мортилье). Хотя в таксономизме Городцов оказался стимулятором.

Революция поначалу не внесла ничего нового в содержание археологических исследований, но означала резкое их сокращение (не до того было) и полный слом старых структур археологии (Формозов 1995б). Императорская Археологическая Комиссия и Эрмитаж подчинялись Министерству двора – не стало ни министерства, ни двора. Московское Археологическое общество состояло в значительной части из знати и духовенства – знать перестала быть знатью, духовенство было подавлено, сокращено и частично репрессировано. Археология развивалась в России как "наука людей богатых" – в стране не стало богатых. Частные коллекции были частично разграблены и уничтожены, частью национализированы и влились в крупные музеи.

Сильный урон развитию археологии в стране нанесла гибель одних крупных ученых-археологов (смерть Д. Н. Анучина и Ф. К. Волкова от потрясений и истощения, самоубийство А. А. Иностранцева) и эмиграция других (Э. Штерна - еще до революции, Н. П. Кондакова, М. И. Ростовцева, А. А. Бобринского, П. С. Уваровой и др.).

В то же время революционные власти стремились придать стихии цивилизованную форму. Уже в ноябре 1917 г. новосозданный Народный Комиссариат Просвещения обратился к населению с призывом оберегать памятники культуры; 19 сентября 1918 г. было принято постановление о государственной их регистрации и учете; 10 октября 1918 г. были запрещены вывоз и продажа за границу памятников искусства и старины, хотя в то же время Троцкий инициировал распродажу сокровищ Эрмитажа (а Сталин продолжил).

Весной 1918 г. обсуждался членами ИАК план создать на ее месте Академию Археологии или Академию Археологических Знаний. Но потом по совету большевистского историка М. Н. Покровского, ведавшего наукой в Наркомпросе, решили в угоду материалистическим властям назвать ее Академией Материальной Культуры – материальной культуры вообще, чтó сбивало традиционные хронологические границы предмета занятий. Продвигая свой план, археологи уповали на родственные и дружеские связи членов оргкомитета: Фармаковский был приятелем детских лет Ленина, а Ростовцев – кузеном Луначарского. Ленин одобрил план, однако заметил сбивчивость и собственной рукой вписал в название слово "истории". Это не спасало от сбивчивости, но хоть ориентировало на протяженность во времени. Так возникла Российская Академия Истории Материальной Культуры (РАИМК). В нее было избрано 28 действительных членов.

Академии придали обширные функции, включая занятия историей, этнографией, лингвистикой, антропологией и искусствоведением. Структура была не только всеохватной, но и гораздо более централизованной, чем Археологическая Комиссия: в Москве существовала лишь секция Академии. В Петрограде (быв. Петербурге) при Академии был создан Институт археологической технологии, в Москве – Институт художественных изысканий и музеев. Но Музей антропологии и этнографии (быв. Кунсткамеру) оставили в Академии наук, по отношению к которой РАИМК была совершенно отдельным учреждением, а Эрмитаж не подчинялся ни той, ни другой. В 1924 – 25 гг. "действительных членов" (распорядителей) было по-прежнему немного, но в системе РАИМК работало 128 сотрудников в Петрограде и 100 в Москве (Пескарева 1980; Платонова 1989; Длужневская 1991).

Важным нововведением была организация специализации по археологии в университетах, где с 1919 г. были организованы ФОН (факультеты общественных наук). В 1922 г. в составе ФОН были открыты археологические отделения. Одновременно были закрыты оба археологических института – Петроградский и Московский. В Москве руководителем археологического отделения стал археолог В. А. Городцов, а в Петрограде – историк профессор С. Ф. Платонов, за которым стоял его лучший друг приват-доцент А. А. Спицын, археолог (он-то практически и возглавлял археологию в этом отделении, в составе которого еще были и архивисты, унаследованные от археологического института). В следующем году московское отделение было преобразовано в Институт археологии и искусствознания, возглавленный Луначарским, а в составе института было отделение археологии, которым руководил Городцов.

До революции в стране было несколько более 150 музеев, в революционной смуте часть из них погибла. Но за послереволюционные десятилетия число их увеличилось почти в 6 раз (с 94 до 576) за счет небольших местных музеев. Многие из них были краеведческими, и почти непременно с археологическими экспонатами (Формозов 1995б: 31).

Раскопочная деятельность, почти прекратившаяся в годы революции, понемногу развертывалась снова. С двух десятков экспедиций в 1920 г. она дошла до трех сотен в 1925.

В новых структурах работали в основном старые кадры, хотя и поредевшие, и работали по-старому, сохраняя старое направление и содержание исследований. Поскольку же за пределами археологии жизнь резко переменилась, эта ситуация не могла быть стабильной. Не были стабильными и новые структуры – революционный зуд не был еще исчерпан, и их всё время перестраивали. Это, конечно, не способствовало серьезным исследованиям.

3. Академик Марр, лингвист и археолог. Во главе РАИМК с самого начала оказался акад. Николай ЯковлевичМарр (1864 – 1934), полугрузин-полушотландец, языковед-ориенталист по образованию и основной деятельности, организовавший раскопки древней армянской столицы Ани. Человек он был талантливый, но психически неуравновешенный и несамокритичный (рис. 1). Образование его было высокопрофессиональным, но очень узким и неархеологическим (специалист по истории древнеармянской литературы), а претензии – огромными. Он выступал со все более революционными идеями относительно всего языкознания в целом.

Отец его, шотландец Джеймс Марр, приглашенный князем Гуриели в Гурию, был садовником. Он первым вырастил на Кавказе некоторые сорта чая. Авантюрист по натуре, в возрасте более 80 лет он женился на малообразованной молодой грузинке. От этого брака и родился в 1864 г. сын Николай. Мать и отец не имели общего языка в буквальном смысле: отец так и не выучился говорить по-грузински, а мать не говорила ни на одном языке кроме грузинского. В детстве грузинский был единственным языком будущего полиглота.

Был он взбалмошным, конфликтным и бежал из гимназии в Тифлис. Его исключили из гимназии и выдали документ: ”Дано сие в том, что ученик 8 класса Кутаисской гимназии действительно болен нервным расстройством, выражающемся в чрезвычайной раздражительности, а по временам нелогичности поступков, и что состояние его здоровья в настоящее время требует безотлагательного специального лечения”. Но всё же не исключили. Он бежал еще раз. Директор гимназии написал письмо попечителю учебного округа: ”Сегодня я получил от ученика Марра письмо из Тифлиса. По письму этому можно положительно заключить, что несчастный молодой человек находится в сильной степени психического расстройства. По моему мнению, его необходимо поместить в больницу для душевнобольных” (Беридзе 1935: 138 – 139).

Окончил он гимназию в 1884 г. с золотой медалью, только по русскому языку была четверка (он всю жизнь говорил по-русски с кавказским акцентом и писал со стилистическими ошибками). Тем не менее, как и многие молодые грузины, он подался в Петербург. Сам только наполовину грузин, он обладал особой чувствительностью к национальному вопросу, жаждал утвердиться в своем грузинском достоинстве - доказать себе, что оно ничем не хуже утерянной еще до рождения шотландской принадлежности. Возможно, что стояла перед ним и проблема как-то совладать с обидной для национального самолюбия несамостоятельностью Грузии - эта страна древней культуры была под властью России, и предстояло доказать, что грузины и в составе России могут занять высокие места.

Поступил на восточный факультет и учил древние и восточные языки с энтузиазмом. Но знание языков это еще не языкознание! А курсы по языкознанию - сравнительная лингвистика, методика исследования, теории языка - читались только на филологическом факультете, а на восточном не читались. Этих курсов Марр не прослушал ни одного. Этих отраслей науки, которыми обладали квалифицированные лингвисты, он вообще не знал, школы не получил.

Недостаток образования, нехватка методики его не смущали - его обширные знания усиливали его природную самоуверенность. Особенно волновала его изолированность грузинского языка. Стремление найти своему языку ”знатного родственника” оказалось сильнее научности. Уже на втором курсе, только-только начав учить арабский, он пришел к выводу о родстве грузинского языка с семитическими. Доказательства не приводились. Свои выводы он оформил как курсовую работу, и, несмотря на скептическое отношение к ней руководителя, акад. Розена, в 1888 г. опубликовал ее под заглавием: ”Природа и особенности грузинского языка” в грузинской газете ”Иверия”. Это была его первая печатная работа. Именно по лингвистике, которую он не знал, в которой специалистом не был.

Вообще отдельные сходства слов могли быть случайными и локальными, могли быть результатом заимствования. По правилам компаративистики надо было сопоставлять не грузинский язык с арабским, а всю картвельскую семью, ее праязык, со всей семитской семьей, с прасемитическим. Но эти принципы Марр игнорировал, а, скорее всего, просто не знал. Да и методика сопоставлений хромала. Коллега Розена акад. К. Г. Залеман сказал Марру: ”У вас все звуки переходят во все звуки” (Миханкова 1949: 159). Выпускник съездил за границу. При встрече со знаменитым французским лингвистом Антуаном Мейе, высказал и ему свои идеи. Мейе расценил их как ”поразительные фантазии, в которых нет лингвистики” (Миханкова 1949: 31).

Марр обиделся на всю европейскую науку - он почувствовал, что там рассчитывать на признание не приходится. Обида держалась всю жизнь. Будущий глава советской лингвистики установленных законов лингвистики не изучал, не знал их и в них не верил.

По окончании университета Марр написал ряд солидных работ по истории древней грузинской и армянской литературы, открыл несколько новых грузинских и армянских памятников (некоторые из них - в своих поездках на Синай и в Палестину), обработал их и издал. Он вошел в науку как кавказовед, специалист по истории культуры. С 1900 г. он стал экстраординарным профессором Петербургского университета, с 1902 г. - доктором и ординарным профессором. В 1909 г. он становится адъюнктом Академии наук, а в 1912 г. 48-летний ученый избирается академиком. Он стал признанным главой кавказоведения в России. У него талантливые ученики по филологическому кавказоведению - И. А. Орбели, И. А. Джавахишвили (оба впоследствии стали академиками), А. Г. Шанидзе (впоследствии член-корр. АН СССР), у него учится и очень его почитает знаменитый поэт Грузии Тициан Табидзе.

С самого начала самостоятельной научной деятельности Марра в ней появляется еще одна струя - археология. В 1890 г., собирая в Армении рукописи, Марр осмотрел и развалины древней армянской столицы Ани. В 1892 г. Археологическая комиссия поручила молодому кавказоведу, хорошо знающему древнюю Армению, раскопки этого памятника. И комиссия, и, надо отдать ему должное в этом, сам Марр понимали, что он совершенно не подготовлен к этому делу - не имел ни должного образования, ни школы, ни опыта раскопок. Но Комиссия не имела выбора и надеялась, что преподаватель Университета сумеет восполнить этот пробел на ходу. Да и памятник считался не столь важным, как северно-причерноморские. А необходимость раскопок была связана с тем, что там уже проводил раскопки французский археолог Жак де Морган.

Самоуверенный молодой ученый, однако, и тут положился в основном на свою сообразительность. Методы раскопок, опыт раскопок на Ближнем Востоке не изучал. Судя по сохранившемуся списку подготовительных мероприятий, учился только фотографировать и пополнял знания о древних армянских постройках по письменным источникам. Он приступил к Ани в те же годы, когда Шлиман окончил раскопки Илиона, продолжавшиеся с перерывами 20 лет. Шлимана жестоко корят за его неподготовленность и оплошности. Копал ли Марр через несколько десятков лет лучше?

Первые же отчеты с места работ ошарашили Комиссию: ”вещественных находок никаких, но зато богатый материал для истории армянского искусства, архитектуры, скульптуры и даже живописи” (Марр 1892: 7). По этому поводу А. В. Арциховский (1953: 55) отмечает: ”Вещественных находок, как во всех городах, было много, но он их выбросил. Судя по беглым упоминаниям в отчетах, анийские слои чрезвычайно насыщены вещами”. Марр интересуется в основном архитектурой, монументальными сооружениями, а под вещественными находками, которых "никаких", он имел в виду, вероятно, художественные ценности – статуи, статуэтки, вазы и т. п.

Однако если рассмотреть анийские раскопки на фоне тогдашней российской археологии, то обозначится кое в чем и новаторский подход Марра. Погоня за вещами для музеев обусловливала тогда преобладание курганных раскопок, так что прогрессом был уже сам выбор именно городища. Если городища и копались тогда, то траншеями - именно потому, что главной задачей раскопок представлялись вещи. Марр же поставил перед собой задачу вскрыть сооружения, весь архитектурный облик города. В 1915 г. Русское Археологическое Общество присудило ему высшую награду по археологии в России - большую Уваровскую медаль. Конечно, тут сказались не только его сугубо археологические заслуги, но и его научное реноме в целом, его позиция в научном сообществе: столичный профессор, академик, глава кавказоведения.

Таким академик Марр подошел к черте, за которой начиналась новая эпоха. Если бы не революция, Марр так и остался бы в анналах науки солидным кавказоведом-филологом с полудилетантскими экскурсами в лингвистику и археологию, главой кавказоведения, весьма консервативным политически администратором науки. Психопатические свойства его натуры проявлялись тогда только в том, что он был не очень приятным коллегой, раздражительным, агрессивным и честолюбивым. К своим идеям, талантливым и порою новаторским, он относился крайне некритически, ожидая их принятия на веру - без доказательств. Это перекрывалось огромным трудолюбием и выдающимися знаниями.

В Грузии образовалось самостоятельное правительство, и она объявила себя независимой от России. Марр в юности мечтал о свободном развитии грузинской культуры, но так далеко в мечтах не заходил - развитие мыслилось в рамках Российской империи. Он добился высокого положения в России и не собирался с ним расставаться. Променять лидерство в одной из мировых столиц на провинциальную суету? Это было не для Марра. ”В распаде России, - пишет он в 1918 г., - залог ее воскресения здоровой, сильной и цветущей как никогда” (Марр. 1922: 60).

Тут его постигло несколько ударов. К националистам примкнули многие ученики Марра. Лучший из учеников И. А. Кипшидзе уехал в Грузию и погиб. В 1921 г. погиб на южном фронте и младший сын Марра. Вокруг всё рушится, и возникают совсем новые, непривычные структуры. Можно с уверенностью сказать, что из революционных передряг Марр, и без того психически неуравновешенный, вышел с основательно потрясенным и поврежденным сознанием. Он утратил многие связи, ориентиры и устои цехового ученого, но сохранил основные эмоциональные особенности своей психики - лихорадочную жажду деятельности, экспансию и честолюбие.

Между тем, революционная Россия представляла благодарное, хотя и опасное поле для натур деятельных и честолюбивых. На Марра работали наращенный им за прошлую жизнь авторитет, привычное уважение консервативных коллег и готовность новых властей открыть ему двери в новые структуры: всё-таки нацмен, в некоторых своих идеях (например, классовость языка и культуры) созвучный времени. Революционная Россия очень нуждалась в таких людях.

В 1918 г. восточный факультет Петербургского университета объединяется с историко-филологическим в факультет общественных наук (ФОН) - деканом избирается академик Марр. В Археологической Комиссии отменяется назначение председателя свыше и вместо графа Бобринского ее возглавляет выборный председатель - это оказывается академик Марр. Он носится с идеей расширить поле археологии - оно всегда казалось ему слишком узким. Не без его хлопот 18 апреля 1919 г. Археологическая Комиссия упраздняется и на ее месте учреждается всевластная и многофункциональная Академия Истории Материальной Культуры, сначала как Российская, потом, после организации СССР - всесоюзная Государственная (РАИМК - ГАИМК). Ее возглавляет, конечно, академик Марр. Так Марр оказался во главе археологии страны.

Для реализации грандиозных планов Марра в его Академию вошли представители разных наук - историки, социологи, искусствоведы, языковеды, этнографы, естественники. Это имело свою положительную сторону - импульс для комплексных исследований, для интеграции наук. Но археология среди них как-то затерялась. Она стала стесняться своего узкого вещеведческого профиля. Под влиянием широких интересов председателя ”голое вещеведение” стало бранной кличкой. Началось распредмечивание археологии, депрофессионализация археологов. Сам Марр археологией уже не занимался. Его поглотили языковедческие интересы. Даже своего самого близкого ученика и наперсника этих лет, И. И. Мещанинова, юриста, ставшего археологом еще до знакомства с Марром, он направил в языковедение.

4. "Яфетическая теория" и "новое учение о языке".В начале 20-х гг. он выдвинул "яфетическую теорию". Кавказские языки ("яфетические", по его терминологии – от имени библейского Яфета, брата Сима и Хама) он объявил распространенными в древности по всей Европе – вплоть до Испании, где их потомок – язык басков, действительно чуждый индоевропейским языкам. Иберия на Западе и Иверия (Грузия) на востоке – две горные оконечности Европы, где в неприступных горах сохранились остатки древнего яфетического населения всей Европы. Таким образом, в европейских языках, по Марру, обнаруживается яфетический субстрат. Это было еще в рамках традиционной лингвистики.

Но вскоре он объявил яфетические языки просто предшествующей стадией индоевропейских – не только по структуре, но и по материалу (по лексике и морфемам). Это и было "новое учение о языке". Историю речи эта теория рисовала как серию языковых революций, в ходе которых языки одной семьи (скажем, яфетической, т. е. кавказские) без всякого стороннего вмешательства превращались в языки совершенно иной семьи – иного типа и иного материала (например, в индоевропейские). Так было преобразовано учение Шлейхера о стадиях развития грамматической структуры языков. Но как доказать родство явно чуждых друг другу языковых элементов? Для этого он придумал "палеонтологический анализ". В индоевропейской речи действовали одни законы преобразования слов, установленные специалистами, а в яфетической речи – другие, устанавливаемые Марром весьма свободно. Но если предположить, что яфетическая речь предшествовала индоевропейской как стадия в речи одного и того же населения, то к сравнению слов можно уже применять обе серии звуковых соответствий сразу. А их уже много. Тогда оказывается, что любое слово можно объявить родственным любому другому.

”Русский язык, - писал Марр, - оказался по пластам некоторых стадий более близок к грузинскому, чем русский к любому индоевропейскому, хотя бы к славянскому” (Марр: 1934/1936: 455). ”У французского языка больше общего и в настоящее время с яфетическими языками, чем с древними индоевропейскими языками" (Марр 1926/1936: 194).

Строгость методики исчезла и создалась свобода для любых фантазий, которые диктовало революционное сознание. Доказательств не было по существу никаких. Однако "революционная" фразеология и шельмование индоевропеистики как буржуазной науки обеспечило Марру поддержку партийных идеологов.

Ведущим языковым процессом он провозгласил не деление, а скрещивание языков. Родословному древу индоевропеистов (по его сравнению, пирамиде, стоящей на вершине) он противопоставил пирамиду, поставленную на основание – от множества языков к одному языку будущего. Так было преобразовано учение Гуго Шухардта и Иоганна Шмидта о субстратах и скрещениях. "Новое учение о языке" напрочь отвергало хорошо разработанную поколениями языковедов концепцию индоевропейского праязыка и объясняло близкое сходство языков не их родством (общим происхождением), а их смешиванием и скрещением. Первобытная речь рисовалась очень примитивной, состоящей всего из нескольких звуковых элементов, потому что, признавая все слова родственными почти всем другим, Марр дошел до утверждения, что все они восходят всего к четырем первичным элементам: сал, бер, йон и рош. Каждый имел массу значений, связывая в первичном синекретизме целые пучки понятий.

Тайным желанием Марра было найти этой теории признание на Западе. Но признания не было. Марр утвердился в своем давнем впечатлении, что на Западе ему делать нечего - там успеха не будет. Западные ученые слишком закоренели в своем европоцентрическом предубеждении, в чувстве собственного превосходства. В бытность на Западе Марр опубликовал там кое-что из своих выводов. В рецензиях на эти публикации Мейе и Шухгардт пеняли Марру, что прежде, чем устанавливать родство яфетических языков с другими, надо бы построить сравнительную грамматику яфетических языков. Марр воспринял это как унижение:

”Почему же от меня, специалиста, всю жизнь и все труды посвятившего этим именно языкам и на основе этих трудов получившего всё-таки и степень доктора соответственных наук, и звание члена Академии наук, и профессора факультета восточных языков, требуют получения квалификации путем писания учебников?! ... Они, эти herr'ы и messieurs, хотят быть господами положения и судьями, ... а я в поучатели никого не имею основания производить... Мой метод известен всем, кто следит за тем, что печатаю, а если этого мало, пусть приезжают слушать: читаю 13 лекций в неделю” (Марр, письмо от 8/3 1924. – Миханкова 1949: 327).

Не найдя понимания на Западе, он с тем большим рвением стал насаждать "новое учение о языке" в России, особенно недавней рабочей молодежи с ее революционным сознанием и полным отсутствием критичности. Российские же лингвисты долго закрывали глаза на его бредовые идеи, считая, что зато он хорошо знает культуру и владеет археологией, а археологи терпели его очевидное невежество в археологии, учитывая всё-таки его опыт в раскопках города и считая его великим лингвистом. Про гениальность Марра рассказывали чудеса, и подобным сказкам верили даже такие люди, как акад. А. Ф. Иоффе, знаменитый физик. ”Общеизвестен факт, - писал он, - когда в течение одного дня Николай Яковлевич сумел изучить раньше неизвестный ему язык в таком совершенстве, что к вечеру он уже мог разговаривать на нем с представителями местного населения” (1935: 212).

Китаевед акад. В. М. Алексеев, очень почитавший Марра, на одном из юбилеев вспоминал о живой речи мэтра:

”Многие из нас, встречавшихся с ним в жизни, помнят эти марровские речи, начинавшиеся как бы нехотя, вялым, полусонным голосом, рядом мало расчлененных фраз, скорее каких-то намеков, заставок.. И вдруг на одном слове, как на дуговом угле, человек загорался, преображался: голос крепчал, звенел, гремел, - и в зале ... воцарялся страстный пафос подлинного вдохновения, сотни мыслей бросались в недоговоренные десятки слов, торопливых, бегущих, казалось, недостаточно быстро, чтобы скорее дать место следующим и следующим и следующим” (Алексеев 1935: 64).

Если убрать из этого наброска авторское восхищение, останется описание типичной речи душевнобольного из учебника психиатрии. А чего стоят одни только названия научных статей - скажем, ”Бабушкины сказки о Свинье Красное Солнышко или яфетические зори на украинском хуторе”. Да это бред сумасшедшего!

Давно известно, что гениальность сродни сумасшествию. Ломброзо написал книгу ”Гений и сумасшествие”. Но граница между ними всё-таки есть. Ее подчас искусственно замазывают, объявляя подлинного гения сумасшедшим. Чаадаев тому пример. А здесь явно противоположная ситуация: спятившего ученого возводили в гении. Кто из кастовых побуждений (коллеги), кто из личных симпатий (ученики, друзья). Но основу для этого мифа создавала общественно-политическая ситуация в стране.

К 1923 г. Марр завершил формулирование "нового учения о языке", но на археологии это пока (лет 7 – 8) не отражалось. Всё это время новации в археологии возникали в Москве.

5. Революция в археологии: московский порыв (1924 – 1929).Еще до смерти Ленина, когда он тяжело болел, а точнее – с 1922 г. (с конца Гражданской войны) Сталин забрал в свои руки важные рычаги управления страной, но действовал сдержанно, так как положение его было шатким. После смерти Ленина (январь 1924) он начал быстро оттеснять от власти "ленинскую гвардию" и становиться единоличным правителем. Это означало более жесткий стиль руководства, ликвидацию послаблений частному сектору в экономике, курс на крайнее усиление идеологической монополии.

С 1926 г. РАИМК была преобразована из Российской во всесоюзную – Государственную (ГАИМК), т. е. ее функции были распространены на весь Союз ССР. С мая 1924 г. все обществоведческие научно-исследовательские институты Московского университета, в том числе и Институт археологии, были объединены в Ассоциацию, а с 1926 г. она была выделена из МГУ в особое учреждение – РАНИИОН (Российская Ассоциация Научно-Исследовательских Институтов Общественных Наук). Это было сделано для централизации контроля за развитием общественных наук. С 1927 г. и ГАИМК вошла в эту ассоциацию.

В 1925 г. в университетах из ФОНов выделились более специализированные факультеты: в Ленинграде (как теперь назывался Петроград) факультет языка и материальной культуры, а в Москве – этнологический факультет, куда входило и археологическое отделение.

В Московском университете при Этнологическом институте и Музее антропологии (на физико-математическом факультете) сложилась палеоэтнологическая школа. Ее возглавлял Борис Жуков, ученик Анучина. Приверженцы этой школы (в будущем известные археологи Отто Бадер, Сергей Толстов, Михаил Воеводский и др.) стремились восстановить по археологическим данным формирование древних этносов под влиянием природной среды. Формальным анализом они выявляли культурные комплексы (культуры), как можно дробнее, и приписывали им этническое значение. Социальная интерпретация археологических данных проводилась "методом наложения" этнографических сведений на археологический материал. Это можно рассматривать как новое течение, но развивающееся в общемировом направлении – схожие можно отметить в Англии (экологическая школа) и других странах.

А вот в рамках РАНИИОН была организована переподготовка кадров в марксистском духе. Особое внимание было уделено молодежи. Известный большевистский социолог и искусствовед акад. В. М. Фриче собрал вокруг себя группу учеников Городцова. Это были Артемий Владимирович Арциховский, Александр Яковлевич Брюсов (брат знаменитого поэта), Сергей Владимирович Киселев, Алексей Петрович Смирнов – всё в будущем известные советские археологи. Под влиянием Фриче эти молодые археологи увлеклись идеями марксизма и решили "построить марксистскую археологию". Они стремились наложить марксистские понятия и принципы на археологический материал – изучить развитие орудий и показать, как это развитие обусловливало весь облик хозяйства и культуры, проследить связь форм жилища с хозяйством и социально-экономической структурой общества, и т. п. С 1924 – 25 гг. начались их доклады на секциях РАНИИОН – о социологическом значении эволюции земледельческих орудий (Арциховский), о социологической истории жилища (Брюсов), поселения (Киселев) и т. д.

6. Арциховский: метод восхождения. Для марксистской реконструкции прошлого по материальным остаткам они разработали "метод восхождения". Полагая, что марксизм, провозглашающий зависимость всего развития общества от производительных сил, в частности от орудий труда, дает безусловно достоверные схемы однозначного соответствия их типов социально-экономическим структурам общества, эти археологи сделали выводы для своей науки. Они считали возможным "восходить" в реконструкции от орудий труда как основы общественного здания к зависимым от этой основы экономическим структурам (в марксизме – к базису) и социальным, а также идейным отношениям (в марксизме – надстройкам). Коль скоро такое "восхождение" признавалось возможным, отпадала необходимость обращаться к смежным источниковедческим наукам – этнографии, лингвистике и даже к письменным источникам. Археология сама становилась историей – даже более достоверной, чем письменная, ибо материальные источники считались более объективными свидетельствами прошлого, свободными от субъективных искажений и примесей.

Правда, история подразумевает интерес к личностям и конкретным событиям, а они для археологов большей частью недоступны. Но в марксистской науке господствовало другое представление об истории, в котором вместо личностей и событий выступали коллективы (общества, массы) и процессы, а личности и события фигурировали лишь как "продукты" и "показатели" социальных отношений. Это была социологизированная история, вполне доступная археологическому рассмотрению.

К 1929 г. молодые археологи, слушатели Фриче, подготовили коллективный доклад "Новые методы в археологии" для диспута с палеоэтнологической школой. От имени всех троих с докладом выступил Арциховский (рис. 2).

Артемий Владимирович Арциховский (1902 – 1978. – Янин 1973) родился в Петербурге в семье известного ботаника, впоследствии профессора, но детство и юность провел в Новочеркасске. Там по окончании школы юноша поступил в Политехнический институт, к тому времени переведенный из Варшавы в столицу Донского казачества, и проучился в нем два года. Семья была атеистической и сочувствовала революционному движению. По окончании Гражданской войны, в 1922 г., молодой Арциховский перевелся в Московский университет на факультет общественных наук. Тут под влиянием профессоров Ю. В. Готье и В. А. Городцова он увлекся археологией, столь удачно сочетавшей в себе свойства естественных наук (эволюционные схемы и классификации, технические анализы) и живость социально-исторической дисциплины. Особенно импонировал юноше Городцов своей страстью к классификациям и систематике. Диффузионистские идеи Городцова не очень привлекали Арциховского, но, как всякий диффузионист, Городцов стремился прослеживать конкретные перипетии древних народов, восстанавливать исторические события - взаимовлияния, передвижения и т. п., словом, историю. Диффузионизм ведь везде приводил к образованию ”исторических школ”. Еще круче ориентировал студента в эту сторону Готье, сам больше историк, чем археолог.

Под руководством Городцова он написал свою первую статью ”Сердоликовые бипирамидальные бусы” (1926) и свою кандидатскую диссертацию ”Курганы вятичей” (защищена в 1929, опубликована как книга в 1930) - работы, безусловно, вещеведческие. По теме диссертация продолжает и детализирует знаменитую работу Спицына о расселении древнерусских племен (1899), а по методу в ней реализована классификационная схема Городцова - сортировка вещей по функциям в категории, по очертаниям - в типы и т.д.

В семинаре Фриче он применил к археологии формулу Маркса. Маркс учил, что система экономических, политических и идеологических отношений определяется уровнем производства, прежде всего развитостью орудий труда:

”Возьмите определенную ступень развития производительных сил людей, и вы получите определенную форму обмена и потребления. Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов - словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй...” (Маркс 1846/1962: 402).

У Маркса был и более конкретный пример такого умозаключения: ”Ручная мельница дает нам общество с сюзереном во главе, паровая мельница - общество с промышленным капиталом” (Маркс 1847/1955: 133).

"Возьмите определенную ступень", - говорил Маркс. И возьмем, - решил Арциховский. На этом он построил свой "метод восхождения" – от основы (орудий труда, обнаруживаемых археологией) к надстройкам (общественному устройству и т. п.). Археология получалась у него могущественной наукой: надо только знать установленные марксизмом соответствия, и можно запросто восстанавливать любые социальные и ментальные структуры прошлого: по сохранившимся орудиям – без письменных источников, без этнографии. Археология оказывалась наукой, равнопорядковой с историей.

Однако "марксистская археология" Арциховского и его команды не успела взойти на трон, и помешали ей не московские "палеоэтнологи". Удар пришел из Ленинграда. Слабейший пункт в "методе восхождения" – однозначность соответствий. Но критика того времени была обращена на другие стороны метода.

7. Революция в археологии: ленинградская кампания (1930 – 1934). В Ленинграде же над всей археологией и не только над ней витал образ Марра. Организационные и административные успехи Марра просто сказочны. Всё ему удается, всё разрешается. Он, глава ГАИМК и директор Института языка и мышления, декан ФОН, директор Института национальностей СССР, назначается еще и директором Публичной библиотеки (ныне Национальная библиотека в Петербурге). Он также председатель Центросоюза научных работников и председатель секции материалистической лингвистики Коммунистической академии общественных наук. С 1930 г. он вице-президент Академии наук СССР, а с 1931 г. член ВЦИК и ВЦСПС, т. е. входит в официальное верховное руководство государством (на деле правила, конечно, партийная верхушка, а не государственный аппарат). Изыскиваются всяческие поводы, чтобы отметить его почестями. К 40-летию научной деятельности Коммунистическая Академия присуждает ему премию имени Ленина. Он проводит в академики своих учеников: в 1931 г. - Мещанинова, в 1932 - Державина.

В 1930 году академик вступил в партию. Его приняли без кандидатского стажа.

Между тем, в стране к 1930 году Сталин окончательно утвердился как диктатор, коллективизация сельского хозяйства была завершена, с нэпом (новой экономической политикой Ленина) было покончено. Идеи свободы, мировой революции и ликвидации государственного аппарата стали мешать диктатору, его лозунг был – построение социализма в одной стране (и быстро!) при усилении государственной власти, диктатуры "пролетариата" и обострении классовой борьбы. Сопротивление надлежало безжалостно подавлять. Остатки "ленинской гвардии" (Бухарин и др.) были лишены власти.

Обстановка в стране была напряженная. Быстрая и сплошная коллективизация (крестьян загоняли в колхозы) сопровождалась массовым "раскулачиванием", вывозом зажиточных крестьян, лишенных имущества, в Сибирь, кровавыми репрессиями. Жестокие гонения обрушились на традиционную духовную опору крестьянского сопротивления – религию и церковь. Преследованиям подверглось археологическое краеведение – за его любовь к старине и заботы о древних церквях. Глава краеведов ленинградский профессор Гревс был изгнан из науки, журнал "Советское краеведение" закрыт, краеведческие организации по всей стране распущены. Число провинциальных музеев было сокращено с 342 до 155 (Формозов 1995б: 35).

Шла беспрецедентная травля старых кадров археологии. В лучших случаях им вменялись в вину "ползучий эмпиризм", "голое вещеведение", замкнутость в формально-типологических штудиях. Хуже было, если в их произведениях усматривались идеализм, национализм и прочие -измы. Их заставляли публично отрекаться от своих взглядов и каяться.

В ГАИМК Марр, насаждая "новое учение о языке", расправлялся со скептиками. Он совершенно не выносил критики, утверждая, что при ”обостренной классовой борьбе” яфетическая теория ”естественно, становится мишенью ожесточенных, часто злостных нападок... Против нее ополчаются в академической среде отнюдь не одни антисоветские элементы” (Марр 1931/1933: 276). Вот теперь попробуй, ополчись! Марр быстро освоил большевистский жаргон, особенно в клеймении своих противников: ”всякая сволочь, зарубежная не только (чёрт с нею!), но и у нас”, ”пророческие каркания и шипения”, ”паскуднейший нигилизм”, ”рынок с тухлым товаром”, ”идеологическая реставрация прошлого”, ”преступное действие оппортуниста”, ”буржуазно-классовая лазейка”, ”борющиеся вредительские разновидности капиталистического идеализма и национализма”, и в довершение ”покаянные декларации загнанных в тупик”. Всего через несколько лет Вышинский станет генеральным прокурором и заговорит тем же языком на политических процессах.

В 1931 г. подготовка кадров для идеологических дисциплин, в том числе и археологии, была выведена из университетов в самостоятельные Институты Философии, Литературы и Истории – Московский и Ленинградский (МИФЛИ и ЛИФЛИ). Это было сделано для более жесткого контроля за особо идеологически важными науками – власти не доверяли университетам. В ГАИМК направляются руководителями в помощь Марру сотрудники Коммунистической академии (не путать с Академией наук!) Сергей Николаевич Быковский и Федор Васильевич Кипарисов. Быковский пришел в революцию недоучившимся студентом-математиком, в годы гражданской войны был комиссаром, затем сотрудником ЧК (Чрезвычайной Комиссии – предшественника КГБ), в Комакадемии стал историком. Кипарисов, получив филологическое образование и даже слушая в прошлом лекции Жебелева, до Комакадемии работал профсоюзным функционером. В аспирантуру был принят отличившийся в Гражданскую войну следователь ЧК, окончивший пединститут. Он занялся разработкой криминалистических методов исследования функций кремневых орудий – в противовес вещеведческим штудиям типологов. Это был Сергей Аристархович Семенов, известный впоследствии всему археологическому миру как создатель функционально-трассологического метода.

Марр выступает на XVI партсъезде с приветствием Сталину на грузинском языке, и Сталин в своем докладе дважды провозглашает идею о будущем слиянии всех языков в один – идею Марра. Марр вступает в большевистскую партию, и его учение становится обязательным для всех языковедов в СССР – "новое учение о языке", содержащее положения о скрещении языков как основном процессе языкового развития и о революционных скачках, преобразующих одни языки в другие, другого семейства.

В Ленинграде ученик Спицына Равдоникас выступил с явно заказанной руководством программной работой, нацеленной на разгром старой археологии.

8. Красный Равдоникас. Владислав Иосифович Равдоникас (1894 – 1976) был сыном обрусевшего литовца, фельдшера уездной больницы. По-литовски фамилия звучала Раудóникас – 'рыженький', ' красненький' (тот же корень, что в русском ”рудой”), в русской глубинке она стала звучать Равдоникáс, с жестким ударением на последнем слоге. Родившись в декабре 1894 г. в Тихвине, мальчик к 4 годам потерял мать, к 5 годам – отца, умершего от алкоголизма. Сироту был воспитан в семействе учителя, среднее образование он получил в Петербурге, в реальном училище. В общем, он вырос очень образованным человеком, с большими культурными запросами. Знал языки, много читал, хорошо играл на рояле, увлекался археологией.

В 1916 г. Равдоникас призван в армию. Окончив Михайловское артиллерийское училище, молодой офицер ушел на фронт. Участвовал в боях, за мужество награжден офицерским Георгиевским крестом. В 1918 поступил в Петербургский университет, но вскоре оставил учебу, чтобы вступить в Красную Армию. Сначала рядовым, потом командиром артиллерийской батареи на Северо-Западном фронте. Затем он становится адъютантом начальника Петроградского укрепрайона, а под конец военной карьеры он – начальник артиллерии Петропавловской крепости. В начале 1919 г. вступает в партию большевиков.

Демобилизовавшись, продолжает занятия археологией в музее и связь с университетом. В 1922 г. получает партийный приказ переехать на работу из Тихвина в Череповец. 28-летний Равдоникас взорвался и объявил, что выходит из партии! Распоряжаться своей судьбой он не позволяет никому. Карьера его была надолго испорчена, но зато смог спокойно окончить Университет в 1923. Несколько лет его не видно и не слышно. Возможно в эти годы, потеряв всех близких и отрубив прежние связи и пути продвижения, он попросту ударился в запой (это с ним бывало и позже – наследственный недуг). Но скорее проявилось другое: он осмысливал перемены в стране (дело шло к полной диктатуре Сталина) и усердно штудировал литературу по отечественной археологии. Иначе не понять стремительность его старта в конце двадцатых.

В 1928 он уже в Ленинграде и поступает на работу в Кунсткамеру – Музей антропологии и этнографии Академии наук. По-видимому, он вполне в курсе положения в науке, и достаточно нескольких встреч, бесед на заседаниях, чтобы его потенциал оценили те, кому это могло бы пригодиться. В это время руководителей ГАИМК Быковского и Кипарисова беспокоила чрезмерная активность московских претендентов на лидерство во внедрении марксизма в археологию.

Через несколько месяцев Равдоникаса зачисляют аспирантом в ГАИМК и поручают подготовить важный доклад. Осенью 1929 года никому до того не известный 35-летний провинциал, аспирант, выступил в зале Академии с громовым докладом ”Археологическое наследство”, потрясшим аудиторию. Ярко, грамотно, с блеском и сарказмом были подвергнуты сокрушительной критике основы дореволюционной русской археологии и ее еще живой московский носитель Городцов. Досталось и продолжателям старых традиций – Арциховскому, Жукову, Я. И. Смирнову, Шмидту, Эдингу, Мацулевичу и др. Вполне в марксистском духе был произведен классовый анализ этих традиций, и ”анализируемые” археологи были расклассифицированы по этим разрядам – кто попал в буржуазные, кто в мелкобуржуазные, а кто и в дворянские.

Напечатан был этот доклад в виде книжки "За марксистскую историю материальной культуры" (1930). Она содержала негативную оценку дореволюционного состояния российской археологии как эмпиристской и узко-вещеведческой, а ее направления трактовала как классово обусловленные. Вся она была наполнена резкими критическими выпадами против многих современных археологов за их неумение или нежелание работать по-новому. В соответствии с ленинским названием Академии предлагалось строить науку о древностях как историю материальной культуры.

С этого доклада начался стремительный взлет Равдоникаса. Парение продолжалось недолго – всего два десятилетия. А за эти годы он выковал теорию стадиальности, раскопал знаменитый Оленеостровский могильник эпохи мезолита, описал и издал петроглифы Онежского и Беломорского побережья, организовал многолетние раскопки средневекового городища в Старой Ладоге, гораздо более древнего, чем Новгород и Киев, написал первый советский учебник истории первобытного общества. Первые послевоенные годы он возглавлял ленинградское отделение ГАИМК, 15 лет – с момента восстановления – заведовал кафедрой археологии Ленинградского университета, где почти не оставил учеников. И трудно объяснимый парадокс: этот красный громовержец, вдохновенный строитель марксистской археологии, гневный обличитель буржуазной науки и разоблачитель ее пережитков – все эти годы, Сталинские годы самого жестокого всевластия партийного аппарата – был беспартийным. В 1947 г. его попытка повторить Лысенковский раскол дисциплины, разоблачив в ней антимарксистское московское крыло, с треском провалилась – это было время подготовки ленинградского дела с разгромом и расстрелом всей ленинградской верхушки. Равдоникас выступил явно не во время. Он был уволен со всех руководящих постов, запил и ушел из науки. Дальнейшие три десятилетия своей жизни прожил в забвении.

А. Д. Столяр, боготворящий его, видит в его облике смесь дюреровского Христа с Мефистофелем (Столяр 1988: 19), Формозов – только Мефистофеля. Я-то, пришедший на кафедру позже, знал лишь Равдоникаса времени его последних баталий. Ничего от лика Христа я в нем не видел, а от Мефистофеля, это верно, было очень много. Запомнились высокий рост, а вверху большие очень светлые глаза, орлиный нос, презрительно выпяченная нижняя губа с эспаньолкой под ней и темная шевелюра (рис. 3). В довершение демонического облика – он носил черную крылатку.

9. Возможна ли марксистская археология?Всю жизнь он вызывал споры, как, впрочем, и после смерти (Столяр и Белановская 1977; Столяр 1988; 1994; Аникович 1994; Бочкарев 1994; Савинов 1994;Klejn1997: 228 – 245; Формозов 1995: 50 – 54; 2004: 56 – 59). Вот и тогда, в 1930 году, его предложение заменить археологию историей материальной культуры вызвало сомнения. Иван Иванович Смирнов (впоследствии видный историк) написал статью "Возможна ли марксистская история материальной культуры?" Маркс и Энгельс вообще ведь почти не употребляли термина "культура", и марксисты должны распределять весь материал по социально-экономическим формациям (первобытная, рабовладельческая, феодальная и т. д.), а орудия пусть фигурируют в этом плане не как материальная культура, а как техника.

Однако его критический анализ состояния старой русской археологии и негативная оценка школы Городцова были приняты и одобрены.

Увлеченная только что начатой перестройкой и "социологизацией", РАНИИОН не уловила этих новых веяний и была упразднена. Часть московских археологов была влита в ГАИМК, став ее московским отделением. В "новых методах" Арциховского усмотрели Бухаринские идеи. Кроме того, нехорошо было отвергать этнографию: ведь периодизация Моргана была одобрена Энгельсом. Да и вообще стоит ли марксизму признавать такую вещеведческую науку – археологию? Можно ли в принципе сделать ее марксистской? Критика со стороны ленинградцев была обобщена Быковским в его докладе на Всероссийском археолого-этнографическом совещании: "Возможна ли марксистская археология?" (1932). Ученик Марра В. Б. Аптекарь в 1928 г., а за ним и С. Н. Быковский в 1932 вообще предложили ликвидировать деление наук по видам источников (история, археология, этнография) – источники ведь только зеркало, в котором отражается материал, вид источника не влияет на характер отражения. На характер влияет классовое авторство источника и только. Жизнь отражается в разных видах источников одинаково просто – как в зеркале. И исследования, стало быть, надо группировать не по зеркалам (археологическому, этнографическому и т. д.), а по тому, что в них отражается, т. е. по видам общества, по социально-экономическим формациям, по эпохам. Но, упраздняя археологию, Быковский примирялся с необходимостью оставить археологов, владеющих методами добывания и обработки материальных древностей.

Московским новаторам пришлось каяться. В ответ на критику из Ленинграда они (Арциховский, Киселев, Смирнов) срочно печатают статью "Возникновение, развитие и исчезновение марксистской археологии", а Брюсов, отсутствовавший при ее написании, присылает покаянное "Письмо в редакцию". Они заявляют, что "археология теряет право на существование как самостоятельная и даже как вспомогательная наука". После одного из "проработочных" заседаний разгоряченные создатели "марксистской археологии" сорвали со стены портрет своего учителя Городцова и растоптали его.

Таким образом, радикальные критики, поставили под вопрос вообще возможность и необходимость археологии как особой науки. На торжественном совещании проф. Никольский выступил с призывом "разрушить старую археологию, не оставляя от нее камня на камне". Однако этот нигилистический радикализм был тут же отвергнут, совещание не приняло эти лозунги и признало за археологией право на существование в качестве вспомогательной источниковедческой дисциплины. Но авторитет "формационного подхода" остался непоколебленным.

Позже теоретическая основа "метода восхождения" более не восстанавливалась его создателями (Арциховским, Киселевым, Смирновым, Брюсовым), которые стали известными и авторитетными советскими археологами. Но те же исследователи и их ученики проводили этот методологический принцип в своих трудах и всю археологию рассматривали как ту же историю, только "вооруженную лопатой" (Арциховский). Это стало исходной предпосылкой школы, которая получила поддержку властей. Арциховский, прославившийся раскопками Новгорода и открытием берестяных грамот, возглавил кафедру археологии Московского Университета и журнал "Советская археология" (рис. 4), его младший соратник и отчасти ученик Рыбаков в послесталинское время три десятилетия возглавлял головное учреждение страны (Институт археологии АН СССР) и всю советскую археологию. У одних советских ученых это течение характеризовалось больше собственно историческими интересами, у других – больше социологическими, но различия были несущественными. Общий взгляд на археологию в течение всего ХХ века оставался тем, который был выработан Арциховским и его товарищами в семинаре Фриче во второй половине 20-х годов.

10. Теория стадиальности. В поисках соответствующей марксизму археологической идеи молодые ленинградские археологи обратились к "новому учению о языке", которое они не отличали от "яфетической теории". Это была для них одна теория. Насильственно навязанная лингвистам и назойливо пропагандируемая в ГАИМК, эта теория была подхвачена некоторыми молодыми археологами. Вдохновленные Марром ленинградские археологи Владислав Иосифович Равдоникас, Евгений Юльевич Кричевский и др. перенесли в археологию идеи "нового учения о языке" и на этой основе построили в ней "теорию стадиальности". На место языков были подставлены этнические культуры, и всё этническое развитие изображалось как серия скачков с одной стадии на другую, во время которых этнический облик культуры враз трансформировался.

Сам Марр в создании этой теории непосредственно не участвовал, он лишь подбрасывал, как Пифия, туманные речения яфетически-палеонтологического характера и внимательно следил за тем, чтобы работы по археологии в ГАИМК не отклонялись от генеральной линии ”нового учения о языке”, шли параллельным курсом. Заставлял археологов штудировать его упражнения в ”палеонтологии речи”.

Последние годы жизни рассудок и силы Марра явно угасали. На лекции его водили под руки. Студенты, слушавшие его лекции в начале 30-х, вспоминают о них как о беспорядочном наборе постоянно повторявшихся клише (Алпатов 1991: 76). Лингвист, знавший Марра хорошо, пишет, что под конец жизни у него было ”сильнейшее нервное расстройство” (Яковлев 1949: 45). 15 октября 1933 г. во время заседания Марра постиг инсульт, отнялись рука и нога. В конце 1933 и начале 1934 гг. начались гонения на языковедов, в том числе из Марровского Института языка и мышления в Ленинграде, а в Москве и аресты. Близкая марровцам по левацкому радикализму РАПП была распущена. Когда славист Л. П. Якубинский зашел к Марру, он обнаружил академика забравшимся под кровать: тот опасался ареста и так отреагировал на утренний звонок коллеги в дверь (Алпатов 1991: 107).

В ночь на 20 декабря 1934 г., через три недели после убийства Кирова, не дожив до 70 лет, Марр умер.

В ту же ночь об этом сообщили по радио. Уже утром в газетах появились некрологи. Хоронили Марра с величайшей помпой. Город был одет в траур, по ходу погребальной процессии шпалерами стояли войска. Были отменены занятия в школах. Погребли его в почетнейшем месте – в некрополе Александро-Невской лавры.

Итак, теория стадиальности создавалась в начале 30-х годов по идеям Марра, но без его участия. Согласно этой теории, совокупное общество развивалось повсеместно путем революционных скачков со стадии на стадию, перестраивая под воздействием экономики социальные структуры, причем перестройка эта приводила к этническим преобразованиям.

Первой заметной реализацией этой теории была работа Равдоникаса "Пещерные города Крыма и готская проблема в связи со стадиальным развитием Северного Причерноморья" (1932). В ней Равдоникас предлагал читателю поверить в то, что в жившие ранее в Северном Причерноморье киммерийцы были яфетидами (т. е. были схожи по языку с нынешними кавказцами), что они в результате революционных языковых трансформаций экономики и всего общества (толкуемых как диалектические скачки) превратились в скифов (которые, как теперь ясно, были ираноязычны), те – в германоязычных готов, а готы – напрямик в славян. И что никто из них ниоткуда в Крым не приходил – всё происходило там на месте. Просто под воздействием хозяйственных сдвигов сменялись язык и культура. Почему? Да потому, что резкая смена – это диалектический закон бытия, а язык – надстройка над базисом, базис изменился – должен измениться и язык.

Тогда же Борисковский (1932) и Ефименко (1933) пытались переложить стадиальность на факты палеолита, совмещая этапы этнографической периодизации Моргана с археологической Мортилье (наиболее полно это проделал Равдоникас в своей "Истории первобытного общества" 1939 г.).

Двое молодых археологов, Круглов и Подгаецкий, рассматривали по стадиям бронзовый век степей, наполняя стадии социальным содержанием ("Родовое общество степей Восточной Европы", 1935). У них, однако, уже начисто отсутствовал этнический колорит. Они приурочивали стадии к техническим сдвигам, к этапам в развитии производства, и, показывая скачкообразность этих сдвигов, старались раскассировать по этим этапам все явления культуры, в том числе и надстроечные. Это выглядело более реалистично, чем фантастические трансформации языков и народов. Но чем реалистичнее это выглядело, тем меньше оставалось от теории стадиальности. Ведь суть стадиальности заключалась именно в чудесности преобразований, в возможности отказаться от поисков логики и преемственности развития. А здесь именно поиск логики и даже промежуточных звеньев цепи – "стадиальных переходов", как это называли Круглов и Подгаецкий.

Теория стадиальности снимала труднейшие проблемы этногенеза – любую культуру можно было произвести из любой. В культуре такие разовые трансформации было представить легче, чем в языке. Миграции решительно отвергались; миграционизм и диффузионизм были объявлены реакционными буржуазными учениями. Большая роль отводилась взаимодействию культур, их слиянию, скрещиванию. Так что скрещения не отвергались, но их прежняя теоретическая функция как-то испарилась: новые языки и культуры возникали не благодаря им. Вопрос о корнях, о предках попросту отпадал. Все народы оказывались смешанными, предки у всех получались одинаковыми и в известной мере общими – у всех позади многообразная и мелко накрошенная смесь, из которой постепенным объединением и стадиальными трансформациями сформировались современные народы.

При всей бездоказательности теория стадиальности внесла некоторые освежающие идеи в объяснение труднейших проблем археологии. Она обратила внимание археологов на внутренний источник преобразований в каждом обществе, т. е. на значение социально-экономических сдвигов для преобразования культуры, на действительно присущую всякому развитию скачкообразность. Впоследствии эти идеи стали всерьез обсуждаться во многих археологических школах Запада, особенно в "новой археологии".

В трактовке Генинга (1982: 180 – 190) теория стадиальности совершенно отделяется от Марра и отождествляется с давним использованием термина "стадия" эволюционистами и с марксистской схемой социологических этапов развития по формациям. Да, у них есть нечто общее – представление о прогрессе, о скачкообразном (или революционном) развитии по этапам, но специфика теории стадиальности именно в гиперболическом и упрощенном, схематическом понимании скачкообразности развития, в наполнении этой схемы этническим содержанием и полном отрицании миграций и влияний, в повсеместном автохтонизме. Это было тем новшеством, которым молодые археологи-марристы дополнили идею смены социально-экономических формаций, наложенную на старое представление о развитии по стадиям. В этом был смысл теории стадиальности. Теория стадиальности не была простым терминологическим переодеванием традиционных построений.

В годы, когда надо было по-новому цементировать многонациональное государство, признавая в то же время права наций и национальных культур на существование, теория стадиальности как нельзя лучше соответствовала государственной политике большевиков, нивелируя своеобразие народов и объясняя локальные различия не столько этническими традициями, сколько уровнем развития.

В Отечественной войне 1941 – 45 гг. проявилась значительная оппозиция народных масс сталинскому режиму (во власовское движение втянулись сотни тысяч), и это подвигло сталинское руководство обратиться к патриотическим чувствам и националистическим настроениям народов Советского Союза, в первую голову – русского народа. Принялись культивировать их своеобразие, самобытность, самостоятельность формирования, и заботливо искать их корни. "Новое учение о языке" с его "яфетической" составляющей, препятствовало этому. В 1951 г. в центральном органе партии газете "Правда" была проведена многонедельная лингвистическая дискуссия, в которой принял личное участие Сталин. Он выступил против учения Марра. С "новым учением о языке" была отвергнута и "теория стадиальности" в археологии.

Вот когда стало можно критиковать акад. Марра, и выяснилось, что он был неважным лингвистом, а археологом – вовсе никаким за пределами своего раскопочного опыта. Не знал даже, что металла в палеолите не было (или знал, но в пылу витийствования находило затмение).

11. Марксистский социоисторизм.Даже в антикварианистский период считалась бесспорной мысль, что древности собираются для прояснения истории. Позже это обратилось в максиму "археология – служанка истории", и в археологии постепенно складывалось отношение к материальным древностям как к потенциально историческим источникам – отрабатывались принципы стратиграфии, обращение с замкнутыми комплексами и т. п. Но даже со всеми этими особенностями археология не выглядела исторической дисциплиной – в ней не было речи о структурах общества, об идейных движениях, о причинах и законах исторического развития.

Когда в России победили большевики, всей науке стали сверху навязывать марксистские доктрины и ценности. В этой обстановке молодые археологи стали искать, какие методологические идеи могли бы быть восприняты как отличия их деятельности от "буржуазной" археологии. Одним из первых на роль такого отличия был выдвинут "комплексный метод" (Никольский 1923) – смутный конгломерат идей, который понимался то как требование рассматривать вещи в замкнутых комплексах (что для Европы, однако, не было новым), то как призыв к соединению многих источниковедческих наук для полноценной исторической реконструкции, то как принцип интеграции с естествознанием, в частности организация "комплексных" (т. е. междисциплинарных) экспедиций. Но и это было известно со времен Шлимана. Первым в СССР такую экспедицию организовал археолог и этнограф С. П. Толстов.

Археологи стали искать археологические соответствия марксистским понятиям, в частности адоптированным в марксизм понятиям Моргана. В этом особенно преуспели ленинградцы. Равдоникас разрабатывал согласование этнографической периодизации Моргана-Энгельса с археологической схемой "трех веков". Ефименко озаглавил свой большой труд о палеолите "Дородовое общество" (1934), а, кроме того, усмотрел в женских статуэтках палеолита и энеолита свидетельства матриархата (статья 1931 г.). Равдоникас (в небольшой статье 1933 г.) и Артамонов (в статье 1934 г.) увидели в парных и коллективных погребениях бронзового века отражение угнетенного положения женщин в патриархальной семье. С. А. Семенов (статья 1940 г. и книга 1957 г. "Первобытная техника") разработал метод определения следов работы на древних орудиях под бинокулярным микроскопом, назвал этот метод функционально-трасологическим и противопоставил его традиционному определению функций орудий по типологии и этнографическим аналогиям. Это рассматривалось как достижение, обусловленное марксизмом, потому что он отвергает буржуазную формальную типологию (она занимается формами вещей) и выдвигает орудия труда и следы труда, производство, на первый план.

В остальном же как бывшие московские социологизаторы, так и бывшие ленинградские стадиалисты старались, чтобы их интерпретации археологического материала не выходили за рамки марксистской исторической схемы развития – пятичленной схемы исторического прогресса. Это развитие по пяти социально-экономическим формациям - от родоплеменного и бескласового общества к формированию классов и классовой борьбы, выявлению роли орудий труда, производственных отношений и идеологии и т. п.

В проблематике этногенеза эти исследователи предпочитали автохтонизм, не расходясь в этом с концепцией Марра, а после ее дискредитации восстановили аргументацию старых русских автохтонистов Самоквасова и Забелина, соединив ее с марксистскими рассуждениями о внутренних источниках возникновения государственности в каждом обществе. Брюсов же обратился к принципам и методике Косинны (автохтониста для центра Европы и миграциониста для периферии), подставив Юг Европейской части СССР на место косинновского центра и реконструируя в бронзовом веке радиально расходящиеся миграции с территории Советского Союза на всю Европу.

Это социоисторическое течение, ближе других соответствующее советской идеологии и умело подстраивавшееся под нее, под ее зигзаги, оказалось очень живучим. В последние десятилетия советской власти с методологическими разработками в духе социологического историзма выступал и Вадим Массон в Ленинграде (статья 1974 г. и книга 1976 г.). А В. Ф. Генинг в Киеве выдвинул подробное методологическое обоснование "социологической археологии", как он ее понимает – вполне в духе 30-х годов (книги 1982, 1983 и 1989 гг.). Рекомендации Массона не выходят за пределы поиска стереотипных соответствий социальным структурам в археологических материалах, а пространные труды Генинга отличаются изрядным догматизмом и схоластикой. Так что, можно сказать, течение выдохлось.

В последнее время, однако, аналогичные интересы стали проявляться и на Западе ("социологическая археология" Ренфру и др.), так что российские археологи этого плана явились застрельщиками общемирового движения. Но не только в этом. Руководимый своей марксистской ориентацией, отдельные достижения ранней советской археологии признал и решил заимствовать Чайлд, а через его влиятельность это стало достоянием мировой археологии. Некоторые принципы как московских социологизаторов, так и ленинградских стадиалистов были выдвинуты заново американскими и английскими инициаторами "новой археологии" в 60-е годы ХХ века (это теоретизм и презрение к эмпиризму, отвержение миграций и трансмиссий, внимание к социально-экономической сфере и предпочтение внутренних стимулов развития, стремление обойтись без этнографии и реконструировать весь процесс развития на археологических данных). "Новые археологи" повторяли не только плодотворные идеи ранних советских археологов, но и их слабости и ошибки.

Вопросы для продумывания:

1. В какой мере можно говорить о научной революции в археологии применительно к ее послереволюционной перестройке, к методу восхождения и теории стадиальности?

2. Почему марксизм не смог сформировать своего соответствия в археологии без воздействия политической власти?

3. Сталин в 1950 г. расценил учение Марра о языке как антимарксистское. Антимарксистским оно вряд ли было, скорее немарксистским. Но можно ли расценить его как антинаучное и если можно, то по каким основаниям?

4. В общем, работы, выполненные в семинаре Фриче молодыми археологами, несомненно, были попытками применить к археологии марксистское понимание истории, и их авторы продвигались в том же направлении, что позже западные инициаторы "социальной археологии". Было ли что-либо негативное в этих попытках и что именно?

5. Что порочного в "методе восхождения"?

6. Можно ли в принципе сделать археологию марксистской?

7. Негативный эффект знаменитой брошюры Равдоникаса несомненен – нигилизм по отношению к научному наследию дореволюционной археологии, несправедливая критика заслуженных археологов, грозившая им вполне реальными гонениями. А было ли нечто ценное в его критике и что именно?

8. Что археология - не совпадает с историей материальной культуры, это ясно. Но чем именно они различаются и чем опасна подмена одной другою?

9. Современные защитники "теории стадиальности" нередко трактуют ее как простое выделение стадий развития или резких рубежей между стадиями, скачков. Чем теория стадиальности отличалась от простого выделения стадий и скачков?

10. Что общего между ленинградскими стадиалистами, и московскими социологизаторами и что их разделяло?

Литература:

Алексеев В. М. 1935. Н. Я. Марр. К характеристике ученого и университетского деятеля. – Проблемы истории докапиталистических обществ, 1935, № 3 – 4, с. 62 – 69.

Алпатов В. М. 1991. История одного мифа: Марр и марризм. М, Наука, 240 с.

Аникович М. В. 1994. В. И. Равдоникас о предмете и задачах истории материальной культуры. – Международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения профессора В. И. Равдоникаса. Тезисы докладов. СПб, Гос. Эрмитаж, с. 15 – 17.

Арциховский А. В. 1953. Пути преодоления влияния Н. Я. Марра в археологии. – Против вульгаризации марксизма в археологии. М – Л, АН СССР, с. 51 – 69.

Беридзе В. 1935. Детство и гимназические годы Николая Яковлевича. – Проблемы истории докапиталистических обществ, № 3 – 4:135 – 151.

Бочкарев В. С. 1994. В. И. Равдоникас и революция в советской археологии. – Международная конференция..., с. 13 – 15.

Генинг В. Ф. 1982. Очерки по истории советской археологии. Киев, Наукова Думка.

Длужневская Г. В. 1991. Деятельность РАИМК – ГАИМК: 1919 – 1937. – Материалы конференции "Археология и социальный прогресс. Вып. 1. М, Инст. археол. АН СССР: 31 – 44.

Иоффе А. Ф. 1935. Ученый исключительной трудоспособности. – Проблемы истории докапиталистических обществ, № 3 – 4, с. 212.

Маркс К. 1846/1962. Письмо П. В. Анненкову. – Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., изд. 2. Москва, Госполитиздат, т. 27: 401 – 412.

Маркс К. 1847/1955. Нищета философии. – Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., изд. 2. Москва, Госполитиздат, т. 4: 65 – 185.

Марр Н. Я. 1892. Отчет... Н. Марра об археологической поездке в русскую Армению летом 1892 г. – Архив ИИМК, ф. 1, 1892, д. 33, с. 115 – 120, 146 – 240.

Марр Н. Я. 1922. Батум, Ардаган, Карс – исторический узел межнациональных отношений Кавказа. Петроград.

Марр Н. Я. 1926/1936. Абхазский аналитический алфавит. Л, Институт живых вост. языков (цит. по перепеч. в: Избранные труды, т. II, с. 321 – 351).

Марр Н. Я. 1931/1933. Языковая политика яфетической теории и удмуртский язык (Уч. записки НИИ народов Советского Востока при ЦИК СССР, вып. 1, М, Центральн. издат.). – (цит. по перепеч. в: Избранные труды, т. I, 273 – 289).

Марр Н. Я. 1934/1936. Маркс и проблемы языка. – Карл Маркс и проблемы истории докапиталистических формаций (Известия ГАИМК 90: 3 – 21). – (цит. по перепеч. в: Избранные труды, т. II, с. 444 – 459).

Миханкова В. А. 1949. Н. Я. Марр. Изд. 3-е. М - Л, АН СССР, 451 с.

Никольский 1923. Комплексный метод в доистории. – Вестник Социалистической академии, 4: 309 – 349.

Пескарева К. М. 1980. К истории создания Российской академии истории материальной культуры. – КСИА 163: 26 – 28.

Платонова Н. И. 1989. РАИМК – этапы становления 1918 – 1919. – Советская археология, 4: 5 – 16.

Савинов Д. Г. 1994. Перечитывая учебник Равдоникаса. – Международная конференция.., с. 81 – 83.

Столяр А. Д. 1988. Деятельность Владислава Иосифовича Равдоникаса. – Тихвинский сборник. Вып. 1. Тихвин, б. и., с. 8 – 25.

Столяр А. Д. 1994. Предисловие. – Памятники древнего и средневекового искусства. Сборник памяти В. И. Равдоникаса (Проблемы археологии. Вып. 3). СПб, изд. С.-Петербургск. университета, с.5 – 11.

Столяр А. Д. и Белановская Т. Д. 1977. Памяти В. И. Равдоникаса. – Вестник Ленинградского университета, № 14 (сер. ист. 3), с. 156 – 158.

Формозов А. А. 1995. Русские археологи до и после революции. Москва, б. и.

Формозов А. А. 2004. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. Москва, Знак.

Яковлев Н. Ф. 1949. Академик Н. Я. Марр как гражданин и ученый (к 15-летию смерти). – Ученые записки Кабардинского научно-исследовательского института (Нальчик), т. V, с. 17 – 50.

Янин В. Л. 1973. Краткий очерк научной, научно-организационной, педагогической и общественной деятельности. – Артемий Владимирович Арциховский (Академия наук СССР, Материалы к биобиблиографии ученых СССР. Сер. истор., вып. 12). Москва, Наука: ???.

Klejn L. S. 1997. Dаs Phänomen der Sowjetischen Archäologie: Geschichte, Schulen, Protagonisten. Übersetzt von D. Schorkowitz unter Mitwirkung von W. Kulik. Berlin, Peter Lang.

Иллюстрации:

1. Портреты Н. Я.Марра

2. А. В. Арциховский в молодости.

3. В. И. Равдоникас.

4. А. В. Арциховский в старости.