- •Уладзімір Караткевич чорны замак альшанскі 1979
- •Часть I Грозные тени ночные
- •Глава I Визит встревоженного человека
- •Глава II «Подъезд кавалеров»
- •Глава III Дамы, монахи и паршивый белорусский романтизм
- •Глава IV Про женщину из прошлого, абелей в отставке и о том, как чтение евангелия не принесло никакой пользы, кроме моральной
- •Глава V Человек исчез
- •Глава VI Короткая. О седом антикваре и «барыге»
- •Глава VII Что было сказано в «Новом завете» и какую тайну запрятал в «Апокалипсисе» Иоанн Богослов
- •I половина ленты:
- •II половина ленты:
- •Глава VIII Вновь гаснет небо
- •Глава IX Кладно. Дорога. Отрешение
- •Глава X Идиллия контрастов
- •Глава XI Белая Гора
- •Глава XII Начало поисков
- •15 Июля 1944 года
- •Глава XIII Совещание двух холостяков, одного вдовца и одного женатого
- •22 Bojowników Ruchu
- •22 Байцоў Руху Супрацiўлення,
- •I.Станкевiч з Альшан.
- •Глава XIV о безумцах и мелочах, которые не стоят и выеденного яйца
- •Глава XV Про новую квартиру, сбывшиеся сны и про то, как убивают человека и легко ли другому двуногому сделать это
- •Часть II Катакомбы, мрак, огонь
- •Глава I, в которой никто из «трех мушкетеров» почти ничего не знает, а тот, кто знает, не может рассказать
- •Глава II, в которой я слишком много болтаю и, вопреки логике, жалею провокатора
- •Глава III Пред очами любви, пред очами безумья и смерти
- •Глава IV Загадки и отгадки. Полковник, лейб-медикус и прокуратор[137]
- •Рассказ бывшего окружного прокуратора ярослава мирошевского о процессе 1939 года, на котором обвинялся в убийстве мещанин крыштоф высоцкий
- •Глава V, в которой я почти складываю лапки, подвожу итоги поражения, но своевременно вспоминаю про некую оптимистическую лягушку
- •1. Визит встревоженного Марьяна. Его разговор с каким-то человеком на выставке. Предложение продать книгу. (Кто был этот человек? До сего времени неизвестно.)
- •24. Смерть Герарда Пахольчика. (Кому он мешал, этот чудак со своей киоскерной философией? Разве что был свидетелем чего-то? Чего?)
- •25. Возможно, повреждения черепа у Кухарчика смертельные. (Кто? За что?)
- •Глава VI «Где их следы, где твои следы? Кто их найдет, кто найдет тебя?»
- •Глава VIII Два призрака в лощине нечисти и дама с черным монахом, или паршивый белорусский реализм
- •Глава IX Цинизм трехсотлетний и современный, смертная кара за смерть одной души из трех и святое величие одного осквернителя праха
- •Глава X Прощай!
- •Глава XI «и герб родовой разбивают на камени том»
- •Эпилог Конец «подъезда кавалеров»
15 Июля 1944 года
немецко-фашистскими захватчиками.
Стояли вы до кончины,
Как подобает людям.
Спите спокойно.
Край родной о вас не забудет.
– Немцы из деревни всех людей в последние дни выгнали. Думали – стрелять. Но нет. Только заставили в чистом поле под охраной прожить три дня. Некоторые в облаву не попали, мыкались по лесу, но в Ольшанку идти боялись. Они и видели, как шли в направлении замка грузовики под охраной. Много. Штук сорок-пятьдесят. Знаете, эти немецкие, тупорылые. А перед тем как они ехали, туда прогнали большую колонну людей. А потом, очень далеко, выстрелы. На исходе третьего дня. И обратно уже – никто. Можете догадаться, что это было.
– Знаю, айнзатцкоманды имущество и архивы прятали.
– Почему? Ведь могли вывезти? Хотя нет. Кладно тогда было в полукотле, – рассуждая вслух, сказал Шаблыка. – Дай бог вывести хотя бы часть войск.
Машина начала разрывать фарами неуловимо густеющие сумерки.
– И еще одно, – сказал я. – Не связана ли эта история с другой, очень давней. Ольшанский с немцами сотрудничал?
– Да.
– Мог быть и при схоронении имущества и при расстреле. Я тут разгадываю одну любопытную головоломку трехсотлетней давности. Страшноватая. И многим она стоила жизни.
– И разгадали? – неожиданно спросил Высоцкий. (Мы думали, что те двое дремлют.)
– Почти.
– Разгадка, видимо, не для среднего человека, – сказал он.
– Ну, зачем так? Если ум цепкий, то как раз для такого. Ну и, конечно, кое-какие знания надо иметь.
– Ну тогда это не нашего ума дело. Разве что Шаблыки.
Езно было той небольшой станцией (мало их после войны осталось в Белоруссии), где и до сего времени на здании висит колокол, в цветнике, с одной стороны, возвышаются толстенные тополя, а в маленьком зале ожидания полумрак и духота и плачет, мяукает чей-то котенок.
…Когда слезли с грузовика, в микроскопическом станционном поселке уже замигали первые огни. Высоцкий с Гончаренком побежали по своим делам (уговорено было на позднее время), а Шаблыка, у которого в Езно были приятели, прежде чем идти к ним ночевать, чтобы завтра с утра приняться за дела, покуривая со мной на перроне, смотрел вдаль, за далекий огонек светофора.
– Почему это так, Антось, что в юности к поезду гулять ходили, будто на бал? Какая-то иная жизнь рядом пролетала… Не наша… Может, красивее, а может, и такая, что собаке не пожелаешь. А теперь не тянет. Сидел бы и сидел на своем месте.
– Мхом обрастаем, Рыгор. Стареем.
– Видимо, да… Так что ты там, Антосю, говорил про головоломку?
Я в самых общих чертах рассказал ему обо всем, не упоминая, конечно, ни о судьбе Марьяна, ни о книге, ни о содержании написанного, ни о всей катавасии, которая вдруг поднялась вокруг легенды трехсотлетней давности.
Шаблыка задумался.
– Что-то во всем этом есть, – наконец сказал он. – Но все равно ничего не получится. Ты не знаешь толщины и длины палки.
– Ну, «начатки», как сказал бессмертный Якуб Колас, и мы знаем, – ответил я. – В смысле – математики.
– Ты что, ты близок к разгадке?
– Достаточно близок.
– Тогда молчи ты, мужик, и никому – ни-ни. Чтобы и искры из тебя нечем было выбить. Дело какое-то… паскудное. Бесчеловечное какое-то дело.
– Что же, Антон Глебович, – изрек, подходя, Высоцкий, – придется вам, желаете вы того или нет, ехать со мной до следующей станции.
– Почему? – удивился Шаблыка.
– А, черт бы его побрал, кладовщика… Договаривались ведь, так нет, куда-то поволокся в соседнюю деревню. То ли свадьба там, то ли похороны.
– Так что вы решили? – спросил я.
– Гончаренок здесь остался, а я к его родне идти не захотел. Поеду до Польной. Там у меня друг, у него переночую, а первым утренним – сюда.
Огненным змеем из чужого мира подошел поезд. Промелькнули в вагоне-ресторане слишком вдохновенные лица мужчин и слишком красивые – женщин. Некоторые были с бокалами в руках. И все смотрели на этот освещенный клочок земли, перед которым долгое время была тьма с редкими огнями посреди полей и после которого, они знали это, снова за окнами будет мрак.
– Эй, туземцы! – заорал какой-то «пижамный» с подножки. – Здесь в буфете пива нету? В вагоне кончилось!
И тут я удивился выражению жестокой неублажимой ненависти на лице Высоцкого. Таком обычно добродушном лице.
– Таким, как ты, нету, пес приблудный, – процедил он. – И вообще, кати, – это уже вслух, – тебе люру[62] глотать. Или г…
Жизнерадостный «варяг» живо убрался в вагон, как улитка в свою раковину. Может, и сцепился бы с Высоцким, но увидел – стоят втроем. Хотя я и Шаблыка были тут ни при чем. Ни сном, как говорится, ни духом.
…Когда мы сели в почти пустой вагон и совсем пустое его отделение, я спросил у Высоцкого:
– Зачем вы его так?
– Вот, – все еще возмущенно сопя, сказал он, – ты тут трясись черт знает куда, возвращайся на рассвете обратно, а он – «туземец». А сколько ж здесь померзнуто, помокнуто, постреляно сколько, побито…
– Вы правы, – сказал я. – Я тоже однажды ехал. Ноябрь. Слякоть. Сумерки. Пейзажи, по обе стороны дороги, сами знаете, после немцев какие. Ну, стоим, курим в тамбуре. И тут какой-то тип смотрит на туман и дождь и говорит: «Правильно немцы эту страну „шайзеланд“ называли». Я тут не сдержался. «Если тебе жена со мной или с кем другим рога наставила, так не кричи о своем позоре. Если слабак, то такую землю не хули. А если ты сию минуту не сделаешь, как говорят твои любимые нацисты «Halt den Maul»[63], то я сейчас открою дверь и тебя на полном ходу под откос вышвырну…» Он почему-то заткнулся. Юркнул в свое купе.
Мое лицо, по-видимому, даже при одном воспоминании сделалось страшным, потому что Высоцкий смотрел на меня слишком пристально. А я вдруг устыдился и воспоминания, и того, как я тогда разволновался.
Поезд колотило на стыках. Высоцкий отвел глаза, тоже взволнованный.
– А почему вы здесь возчиком? – спросил я. – У вас ведь какое-то образование есть. Судя по речи и по манерам.
– Ну, если все Ольшаны знают по сплетням и все равно вам расскажут, то лучше узнайте от меня.
– Верно. Сплетни в таких местечках до страшного суда доживут.
– Образование, ясно, так себе. Четыре класса польской гимназии. Вышибли за участие в патриотическом кружке. А потом – война.
– Так подучились бы на каких-нибудь бухгалтерских или агрономических курсах.
– Нет. Все-таки и тот и другой – фигуры на селе. А я этими сложностями по уши сыт. Троюродного брата поляки повесили перед самым сентябрем[64].
– За что?
– А господь его знает. Я с ним почти незнаком был. Будто бы убил провокатора, а те повернули дело так, что убийство уголовное. Ну и ясно, может, кто и защищал, а широкая общественность – нет… Второй, двоюродный, расстрелян немцами за подполье прямо на улице. Кто говорит в Кладно, кто говорит, что вывезли в Белосток. Так что видите, нашему брату куда ни кинься… Лучше уж я здесь. Спрос, как говорится, невелик, ответственности никакой. Тихо – и гори оно все ясным огнем.