- •Уладзімір Караткевич чорны замак альшанскі 1979
- •Часть I Грозные тени ночные
- •Глава I Визит встревоженного человека
- •Глава II «Подъезд кавалеров»
- •Глава III Дамы, монахи и паршивый белорусский романтизм
- •Глава IV Про женщину из прошлого, абелей в отставке и о том, как чтение евангелия не принесло никакой пользы, кроме моральной
- •Глава V Человек исчез
- •Глава VI Короткая. О седом антикваре и «барыге»
- •Глава VII Что было сказано в «Новом завете» и какую тайну запрятал в «Апокалипсисе» Иоанн Богослов
- •I половина ленты:
- •II половина ленты:
- •Глава VIII Вновь гаснет небо
- •Глава IX Кладно. Дорога. Отрешение
- •Глава X Идиллия контрастов
- •Глава XI Белая Гора
- •Глава XII Начало поисков
- •15 Июля 1944 года
- •Глава XIII Совещание двух холостяков, одного вдовца и одного женатого
- •22 Bojowników Ruchu
- •22 Байцоў Руху Супрацiўлення,
- •I.Станкевiч з Альшан.
- •Глава XIV о безумцах и мелочах, которые не стоят и выеденного яйца
- •Глава XV Про новую квартиру, сбывшиеся сны и про то, как убивают человека и легко ли другому двуногому сделать это
- •Часть II Катакомбы, мрак, огонь
- •Глава I, в которой никто из «трех мушкетеров» почти ничего не знает, а тот, кто знает, не может рассказать
- •Глава II, в которой я слишком много болтаю и, вопреки логике, жалею провокатора
- •Глава III Пред очами любви, пред очами безумья и смерти
- •Глава IV Загадки и отгадки. Полковник, лейб-медикус и прокуратор[137]
- •Рассказ бывшего окружного прокуратора ярослава мирошевского о процессе 1939 года, на котором обвинялся в убийстве мещанин крыштоф высоцкий
- •Глава V, в которой я почти складываю лапки, подвожу итоги поражения, но своевременно вспоминаю про некую оптимистическую лягушку
- •1. Визит встревоженного Марьяна. Его разговор с каким-то человеком на выставке. Предложение продать книгу. (Кто был этот человек? До сего времени неизвестно.)
- •24. Смерть Герарда Пахольчика. (Кому он мешал, этот чудак со своей киоскерной философией? Разве что был свидетелем чего-то? Чего?)
- •25. Возможно, повреждения черепа у Кухарчика смертельные. (Кто? За что?)
- •Глава VI «Где их следы, где твои следы? Кто их найдет, кто найдет тебя?»
- •Глава VIII Два призрака в лощине нечисти и дама с черным монахом, или паршивый белорусский реализм
- •Глава IX Цинизм трехсотлетний и современный, смертная кара за смерть одной души из трех и святое величие одного осквернителя праха
- •Глава X Прощай!
- •Глава XI «и герб родовой разбивают на камени том»
- •Эпилог Конец «подъезда кавалеров»
Глава IX Кладно. Дорога. Отрешение
Я люблю Кладно больше других городов. Люблю за уютность перепутанных, словно паутина, залитых утренним солнцем улочек, за широкое течение реки, змеящейся водорослями, за грифель стен и оранжево-чешуйчатую черепицу костельных крыш, за все то, что не доконала война.
За дикий виноград, обвивающий кремовые стены, за зелень. И хотя зелени не было, а над городом просто жарко и сине светило небо конца апреля – я все равно понемногу стал выходить из оцепенения. Во всяком случае действовал не по инерции.
Автобус на Ольшаны шел только под вечер, но я не зашел даже в чудесный местный музей: мне не хотелось смотреть на вещи, мне хотелось видеть людей. И понемногу отходить, припадая к их теплу. Первое мое «припадение» произошло, однако, не совсем в том ключе. Я зашел во второразрядный ресторан, один из тех, которые утром – чайная, а рестораном становятся только во второй половине дня. И угодил к началу того, чего не терплю: маленький оркестр готовился к своей слишком громкой музыке. Попросил бифштекс, еще то-се и бутылку пива.
Ресторан был современный, без копий с картин Хруцкого[44] на стенах (бедный художник!), но зато с росписями, на которых плыли разные «царевны-лебеди» и «лады» (будь они неладны, девами бы им старыми остаться или замуж далеко выйти, да чтоб им бог семь дочек дал!). До ужаса не гармонировала со всем этим мебель: шкафчики для посуды, столы, стулья и тяжелая старая стойка. И здесь уже и сейчас было хмельно и сильно накурено.
Официантка в белом венчике принесла мне все и прислонилась к подоконнику неподалеку от меня.
Я ел и слушал гомон.
– Ничего, алкоголиков лечат…
– Одолжил ей деньги. Никто в это не поверит, но это так…
– Пьяные, как гориллы, были.
– Сделал глупость. Начал обороняться… от милиции. А этого делать не след, с властью не связывайся, – поучал чей-то положительный голос. – Просто пойди себе дорогою. Прочь…
Бифштекс был из резины со стальным каркасом. Но, как говорил когда-то комиссар нашего отряда, «исчерпай все силы при выполнении задания, мобилизуйся – а сделай».
Я мобилизовался.
Тем временем оркестр, видать, по заказу, грянул обработанное в современном, суперджазовом духе попурри из белорусских песен.
Два патлатых сопляка за соседним столиком подпевали и рыдали друг другу в жилетки.
Это было уже слишком.
Официантка прикрыла розовой ладошкой рот, скрывая зевоту.
– Что это, у вас всегда такая гнусь? – спросил я.
– Почти всегда, – грустно сказала она. – Кроме поздней ночи и выходных. В большие рестораны перестали ходить.
– Угу, – сказал я. – Перестали. Тут тебе директор и объявления дает, и бегает по учреждениям, и организовывает коллективные посещения: «Напейтесь в нашем ресторане». Никто не напивается.
– Тогда директора ругают, – сказала она. – Сильно.
Впервые за последние дни я рассмеялся.
…Автобус отходил около семи. Оставалось что-то около часа до заката. Полон автобус людей, которых так редко встречаешь в Минске. Лица, покрытые бурым зимним загаром, узлы, голова утки, торчащая из кошелки. Я сел на заднее сиденье: здесь бросает и валяет, но зато сидишь выше всех и всех можно видеть, и полетел навстречу мягким, уже розовым от низкого солнца пригоркам, в леса, которые светились добрым светло-оранжевым огнем, и слушал музыку языка, и пил ее и не мог напиться.
Разговор с бранью можно услышать во всем мире – от Аляски до Австралии – но такой разговор с такой бранью – только в белорусских автобусах и на наших рынках, особенно на Могилевском, Рогачевском, ну и еще немного на Слуцком. Можно было когда-то и на Комаровке[45], но там теперь стесняются цивилизации и милиционеров. Болтают, правда, что-то про одесский «Привоз», но я бывал там и скажу: не то, не то.
Чем они приукрашивали свой разговор – этого я из уважения к вам не повторю. Но автобус гомонил, и никто ни на кого не обижался.
– У него в родном доме всегда корчма.
– Ну, это лучше, чем корчма была бы ему всегда родным домом.
Хлопцы с городскими чемоданами. Опустили стекло и кричат деду, выходящему на улицу из глухого, в темнеющих кронах деревьев, деревенского палисадника:
– Эй, дядька, сидите в хате, не выходите на улицу, а то вас троллейбус задавит.
– Или метро.
– Гы-гы-гы. – И поднимают стекло.
– Ну, это ты уже слишком. Заврался. Нереальная и потому глупая фантазия. Откуда в такой Занюханке метро?
Хохочут. Едут домой, навстречу празднику. А я еду навстречу сумеркам. И я растроган, и даже слезы просятся на глаза.
– А ты, хлопче, случаем не был в Новинках?
– Не был.
– Ну так будешь.
– Вместе пойдем.
Вмешивается какой-то местный «интеллигент»:
– А это его трахнули медной кастрюлей по голове. Так он с того времени заговаривается… на тему о медных рудниках на Балхаше.
– А он, видать, у Булак-Балаховича когда-то служил. Коням хвосты крутил. И поэтому до сих пор боится звонков в двери.
Тьма бежала навстречу, подпрыгивала, и опадала впереди полоса света, автобус засыпал, а я сидел и слабо улыбался чему-то.
…До Ольшан, маленького местечка, я добрался часов в десять с чем-то. Можно было разглядеть только огни в окнах, тусклые метлы голых еще деревьев, пятно света возле клуба да толпу у него, преимущественно из молодежи.
– Где тут можно найти ночлег? И чтобы поближе к замку?
– Ай, дядечка, – всплеснула руками какая-то девчушка. – Так это же вам Ольшанка нужна. Это пригород (она так и сказала: «пригород», и я чуть не прыснул от смеха). И километра не будет. Во-он туда, и все пря-ямо, пря-ямо.
Я чертыхнулся. Ошибка. И не первая. Ошибки даже в трудах по истории. Черт бы их побрал! Своего не знать… Это все равно как знаменитая Мало-Можейковская церковь, шедевр наш, на самом деле стоит в селе Мурованое. И неизвестно, кто первый назвал ее Мало-Можейковской. И сотни обалдуев повторили за ним, не удосужившись даже побывать на месте. Работники искусствоведения, художники, историки, архитекторы. Работнички, лихоманка на них!
Я уже совсем было собрался идти, когда кто-то сказал:
– Погодите. Вот заведующий клубом идет. Вечерка[46].
Приближался небольшого росточка человек. Волосы словно прилипли к круглой голове. Походка какая-то ладненькая, веселая.
– Зелепущенок… Микола Чесевич.
– Космич. Антон Глебович.
– Так вы к нам? Идемте вместе.
– Вечерка, до завтра, – сказал кто-то вдогонку.
– Что это они так вас зовут? – спросил я, когда мы углубились в темноту.
– А-а. Это они по-уличному. Никак не могут отвыкнуть, хотя и уважают. А уважать, казалось бы, и не за что. Шесть классов у меня образования. Однако у нас не только кино, танцы, но и лекторы, и по два спектакля в месяц. Конечно, под суфлера.
Я был очень рад попутчику. В этой кромешной тьме рысь переломала бы все четыре лапы, а я до утра обязательно попал бы обратно в Кладно, а теперь спокойно шел себе рядом с маленьким человечком, который уверенно катился вперед. И было не так уж и плохо, потому что пахло весной и не совсем еще просохшая земля пружинила под ногами.
– Так почему бы вам не подучиться?
– Э-э, где там. И хозяйство, и клуб. Жена все руки на работе стерла. Часто аж стонет на печке. Да на мое место сюда и медом не заманишь и на цепи не приведешь.
– Что так?
– Глухомань. И – чертовщина какая-то у нас в округе завелась. Сам бы заревел да сбежал куда-нибудь, так некуда. Ну, ничего.
– Какая чертовщина?
– А сами увидите… Ну не думайте, что у нас так уж паршиво. У нас там замок, костел – извините, конечно, – с плебанией[47], мельница, ссыпные пункты, филиал клуба. Вот начнутся работы, народа прибудет – станет и он функционировать три раза в неделю. Тогда хоть разорвись. Нет, место у нас хорошее, но все же пригород… А вы зачем сюда?
Я ответил, что буду изучать замок.
– Замок у нас ог-го. Запущенный только. У нас его уже недели две как обследуют. Наука! Археологи. Девушка руководит. Да ладненькая такая, только худовата. Но ничего. Как говорят, девкой полна улица, а женкой полна печь.
– А где бы там у вас можно остановиться?
– Да на первый случай хотя бы и у меня. На пару дней.
– Почему так?
– А больше вам навряд ли самому захочется. Потому что я… Вечерка. Отец мой был Вечерка. И дед. Что там говорить – люблю беседу. И не то чтобы там драка или руготня – такого я сам за дверь выкину. А беседу, обшчэния среди людей…
Нет, все же хорошо «обш-чаться с людьми». Я шел и посмеивался про себя. Хорошо мне было и потом, когда я понял, что огней Ольшанки не было видно просто потому, что парк был такой густой, и это он, даже голый, скрывал их, и что огней тех немного, и что слышен разноголосый лай собак, и что хата Вечерки такая уютная внутри, побеленная, с ручниками, с печью и газовой плитой в пристройке, с тремя комнатами и боковушкой с отдельным входом, куда хозяин с женой Марией Семеновной, дородной смешливой женщиной, отвели меня.