Рациональное и иррациональное в методологии гуманитарного знания

М. М. Бахтину принадлежит заслуга в выдвижении и обосновании ряда замечательных философско-культурологических идей: о роли диалога в культуре; об отношениях автора и героя в художественном произведении; о характере народной смеховой культуры; о роли хронотопа в художественной реальности. Но им высказано также большое количество догадок и набросков, по разным причинам оставшихся не вполне реализованными, обладающих, однако, большим эвристическим потенциалом. Среди них ‑ заметки о методологии гуманитарного знания. Чтобы понять эти заметки М. М. Бахтина, нужно уточнить условия и предпосылки формирования научной методологии в европейской философской традиции.

Возникновение научного знания связывают с появлением объяснительной (этиологической) функции мифологии (классический пример ‑ «Теогония» Гесиода) и формированием критического метода Анаксимандра. Абсолютизация роли теории познания и роли философии как методологии науки идет от Аристотеля, Декарта и Локка. Такое истолкование роли философии называют «гносеологическим фетишизмом», «неогностицизмом», «эпистемологическим монизмом», «конструктивистским рационализмом»¹.

Истоки рационализма связывают с Сократом, который заложил основы формирования понятия и критической рефлексии. Аристотелевская логика основывается на трех законах: тождества (А=А), противоречия (А не есть не-А) и исключенного третьего (А есть либо В, либо не-В). Первый из классических законов рационализма был так сформулирован Аристотелем: «...Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении»². Правда, уже Гегель отмечал абстрактность этого закона, полагая, что в конкретном мире он не действует. В числе важнейших оснований рационалистической философии лежат также стремление Пифагора, а вслед за ним Платона, положить в основу всего число, т. е. количественную характеристику мира³, и утверждение И. Канта о математике как критерии научности любой науки⁴.

В Новое время начал исползоваться эксперимент в качестве инструмента научного исследования и была высоко оценена роль опытного знания и аналитических методов осмысления эмпирического материала (Леонардо да Винчи, Френсис Бэкон). Типичным для рационально-гносео-логического подхода является следующая аналитическая методика: «Чтобы понять отдельные явления, мы должны вырвать их из всеобщей связи и рассматривать их изолированно, а в таком случае сменяющиеся движения выступают перед нами ‑ одно как причина, другое как следствие»⁵. Именно так поступает механик, разбирая двигатель, чтобы обнаружить сломанную деталь. Так делает ребенок, получив новую игрушку: разбирает ее, чтобы понять ее устройство, а потом не может собрать, поскольку обнаруживаются «лишние» детали. Но такой метод едва ли пригоден для понимания живых организмов, а тем более духовных явлений. Это понимали еще Ф. Шлейермахер и В. Дильтей.

Термин «рациональность» трактуется в современной науке в разных смыслах. Во-первых, рациональность есть метод познания мира, опирающийся на рассудок; во-вторых, рациональность понимается как структурность, организованная по однозначным внутренним законам; в-третьих, рациональность осмысливается как целесообразность; в-чет-вертых, рациональность истолковывается как объективность. «Рациональное, ‑ по словам Н. С. Мудрагей, ‑ это прежде всего логически обоснованное, теоретически осознанное, систематизированное знание предмета, дискурсивные мысли о котором выражены строго в понятиях. В этом смысле рационализированным можно назвать любой предмет рефлексии постольку, поскольку он обработан логически-категориальным аппаратом, освоен мыслительно-познавательным образом»⁶.

С. Ф. Одуев выделяет три типа рационализма: 1) доклассический (философия древности от Аристотеля до эпохи Просвещения); 2) классический (от Декарта до Гегеля); 3) постклассический (от позитивизма до психоанализа, структурализма, критического реализма)⁷. При этом он вычленяет три аспекта в рационализме: гносеологический, аксиологический и онтологический.

Причинами кризиса рационализма С. Ф. Одуев считает следующие:

‑ самоуверенность и гордыня рационализма, претендовавшего на полное претворение действительности в познающем сознании (гносеологический нарциссизм);

‑ противоречие методологии естественных и гуманитарных наук (которое было осознано в XIX веке), разделение труда в науке, невостребованность диалектики (формализм);

‑ преувеличение роли рациональных путей и социальной гармонии (гносеологический фетишизм)⁸.

Редукционистская модель рационального подхода предполагает: а) любое целое может быть разложено на отдельные элементы с их определенными свойствами; б) знание характеристик этих элементов позволяет судить о роли элементов в составе целого и, таким образом, понять целое; в) мир рассматривается как иерархия систем, где системы нижележащего уровня являются элементами вышележащей системы⁹.

Критерии научности в рамках классической парадигмы связаны с «картезианским идеалом науки», включавшим в себя принципы онтологические:

- универсальность и неизменность порядка в природе;

- инертность материи и активность сознания, источника рациональной деятельности;

- сознание (Я) имманентно индивиду;

и методологические:

- общее как предмет науки;

- общезначимость законов естествознания;

- математизация знания как идеал;

- приоритет количественных и экспериментальных методов, редукционизм (объяснение общего исходя из анализа его частей)¹⁰.

Типичным выражением этой парадигмы является мировоззренческо-методологическая позиция И. Ньютона: «Абсолютное, истинное математическое время само по себе и по самой свой сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью.

Относительное, кажущееся или обыденное время есть или точная или изменчивая, постигаемая чувствами, внешняя, совершаемая при посредстве какого-либо движения мера продолжительности, употребляемая в обыденной жизни вместо истинного математического времени, как-то: час, день, месяц, год.

Абсолютное пространство по самой своей сущности, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остается всегда одинаковым и неподвижным.

Относительное есть его мера или какая-нибудь ограниченная подвижная часть, которая определяется нашими чувствами по положению его относительно некоторых тел и которая в обыденной жизни принимается за пространство неподвижное»¹¹.

В соответствии с этим пониманием сложились основные черты рационалистического метода в философии, превратившего ее в «служанку» науки:

- монизм в понимании истины;

- представление об однозначной детерминации причинно-след-ственных отношений;

- оценка опытного знания как недостоверного (эмпиристы, напротив, считали достоверным только опытное знание);

- отождествление научного и логического;

- оптимизм и вера во всемогущество рационализированного разума, являющегося источником и критерием истины.

Таким образом, в понимании рационального принципиальное значение имеет, во-первых, однозначная связь причин и следствий, или однозначная самотождественность в духе аристотелевской логики. Э. Кассирер подчеркивал, что «от научного понятия мы прежде всего требуем и ждем, чтоб оно поставило на место первоначальной неопределенности и многозначности содержания, представлений, строго однозначное определение»¹². Во-вторых, осознанность, подотчетность разуму, рассудку. В-третьих, дух рационализма ‑ это дух критической рефлексии, категорический императив тотального сомнения. Декарт на нем строил свою онтологию. Конечно, с одной оговоркой ‑ сомневаться в своем праве на сомнение и в самом факте сомнения он не рискнул, сделав исключение из требования тотальности. Эту аксиому он считал очевидной, не требующей сомнения и проверки достоверности. Но там, где допущено одно исключение, могут появиться и другие, и в эту «трещину» вползет иррациональность. Ибо если внимательно присмотреться, то легко увидеть у Декарта, что рационализм ‑ это чаще лишь устремленность к рациональности, разумности, целесообразности, нежели действительная реализация установок однозначной причинной обусловленности. Однозначная связь причин и следствий с неизбежностью выводит к вопросу о причине № 1 и о ее причине, об изначальной причине как источнике самое себя. Поэтому не случайны чрезвычайно интересные «Метафизические размышления» Р. Декарта, где он пытался осмысливать эти вопросы. Ведь стоит только представить себе многозначную (иррациональную) причинность... Тогда вопрос о причине причин становится бессмысленным. В иррациональном континууме любая причина может быть causa sui.

В европейской философской традиции со времен Цицерона «разум» и «рассудок» отождествляются, обозначаются одним словом ratio, которое истолковывалось, с одной стороны, как «счет, учет, отчет, сумма, итог, число, выгода, интерес, рассудок», а с другой ‑ как «предмет размышления, проблема, способ, прием, метод, возможность путь, основание, мотив, умозаключение, вывод, учение, система, теория, наука, школа»¹³.

Потребность в рационализме связана с задачами практической деятельности. Действительно, рационалистические методы хороши там, где нужно исследовать количественные характеристики объекта, но они менее плодотворны для изучения качественных сторон.

Руководители производства, инженеры-практики всем своим опытом и характером действий сориентированы на конкретные результаты, достигаемые путем ограниченного набора алгоритмов. Относительная успешность в течение продолжительного времени такого способа действий формирует синдром самоуверенности, превосходства по отношению к тем, кто не владеет этим практическим опытом. Узкий спектр непосредственно, без привлечения теории, решаемых производственных вопросов повлиял на возникновение практицистской и технократической ориентации и недоверия к теории, от которой будто бы пользы мало. Для такого недоверия существовали серьезные причины: практик стремится получить от теории конкретный, точный рецепт ‑ как решить эту задачу. Ответ должен быть однозначным ‑ это критерий точности и истинности в данной системе координат. Для науки однозначность есть нередко прямой путь к ошибкам, потому что лишь в условиях лабораторного эксперимента можно устранить влияние посторонних фактов. В реальной жизни всякое действие вызывает не только противодействие, но и побочные результаты, которые могут в конечном счете свести на нет запланированный результат или ‑ по иронии судьбы ‑ привести к противоположному финалу. Надо отдать должное основателю кибернетики Норберту Винеру, который предостерегал против примитивной однозначности в понимании мира: «...Мир представляет собой некий организм, закрепленный не настолько жестко, чтобы незначительное изменение в какой-либо его части сразу лишало его присущих ему особенностей, и не настолько свободно, чтобы всякое событие могло произойти столь же легко и просто, как и любое другое»¹⁴.

Когда же практик-рационалист оказывается перед парадоксом неразрешимого в рамках однозначной формальной логики противоречия, это повергает его в раздражение и гнев, он пытается делать вид, что такой проблемы нет, он закрывает на нее глаза, уподобляясь страусу, прячущему голову в песок, чтобы уйти от опасности. Это можно сравнить с известным опытом И. П. Павлова, который формировал у собаки положительный слюноотделительный рефлекс на изображение эллипса и отрицательный - на изображение окружности. Собака научилась прекрасно различать обе фигуры. Но однажды на глазах у собаки начали поворачивать эллипс, и он превратился в круг, у собаки началась «истерика».

О таких прагматиках писал Гёте в своем «Фаусте»:

Что в руки взять нельзя ‑ того для вас и нет,

С чем несогласны вы ‑ то ложь одна и бред,

Что вы не взвесили ‑ за вздор считать должны,

Что не чеканили ‑ в том будто нет цены.

Действительно, то, что не понято, считается чепухой, что не освоено, того как бы и нет. Со времен античности известны апории и логические парадоксы, неразрешимые для формальной логики. Автором логического парадокса «лжец» считается Евбулид из Милета. Когда человек говорит: «Я лгу», невозможно решить: лжет человек или говорит правду. Этот парадокс произвел огромное впечатление на древних греков, утверждают, что некий Филипп Косский даже покончил с собой, отчаявшись разрешить эту проблему.

В средние века была популярна такая постановка этого парадокса:

‑ Сказанное Платоном ‑ ложно, ‑ заявил Сократ.

‑ То, что сказал Сократ, ‑ истина, ‑ подтвердил Платон.

Трудным вопросом для рационалистического детерминизма является парадокс «буриданова осла»: если осла поместить между двумя совершенно одинаковыми охапками сена на равном расстоянии от него, то он может умереть с голоду, ибо его воля не получит импульса для выбора той или иной охапки.

Б. Расселом приводится парадокс о деревенском парикмахере: «Деревенский парикмахер бреет всех тех и только тех жителей своей деревни, которые не бреются сами. Должен ли он брить самого себя?»

Такая логика сочетания несочетаемого в одном отношении, соединения несоединимого, была известна древним китайцам, ее называют «парадоксальной», или иррациональной, логикой. Например, у Лао-цзы: «Правдивые слова похожи на свою противоположность», или у Чжуан-цзы: «Это есть также то, то есть также это; и то объединяет правду и неправду, и это объединяет правду и неправду, так действительно ли существует [различие] того и этого, или же нет [различия] того и этого?»¹⁵.

В диалоге Платона «Протагор» софист справедливо утверждал, что истина многолика и многогранна, что он берется научить любого видеть всю ее многосложность и разносторонность и использовать эту истину для интересов дела. Правда, современники понимали это неадекватно, полагая, что софисты учат людей доказывать, что черное есть белое, а белое есть черное. Известная поговорка утверждает, что «в спорах рождается истина». Но понимают это обычно в том плане, что чья-то точка зрения должна быть признана единственно верной и принята всеми за истину. Поэтому задачу участия в споре каждый участник обычно видит в необходимости доказать, что его точка зрения является той самой искомой «истиной». Но если так понимать задачу спора, то в нем решающее значение будет иметь умение психологически подавлять оппонентов, кричать громче и остроумнее высмеивать противоположные точки зре-ния ‑ именно этой способностью славился В. И. Ленин, слывший активным спорщиком. Или, как об этом говорил английский философ Д. Юм, в этом случае «сражение выиграет военный трубач», который громче других протрубит о своей победе. На самом деле в споре рождается не однозначная истина, задача спора ‑ в сопоставлении различных точек зрения и обнаружении многомерности проблемы. Понимание многосложности и многосторонности проблемы и есть действительная истина.

Нельзя сбрасывать со счетов и «литературоцентризм» как привычную ориентацию нашего сознания, которая подвигает к «линейному мышлению», к последовательному изложению фактов и информации. Попытку сломать «линейность» в понимании процесса сознания предпринял Джеймс Джойс, открывший «поток сознания» и полифонию процесса мышления.

Иррациональное, в самом общем смысле, ‑ это находящееся за пределами рассудка, алогичное и неинтеллектуальное, несоизмеримое с рациональным мышлением или даже противоречащее ему. В теории познания диалектического материализма иррациональное рассматривается как нечто не познанное, но в принципе познаваемое. Ю. Н. Давыдов указывает на следующие исторические типы иррациональности:

1) романтическая иррациональность как реакция на просветительский рационализм;

2) иррациональность Кьеркегора и Шопенгауэра как реакция на гегелевский рационализм и «панлогизм»;

3) иррационализм «философии жизни» как реакция на естественнонаучный рационализм;

4) иррационализм философии начала ХХ века как общая реакция на рационализм¹⁶.

В этой исторической типологии есть существенное упущение ‑ она построена с точки зрения рационализма и не учитывает, что изначальное мифологическое миропонимание было иррациональным, рационализм возник позднее в ответ на требования практической деятельности.

По удачному определению Г. Риккерта, иррационализм есть «понимание границ рассудочного знания»¹⁷. С нашей точки зрения, иррациональное обозначает отсутствие однозначной причинной обусловленности или ее невыявленность, а также принципиальную или временную неподконтрольность сознанию, рассудку.

Т. И. Ойзерман указывал на то, что рациональность часто понимается как целесообразность¹⁸, и тогда иррациональность истолковывается как «нерациональное» и «нецелесообразное», на самом деле иррациональность все же целесообразна, хотя эти цели, которым она подчинена, не очевидны, скрыты в глубинах бессознательного.

Другая оговорка касается однозначности-многозначности. Классическая наука считала однозначность своим идеалом, в современной науке этот идеал слегка померк, многозначность и неоднозначность (например, в виде индетерминизма) нередко вполне допустимы логически, вполне вписываются в современную картину мира. Примером могут служить диалектическое противоречие, антиномия, дополнительность и т. п. Таким многозначным феноменом является также мифологическое сознание.

Возможны ли анализ, самонаблюдение, рефлексия иррациональных феноменов сознания? Однозначно ответить на этот вопрос трудно. Согласно теореме К. Гёделя о неполноте достаточно богатых формальных систем, «в таких системах имеются высказывания, истинность или ложность которых недоказуема и неопровержима в рамках этих систем». Отсюда можно сделать вывод о том, что «мироздание не может быть описано на одном формальном языке с конечным числом аксиом»¹⁹. И все же, как подчеркивал П. А. Флоренский, «мы не д о л ж н ы, не смеем замазывать п р о т и в о р е ч и е тестом своих философем! Пусть противоречие останется глубоким, как есть. Если мир познаваемый надтреснут, и мы не можем н а д е л е уничтожить трещин его, то не должны и прикрывать их. Если разум познающий раздроблен, если он ‑ не монолитный кусок; если он самому себе противоречит, ‑ мы опять-таки не должны делать вида, что этого нет. Бессильное усилие человеческого рассудка примирить противоречия, вялую попытку напрячься давно пора отразить бодрым признанием противоречивости»²⁰.

Когда ученый рассматривает интересующую его проблему с избранной точки зрения, то он с неизбежностью представляет в результате своей исследовательской деятельности одномерную истину. Обычно ученый оправдывается тем, что он избрал главный подход, раскрывающий сущность объекта, который для него исчерпывает проблему (по крайней мере, на данном этапе исследования, если планируются последующие этапы). Но односторонний подход, каким бы важным он ни был (отвлекаясь от обсуждения понятия «сущность»), никогда не исчерпывает характеристик предмета, особенно таких сложных, как живые организмы или духовные явления. Сопоставление одной точки зрения с другой в диалоге дает двухмерную истину. Чем больше точек зрения на проблему учтено, тем многограннее истина как знание о предмете. Мы получим многомерную, но отнюдь не абсолютную истину.

Начать же нужно с того, чтобы не путать одномерную истину с абсолютной, иметь в виду вероятность и необходимость существования и других измерений проблемы, иных к ней подходов. Продолжая размышления В. Дильтея и Г. Риккерта о различии методов естественных и гуманитарных наук, М. М. Бахтин писал: «Точные науки ‑ это монологическая форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект ‑ познающий (созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь. Любой объект знания (в том числе и человек) может быть воспринят и познан как вещь. Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим»²¹. Потому что диалог есть плодотворная форма развития гуманитарного знания: «Идея начинает жить, то есть формироваться, развиваться, находить и обновлять свое словесное выражение, порождать новые идеи, только вступая в существенные диалогические отношения с другими чужими идеями. Человеческая мысль становится подлинной мыслью, то есть идеей, только в условиях живого контакта с чужой мыслью, воплощенной в чужом голосе, то есть в чужом выраженном в слове сознании. В точке этого контакта голосов-сознаний и рождается и живет идея»²².

Имея в виду методологию гуманитарных наук, М. М. Бахтин писал: философия «начинается там, где кончается точная научность и начинается инонаучность. Ее можно определить как метаязык всех наук (и всех видов познания и сознания)»²³. Действительно, философия есть методология знания, но не только и не столько естественнонаучного, сколько знания гуманитарного. Точность и глубина в гуманитарных науках, как подчеркивал Бахтин, имеет существенно иной смысл, нежели в естественных. «Пределом точности в естественных науках является идентификация (а=а). В гуманитарных науках точность ‑ преодоление чуждости чужого без превращения его в чисто свое»²⁴.

Интересно сопоставить мысли Бахтина с тем, что думал по этому поводу неокантианец Генрих Риккерт, который полагал, что «метод есть путь, ведущий к цели». Метод естествознания ‑ «генерализирующий», сводящий истину к «общему», метод истории ‑ «индивидуализирующий», видящий истину в конкретном. А познавание является не столько отображением, сколько преобразованием, и притом в немалой степени упрощением, действительности. «Действительность может сделаться рациональной только благодаря абстрактному (begriflich) разделению разнородности и непрерывности. Непрерывная среда (Kontinuum) может быть охвачена понятием лишь при условии ее однородности; разнородная же среда может быть постигнута в понятии лишь в том случае, если мы сделаем в ней как бы прорези, т. е. при условии превращения ее непрерывности в прерывность (Diskretum). Тем самым для науки открываются два пути образования понятий. Содержащуюся во всякой действительности разнородную непрерывность мы оформляем либо в однородную непрерывность, либо в однородную прерывность. Поскольку такое оформление возможно, и действительность может, конечно, быть сама названа рациональной. Иррациональна она только для познания, желающего ее отображать без всякого преобразования и оформления»²⁵. И отсюда следует, что «цель науки подвести все объекты под общие понятия, по возможности понятия закона»²⁶.

Как справедливо заметил Риккерт, понятийное познание «убивает» жизнь, логизирует, препарирует ее на отдельные части, которые имеют мало общего с жизнью. «....Мы никогда не должны думать, что понятиями философии мы поймали саму живую жизнь, но, в качестве философов, можем только ставить себе задачу приближаться к жизни настолько, насколько это совместимо с сущностью философствования в понятиях»²⁷. Иррационализм, напомним слова Риккерта, есть «понимание границ рассудочного знания»²⁸.

Задача философии, по Риккерту, ‑ поиски «облеченного в форму системы мировоззрения, которое охватывает созерцание временное и созерцание жизни и таким образом учит понимать жизнь во времени в связи со сверхвременной сущностью мирового целого». Правда, он оговаривается, «система ведь, во всяком случае, есть нечто неподвижное, затвердевшее, застывшее, а потому чужда и даже враждебна постоянно текущей и стремящейся жизни... Живое мышление должно сменить статику системы и освободить нас, наконец, таким образом от всякой систематики... Стремящийся поток жизни сам является оформляющим и оформленным миром, ибо форма его состоит в течении, и постольку он вместе с тем никогда не «стоит»²⁹. Но человеку нужна система, нужно ухватиться и опереться на что-либо определенное и устойчивое, чтобы не «утонуть» в потоке жизни. Поэтому противоречие между системой и потоком реальности не может быть разрешено до конца, но будет периодически разрешаться и возникать вновь.

Понимание есть уяснение, соотнесение с системой установленных отношений смыслов, то есть введение в систему знаний нового знания. Понимание есть интеллектуальное «овладение», освоение субъектом какого-то предмета. Способы понимания определяются его объектом: научное понимание с помощью понятий, художественное ‑ художественных образов.

Когда мы задаемся вопросами в процессе исследования и осмысления объекта, то легко проявляется различие методологий: рационально-гносеологический подход требует ответа на вопросы: что это? на что это похоже и чем оно отличается от уже известного? Иррационально-аксиологический подход ставит вопросы: зачем? для чего? как это можно использовать? какова ценность предмета как средства удовлетворения человеческих потребностей?

Рационализм обещал научить человека «научно» и «рационально» управлять миром. Где эти обещания? Где человек, рационально управляющий миром? Иррационализм не собирается управлять миром рационально. Его задача ‑ определять целевые установки и ценностные ориентации, в соответствии с которыми можно будет составлять гибкие программы, позволяющие перестраиваться в зависимости от изменения обстановки.

«Аксиологический иррационализм» не призывает отвергнуть рационализм, но предлагает отвергнуть его претензии на абсолют. Рационален лишь механизм, выполняющий заложенную в него программу. Даже если у робота есть выбор, он осуществляет его в соответствии с заложенными в него критериями и условиями выбора. Рациональность разумна лишь в определенных пределах (практическая деятельность, техника, производство), выходя за которые она становится неразумной. Так, робот, выполняя заданную ему программу, будет творить зло во имя ошибочно понятых или устаревших представлений о ценности и пользе. Так, человек, исходя из своей трактовки блага, старается помочь другим людям вопреки их пониманию блага и ценности. Например, русские народники-социалисты мечтали осчастливить русский народ, построив для него социалистическое общество, но, по иронии судьбы, «хотели как лучше, а получилось как всегда». Философия рационализма ‑ это апология роботизации человечества, идеология технократизма и сциентизма, чреватая некрофильской деструктивностью (по терминологии Э. Фромма). Она ‑ противник жизни и гуманизма. Тоталитарному обществу, разделившему людей на «винтики» и «инженеров человеческих душ», рационализм был наиболее приемлем и близок, ибо отвечал задачам построения утопии. Философский рационализм и наука стремятся к монизму как идеальному и обязательному требованию, в угоду которому шла в течение столетий борьба рационалистической философии с любыми формами иррационализма.

Разумный компромисс предложил М. М. Бахтин в виде идеи диалога, возможности диалогической дополнительности рационального и иррационального способов освоения мира. С идеей диалога можно соотнести понятия «амбивалентности», диалектики, дополнительности и «бинарности». По определению Ю. М. Лотмана, «амбивалентность ‑ снятие противоположности. А высказывание остается истинным при замене основного тезиса противоположным»³⁰.

Думается, что трактовка гегелевской диалектики как рационалистической методологии осмысления процессов не исчерпывает проблемы. Диалектику можно понимать как иррационалистический метод соединения несоединимого, подобно тому, как это происходит в корпускулярно-волновом дуализме.

Принцип бинарности социальных систем был открыт Э. Дюркгеймом. Отечественный историк А. М. Золотарев обнаружил бинарность в социальной организации первобытного общества. В. П. Алексеев исследовал право-левостороннюю симметрию живых организмов, с которой сталкивается человек в своей жизни. Эта симметрия начинается на уровне белковых молекул и пронизывает все живое³¹.

А. Бергсон исследовал две формы знания, два способа осмысления мира ‑ интеллектуальный и интуитивный. «Интуиция и интеллект представляют два противоположных направления работы сознания. Интуиция идет в направлении самой жизни, интеллект же в прямо противоположном, и потому вполне естественно, что он оказывается подчиненным движению материи»³². Это не две фазы, высшая и низшая, а две параллельные, взаимодополняющие стороны освоения мира, опирающиеся на деятельность левого и правого полушарий головного мозга. Анализ ‑ функция интеллекта (левого полушария), синтез ‑ функция интуиции (правого полушария).

Следовательно, рационализм и иррационализм нужно не противопоставлять (и абсолютизировать любое из них), но искать каналы и способы их взаимодействия. Этим обеспечивается бóльшая полнота освоения мира. Рациональный подход реализует аналитическую, дифференцирующую точность, иррациональный ‑ целостность, синтетичность.

Философия должна преодолеть односторонность рационально-гносеологического угла зрения на мир, дополнить его иррационально-ценностными методологической установкой и программой. Как справедливо пишет В. В. Налимов, благодаря союзу рационального и иррационального откроются новые перспективы философского освоения мира. Подход самого Налимова заключается в том, чтобы «сделать рационализм более изощренным и гибким - совместить его с личностным началом, находящим свое проявление в с м ы с л а х, не охватываемых рационалистическими построениями»³³. Мы вполне разделяем пафос данного предложения, хотя нельзя сказать, что это абсолютно новый подход. Например, метафоры в науке используются достаточно давно и плодотворно³⁴.

Но зададимся вопросом: «Что такое смысл?» Наилучший ответ дал на него М. М. Бахтин: «Смыслами я называю ответы на вопросы. То, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла». И далее: «Смысл не может (и не хочет) менять физические, материальные и другие явления, он не может действовать как материальная сила. Да он и не нуждается в этом: он сам сильнее всякой силы, он меняет тотальный смысл события и действительности, не меняя ни йоты в их действительном (бытийном) составе, все остается как было, но приобретает совершенно иной смысл (смысловое преображение бытия). Каждое слово текста преобразуется в новом контексте»³⁵. Тем более что «смысл слова всецело определяется его контекстом. В сущности, сколько контекстов употребления данного слова, ‑ столько его значений»³⁶. Каждый знак может вступать в отношения с любыми другими знаками и образовывать новые смыслы. И тогда в семиосфере возникает многомерное пространство, затянутое «паутиной» смыслоотношений. В ней легко заблудиться и запутаться. М. М. Бахтин утверждал, что «смыслы» не умирают, в них «нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения»³⁷.

	ценностный смысл
	
	поиск, вопрос
	
	интерес
	
	мотивация
	
	потребность

Что порождает смысл? Ответ на данный вопрос дает схема, в которой представлена наглядная модель процесса освоения мира, показывающая, что, во-первых, освоение мира есть ответ на потребности человека; во-вторых, освоение мира есть его осмысление; в-третьих, осмысление есть выявление ценностных отношений, построение ценностной картины мира, связанной с задачами удовлетворения потребностей.

Освоение ‑ не столько познание (которое есть предварительная, необходимая, но не главная ступень), сколько осмысление, выявление смысла осваиваемой вещи, ее отношения к потребностям человека.

Как же раскрыть, понять, разъяснить и прокомментировать смысл какого-либо образа или символа? ‑ задается вопросом М. М. Бахтин и отвечает: «Только с помощью другого (изоморфного) смысла (символа или образа). Растворить его в понятиях невозможно». В крайнем случае возможны или относительная рационализация смысла, то есть обычный научный анализ, или углубление его горизонта с помощью других смыслов, путем расширения далекого контекста, ‑ это позволяет сделать философско-художественная интерпретация. Поэтому, как замечает Бахтин, такое «истолкование символических структур принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно и не может стать научным в смысле научности точных наук. ...Интерпретация смыслов не может быть научной (в смысле критериев естественных наук. ‑ В. П.), но она глубоко познавательна. Она может непосредственно послужить практике, имеющей дело с вещами»³⁸, ибо раскрывает смысловой контекст.

В то же время «...явление природы не имеет «значения», только знаки (в том числе слова) имеют значения. Поэтому всякое изучение знаков, по какому бы направлению оно дальше ни пошло, обязательно начинается с понимания». Бахтин предлагал рассматривать его как «превращение чужого в «свое-чужое»³⁹, поскольку лишь во взаимодействии с другими чужими идеями своя идея достигает полного расцвета⁴⁰.

Он расчленял понимание на ряд отдельных актов: 1) психофизиологическое восприятие физической стороны знака; 2) узнание его (как знакомого или незнакомого); 3) понимание его значения в данном контексте (ближайшем и более далеком); 4) диалогическое понимание (спор ‑ согласие) и включение в диалогический контекст. При этом он обращал особое внимание на роль оценочного момента в понимании⁴¹.

М. М. Бахтин указывал на «два предела мысли и практики (поступка) или два типа отношения (вещь и личность). Чем глубже личность, то есть ближе к личностному пределу, тем неприложимее генерализующие методы, генерализация и формализация стирают границы между гением и бездарностью»⁴². Иначе говоря, нельзя построить типологию гениев, но можно изучать и строить типологию «человека массы». «Наша мысль и наша практика, не техническая, а моральная (то есть наши ответственные поступки), совершаются между двумя пределами: отношениями к вещи и отношениями к личности. Овеществление и персонификация. Одни наши акты (познавательные и моральные) стремятся к пределу овеществления, никогда его не достигая, другие ‑ к пределу персонализации, до конца его не достигая»⁴³.

Вопрос о смысле уточняет Н. А. Бердяев: «Смысл связан с концом. И если бы не было конца, т. е. если бы в нашем мире была дурная бесконечность жизни, то смысла в жизни не было бы. Смысл лежит за пределами этого замкнутого мира, и обретение смысла предполагает конец в этом мире»⁴⁴.

По мнению Норберта Винера, главное из преимуществ человека, по сравнению с вычислительными машинами и роботами, ‑ «способность мозга оперировать с нечетко очерченными понятиями. В таких случаях вычислительные машины, по крайней мере, в настоящее время, почти не способны к самопрограммированию. Между тем наш мозг свободно воспринимает стихи, романы, картины, содержание которых любая вычислительная машина должна бы отбросить как нечто аморфное»⁴⁵. Иначе говоря, наше преимущество перед роботами заключается в иррациональности, в способности поступать и мыслить иррационально, в рациональном мышлении нам трудно тягаться с ними, они дадут нам существенную фору, а вот в сфере иррациональной им пока трудно ориентироваться. Но когда они овладеют ею, вот тогда они для нас будут серьезными соперниками, и ситуации «Терминатора» станут реальностью.

Рациональное	Иррациональное
Однозначная причинная обусловленность, детерминация	Неоднозначная обусловленность, синхронность
Объективная достоверность, проверяемость	Субъективная достоверность, непроверяемость
Адекватная транслируемость и перевод на другие языки	Неполная транслируемость, перевод с остатком, сотворчество
Дискурсивность, осознаваемость	Неполная осознаваемость, интуитивность
Связано с количественными характеристиками объектов	Связано с качественными характеристиками объектов
Используется для осмысления материально-технической сферы	Используется для осмысления духовно-гуманитарной сферы
Связано с функциями левого полушария головного мозга	Связано с функциями правого полушария головного мозга
Дискретность, прерывность	Континуальность, непрерывность
Выражает преимущественно пространственные характеристики объекта	Выражает преимущественно временные характеристики объекта

В приведенной выше таблице представлены основные характеристики рационального и иррационального. При этом следует подчеркнуть, что рациональное и иррациональное ‑ не только противоположные, но и взаимодополнительные методологические парадигмы, имеющие свои особенности, возможности и специфику. Для современного понимания разума необходимо отказаться от традиционного отождествления рациональности и разума, разум есть единство рационального и иррационального. И это взаимодействие особенно важно при осмыслении сложных феноменов современной культуры. Дополнительно можно отметить, что для исследования сложных феноменов М. С. Каган предлагает опираться на принципы синэргетики: во-первых, самомотивацию развития сложного феномена; во-вторых, чередование состояний хаоса и гармонии, смены стилей, доминанты рационального и иррационального, волновой структуры динамики сложных процессов; в-третьих ‑ нелинейность развития⁴⁶.

Разум человека не только рационален. На наш взгляд, он включает в себя две взаимодополняющие стороны: рациональную и иррациональную. Вот что писал об иррациональности разума испанский писатель и философ Мигель де Унамуно: «Разум ‑ ужасная вещь. Он стремится к смерти, как память ‑ к устойчивости... Идентичность, являющаяся смертью, есть стремление разума. Он ищет смерти, ибо жизнь ускользает от него; он хочет заморозить, онеподвижить скоротечный поток для того, чтобы фиксировать его. Проанализировать тело ‑ значит убить его и препарировать в интеллекте. Наука ‑ это кладбище мертвых идей... Даже стихи питаются трупами. Мои собственные мысли, оторванные хоть раз от своих корней в сердце, пересаженные на эту бумагу и застывшие на ней в неизменной форме, являются трупами мыслей. Каким же образом в этих условиях разум поведает о раскрытии жизни? Это ‑ трагическая борьба, это ‑ сущность трагедии: борьба жизни против разума»⁴⁷. Отсюда понятен страх перед иррациональностью, которая может подчинить себе разум.

В основе иррационалистической гуманитарной методологии лежат, по нашему мнению, следующие положения:

‑ целостность, или холономность (по термину С. Грофа);

‑ многомерность рассмотрения проблемы, одновременный подход с разных точек зрения;

‑ многозначность, использование символов и других полисемантических средств выражения смыслов;

‑ функционально-аксиологический метод;

‑ эвристический креационизм;

‑ интуиция.

Важную роль в гуманитарном знании играет рефлексия ‑ способность сознания сосредоточиться на себе самом и сделать себя предметом осмысления, то есть не просто знать, но знать, что знаешь. Однако рефлексия может иметь два существенно различных характера: в естественнонаучном знании особое значение имеет критическая (или негативная) рефлексия, или рефлексия гносеологическая, направленная на решение задач верификации, проверки достоверности полученного знания; в духовной сфере, в частности в мифологическом сознании, не меньшее значение имеет эмоционально-позитивная (некритическая) рефлексия, или самооценка, направленная на позитивное, обнадеживающее самоопределение и самоутверждение.

В качестве примера иррационального подхода можно привести феномен аксиологики, логики ценностной обусловленности, зависимости наших представлений о мире от наших интересов⁴⁸. Как верно заметил французский мыслитель Блез Паскаль, «наш личный интерес - вот еще чудесное орудие, которым мы с удовольствием выкалываем себе глаза»⁴⁹.

К важнейшим методам гуманитарного познания и осмысления мира можно отнести: прозрение (просветление), герменевтический, символический, мифологический, холономный, экзистенциальный, некаузальный (синхронический), функционально-аксиологический, системно-синтези-рующий, синэргетический, телеологический, психоаналитический, феноменологический, диалектический, иррационально-интуитивный.

Рационализм стремится представить историческую ситуацию как однозначную и одномерную. В лучшем случае она изображается как противоречивое напряжение двух тенденций, одна из которых считается прогрессивной, а вторая ‑ регрессивной (консервативной, реакционной). Но почему нужно считать одну ‑ главной? Достаточно ли этого? И почему рационалист стремится к такой одномерности? На то есть как минимум три причины: во-первых, физиология нервных связей в организме человека приучает к однозначности (невозможно прохождение двух сигналов по нервному каналу одновременно); во-вторых, практический опыт склоняет к однозначности выбора в ситуациях опасности ‑ или гибель, или спасение; в-третьих, естественнонаучное познание сформировало критерии научности и среди них важнейший ‑ рациональная однозначность как критерий истинности и эффективности. Думается, что пора пересмотреть эту позицию и найти другие, более плодотворные подходы к решению проблем гуманитарных наук, тем более что, как писал Н. А. Бердяев, «рационального начала нет без иррационального»⁵⁰.

Возникает еще ряд вопросов, которые ждут своего осмысления и дискуссий:

‑ уточнение пределов рациональности, более четкое определение целей, границ и возможностей рационалистического метода в гуманитарном исследовании; соответственно уточнение пределов компетенции иррациональной методологии;

‑ обсуждение статуса и характера таких научных методов, которые почитались рациональными, но использовались рационалистической методологией неэффективно (диалектика, дополнительность);

‑ исследование возможностей и уточнение перечня и характера иррациональных методов, а также возможностей и статуса иррациональной методологии в рамках естественнонаучного знания;

‑ выяснение роли левого и правого полушарий головного мозга в методологии гуманитарного знания;

‑ функциональный анализ «дневного» и «ночного» сознания как форм освоения мира человеком.

Решение этих задач возможно при многостороннем и комплексном исследовании оснований культуры конца ХХ века: мифологических, функционально-аксиологических, творческих, антропологических, коммуникативных, игровых, духовных, психологических, семиотических, эстетических, типологических и этнологических.

Е. М. Целма