Диктат культуры?

Можно сделать допущение, согласно которому история разви­вается спонтанно как никем не спланированное грандиозное действо. Люди творят историю свободно, не соблюдая никаких правил, не следуя никаким канонам. Культура же лишена такой раскрепощенности. Она скреплена ценностным ядром, которое задает строгие нормы человеческого поведения. Античная куль­тура, скажем, целиком поглощала человека. Что это означает? Через культуру он утрачивал собственную стихийность и свободу. Культура, следовательно, враждебна истории, выступает в роли ее куратора.

По мнению В. И. Полищука, история, первоначально сущест­вовавшая как личное творчество того же Геродота и мало отличавшаяся от творчества в культуре, со временем становится чем-то противоположным культуре. Культура в его истолковании есть только видимость прогресса. В Новое время, как показывает он, наука об истории тяготела к «мысленному удалению» из человеческого бытия всего, что имеет непосредственное отноше­ние к человеку. Понятие культуры становится зависимым от понятия истории. Именно исторический взгляд на человека стал культурным взглядом. То, что история делается человеком, оказалось более существенным чем то, что делает человек в истории.

Однако история не может развиваться вне рамок культуры. Вот почему у нее нет другого средства для спонтанного саморазвер­тывания исторического потенциала, кроме культуры. Историчес­кое творчество рождает культурный космос, но оно также размы­вает его, устраняет, предлагая новые формы ценностных связей междулюдьми. Рожденная культура ускоряет динамику истори­ческого развития, убыстряеттемпы общественных преобразований. Таким образом, связь культуры и истории многомерна.

Линейность истории —враг культуры, потому что лишает ее плодотворных и неожиданных духовных сдвигов. Прогресс мож­но изучать, следовательно, как понятие, характеризующее опре­деленное развитие, которому, если говорить в самой общей форме, присуще движение от низшего к высшему. Идею прогресса не зря называют современной религией или эрзацем ее. Эта идея подразумевает веру в разумное понимание, в «науку» истории, сочетается с некоторым детерминизмом, включает в себя синтез прошлого и предсказание будущего.

Наиболее существенные и важные чертызяпд^нойтрадиции ведут свое происхождение от древних греков и римлян, от европейской религии, модифицированной ранним христианст­вом. Однако понятие истории, включая и идею человеческого прогресса, отсутствовало в те времена. Европейская культура еще не располагала богатством фактов, которое позволило бы обозреть прошлое и будущее человечества и определить тенденцию их развития.

В древности, до зарождения христианства, под «историей» понимали повседневную борьбу городов и империй, хороших и плохих правителей, когда одни возвышались, а другие терпели крах, но когда не было какого либо последовательного изменения в одном направлении, которое могло бы составить смысл истории. Таким образом, история, которую знали люди во времена антич­ной древности, не имела направления. Та история, которая имела направление, создавая технику, литературу, умение управлять государством, находилась вне их поля зрения.

Вместе с тем у древних греков существовала своя философия, своя космогония и своя религия. В своих философских трудах они допускали теоретическую возможность восходящего биологичес­кого и культурного развития человечества, но не верили в его практическое воплощение. Если они были готовы усмотреть какое либо движение истории, то лишь такое, которое шло по нисходящей линии от золотого века и героев прошлого. Как и многие философы стран Востока, большинство греческих мысли­телей придерживалось цикличной теории истории. Другие пред­ставляли историю в плане версий о грехопадении или совершенно бесцельных движений.

Английский историк культуры С. Поллард отмечает, что в философии Аристотеля, Платона, Эпикура, Лукреция, Сенеки есть идея развития, что иудейско христианские представления о внешнем мире были более историчны, чем идеи эллинизма. Согласно этим представлениям, «история —это не просто ход времени, но единственная в своем роде драма, смысл которой складывается отчасти под влиянием извне, вследствие необъясни­мого божественного вмешательства в человеческие дела, а отчасти также и под влиянием собственных исторических событий, происходивших в жизни людей и в жизни народов».

Предыстория идеи прогресса окончилась приблизительно на закате XVIIв. Стал наблюдаться более научный подход к изучению истории, хотя пока это было не более чем честное обращение с первоисточниками и озабоченность скорее историей человечества, нежели историей избранного народа или историей избранного общества. XVIIвек, век просвещения, впервые подошел к рассмотрению судеб человечества с оптимистической точки зрения. В конце столетия высказывались твердые убежде­ния относительно неизбежности прогресса в области благососто­яния, в цивилизации, в социальной организации человеческого общества, в искусстве и литературе, даже в человеческой природе и в биологическом строении человека.

Идея поступательного развития, идея прогресса в конце XVIII—начале XIXв. становится преобладающей в понимании человеческой истории. Более того, в системах немецкой класси­ческой философии она становится универсальной. Гегель, напри­мер, рассматривал историю как процесс, в котором человеческая мысль достигает самопознания. Прогресс трактовался им как движение к достижению свободы, отождествляемой с подчинени­ем всеобщей воле.

В XXв. концепция прогрессав философии культуры подверг­лась критике. Тем не менее проблема соотношения культуры и истории обрела особую остроту. Многие философы культуры усилили внимание к изучению «неразгаданных» тайн социальной динамики, к распознаванию механизмов общественного разви­тия, канализу исторических судеб культуры. Этатематикавышла за рамки академических дисциплин, трактующих проблемы исторического знания. В результате идейно теоретический ком­плекс, традиционно обозначаемый в западной литературе как философия истории, заметно расширился.

В философию культуры стали проникать всевозможные психоаналитические, структуралистские, антропологические ме­тоды осмысления социально исторической реальности, которые расшатали прежние представления о социальном факте, особен ностях и основаниях общественного процесса. Сложились различ­ные психоисторические и структуралистские школы, потеснив­шие устоявшиеся, «респектабельные», «классические» взгляды на движение истории, ее упорядоченность и познаваемость. Выста­вив в качестве предмета исследования психологию выдающихся лидеров, увлекающих мир в неожиданную плоскость культурного развития (психоанализ), или инстинктивную природу человека, тяготеющего к тому, чтобы разорвать оковы цивилизации (фи­лософская антропология), или некие, постоянно возобновляемые структуры исторического процесса (структурализм), сторонники названных методик в исторической науке нередко были убежде­ны, что истинные пружины социальных трансформаций, нако­нец то, раскрыты.

Последовательнорязвертываеиынчсторчческий процессне­редко стал описываться как вереница случайностей. История в такой трактовке оказалась своеобразной проекцией социального утопизма, несчастной, истомившейся жертвой так называемых «самоорганизующихся» прогнозов. В философии культуры по­явилось даже понятие «эффект Эдипа», которым обозначали всякое отклонение от «нормального» хода истории под влиянием любого прогноза, завладевшегосознаниемлюдей и ставшего для них реальным ориентиром поведения.

Другая тенденция философии культуры проявилась в том, что представление об объективности и связности исторического процесса подверглось критике и решительной реконструкции. Отвергая традиционные критерии и основания исторического развития, исследователи все чаще стали говорить о непредсказу­емом и хаотичном движении общественных событий.

Так, итальянский историк культуры Э. Гарен, анализируя специфику историзма нашего столетия, пришел к убеждению, что чувство истории как осмысленного и сцепленного потока сверше­ний было присуще, по видимому, весьма непродолжительному периоду европейской истории философии, примерно от началаXIXв. до первой трети XXстолетия. В это время еще существовали определенные общезначимые нормы, помогающие исследовать исторический процесс в его целостности. Позже, несмотря на развитие исторических наук, накопление фактов и систематиза­цию разнообразных сведений, по мнению Э. Гарена, историзм подвергся демонтажу.

Изобилие историософских концепций, различного рода сце­нариевикулыпурных матриц, предвещающих появление новых цивилизаций, одушевлено идеей поливариантности социального развития. Многие проницательные философы культуры подчер­кивали, что распад историзма связан вовсе не с крахом его оснований, асотторжениемизжившихсебятрафаретов. В (филосо­фии культуры устраняется не идея протяженности истории во времени, связанности и предвидимости ее событий, а преодоле­вается упрощенный историзм. Возрастает интерес к попыткам постичь направленность всемирной истории, ее истоки и смысл, возникает потребность в более углубленном осознании историчес­кого опыта тысячелетий.

В XXв. актуализировалась специфическая тематика нелинейногообтественного развития. Широкое распространение получи­ли схемы культурного плюрализма, обоснованные в трудах О. Шпенглера, П. Сорокина, А. Тойнби. Предполагалось, что социальная динамика может реализовываться в самой невероят­ной последовательности: в форме круговоротов, эпициклов, спиралей, челночных бросков и, наконец, в виде непроизвольно­го, хаотичного движения.

В этой связи усилилась критика«фаустовского» или даже «прометеевского» духа европейской культуры, которая выдвинула идеал свободной, созидающей и последовательно раскрывающей себя личности. Корень зла усматривался нередко в иудео христианской религиозной традиции, которая восславила, как утверждают некоторые философы культуры (Л. Уайт, П. Тиллих), экспансионизм человека, его готовность сорвать с природы присущий ей ореол священности.

Многие философы стремились придать универсальное значе­ние единственной схеме, по существу, исключающей открытость истории и абсолютизирующей некое непреложное движение исторических событий. Радикальное преображение историзма было связано с критикой примитивно эволюционных, линейно стадиальных схем, отождествляющих общественный процесс с природным, биологическим. Постепенно изживалась инерция причинно следственного детерминизма, разбивались оковы не­умолимых законов, якобы постоянно выводящих историю на некий магистральный путь. В этой системе рассуждений история оказывалась многовариантной, открытой по отношению к живо­му творчеству народов, сопряженной с интенсивным культурным созиданием.

Существует ли логика истории? Можно ли говорить о смысле истории? В чем ее истоки и цель? Возможны ли варианты в истории? Куда движется история? Что ждет человечество? Эти вопросы приобрели особую актуальность в философии культуры. В разные эпохи перед человечеством раскрывались неожиданные альтернативы. История предлагала ему веер возможностей, но они не были реализованы. Избрав некий жребий, люди вынуждены были следовать намеченным курсом. Он становился их судьбой. Зачем же тогда сетовать по поводу утраченных возможностей? Но история продолжается: возможно, потенциальные версии ждут своей разгадки. Наученные опытом, станем же зорко вглядывать­ся в исторические перспективы. Таков примерно ход социокуль турной мысли конца XIX —начала XXв.