pelevin_snuff
.pdfкто может пять минут помнить про эту невозможность. Но кричать на каждом углу, что никакого «я» не существует, еще глупее. Не потому, что оно есть, а потому, что именно оно будет делать вид, будто его нет. Не берите на себя груза, который вам не под силу, и не обвиняйте Маниту в том, что это он взвалил его на ваши плечи. Пусть Маниту несет эту ношу сам — на то он и Маниту…
— Зачем вам чудовищная ответственность за игру света и тени, которые никогда ни о чем вас не спрашивали? Зачем выращивать волосы и ногти страшным усилием воли, если они растут сами? У вас не больше власти над собой, чем над погодой — и если вы изредка можете правильно ее предсказать, это не значит, что дождь идет из-за ваших заклинаний. Не принимайте за себя ничего из того, что становится видно, когда разматывается нить жизни. И не бойтесь обидеть Маниту невниманием — когда он чего-то от вас захочет, вы узнаете про это первыми…
А потом она увидела Грыма.
Она сразу же встала и пошла ему навстречу. Они встретились на дорожке, улыбнулись друг другу, словно расстались минуту назад, взялись за руки и молча пошли в лес. Кто-то успел дать им две повязки с фонариками, и они надели их на головы. Кая видела в темноте, но я помнил, что ее программы опасаются отпугнуть клиента демонстрацией этого свойства: когда мы еще были вместе, лапочка частенько просила меня зажечь свет.
Они ушли далеко в лес — два сине-белых пятна на неровной земле, два зыбких черных силуэта. Затем один луч света запрокинулся в черное небо, а второй уперся в близкую землю, иногда выхватывая из темноты смеющееся лицо Каи. А потом они погасили свои лампы.
В инфракрасном диапазоне они выглядели не так романтично. Особенно для меня — каждая из высветившихся подробностей причиняла моему сердцу невыносимую боль. Поэтому в их сторону я смотрел только краем глаза. Я оценивал позицию (я имею в виду, не их, а «Хеннелоры»), стараясь видеть реальность глазами военного летчика, а не обманутого мужа, потому что обманутые мужья часто промахиваются при стрельбе.
Они устроились на краю большой поляны. Я перелетел в ее центр, поднялся на четыре метра и аккуратно взял их в прицел, поставив на залп все шесть ракет. Я даже проверил дистанцию до цели на
предмет возможного поражения камеры осколками, хотя теперь это не играло особой роли.
Тут у меня отключился камуфляж — а это значило, что «Хеннелоре» осталось жить от силы минут десять. И хоть Кая с Грымом плавно качались прямо в красном квадрате «target locked», на миг я совсем про них забыл — и у меня на глазах выступили слезы. Не знаю, кого из них двоих я любил сильнее — «Хеннелору» или Каю. И вот я должен был потерять их в один миг. И все из-за этого орка.
Они ничего не заметили, поскольку я висел в темноте — но теперь мне самому захотелось, чтобы они увидели меня напоследок. Увидели и услышали. И, уже не думая, что это отнимет у «Хеннелоры» последние силы, я включил фары и габариты, а потом врубил еще и музыку, старый добрый «Полет Валькирий», служивший стольким поколениям боевых пилотов. Пусть оркский герой уйдет в Алкаллу под звуки столь ненавистной ему музыкальной установки.
Потом я взял в зум их повернувшиеся ко мне лица и перевел изображение в стандартный цветовой режим. Это был, наверное, единственный случай, когда я пожалел, что моя камера —
«Хеннелора», а не «Sky Pravda». Будь у меня «Sky Pravda», я
увидел бы их в точности как днем. А сейчас из-за цветовых искажений мне казалось, что передо мной резиновый мальчик, лежащий на резиновой девочке. Ничего, подумал я — напоследок сойдет и так.
Кая никогда не видела моей «Хеннелоры» так близко. Ну посмотри, думал я мстительно, посмотри напоследок на летающую задницу, душечка. Теперь ты видишь, какой я на самом деле. Взгляни, кого ты вероломно обнимала столько ночей, чтобы променять на этого оркского урода. Уйди же с ним вместе в небытие. Или, вернее, встречай его там, встречай…
Но Кая знала, что я смотрю ей в глаза — и глядела в черное небо, чтобы не дать мне этой последней радости. А на ее лице застыла спокойная и даже насмешливая полуулыбка.
Сучество на максимуме, что с нее взять.
Зато Грым глядел прямо на меня. Я увеличил его лицо так, чтобы оно заполнило весь прицел. Он-то помнил мою «Хеннелору» без камуфляжа — с этого и началось наше знакомство. Ему уже приходилось слушать этот отрывок из Вагнера, застыв в моем
прицеле без штанов. Только стоя. Как все-таки скудна на выдумки жизнь.
Когда я увидел его глаза, я понял, что он узнал свою смерть. Как будто тот миг у речки и этот миг в ночном лесу слились в одну долгую секунду, во время которой бедному мальчонке пригрезилось, что он почти ускользнул от костлявой. Но смерть всегда выполняет свое обещание. И вот она пришла — и Грым, верно, отчетливо осознал в тот миг, что все это время она терпеливо ждала рядом.
А потом я нажал на спуск.
В зрачках Грыма отразилась стартовая вспышка, и его лицо исказила гримаса предсмертного отвращения. Я много раз фиксировал на целлулоид эту последнюю трансформацию оркских физиономий, вслед за которой все исчезало в огненном вихре.
Вот только никакого вихря я не увидел.
Лицо Грыма удивленно вытянулось, и я понял, что он смотрит уже не на «Хеннелору», а куда-то вверх и в сторону. Туда же теперь глядела Кая, и я первый раз увидел, как у нее отвисла челюсть — до этого мне никогда не удавалось запустить в ней эту программную реакцию.
А потом в моих наушниках раздались один за другим шесть глухих ударов. Я задрал свои боевые очки в далекое небо.
В нем расцветали шесть огромных цветков — красный, зеленый, синий и три радужно-пестрых. Все они были разными по форме — и походили на новые вселенные, только что зародившиеся в черноте небытия и живущие теперь каждая по своим законам. Потом стали взрываться заряды второго цикла, и небо вокруг шести больших цветков озарилось мелкими разноцветными зигзагами, стрелами и спиралями разноцветного огня. Па-бам. Пабам. Па-бам.
Язабыл поменять программу на контрольном маниту. И при последней перезарядке база поставила мне фейерверки вместо боевых ракет — как делала все последние дни, когда я вылетал на легкий ночной заработок над виллой Давида-Голиафа.
Япо привычке считал себя небесным воином — а для системы я уже был… Не знаю, как это назвать. Ну, который стоит с подсвечником у кровати.
А потом шесть вселенных в черном небе догорели, сам собой затих Вагнер, и в моих боевых очках потемнело навсегда. Но перед тем, как «Хеннелора» упала в свою бесконечно далекую зеленую могилу, я успел заметить самое оскорбительное и невыносимое.
Они больше не глядели в мою сторону.
Они…
Они продолжали.
Я снял ослепшие летные очки, слез с боевых подушек и упал на пол. Я плакал всю ночь, останавливаясь только для того, чтобы принять порцию алкоголя. А потом алкоголь стал литься из меня назад.
ЭПИЛОГ
Мне осталось сказать только несколько слов о себе самом — и о том, что случилось с нашим миром. Заодно объясню, почему в самом начале этих, как выражается креативный доводчик, безыскусных записок я назвал их историей мести.
Но все по-порядку.
Моя «Хеннелора» не умерла окончательно. В ней есть резервная батарея, которая питает эвакуационный радиомаяк. Ее хватит на много месяцев, и с ее помощью можно изредка поддерживать контакт через спутник. И парочка про меня не забыла — в мой день рождения Кая подключилась к «Хеннелоре» по беспроводной связи и прислала мне письмо, неожиданно выскочившее на моем осиротевшем боевом маниту:
«Поздравляем, Дамилола, и спасибо за салют! Мы тебя любим! Кая, Грым».
Кае, наверно, ничего не стоит подсоединиться к памяти «Хеннелоры». Там до сих пор хранится много интересного и забавного. Взять хотя бы выпускное сочинение Грыма, снятое через окно с его маниту, или фотографию бумаги на верхнесреднесибирском, которую ветер прокатил мимо его носа на Оркской Славе.
Мне, как ни странно, вовсе не жаль, что Грым остался жить. Наоборот, я весьма рад такому развитию событий. Именно оно делает мою месть возможной. Единственное, чего я не могу понять, это каким образом предчувствие могло так меня обмануть. Я ведь ясно видел смерть, отраженную в его глазах, целых два раза.
Ну что тут делать, выходит, ошибся. С кем не бывает. Мало ли что можно обнаружить на дне оркских глаз. Может, просто отпечаток трудного детства.
Грым был весьма раскрученной медийной фигурой, поэтому его бегство могло попасть в новости. Но эту историю умело замяли. Помогла Хлоя.
У нее к этому времени дела шли просто чудесно — она получила роль второго плана в снафе, который начали снимать под фактуру следующей войны. Роль второго плана — не порно, поэтому возраст тут не важен: вокруг пожилых спаривающихся знаменитостей обычно стоит полуголая творческая молодежь с подсвечниками. Зритель любит крупные планы чистых юных глаз, в зрачках которых отражены совокупляющиеся звезды — это примерно как дерпантин, только наоборот, и без всякой моральной двусмысленности. Пока творческая молодежь держит подсвечники, старшие сомелье отбирают из нее будущих гигантов
— это длительный процесс, и правильный старт в нем очень важен.
Отрывки с Хлоей показали в развлекательном блоке (она даже позволила себе несколько одобренных юристом движений бедрами), а потом ведущая спросила про Грыма. И Хлоя, умная девочка, пустила слезинку и тонким голоском пожаловалась:
— Он замахивался на меня кулаком, а один раз, напившись, сказал — уйди, дура, у тебя лицо войны.
На что ведущая ответила:
— Может быть, мы поторопились пригласить его наверх.
И все, и не было в этом мире никакого Грыма.
Но у военных, конечно, своя отдельная реальность, и факты из нее так просто не выпадают.
Я отправил начальству рапорт о случившемся — и меня вызвали для разговора. Сразу выяснилось, что эвакуатор за моей «Хеннелорой» не полетит. И стали просматриваться мои дальнейшие перспективы.
Работать отныне мне предстояло только на арендованной технике, то есть, как я уже говорил, сосать за еду. Сделай я еще один гениальный крупный план вроде черного оркского осьминога, контора просто заплатила бы три миллиона сама себе. А что касается новой суры, то про нее можно было забыть — с нулевой залоговой базой перекредитоваться было нереально. В лучшем случае аренда на выходные. Брать в прокатном пункте пахнущую хлоркой голубоглазую блондинку с опечатанным блоком настроек, и слышать от нее что-то вроде: «Ну что, толстячок, поиграем? Я так люблю наших отважных воздушных воинов!»
После беседы с руководством у меня сложилось чувство, что наверху всегда знали о наших соседях. И боялись их. Среди них могли жить колдуны, способные завалить наш офшар игрой на дудочке, как это уже случилось в Бразилии. Мне велели держать язык за зубами. Идиоты, слепые жадные идиоты. Бояться надо было не колдунов с дудочками, а прямых партнеров по бизнесу.
И здесь я вплотную подхожу к той точке пространства, времени и судьбы, где нахожусь сейчас.
Через месяц после бегства Грыма нас взорвали.
То есть взорвали, конечно, не сам Биг Биз. Взорвали стену Цирка.
Это сделал тот самый Рван Контекс, от которого все наши новостные каналы ждали перемен. Ну вот он их и устроил. Теперь будут очень большие перемены.
Почему он это сделал?
Апотому, что убили Рвана Дюрекса. Наши думали, они дадут всем будущим оркским каганам острастку, и никто больше не решится использовать газ в качестве оружия.
АРван Контекс сделал прямо противоположный вывод — решил, что в конце концов его точно так же сбросят на Оркскую Славу вниз головой. И решил сыграть по-крупному. Пересмотрел для
смелости «Звездные Войны» (орки, имеющие доступ к Древним Фильмам, не первый век сравнивают офшар со Звездой Смерти), обмакнул башку в дуриан (наверняка не простой, а фри бэйз — на пол оркского бюджета) и решительно взорвал стену Цирка газовой бомбой.
Самое дикое и обидное во всей этой истории, что его надоумил репортаж с открытия мемориала Трыга.
Там был показан разрез подкопа, якобы подведенного оркской охранкой под дом умученного пупараса. Очень хороший чертеж, тщательный, и показывали его долго — видно, жалко было, что такая работа пропадает. Ну вот и не пропала. Сами орки до такого в жизни бы не доперли. А тут задумались — почему бы их репрессивному режиму действительно не бросить вызов мировому сообществу? Раз про это и так без конца твердят все новости, а сам режим уже на полном серьезе сливают из Лондона вниз…
Копать орки умеют, газ у них тоже есть.
Не надо загонять собак в угол, даже служебных. Они начинают кусаться. Но сейчас уже поздно вспоминать эту древнюю мудрость.
Они подвели бомбу через прорытый из Славы тоннель. У нас этих работ не засекла ни одна телекамера — по поверхности к стенам никто не приближался, а подкопа просто-напросто не ждали.
Почему? Да потому, что все, кто мог дать отмашку его сделать, хранили свои маниту у нас.
Никто не понимает, как наши спецслужбы могли проворонить такое. Мы ведь записываем все разговоры каганов. Помню запись, где оркская охрана на полном серьезе уговаривала кагана не носить с собой изумрудный «vertu», потому что люди всегда смогут определить, где он находится. Наши сомелье просто по полу катались.
«Можно подумать, без телефона мы этого не можем… Да если надо, каган сам позвонит отчитаться…»
Ну вот и досмеялись. По мобильнику Рван Контекс ни с кем о бомбе не говорил. И нам звонить не стал.
Впрочем, некоторые дискурсмонгеры говорили, что у всего экономическая подоплека. В прежние годы глобальные урки могли воровать внизу и прятать вверху, потому что украденное можно было волшебным образом перевести в особое
нематериальное качество. Это сложный алхимический механизм, понятный только людям вроде Давида-Голиафа Арафата Цукербергера. Богатство, которым обладает оркский вертухай — это как бы очки, начисленные ему Резервом Маниту. Естественно, что хранить их можно только у нас.
Глобальные урки так всю жизнь и делали. А потом вдруг заметили, что орлы из Резерва незаметно насчитали сами себе очень много таких очков, в результате чего у орков их стало как бы совсем мало, хотя много лет перед этим каждый год становилось все больше и больше. Такая несправедливость, конечно, их оскорбила. Вертухаи задумались, почему это они должны целыми днями воровать и вгрызаться друг другу глотку, а верхние ребята по итогам года просто назначают себя в десять раз богаче, элегантно тыкая в клавиатуру наманикюренными ногтями. Ну и рвануло.
Но вертухаи веселились недолго. Оказывается, у наших секьюрити был подробный план действий на случай диверсии. И во всех их лондонских квартирах намертво закрылись дверные замки. Одновременно отключилась вода, электричество и вентиляция. А потом погас Лондон за окном. И остаток жизни (из некоторых боксов, где было много воздуха, стук доносился еще дней пять) они видели в окне уже не хмурый и величественный город на Темзе, а серные костры Нижних Говнищ, своего религиозного ада — просчитанные в полном соответствии с оркской иконографией, только реалистично и с высоким разрешением. Эти панорамы вместе с дистрибутивом сернофекального запаха, оказывается, были подготовлены Домом Маниту давным-давно, на случай возмездия.
Богатым вертухаям повезло — они умерли быстро, попрыгав со своих открытых балконов на Оркскую Славу. Пара глобальных урков даже прихватила с собой в последний путь балконные «яйца» — и новостные каналы нашли время над этим посмеяться («про молитву кагана вы уже слышали, дорогие зрители, а сейчас мы покажем вам прыжок кагана в исполнении труппы оркских инвесторов»), Орков у нас не любили никогда. Возможно, в чемто правы те, кто говорит, что известную роль в этом сыграли наши медиа.
Шучу, если вы не поняли. Сейчас все вокруг шутят.
Взрыв повредил опорный соленоид гравитационного якоря, или как там это называется у технических сомелье. Починить ничего
нельзя, потому что для этого надо все отключить. А если все отключить, мы сразу упадем.
Мы, собственно, и так теперь упадем — технические сомелье дали самое большее месяц после взрыва, и этот месяц уже прошел. В неизбежность катастрофы трудно поверить, потому что на стене цирка нет даже трещин — она выглядит как раньше. Просто изпод земли в двух местах идет черный дым. Совсем немного. Но изза этого дыма по маниту крутят сцены из «Титаника». Был такой древний фильм.
Идет эвакуация. Но мы не сможем за оставшееся время перенести наши критические технологии вниз. И это значит, что совсем скоро мы будем воевать с орками на равных. Моему поколению, наверно, еще хватит снарядов. А потом они нас просто съедят.
Самое интересное, Рвана Контекса целых два дня не могли убить, потому что он зарыл свой изумрудный мобильник в лесу, в фальшивой землянке с несколькими газовыми баллонами. Когда три телекамеры полетели на его сигнал, их тоже взорвали. Ребята были достаточно опытными пилотами, но сразу спустились к самой земле — поскольку конкурировали друг с другом. Каждый хотел лично застрелить злодея и хорошо продать крупный план. Думали прогреметь в новостях. Вот и прогремели — даже, наверно, раскатистей, чем хотелось. Я бы на такое не попался. Но за зарплату пусть летают другие.
Летчики, помните: при любых обстоятельствах главное — запас по высоте. Его всегда можно превратить в скорость. А вот скорость в высоту — уже нет. Ну а хуже всего — это когда ни высоты, ни скорости.
Как это скоро случится со всеми нами. Биг Биза больше не будет. А Оркланд… У орков уже много веков, если не тысячелетий, в моде эсхатологическая конспирология. Но их Уркаина настолько мерзка, что вряд ли ей угрожает серьезная опасность. Проблемы начнутся, если они захотят стать лучше.
Кое-кто, конечно, уцелеет и в новом мире. Вот, например, Хлоя. Она перед эвакуацией прибегала домой — искала, чего бы забрать вниз. Хорошо ее помню. Три слоя косметики, пять платиновых цепочек с бриллиантами и золотая брошь. Грым точно про нее сказал — лицо войны, оно самое и есть. Она себе дело найдет.
А вот как внизу обустроятся престарелые звезды со своими болонками и трейлерами, это большая загадка. Зато у наших дискурсмонгеров появится отличная возможность выяснить на оркском базаре, сколько весит их свободное слово без авиационной поддержки.
Неустановленные патриоты, которые все это время печатали маниту для нас и себя (и, возможно, продолжают свой труд даже сейчас), наверняка не пропадут. Бернар-Анри, помнится, сравнил их с пауками, переваривающими мух закачанной в них слюной. Пока есть мухи, сохранятся и пауки. Но все-таки непонятно, откуда теперь они будут впрыскивать маниту в мир и куда станут отсасывать жизненную силу человечества, растворившуюся в их ядовитой эмиссии. Однако лучше не углубляться в эту тему, поскольку закона о hate speech никто не отменял — и было бы вдвойне глупо стать его жертвой в эти грозные дни.
В общем, внизу нелегко будет всем.
Но есть и такие, кто принял решение остаться.
Я рад, что я один из них.
Все, что я любил в этом мире, уже в прошлом — так зачем мне будущее? Что будет с моим неуклюжим жирным телом в Оркланде? Нет, спасибо за предложение. Я слишком долго наблюдал эту жизнь сквозь прицел.
Весь последний месяц, который подарили нам техники, я не суетился и не паковал вещей — а спокойно приводил свои записи в порядок. Мне, конечно, очень помог креативный доводчик, и теперь мой труд практически завершен. Я буду шлифовать его до самой последней минуты — но могу с чем-то не успеть, так что не обессудьте. Как только прощальные сирены велят мне поставить точку, я перешлю эту книгу через спутник на адрес парализованной «Хеннелоры» — и тогда моя душенька сможет снять ее через беспроводную связь, а тамошние писцы начертают ее на бычьих шкурах, или что там у них сегодня в ходу.
Пусть они с Грымом не жалеют обо мне, ибо любить им меня не за что (разумеется, применительно к Кае слова «любить» и «жалеть» означают только имитационные паттерны — но иначе не скажешь).
Вполне возможно, что лет через сто мое сочинение будут вырывать друг у друга их новые соплеменники, эти хмурые