pelevin_snuff

Это был новый уркаган по имени Рван Контекс, а надпись наверняка придумали люди или просто взяли ее из древних фильмов. Под портретом стояло несколько пусоров, продающих шприцы с дурианом — новое правление обещало быть умереннолиберативным.

Никто не понимал, откуда вынырнул этот Рван Контекс и почему он теперь у власти, но это не обсуждали, словно смиряясь с тем, что оркам такие вещи знать не положено. Зато спорили, правда ли он незаконный сын покойного Дюрекса, и действительно ли изучал наверху эдвайзинг и консалтинг, или у него степень по фондовой экономике.

Одна оркская женщина, знавшая по-церковно-английски, утверждала, что еще два месяца назад видела в византийских новостях репортаж о Контексе, который вернулся в Оркланд, где

«keeps a low profile» ( Не привлекает внимания ), как выразился диктор.

Другой орк вспоминал, что при Рване Дюрексе молодой Контекс был начальником складских амбаров, где проявил большой организационный талант, и воровал по совести — только на жизнь. Грым мог поклясться, что уже слышал эти голоса на рыночной площади перед самой войной — это они выкликали Алехандро и Бамболео.

Живого Контекса никто пока не видел — был только этот плакат. Зато у памятника маршалу Жгуну висела его размноженная в трех экземплярах речь.

Грым подошел почитать.

Речь была самая обычная — мутило от писарского волапюка властей, старающихся говорить с народом задушевно, но строго, и непременно на его собственном языке. Контекс говорил о национальной катастрофе, к которой привела Уркаину прежняя клика, о бедственном демографическом положении, о том, что урка надо поставить в самый центр Уркаины, а не наоборот, и так далее. Были в статье и соленые оркские шутки — столько, что, когда Грым дочитал, ему стало казаться, будто он проглотил гнилую рыбу. В общем, по всему выходило, что Контекс — это всерьез и надолго.

Но, даже несмотря на эти фокусы, в воздухе все равно пахло особой, горькой послевоенной свежестью…

— Привет, Грым. Ну и рожа у тебя.

Грым обернулся.

Перед ним стояла Хлоя.

Ее лицо было разрисовано черно-золотыми спиралями Вселенных Воскресения, как у сновавших вокруг молодых вдов — а на голову был наброшен капюшон полосатой ветровки. К тому же она покрасила волосы и сделала челку. Видимо, она не планировала купаться в волнах своей предвоенной славы.

Если она и понимала, что чувствовал Грым, то никак этого не показала.

— Ты тоже ничего, — сказал Грым, — Как крокодил с Болота Памяти.

Хлоя не обиделась.

— Идем, — сказала она, — надо спешить.

Грым презрительно наморщился.

— Куда это?

Он уже понял, что растратил весь свой моральный капитал — теперь казнить Хлою молчаливым презрением за содеянное было поздно. Грым не особо собирался это делать, но некоторую досаду от потери актива все же испытал.

— Увидишь, — сказала Хлоя. — Будет интересно, обещаю.

Она повернулась и пошла прочь с рыночной площади.

Ее тон был таким, что Грым сразу пошел за ней следом. Ему даже показалось на миг, будто с войны вернулся не он, а она.

— Извини, — сказала Хлоя, когда рынок остался позади, и они углубились в кривые грязные улицы Славы. — Я понимаю, ты злишься. Но я знала, что с тобой все нормально. Просто так вышло… В общем, сам увидишь.

Хлоя, похоже, хотела как можно быстрее ликвидировать его преимущество по моральной высоте. Это злило Грыма даже сильнее, чем ее прошлое свинство.

— Куда мы все-таки идем? — спросил он.

Хлоя наморщилась, словно произносимые слова царапали ей рот, но ответила:

—Я должна кое-в-чем признаться. Я встречалась с дискурсмонгером. И он оказался очень нехорошим человеком.

—То есть ты заметила, да? — спросил Грым с сарказмом.

Вернее, он попытался спросить с сарказмом, но это не особо получилось — его голос прозвучал просто хрипло.

Всю остальную дорогу он молчал, раздумывая, как правильно себя вести и что такого может показать ему Хлоя, чтобы искупить свою вину (вернее, все свои многочисленные вины). Если во вселенной существовал такой объект, то Грым совершенно его не представлял. Это действительно становилось интересным.

Они шли долго. Хлоя углублялась в трущобную часть города, район, где жили бедные военные семьи. Много домов здесь стояло пустыми, и ходить по улицам было небезопасно — но пока, к счастью, был еще слишком ранний час.

Хлоя дошла до скромно, но прилично выглядящего деревянного дома с небольшим садом. В таком могла бы жить родня мелкого чиновника — какая-нибудь сноха младшего переводчика или двоюродный брат шофера, который возит серьезного вертухая. От улицы дом был отделен крепким дощатым забором и густыми кустами. По бокам его окружали заброшенные бетонные конурки времен Просра Ликвида, где сейчас жили только гекконы, летучие мыши и души предков.

Дойдя до ворот, Хлоя огляделась по сторонам, открыла замок и вошла во двор. Грым последовал за ней.

Во дворе под клеенчатым навесом стоял щегольский зеленый моторенваген — классический джип с пропуском в Желтую и Зеленую Зону за стеклом. Такой машине явно было не место в этом дворе и вообще в этом районе, где возле домов стояли в лучшем случае облезлые мопеды с прицепами. Но джип не был виден с улицы — его скрывала растянутая на столбах клеенка и кусты.

Хлоя вошла в дом.

Из прихожей на Грыма нехорошо пахнуло — на полу была засохшая рвота и пустые бутылки.

— Здесь что, не убирает никто? — спросил Грым.

Хлоя отрицательно помотала головой.

— Раньше я убирала. А теперь никто.

Грым вдруг догадался.

— Ты здесь встречалась с этим… С дискурсмонгером?

Хлоя кивнула.

—Здесь тоже. Это его тайное гнездышко.

—А где он сам?

—В подвале, — ответила Хлоя.

—Живой?

Хлоя пожала плечами.

— Идем посмотрим.

Они прошли через скудно обставленные комнаты и оказались у открытого железного люка. Под ним была ведущая в подвал лестница. Люк выглядел излишне крепким и надежным для такого дома.

Поманив Грыма пальцем, Хлоя спустилась вниз.

Грым увидел подземелье, освещенное тусклой лампочкой. Свет косо падал на полки с разным хозяйственным добром. Здесь были инструменты, деревяшки, тряпки, горшки с гвоздями, провода, старые пластиковые пакеты, канистры — в общем, все то, что хранит в хозяйстве любой небогатый, но бережливый орк.

А потом Грым увидел дискурсмонгера.

Дискурсмонгер выглядел плохо.

Пах он еще хуже.

Он сидел на тюфяке, прислонясь спиной к стене. Его руки и ноги были привязаны к железным кольцам, вделанным в стену и пол. Грязная ночная рубашка была покрыта пятнами засохшей крови. Солнечные кудри поблекли и свалялись, а многодневная щетина состарила беднягу на десять лет. Судя по закрытым глазам, он то ли спал, то ли был без сознания.

Грым заметил на полу жаровню с потухшими углями. А потом — бурую тряпку, которой была замотана одна нога человека.

— Ты его что, пытала? — спросил он.

Он старался говорить равнодушно, чтобы Хлоя не заподозрила его в слабости, хотя на самом деле ему стало противно и даже страшно. Но не так страшно, как на войне. Боевой страх был веселым и азартным, а это было безрадостное гражданское чувство, серое, как вареный коровий язык.

— Не пытала пока, — сказала Хлоя. — Только мучала немного. Боялась, быстро сдохнет.

Грым вспомнил, что говорит с дочерью ганджуберсерка.

Человек услышал голос и открыл глаза.

Увидев Грыма, он вздрогнул, и его лицо исказилось страхом. Грым смотрел на него молча, без всякого выражения, и дискурсмонгер понял, что его не собираются убивать — во всяком случае, сразу. Он произнес:

—Меня удерживают здесь против моей воли. Я требую встречи с представителем правительства национального спасения. Известите лично Рвана Контекса.

—Сколько ты здесь сидишь? — спросил Грым.

—Четыре дня, — сказал человек.

—А откуда ты знаешь, что у нас правительство национального спасения? Никакого Рвана Контекса четыре дня назад еще не было.

Человек грустно улыбнулся — словно понял, что говорит с безнадежным идиотом.

— Если вы хоть чуть-чуть любите свой народ, — сказал он, — вы должны понимать, что захват заложника серьезно повредит его имиджу, и все послевоенные усилия…

Грым увидел в руках Хлои блестящий металлический прут, кончающийся сложным крюком. Хлоя размахнулась и сильно ударила человека по ноге.

—Уй! — закричал человек. — У-ууу!

—Мы не любим свой народ, — сказала Хлоя. — Мы орки.

—Что это у тебя за железка? — спросил Грым.

—Клюшка для гольфа, — сказала Хлоя, — У него в машине была.

—А что такое гольф?

— Не знаю, — ответила Хлоя. — Наверно, вот это.

И она снова ударила человека клюшкой по ноге. Человек опять закричал.

—Я тебе уже говорила несколько раз, — сказала Хлоя, — выражайся понятно. Что такое имидж?

—Совокупный образ, который…

Хлоя подняла клюшку.

—Это как мы вас показываем по маниту, — быстро произнес дискурсмонгер.

—Ты хочешь сказать, что чем больше я буду тебя бить, тем хуже вы нас покажете?

—Да.

—Но ты ведь говорил, что вы всегда стараетесь показать нас как можно хуже. Помнишь? Когда пьяный был?

Человек ничего не ответил, и Хлоя ударила его клюшкой по ноге.

—У-у-уууууй!!!

—Ему же больно, — сказал Грым.

Хлоя посмотрела на него как на идиота.

— Я для того и бью.

Грым хотел было отобрать у нее клюшку, но потом решил не рисковать. Вместо этого он оттащил ее подальше от всхлипывающего дискурсмонгера.

— За что ты его?

Хлоя подошла к одной из полок и развернула лежащий там сверток.

— Смотри, что я нашла.

Грым увидел что-то непонятное. Словно бы мочалки из волос, приклеенные к сморщившимся кускам кожи — одна рыжая, другая темная. Волосы были коротко и неровно обрезаны.

—Что это такое?

—Скальпы.

—Какие скальпы?

—Которыми у него все кончается, — сказала Хлоя. — Это два прошлых. А я была следующая.

—Откуда ты знаешь?

—Сам сознался.

Грым поглядел на клюшку для гольфа в ее руке.

—Может, он на себя наговаривает?

—Нет, — сказала Хлоя, — не наговаривает. Я его так била, что не рискнул бы. Он уже раз пять убить его просил. Стал бы он наговаривать.

—А как ты узнала?

Хлоя пожала плечами.

—Почувствовала. Когда он привязать меня захотел. Ты, говорит, должна понять — сейчас я полностью в твоей власти. Я доверяю тебе свою жизнь. Как только ты меня отвяжешь, я хочу один раз сделать это с тобой. Буквально на пять минут. Почувствовать, что ты доверяешь мне так же, как я тебе… Я, мол, не буду тебя бить и никогда больше не стану о таком просить. Сразу развяжу, и поедем в Зеленую Зону.

—И ты не захотела?

—Не, — сказала Хлоя. — Что-то такое меня укололо… Поняла — если в этот угол сяду, больше из него не встану. Уж слишком тут у него все… удобно оборудовано. В общем, не стала я его отвязывать.

—И что?

Хлоя махнула клюшкой.

—И он рассказал.

—А как ты скальпы нашла?

—Сам признался, где лежат. Там раньше еще косы были. Он их обрезал и наверх взял.

—Как же ты его била, наверно, — присвистнул Грым.

— Да, ничего так, — сказала Хлоя. — Зато все теперь знаю. Кости у него прямо здесь зарыты, в углу. А черепа он наверх увез. Полировал, говорит, до зеркальности. Я спрашиваю зачем, а он все слова умные говорит. И сколько ни била, по-другому не может объяснить, хоть уже от боли плачет. Странный он. Больной на всю психику. Хочешь у него что-то спросить, пока он говорить может?

Дискурсмонгер смотрел на Грыма расширенными от ужаса глазами. Грым задумался. Тысячи мучительных вопросов, на которые никто вокруг не знал ответа, вдруг вылетели из головы.

— Ага, вот, — вспомнил он. — Почему у нас одно и то же слово для Маниту, маниту и маниту? Ты знаешь?

Дискурсмонгер кивнул.

— В древние времена, — сказал он, — люди верили, что экран информационного терминала светится из-за сошествия особого духа. Духа звали «Manitou». Поэтому экран называли «monitor», «осененный Маниту». А деньги по-церковноанглийски — «money», так было изначально. Прописи Маниту объясняют так…

Дискурсмонгер прикрыл глаза и несколько секунд вспоминал.

— «Маниту Антихрист сказал — те, кто приходил до меня, возвещали: отдай Богу Богово и кесарю кесарево. Но я говорю вам: все есть Маниту — и Бог, и кесарь, и то, что принадлежит им или вам. А раз Маниту во всем, то пусть три самых важных вещи носят его имя. Земной образ Великого Духа, панель личной информации и универсальная мера ценности…» Священники говорят, одно из доказательств бытия Маниту в том, что эти слова сами сложились в языке похожими друг на друга…

Грым вспомнил другой вопрос, занимавший его куда сильнее, чем лингвистическая археология.

— Я всегда хотел узнать, откуда взялись снафы, — сказал он, — Ведь в древности фильмы были не такими. Почему в снафах всегда половина про войну, а половина про любовь? В школе это никогда не объясняют. Говорят, такова любовь Маниту и его ярость. И все.

Человек облизнул губы.

— Вообще-то это религиозный вопрос, — сказал он, — Надо священника спрашивать. Но какие у вас священники, я знаю. Попробую вспомнить, как в школе рассказывают… В Прописях

Маниту сказано, что Маниту возжелал приблизить людей к своему чертогу и подарил им два магических искусства. Они назывались «кино» и «новости». В их основе лежало одно и то же таинство — «чудо удаленной головы».

— Удаленная голова? — подозрительно переспросила Хлоя. — Ты для этого черепа вверх забираешь?

На лице дискурсмонгера проступило отчаяние.

— Нет, — сказал он. — Вы сами знаете, что такое удаленная голова. У нас есть шесть чувств. Но если посмотреть, какой процент информации для построения картины мира поставляет каждое из них… — человек покосился на клюшку в руках Хлои, — в общем, неважно какой процент. Важно, что зрение и слух, действуя вместе, способны полностью замещать реальность. И такой переход сознания ничем принципиально не отличается от сна или… У-ууй!

Хлоя ударила человека так внезапно, что Грым не успел ей помешать. Он только пихнул ее в плечо. Хлоя в ответ толкнула его, и, чтобы не позориться перед дискурсмонгером, Грым не стал продолжать потасовку.

—Почему ты его бьешь? — спросил он.

—Он, когда пьяный был, говорил, что с орками надо себя вести как с детьми, — ответила Хлоя. — Рассказывать им волшебные сказки. Иначе, мол, их примитивное воображение не сможет ни за что зацепиться.

—Ну и замечательно, — сказал Грым, — Я люблю сказки. А тебя не поймешь. То тебе сложно, то обидно, что как с детьми. Давай дальше, монгер.

—Хорошо, — сказал дискурсмонгер, косясь на Хлою. — Древние люди постигли, что чудо удаленной головы позволяет переносить внимание куда угодно. С его помощью можно заставить человека увидеть любой мир, настоящий или выдуманный. Но есть черта, разделяющая реальность и фантазию. Она же отделяет кино от новостей. Если говорить грубо и упрощенно, новости показывают то, что на самом деле. Кино показывает то, чего на самом деле нет. Вместе они много раз приводили мир к войнам.

—Почему? — спросил Грым.

—Потому что маги древности управляли реальностью, манипулируя этими искусствами. Они часто смешивали их или вообще меняли местами, выдавая кино за новости, а новости за кино. Так можно делать, поскольку чудо удаленной головы действует при этом совершенно одинаково.

—Ты понимаешь, что он говорит? — спросила Хлоя.

—Я понимаю, как можно выдать кино за новости, — сказал Грым. — Это когда в новостях показывают такое, чего не было. Или… — он вспомнил бегущего по полю битвы любителя детских кишок, — вроде бы было, но неправда… Но как можно выдать новости за кино?

Хлоя повернулась к человеку и чуть подняла клюшку.

—То же самое, только наоборот, — ответил тот, и вдруг разозлился. — Не надо меня бить, хорошо? Я же не виноват, что это нельзя объяснить на пальцах!

—Говори проще, — велела Хлоя, но все же опустила клюшку.

—В общем, — продолжал дискурсмонгер, — это действительно почти одно и то же. Люди в древности много работали, и у них было только несколько часов в неделю, чтобы расслабиться перед экраном. Кино служило для них энциклопедией жизни. Люди брали из кино все свои знания. Часто это был их главный источник информации о мире. Поэтому, если в кино какой-то народ постоянно изображали сборищем убийц и выродков, это на самом деле были новости. Но их выдавали за кино.

—Понятно, — сказал Грым. — Что дальше?

—Мастерство древних магов было ужасающим. Особенно в том, что касалось новостей. У этого была причина — мир был разделен на кланы, и каждый клан с помощью своих магов пытался создать особую версию реальности.

—А почему никто не показывал правду? Что, все древние маги были такими подлыми и злыми?

—Тут дело не в этом, — сказал человек. — Они могли быть хорошими и добрыми. Но они с самого детства находились в реальности, придуманной магами их клана. А человек, даже если он информационный маг, борется в первую очередь за личное выживание. Как ты считаешь, кто имел больше шансов выжить —