vcsu12_16

ся с определенной географической и институциональной локализацией. Когда мы говорим о социокультурном контексте, речь идет о более широком пространстве (это может быть Россия, это может быть европейское научное сообщество). Такой подход – понимание школ через социокультурное пространство – предложили челябинские исследователи, историографы, которые на примере фигуры В. О. Ключевского показали восприятие историографией классика как определенного социокультурного феномена7.

Обратимся к серии статей и монографии Н. В. Гришиной, которая занимается изучением социокультурного пространства школы В.О.Ключевского.Используемаяеюметодика ориентирует на расширение круга исторических источников. Ею были привлечены обширная переписка Ключевского и его корреспондентов (представителей различных страт российского общества), научно-популярные издания, в которых печатался Ключевский, отклики на смерть великого историка.

Пространство школы Ключевского как культурного феномена Гришина рассматривает с точки зрения формирования и восприятия истории на межсоциальном уровне. Масштабы учительства Ключевского были невероятно значимы: «в поле притяжения “школы Ключевского” оказываются не только современники, но и последующие поколения историков, попавшие под его влияние, тем самым расширяя границы локального культурного пространства, которое занимает школа»8. Чтобы очертить социокультурный контекст школы Ключевского, Гришина делает следующий шаг, принципиальный с точки зрения методики: она пытается прописать механизмы влияния Ключевского на русское общество, т. е. выявить основные каналы трансляции идей и собственно образа историка. Автор выделяет традиционные механизмы или школообразующие практики и среди них называет:

–лекционную работу;

–научные публикации;

–популяризацию истории (участие в популярных изданиях и чтение публичных лекций).

Одновременно с каналами трансляции позиций историка Н. В. Гришина показывает рецепцию его идей и самого образа В. О. Ключевского различными слоями русского общества. Обращаясь к текстам состоявшихся историков, автор вычитывает в них

информацию о влиянии Ключевского на самоидентификацию их как историков. Многие, благодаря высокому уровню гимназического образования, знали труды Ключевского еще до университета, т. е. в старших классах гимназии они прочитали некоторые работы Ключевского и были под впечатлением этих работ.

Через преподавание, через научные публикации, через популяризаторскую деятельность Ключевский оказался связан с очень широкими общественными слоями. Тем самымГришинафиксируетспецификунаучных коммуникаций В. О. Ключевского и отмечает ее направленность от периферии к центру, т. е. от широкой публики к самому ученому. Этотвыводсделаннаоснованиипривлечения переписки Ключевского с интеллигентной публикой, не связанной с научной корпорацией. Он оказался «культурным героем», что очень интересно для историка. В XX в. среди «культурных героев» мы не найдем фигуры историка. Культурными героями становятся артисты, писатели, на определенном этапе поэты, телеведущие и т. д. Ключевский расширил социальный контекст своей школы. (Ему пишут: «Москва без Ваших публичных лекций это вообще не Москва»).

По Гришиной, славу и известность Ключевскому создали в большей степени не его ученики, т. е. молодые ученые-историки, которых мы традиционно причисляем к школе, а ученики в широком смысле этого слова (те, кто слушал его лекции, публичные выступления, читал статьи и монографии). Он получал массу писем с вопросами о том, почему не печатается его «Курс русской истории». Эта интересная переписка позволяет проанализировать мотивы того, почему Ключевский в конце концов берется за публикацию «Курса русской истории».

Понятно, что эти «ученики в широком смысле слова» идеализировали Ключевского. Их воспоминания более комплиментарны по сравнению с воспоминаниями учеников-ака- демистов. Его называют современным Нестором, великим историком земли Русской, вдохновенным историком, несравненным профессором-художником9.

Таким образом, мы посмотрели, как представители челябинской историографической школы разрабатывают новую тему и каким путем они идут, раздвигая наши привычные грани и представления о научной школе. Исследовательская практика челябинских исто-

риографов актуализирует проблематику восприятия и мифологизации научной школы. В связи с чем нельзя не обратить внимание на сложную проблему соотношения школы как реальной социальной группы и одновременно как позднего историографического конструкта. В основном о школе Ключевского как специфическом феномене заговорили после его смерти. И в дальнейшем «меморативный контекст» способствовал коммуникативному сближению учеников Ключевского. Это наблюдение корреспондируется в известном смыслесутверждениемсовременногоукраинского историографа В. В. Ващенко. Исследовательпредлагаетперенестиакцентвисследовании школ именно на горизонтальные связи, отношения не субординации, а координации внутри школы, на рядовых репрезентантов. Такой поворот автор объясняет тем, что именно научные коммуникации между учениками оказываются решающими при формировании интеллектуального поля школы10.

Выделим четвертый подход, который назовемусловнокоммуникативный.Онпредполагает рассмотрение научной школы как сообщества, которое имеет определенную коммуникативнуюструктуруинаходитсявсложном коммуникативном поле дисциплины и общества в целом. Это направление изучения схоларной проблематики отчетливо кристаллизируется в последние десятилетия и привлекает внимание многих исследователей. С одной стороны, здесь научное сообщество и наука рассматривается как определенная социокультурная традиция. Акторами процесса коммуникации являются, прежде всего, сами ученые (историки). Проблема коммуникаций является важной для функционирования любого научного сообщества. Стоит учитывать то обстоятельство, что меняющийся контекст существования науки приводит к изменению характера коммуникаций.

Коммуникативная структура науки чрезвычайно сложна. Выделяются:

1)внутринаучные коммуникации, которые могут быть как внутридисциплинарными, так

имеждисциплинарными,

2)внешние коммуникации, связанные с со-

циокультурным контекстом, включающим и властный уровень.

Названные структурные компоненты коммуникативного поля могут носить как лич-

ностный, так и институциональный харак-

тер. В качествеакторов коммуникации может

выступать и отдельная личность, в нашем случае – историк, и отдельные институты – как формальные, так и неформальные. Подчеркнем, что коммуникативное поле – это и реальность, и одновременно интеллектуальный конструкт.

Разработана типология научных коммуникаций, которая может быть представлена в следующем виде:

•по направленности коммуникации мо-

гут быть внутринаучными и внешними (с обществом, властью, бизнесом и т. д.). В свою очередь применительно к внутринаучным коммуникациям можно выделить различные типы, взяв за основу дисциплинарную принадлежность – внутридисциплинарные и междисциплинарные;

•по акторам (основным участникам)

коммуникации могут быть выделены ком-

муникации личностные, групповые и институциональные. В свою очередь личностные типы коммуникации могут носить как приватный, так и официальный характер;

•по способу трансляции информации

коммуникации могут быть устными, письменными, печатными, Интернет и др. Преобладающими способами трансляции в исторической науке вплоть до второй трети ХХ в. является письменный текст;

•по критерию иерархичности – можно

выделить горизонтальные и вертикальные коммуникации. В реконструкции данных коммуникаций для нас принципиально важны методики Р. Коллинза и П. Бурдье;

• по механизму трансляции дисципли-

нарных нормативов выделяются – диссертация, дискуссия, рецензия, публикации и требования к ним и т. д.;

• по критерию форм организации научного текста выделяются внутритекстуальная, внетекстуальная и интертекстуальная научные коммуникации. Применительно к исторической науке этот уровень коммуникации является чрезвычайно важным;

• по критерию культурного взаимодействия выделяют внутрикультурную коммуникацию и межкультурную коммуникацию.

Межкультурная коммуникация в силу спецификиработыисторикавсвоюочередьподразделяется на коммуникацию между различными национальными школами и на коммуникацию между историками, представляющими различные эпохи, которая осуществляется в процессе работы;

• по степени интенсивности коммуни-

кации можно разделить на постоянные, огра-

ниченные или эпизодические.

Научное сообщество как социальный институт структурировано не только основной деятельностью, т. е. производством научного знания, но и всевозможными контактами и человеческими отношениями. Определенную рольвнихиграетконфликт.Здесьмогутбыть разные подходы к истории конфликта в научном сообществе. Высокая наука и традиционная историография как раз обходят подобные вещи, связанные с напряжением внутри научного сообщества. Бытует мнение: «Наука – священная корова, ученый – благородный человек, который все сделает для процветания науки и высший идеал для него есть истина». На самом деле все это не так. Наука структурирована конкуренцией, и так или иначе научное сообщество сотрясают конфликты, которые иногда выливаются в скандалы. Иногда судьба той или иной исторической концепции или ученого совершенно не связана с идеалами науки, некоторые личностные моменты могут вытолкнуть человека за пределы научного сообщества. (Совсем недавно интернет-сообщество обсуждало скандал, который случился в начале 2010 г. в Российском академическом институте социологии, связанный с защитой диссертации Д. Куракина «Сакральное как понятие и проблема социологической теории: на примере американской «сильной программы» культур социологии». Диссертант Д. Куракин имеет большое количество публикаций, принимал участие во многих исследовательских проектах. Тем не менее, он не защитился по социологической теме. Этот прецедент – свидетельство столкновения культурных традиций и норм научной этики в корпорации современных ученых. На наш взгляд, проблема заключается не только в борьбе за «чистый капитал» в поле науки, но и в определенных культурных практиках и стереотипах отношения к своей профессии, которые сами по себе требуют глубокого осмысления).

Важно посмотреть на науку и с этой точки зрения. Какие конфликты бывают в науке, как их нужно изучать, что это за феномен с позиций истории науки? Подобные вопросы проникают в исследовательскую и историографическую литературу.

Омский исследователь А. В. Свешников написал серию статей, посвященных кон-

фликтам в научном сообществе, и предпринял попытку дать типологию научных скандалов второй половины XIX – начала XX в.11 Эти поиски исследователя получили обобщение в монографии «Петербургская школа медиевистов начала ХХ века: попытка антропологического анализа научного сообщества»12. Вдосоветскойисториографииестьнесколько конфликтов, о которых много говорят. Это конфликты Милюкова и с Ключевским, и с Иловайским и ряд др. В советской историографии – конфликт на конфликте. Характеризуя обстановку в науке 1950-х гг., О. М. Фрейденберг (двоюродная сестра Б. Пастернака) писала: «Всюду, во всех учреждениях, во всех кварталах чадит склока, это порождение нашего порядка, совершенно новое понятие и новый термин, не переводимый ни на один культурный язык <…> это низкая, мелкая вражда, злобная группировщина одних против других. Это доносы, клевета, слежка, подсиживание, тайные кляузы, разжигание низменных страстишек одних против других. Напряженные до крайности нервы и моральное одичание приводит группу людей в остервенение против другой группы людей, или одного человека против другого. Склока – это единственное состояние натравливаемых друг на друга людей, беспомощно озверевших, загнанных в застенок. Склока – альфа и омега нашей политики. Склока – наша методология».

А. В. Свешников пытается увидеть слабости и определенные возможности разных подходов в истории науки к конфликту. Коечто он заимствует из социологии науки и философии науки. Он обращается к концепциям Т. Куна, П. Бурдье и Л. Козера.

Т. Кун рассматривает науку через смену парадигм. Он пользуется другим термином

– научное сообщество. Наука развивается через конфликты людей. Это не конфликты парадигм, а конфликты научного сообщества, а научное сообщество – это люди. С такой точки зрения конфликт может иметь содержательную сторону. С другой стороны, есть масса примеров того, когда люди являются представителями разных парадигм, но находятся в хороших отношениях, и когда люди работают в рамках одной парадигмы и ненавидят друг друга и ведут постоянные бои.

П. Бурдье несколько по-другому рассматривает конфликт в научной среде. Он основывается на идее внутренней иерархии на-

учного сообщества и неоднородности поля науки. Поле науки пронизывает борьба за символический капитал (оценку твоего вклада). Эта борьба – важный фактор, который и структурирует и дезорганизует научное сообщество. Такой капитал часто идет вразрез с институциональным капиталом. Человек, который занимает высокие позиции и высокую степень иерархии в научном сообществе, может использовать свой ресурс для возвышения своего авторитета. Если лидер признанный и официальный совпадают в одном лице, то это счастье для науки, часто этого не случаются, что вызывает противоречия. Концепцию символического капитала Бурдье можно использовать для реконструкции внутренней жизни науки на том или ином этапе.

Свешников апеллирует также к подходу, апробированному в социологии конфликта. Классиком социологии конфликта является ЛьюисКозер.ПоКозеру,конфликтважендля генезиса и жизни любой социальной группы. Конфликт оценивается им не как нарушение порядка обычной жизни, не как угроза, а как нормальное продуктивное состояние. Такой подход тоже может быть перенесен на историографический материал, и можно рассматривать конфликт с точки зрения важной составляющей внутренней жизни и функционирования научного сообщества. Весьма показательна в этом плане ситуация конца XIX

– начала XX в. в исторической науки России. Речь идет об определенном состоянии науки, когда происходит формирование нового предметного, методологического поля, т. е. осуществляется перестройка исторической науки. Тот историк, который движется в авангарде перестройки, находится в оппозиции по отношению к устоявшемся истинам, и ему гораздо сложнее, чем тому, кто отстаивает сложившиеся нормы и процедуры, следует привычным правилам игры. В такие моменты периферия и ядро науки очень подвижны. Идет мучительный поиск, который требует эмоциональной энергии. Само неустойчивое состояние научного сообщества и умение личности позиционировать себя ведет к конфликту. Личные отношения теснейшим образом переплетаются с научными, в результате возникает напряжение, которое проявляется не только на высоком научном, но и на бытовом уровне). Эту ситуацию можно экстраполировать на состояние школ, в частности, петербургской13.

Обозначенные подходы позволяют изучать конфликты, а не копаться в них как в грязном белье, посмотреть на них с точки зрения жизни научного сообщества и развития науки.

Источниками для изучения подобной проблематики являются не только сами работы историков. В монографиях, отчетах, обзорах конфликты чаще всего не упоминаются. Конфликты прочитываются в рецензиях, протоколах заседаний Ученых Советов и конференций, мемуарах и переписке. А. В. Свешников выделил типы конфликтов:

-конфликты с политической основой. Это конфликты научного сообщества и власти, когда власть вмешивается. Историк лишается своего места и его выгоняют с работы.

-сугубо научные социальные конфликты, связанные со статусом в науке. Чаще всего это борьба концепций, т. е. внутринаучные конфликты.

-личностные конфликты, которые определяются характером личностных взаимоотношений (Примером может служить монография А. Конопацкого «Прошлого великий следопыт», посвященная А. П. Окладникову, который в каждой второй полемике между археологами в качестве причины «ищет женщину»).

ВовнутринаучныхконфликтахА.В.Свешниковвыделилразныетипы,взявзаосновусоциальные роли участников конфликта:

– между представителями различных научных школ, когда пересекаются их интересы («стенка на стенку»);

– между учителем и учеником в рамках одной школы («битва за место под солнцем»);

– между представителями одного поколения или учениками одной школы (конфликт между учениками Гревса – Добиаш-Рожде- ственской и Карсавиным);

– между представителями разных группировок (Гревс и Платонов с одной стороны, с другой – Платонов и Лаппо-Данилевский).

Чистых типов конфликтов не бывает. Как правило, конфликт – это сложный узел. По существу мы видим одновременно проявления нескольких вариантов конфликтных отношений.

***

Экспликация указанных подходов и методик к изучению схоларной проблематики очерчивает новый круг вопросов и оставляет

В ХIХ – начале ХХ в. татарская этногра-

фия занимала важное место в истории отечественной гуманитарной науки. Изучение традиций, культуры и быта народов, населявших Российское государство, было объектом особого внимания исследователей еще со второй половины ХVIII в., когда происходили существенные изменения в жизни инородческого населения, связанные с политикой их всеобщей христианизации, которая носила уже не насильственный, а более либеральный характер воздействия на «инородцев», путем их всестороннего изучения и постепенного приобщения к христианству. Во многом развитию православия среди нерусских народов способствовала деятельность многих научных организаций, учебных заведений, таких, например, как Казанская духовная академия1. Важнейшей ее задачей было изучение языков нерусских народов России для ведения среди них миссионерско-просветительской деятельности. Для выполнения этой миссии требовались специалисты, хорошо владеющие знаниями не только по языку, но и истории, культуре, этнографии нерусских народов.

Преподаватели Казанской духовной академии регулярно издавали историко-религи- озныетруды,учебныепособиядуховно-рели- гиозногосодержания,этнографические,спра- вочно-библиографические материалы. Активнуюработупопросвещению«инородцев» вели видные ученые академии: П. К. Жузе, М. Г. Иванов, Н. И. Ильминский, Н. Ф. Ка-

танов, Я. Д. Коблов, Е. А. Малов, М. А. Машанов, Н. В. Никольский, Н. П. Остроумов, Г. С. Саблуков и др. Для развития христианства среди нерусских народов преподаватели академии широко изучали их язык, образ жизни, материальную и духовную культуру. В связи с этим они отправлялись в этнографические экспедиции по различным населенным пунктам. Свои наблюдения ученые фиксировали в тетрадях, которые впоследствии были опубликованы или изданы в виде научных статей, сборников, монографий.

Деятельность духовного писателя, протоирея Е. А. Малова в данной академии была особо примечательной. В целях своей мисси- онерско-просветительской работы он побывал в различных деревнях Казанского уезда: Әлдермеш, Олыяз, Биектау, Өбрә, Мәтәскә. На основе собранного материала Малов издал научные труды, опубликовал статьи о татарах,вкоторыхпривелинтересныесведения о фольклорных праздниках, отметил огромную роль вокальной и инструментальной музыки в жизни народа. В одной из своих статей «Четыре дня среди мусульман», Малов, с огромным интересом наблюдая празднование Джиен2, отметил некоторые его особенности: «…Здесь бывают игры, борьба, песни <…> На Джиен собираются большей частью люди молодые <…> К вечеру вы услышите в домах татарскую песню, большей частью с заунывным однообразным мотивом; или же молодые люди собираются толпою, идут по

деревне, поют, играют на скрипке и прихлопывают в ладоши»3. Примечательно, что Малов обратил внимание не только на особенности проведения данного праздника, но и на рольмузыки,характерфольклорныхнапевов, исполняемых в домах после Джиен. Песни, которые характеризует Малов, по характеру соответствуют протяжным напевам (озын көй), которые отличаются от других жанров татарского музыкального фольклора лирическим, монотонным содержанием. Нередко исполнениепротяжныхпесенсвязываютстаким феноменом, как моң (дословно тоска, грусть), особенностью которого является умение петь мелодично, распевно. В ХIХ в. в музыкальном быту татар огромное место занимали именно протяжные лирические песни, в то время как

вХХ в. в связи с развитием городского фольклора большую популярность приобрели уже короткие напевы (кыска көй). Лирические протяжные напевы татар, и в целом народная музыка, выполняли существенную роль

впередаче нравственно-эстетического опыта прошлых времен и в формировании мировоззрения новых поколений.

Наблюдения Малова относительно народного инструментария также ценны для изучения в области татарской этнографии. Следует заметить, что в быту татар музыка, а также народные инструменты занимали важное место; любые праздники, обряды и обычаи сопровождалисьигройнанародныхинструментах, и в частности скрипке. Она была широко распространена не только среди татар, но и других поволжских народов. Так, исследователь XIX в. полковник А. Риттих отмечал огромную роль скрипки в свадебных обрядах чувашей. Например, чувашские музыканты, как со стороны жениха, так и невесты, нередко устраивали между собой соревнования

втехнике игры, выносливости и громкости звучания4. Исследователь XIX – начала ХХ в. К. Прокопьев писал, что «скрипачи, сидя рядом, изо всей мочи пилят каждый на скрипке, стараясь перещеголять друг друга»5. Скрипка была одним из популярных народных инструментов и среди удмуртов. Новобранцы передотправкойвармиюисполнялинесколько танцевальных и песенных мелодий под аккомпанемент скрипки, прощаясь тем самым со своими родными6.

Таким образом, скрипка играла огромную роль как в быту и фольклоре татар-мусуль- ман, так и других поволжских народов.

Заметный вклад в развитие татарской этнографии внес профессор Казанской духовной академии, профессор Императорского Казанского университета, действительный статский советник, декан Северо-Восточ- ного археологического и этнографического института, председатель совета Общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете, тюрколог, доктор сравнительного языкознания, председатель и член многих научных и общественных организаций Н. Ф. Катанов. В период своей преподавательской деятельности в Казанской Духовной академии (1911–1917) он побывал во многих научных экспедициях, собрал и обработал огромный материал по историиикультуренародов,проживавшихна территориях Поволжья, Приуралья, Средней и Центральной Азии. В Казанской духовной академии Катанов был ординарным профессором по кафедре этнографии татар, киргиз, башкир, чуваш, черемис, вотяков и мордвы, истории распространения христианства в среде этих народностей. Он читал лекции по этнографии тюркских и финно-угорских народов России, по языкознанию и татарскому языку. Кроме того, при Академии Катанов был директором историко-этнографического миссионерского музея, являлся заведующим редакцией «Инородческое обозрение» (приложения к журналу «Православный собеседник») – печатного органа миссионерского отделения Казанской духовной академии. Огромная роль Катанову принадлежит в собирании и записи народных образцов, в становлении и развитии науки о фольклоре.

Политика христианизации коснулась многих народов, и в особенности татар, в результате чего образовалась отдельная конфессионально этническая группа – кряшены. Активная роль в миссионерско-просвети- тельской деятельности среди крещеных татар принадлежала профессору Казанской духовной академии и Императорского Казанского университета, миссионеру, ученому-вос- токоведу Н. И. Ильминскому, который внес значительный вклад в татарскую этнографию. Он являлся одним из первых ученых, изучавших быт, народные верования, язык таких поволжских народов, как марийцы, удмурты, чуваши, мордва, татары-кряшены. Ученый долгое время жил в Татарской слободе, ездил по селам Казанской губернии, знакомился с местными традициями, религи-