2. Понятие «образ логики» и его методологическая роль

Понятие «образ логики» вводится мною по аналогии с понятием «образ науки» и представляется достаточно эффективным для рассмо­трения места и роли логики в истории философии и культуры.

В отечественной философской литературе понятие «образ науки» подробно анализируется А. П. Огурцовым [Огурцов 1972], применяет­ся им же для реконструкции представлений о науке, возникающих на различных этапах развития отечественной культуры (см.: [Мамчур, Овчинников, Огурцов 1997]). П. С. Юлина использует понятие «образ нау­ки» в качестве методологического принципа применительно к проблеме соотношения науки и метафизики (см.: [Юлина 1981; Юлина 1982]).

Близким к различению образа науки и самой науки оказывается и проводимое В. Н. Садовским различение между моделями научного знания и их философскими интерпретациями [Садовский 1983].

Будучи достаточно очевидным по своему содержанию, понятие образа науки оказывается эффективным при обсуждении проблем иде­ала научности, связи науки и философии, практических функций науки и т.д. «Образы науки — это весьма сложные культурно-идеологиче­ские образования, структуру которых трудно охватить одним строгим определением... составляющие образ компоненты можно обрисовать только схематично. Среди них можно отметить следующие: представле­ния о нормах и целях научного исследования и ценностные мотивы, входящие в "контекст открытия"; фундаментальные метафизические предположения о Вселенной и месте человека в ней, в рамках которых строятся научные гипотезы;... альтернативные представления о науке, выдвигаемые в нелидирующих дисциплинах в противовес утвердивше­муся стереотипу науки; мифологические образования, ad hoc гипотезы и др.» [Юлина 1982, с. 110-111].

Введение понятия «образ логики» представляется оправданным по ряду причин. Во-первых, логика всегда была и остается особой нау­кой, определить свое отношение к которой так или иначе считали своим долгом другие науки и философия. Здесь мы можем встретить самые разные позиции — от объявления логики пропедевтикой ко всем нау­кам, органоном науки, «ключом к метафизике» [Рассел 1959] до выступ­лений против господства логики в метафизике [Хайдеггер 1993; Хайдеггер 1997] и даже полного отрицания ее значения. Соответственно столь разные оценки роли логики основывались на определенных предста­влениях философов и ученых-нелогиков о предмете и методах логики.

Во-вторых, достаточно часто можно столкнуться с расхождением, а зачастую даже полным несовпадением взглядов в опенке роли ло­гики у логиков с представителями других специальностей, особенно с гуманитариями (см., например: [Perelman 1979]). При этом неред­ко ответственность за непонимание роли логики несут сами логики, не утруждающие себя рефлексией по поводу собственного предмета, границ приложимости своих методов, возможностей учета и использо­вания результатов, полученных в других областях знания, своих функ­ций в обществе. «Логика страдает из-за самоизоляции логиков. Многие важные вопросы логики и их взаимосвязи с естественным языком оста­ются вне поля зрения логиков главным образом потому, что последние общаются преимущественно друг с другом» [МакКоли 1983. с. 198].

В-третьих, можно смело говорить о разрыве в оценках роли логики между представителями научного сообщества и остальной частью об­щества. Здесь возможны самые разные варианты. Мы уже приводили слова Лейбница: «толпа либо вообще не замечает предмета (уточ­ним — не знает о его существовании. — И. Г.), либо оставляет его без внимания» [Лейбниц 1984, т. 3, с. 74], либо относится к нему крайне отрицательно. Возможен, конечно, и позитивный вариант. То или иное отношение к логике в обществе, естественно, будет неоднородным (различаться по группам) и будет определяться самыми разными фак­торами, такими, как социальные, культурные, религиозные различия, ценностные установки, принятая в обществе система образования и т. д. (все перечисленные факторы взаимосвязаны). Например, особеннос­ти систем образования самым непосредственным образом повлияли на принципиально различное отношение к логике и, соответственно, уровень практической рациональности, логической культуры в россий­ском и западно-европейском обществах (см. на эту тему: [Грифцова, Сорина 1996]). В России случалось и такое, что философию и логи­ку объявляли «страшным чудовищем, спокойно подрывающим у нас алтари и трон» (из доноса М.Л.Магницкого 1823 года на учебник «Начальные основания логики» (1821 год) И. И.Давыдова в Министер­ство духовных дел и народного просвещения — пит. по: [Шпет 1989, с. 227])⁴ Даже в среде юристов, где логика традиционно считается «сво­ей» дисциплиной, можно обнаружить самые разные оценки ее роли. Вот что, например, можно прочитать в сборнике «Судебное красноречие русских юристов прошлого»: «Возражение представляется очень ответ­ственной частью в судебной речи. В нем наиболее сказывается умение оратора рассуждать и пользоваться приемами логики, ибо в возражении надо разрушать те выводы, к которым противник пришел... Во всем этом острота логики наиболее применима, чтобы разрушить здание до­казательства противника и на очищенном пространстве воздвигнуть свое собственное» (курсив мой. — И. Г.) [Судебное красноречие 1992, с. 195-196]. И одновременно у другого автора: «Материальное уголов­ное право, исходя из известного числа основных положений и питаясь не от жизни, а от формальной логики, создало систему измерения ви­новности человека, совершенно расходящуюся не только с требованиями жизненной правды, но часто даже со здравым смыслом» (выделено авто­ром, курсив мой. — И. Г.) [Судебное красноречие 1992, с. 104].

Определенное влияние на отношение к логике в обществе оказыва­ют и искусство, литература, средства массовой информации. В качестве иллюстрации я позволю себе привести один эпизод из хорошо извест­ного и любимого в нашей стране фильма Э. Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!». В начале фильма есть эпизод в московском аэ­ропорту, где герои фильма, все москвичи, не очень трезвые, пытаются вспомнить, кто из них должен лететь в Ленинград. Им это не удается, и тогда они прибегают к логическому рассуждению, которое выглядит примерно так:

• Мог ли в Ленинград лететь Лукашин?

• Да, конечно. Ведь он говорил, что у него завтра должна быть свадьба. Значит, он летит в Ленинград на свадьбу.

Но тут кто-то вспоминает, что со своей невестой Лукашин (он врач) познакомился у себя в поликлинике, т. е. в Москве. Видимо, подразумевается, что если жених и невеста — москвичи, то зачем же на свадьбу лететь в Ленинград. Но тут другой «исследователь», используя тот же аргумент о знакомстве Лукашина с невестой в поликлинике, делает совершенно противоположный вывод.

— Ну конечно, она приехала в Москву из Ленинграда, заболела и пошла в поликлинику. Следовательно, Лукашин летит в Ленинград на свадьбу (так как его невеста из Ленинграда).

Все приходят в восторг, объявляя такой вывод «железной логи­кой» и успокоившись, что «логическим путем» нашли того, кто летит в Ленинград.

Таким образом, упоминание о логике, погруженное в комический эпизод, невольно приобретает оттенок несерьезности, насмешливости, довольно типичный для отношения нашего общества к логике.

Другой, более серьезный пример. По телевидению показывают беседу с заместителем министра просвещения (в то время, когда суще­ствовало Министерство просвещения), звонят телезрители. Один из них спрашивает, насколько оправдано (предпосылка вопроса, скорее всего, судя по тону, что это совершенно не нужно) введение в младших классах в школе, где учится его ребенок, логики и риторики. В ответ находит полную поддержку в липе человека, который должен понимать, что со­ставляет основу образования: «Главное — научить детей хорошо считать и писать. А логика и риторика в 1-2 классах, честно говоря, рановато, сложно очень». Следовательно, могут сделать вывод тысячи людей, смотрящих передачу, многие из которых даже не слышали о таких предметах, логика и риторика — это то, что не учит главному, без чего можно спокойно обойтись детям. Вот уже и создан определенный образ.

Даже названных причин, думаю, вполне достаточно для введения и использования понятия «образ логики». Предложенный подход пред­полагает выделение (по самым разным основаниям) и анализ различных образов логики, рассмотрение их влияния как на реальное бытие ло­гики в культуре, жизни общества, так и на формирование образов логики прошлого. Данный подход предполагает также осознание того факта, что наряду со сменой различных образов логики возможно и их сосуществование в один и тот же исторический период.

Наконец, представляется важным понимать, что точно так же, как тот или иной образ науки нередко отождествляют с самой наукой, определенный образ логики может отождествляться с самой логикой. Так, например, произошло в эпоху Возрождения, а частично затем и в Новое время в Западной Европе: активное и плодотворное исполь­зование, в первую очередь, силлогистики Аристотеля в бесконечных религиозных диспутах средневековья привело к резко отрицательной оценке логики как таковой, тезису Петра Рамуса «Все, что сказано Аристотелем, ложно». Схема появления такого отношения к логике может быть представлена примерно следующим образом: схоластика очень тесно связана с силлогистикой, критика схоластики практически должна означать критику силлогистики, но так как силлогистика, т. е. лишь определенный образ логики отождествлялась с самой логикой, то критика схоластики вылилась в критику логики.