Makarenko_Ped_poema_full_text

мый и страстный, но других достоинств у него не было. Когдато он начал в колонии с серьезного конфликта с поножовщиной, с тех пор крепко подчинялся дисциплине, но всегда держался в стороне от бурлящих наших центров. У него было невыразительн ое, бесцветное лицо, и даже в минуты гнева оно казалось тупова тым. Школу он посещал по необходимости и еле-еле научился чита ть. В нем мне нравился способ выражаться: в его скупых словах в сегда ощущалась большая и простая правдивость. В комсомол е го приняли одним из первых. Коваль имел о нем определенное мн е- ние:

—Доклад не сделает и в агитпропы не годится, но если дать ему пулемет — сдохнет, а пулемета не бросит.

Вся колония знала, что Чобот страстно влюбился в Наташу Пе т- ренко. Наташа жила в доме Мусия Карповича, считалась его пл е- мянницей, на самом деле была просто батрачкой. В театр все-т аки пускал ее Мусий Карпович, но одевалась она очень бедно: нескладная юбка, кем-то давно заношенная, корявые, не по ноге, ботинки и старомодная, со складками, темная кофта. В другом одеянии мы ее не видели. Одежда обращала Наташу в жалкое чу - чело, но тем привлекательнее казалось ее лицо. В рыжем орео ле изодранного, испачканного бабьего платка на вас смотрит д аже не лицо, а какое-то высшее выражение нетронутости, чистоты, де тски улыбающейся доверчивости. Наташа никогда не гримаснич ала, никогда не выражала злобы, негодования, подозрения, страд ания. Она умела только или серьезно слушать, и в это время у нее ч уть- чуть подрагивали густые черные ресницы, или открыто, вним а- тельно улыбаться, показывая милые маленькие зубки, из кот орых один передний был поставлен немножко вкось.

Наташа приходила в колонию всегда в стайке девчат и на де- ланно-шумливом ее фоне сильно выделялась детской, простой сдержанностью и хорошим настроением.

Чобот непременно ее встречал и хмуро усаживался с ней на какой-нибудь скамье, нисколько не смущая ее своей хмурост ью и ничего не изменяя в ее внутреннем мире; я сомневался в том, что этот ребенок может полюбить Чобота, но хлопцы возражали м не хором:

—Кто? Наташа? Да она за Чобота в огонь и в воду, даже и не задумается.

—Да чем же Чобот взял? — спрашиваю.

—А чрет его знает,— говорит Карабанов,— хиба такого разберешь? Чобот, знаете, какой? От ему покажется, что эта стена черная, приставьте к голове наган, а он будет говорить: черн ая.

—Ну, так что же? А Наташа при чем?

291

—А я вам скажу. Наташе нет спасения от Мусия Карповича. Это все знают. А Чобот ей сказал: не бойся, я все сделаю.

—Вы откуда все это знаете?

—Да есть же корешки у Чобота. Хлопцы все знают.

—Что может Чобот сделать?

—Та ще не видно. А что-нибудь может. А не он, так мы сделаем, а не мы, так вы сделаете, эге ж?

Силантий подымал большой палец правой руки:

—Здесь это, видишь, какая история: у Мусия Наташке не жить,

èсынов же у него сколько. Чоботу туда нет дороги, и никаких тебе данных. А Мусий Наташку так не отпустит, племянница, здесь это, считается. А Чобот что? Не кузнец, не швец, хоть бы, скажем, конюх, так и не конюх, видишь какая история. Чоботу на землю садиться, здесь это, так и не хозяин Чобот, и больше ни каких… Вот тебе и история, будь ты неладна.

Задумался я над этой историей, действительно неладной: вы ходило так, что у Чобота вся надежда могла быть только на коло - нию. Но Чобот со мной ничего не говорил, и я продолжал немно го сомневаться, неужели там у них все так серьезно. Занимал ме ня больше и не сам Чобот, а вот эта самая неспособная ни к како му смятению Наташа.

Âэто время у нас, собственно говоря, вовсе не было свободы заниматься романами. Наступили те дни, когда солнце прини мается за обычный штурм, работая по восемнадцати часов в сут ки. Подражая ему, и Шере наваливал на нас столько работы, что мы только молча отдувались, вспоминая не без горечи, что еще о сенью с большим энтузиазмом утвердили на общем собрании его посевной план. Официально у Шере считалось шестиполье, но на деле выходило нечто гораздо более сложное. Шере почти не с еял зерновых. На черном паре у него было гектаров семь озимой п шеницы, в сторонке спрятались небольшие нивы овса и ячменя, д а для опыта на небольшом клочке завел он какую-то невиданну ю рожь, предсказывая, что ни один селянин никогда не угадает , что это рожь, «а будет только мекать».

Пока что мекали не селяне, а мы. Картофель, бураки, баштаны, капуста, целая плантация гороха — и все это разных сортов, в которых трудно было разобраться. Говорили при этом хлопцы , что Шере на полях развел настоящую контрреволюцию.

—То у него король, а то царь, а то королева.

Действительно, разграничив все участки идеальными прямы ми межами и изгородями, Шере везде поставил на деревянных ст олбиках фанерные плакатики и на каждом написал, что посеяно и сколько. Колонисты,— вероятно те, которые охраняли посевы от

292

ворон,— однажды утром поставили рядом свои надписи и очен ь обидели Шере таким поступком. Он потребовал срочного сове та командиров и непривычно для нас кричал:

—Что это за насмешки, что за глупости? Я так называю сорта, как они у всех называются. Если принято называть этот сорт «королем андалузским», так он так и называется во всем мире — н е могу я придумывать свое название. А это — хулиганство! Для ч его выставили: генерал Буряк, полковник Горох? А это что: капита ны Кавуны и поручики Помидорчики?

Командиры улыбались, не зная, как им быть со всей этой камарильей. Спрашивали по-деловому:

—Так кто же это такое свинство устроил? То булы короли, а то сталы просто капитаны, черт зна що...

Хлопцы не могли удержаться от улыбок, хотя и побаивались Шере. Силантий понимал напряженность конфликта и старалс я умерить его:

—Видишь, какая история: такой король, которого можно, здесь это, коровам кушать, так он не страшный, пускай остается кор олем.

И Калина Иванович стоял на стороне Шере:

—По какому случаю шум поднявся? Вам хочется показать, что вы вот какие революционеры, с королями воевать кортит93 , головы резать паразитам? Так почему вы так беспокоитесь? Ось да дим вам по ножу, и будете резать, аж пот с вас градом.

Колонисты знали, что такое «гичку резать», и встретили зая в- ление Калины Ивановича с глубоким удовлетворением. На том дело о контрреволюции на наших полях и прекратилось; а ког да Шере высадил из оранжереи против белого дома двести кусто в роз

èпоставил надписи: «Снежная королева», ни один колонист н е заявил протеста, Карабанов только сказал:

—Королева так королева, черт с ней, абы пахла.

Больше всего мучили нас бураки. По совести говоря, это отвратительная культура: ее только сеять легко, а потом начинаю тся настоящие истерики. Не успела она вылезти из земли, а вылазит она медленно и вяло, уже нужно ее полоть. Первая полка бурака — это драма. Молодой бурак для новичка ничем не отличается от со рняка, поэтому Шере на эту полку требовал старших колонистов , а старшие говорили:

— Ну, что ты скажешь — бураки полоть? Та неужели мы свое не отпололи?

Кончили первую полку, вторую, мечтают все побывать на капусте, на горохе, а уже и сенокосом пахнет — смотришь, в воскресной заявке Шере скромно написано: «На прорывку бурака — сорок человек».

293

Вершнев, секретарь совета, с возмущением читает про себя э ту наглую строчку и стучит кулаком по столу:

—Да что это такое: опять бурак? Да когда он окончится, черт проклятый!.. Вы, может, по ошибке старую заявку дали?

—Новая заявка,— спокойно говорит Шере. — Сорок человек, и, пожалуйста, старших.

На совете сидит Мария Кондратьевна, живущая на даче в соседней с нами хате, ямочки на ее щеках игриво посматривают на возмущенных колонистов.

—Какие вы ленивые, мальчики! А в борще бурак любите, правда? Семен наклоняет голову и выразительно декламирует:

—Во-первых, бурак кормовой, хай вин сказыться! Во-вторых, пойдемте с нами на прорывку. Если вы сделаете нам одолжени е и проработаете хочь бы один день, так тому и быть, собираю сво дотряд и работаю на буряке, аж пока и в бурты его, дьявола, не пох о- роним.

В поисках сочувствия Мария Кондратьевна улыбается мне и кивает на колонистов:

—Какие? Какие?..

Мария Кондратьевна в отпуску, поэтому и днем ее можно встр е- тить в колонии. Но днем в колонии скучно, только на обед при - ходят ребята, черные, пыльные, загоревшие. Бросив сапки в уг лу Кудлатого, они, как конница Буденного, галопом слетают с кр у- того берега, развязывая на ходу завязки трусиков, и Колома к закипает в горячем ключе из их тел, криков, игры и всяких выду - мок. Девчата пищат в кустах на берегу:

—Ну довольно вам, уходите уже! Хлопцы, а хлопцы, ну, уходите, уже наше время.

Дежурный с озабоченным лицом проходит на берег, и хлопцы на мокрые тела натягивают горячие еще трусики и, поблес - кивая капельками воды на плечах, собираются к столам, поставленным вокруг фонтана в старом саду. Здесь их давно по д- жидает Мария Кондратьевна — единственное существо в коло - нии, сохранившее белую человеческую кожу и невыгоревшие локоны. Поэтому она в нашей колонии кажется подчеркнуто холеной, и даже Калина Иванович не может не отметить это обстоятельство:

—Фигурная женщина, ты знаешь, а даром здесь пропадает. Ты, Антон Семенович, не смотри на нее теорехтически. Она на тебя поглядаеть, как на человека, а ты, как грак, ходишь без внимания.

—Как тебе не стыдно! — сказал я Калине Ивановичу. — Не хватает, чтобы и я романами занялся в колонии.

294

—Эх, ты! — крякнул Калина Иванович по-стариковски, закуривая трубку. — В жизни ты в дурнях останешься, вот побачишь ...

Я не имел времени произвести теоретический и практически й анализ качеств Марии Кондратьевны,— может быть, именно по - этому она все приглашала меня на чай и очень обижалась на м еня, когда я вежливо уверял ее:

—Честное слово, не люблю чаю.

—Да чудак вы какой, это только так говорится: чай, а к чаю что-нибудь бывает. Какой вы дикарь, как вам не стыдно?

Я, наверное, краснел во время таких разговоров, потому что М а- рия Кондратьевна хохотала до слез и успокаивала меня:

—Да вы не бойтесь, я ничего такого страшного не предложу к чаю. Ну, пирожное, у меня есть и клубника, крупная, крупная…

Я немного рассердился за ее хохот:

—Не я чудак, а вы чудачка. Ну, для чего мне пирожное?

—Вот еще горе,— расстроенно сказала Мария Кондратьевна,— да поймите же, наконец, что мне скучно, поговорить, посмеять ся надо человеку?

—Так зачем чай? Поговорить и посмеяться и в колонии до упаду можно. Каждый вечер…

—Бросьте,— сказала Мария Кондратьевна. — Колонисты ваши прелесть, но это может и надоесть. Они еще мальчики и все же … как бы вам сказать — они еще мало культурны.

Как-то после обеда, когда разбежались колонисты по работа м, задержались мы с Марией Кондратьевной у столов, и она по-др у- жески просто сказала мне:

—Слушайте вы, Диоген94 Семенович! Если вы сегодня не придете ко мне вечером, я вас буду считать просто невежливым ч еловеком.

—А что у вас? Чай? — спросил я.

—У меня мороженое, понимаете вы, не чай, а мороженое...

Специально для вас делаю.

—Ну хорошо,— сказал я с трудом,— в котором часу приходить на мороженое?

—В восемь часов.

—Но у меня в половине девятого рапорты командиров.

—Вот еще жертва педагогики... Ну хорошо, приходите в де-

âÿòü.

Но в девять часов, сразу после рапорта, когда я сидел в каби нете и сокрушался, что нужно идти на мороженое и я не успел по - бриться, прибежал Митька Жевелий и крикнул:

—Антон Семенович, скорийше, скорийше!..

— ÷åì äåëî?

295

—Чобота хлопцы привели и Наташку. Этот самый дед, как его...

ага, Мусий Карпович…

—Ãäå îíè?

—À â ñàäó òàì...

ßпоспешил в сад. В сиреневой аллее на скамейке сидела испу - ганная Наташа, окруженная толпой наших девочек и женщин. Хлопцы по всей аллее стояли группами и о чем-то судачили. Ка рабанов ораторствовал:

— И правильно. Жалко, что не убили гадину...

Задоров успокаивал дрожащего, плачущего Чобота:

— Да ничего страшного. Вот Антон придет, все устроит. Перебивая друг друга, они рассказывали мне следующее.

За то, что Наташа не просушила какие-то плахты, забыла, что ли, Мусий Карпович вздумал ее проучить и успел два раза ударить вожжами. В этот момент в хату вошел Чобот. Какие действия произвел Чобот, установить было трудно,— Чобот мол- чал,— но на отчаянный крик Мусия Карповича сбежались хуторяне и часть колонистов и нашли хозяина в полуразрушенном состоянии, всего окровавленного, в страхе забившегося в угол. В таком же печальном состоянии был и один из сыновей Мусия Карповича. Сам Чобот стоял посреди хаты и «рычав, як собака», по выражению Карабанова. Наташу нашли потом у ког о- то из соседей.

По случаю всех этих событий произошли переговоры между колонистами и хуторянами. Некоторые признаки указывали, ч то во время переговоров не оставлены были без употребления к улаки

èдругие виды защиты, но ребята об этом ничего не говорили, а повествовали эпически трогательно:

— Ну, мы ничего такого не делали, оказали это... первую помощь в несчастных случаях, а Карабанов и говорит Наташе: «И дем, Наташа, в колонию, ты ничего не бойся, найдутся добрые люди, знаешь, в колонии, мы с этим делом устроимся».

ßпопросил действующих лиц в кабинет.

Наташа серьезно разглядывала большими глазами новую для нее обстановку, и только в неуловимых движениях рта можно было распознать у нее остатки испуга, да на щеке не спеша ос тывала одинокая слеза.

—Що робыть? — сказал Карабанов страстно. — Надо кончать.

—Давайте кончать,— согласился я.

—Женить,— предложил Бурун.

Я ответил:

— Женить успеем, это не сегодня. Мы имеем право принять Наташу в колонию. Никто не возражает?.. Да тише, чего вы орете !

296

Место для девочки у нас есть. Колька, зачисли ее завтра прик азом

âпятый отряд.

—Есть! — заорал Колька.

Наташа вдруг сбросила свой страшный платок, и глаза у нее заполыхали, как костер на ветру. Она подбежала ко мне и засм еялась радостно, как смеются только дети.

— Хиба цэ можна? В колонию? Ой, спасыби ж вам, дядечку! Хлопцы смехом прикрыли душевное волнение. Карабанов топ-

нул ногой об пол:

—Дуже просто. Прямо так просто, що... черты его знают! В колонию, конечно. Нехай колониста тронуть!

Девчата радостно потащили Наташу в спальню. Хлопцы еще долго галдели. Чобот сидел против меня и благодарил:

—Я такого никогда не думал... То вам спасибо, что такому маленькому человеку защиту дали... А жениться — то дело второе...

До поздней ночи обсуждали мы происшествие. Рассказали хло пцы несколько подходящих случаев, Силантий высказал свое мне ние, приводили Наташу в колонийском платье показывать мне, и Н а- таша оказалась вовсе не невестой, а маленькой нежной дево чкой. После всего этого пришел Калина Иванович и сказал, резюми руя вечер:

—Годи вам раздувать кадило. Если у человека голову не оттяпали, значит, человек живеть, все значиться благополучно. Х одим на луки95 , пройдемся... вот ты увидишь, как эти паразиты копыцы сложили, чтоб их так в гроб укладывали, када помруть!

Было уже за полночь, когда мы с Калиной Ивановичем направились на луг. Теплая тихая ночь внимательно слушала, что г оворил дор´огой Калина Иванович. Аристократически воспитанные, подтянутые, сохраняя вечную любовь свою к строевым шеренг ам, стояли на страже колонии тополя и тоже думали о чем-то. Може т быть, они удивлялись тому, что так все изменилось кругом: вы страивались они для охраны Трепке, а теперь приходится стор ожить колонию имени Максима Горького.

В отдельной группе тополей стояла хата Марии Кондратьевн ы

èсмотрела черными окнами прямо на нас. Одно из окон вдруг тихонько открылось, и из него выпрыгнул человек. Направил ся было к нам, на мгновение остановился и — бросился в лес. Кал и- на Иванович прервал рассказ об эвакуации Миргорода в 1918 го ду

èсказал спокойно:

—Этот паразит — Карабанов. Видишь, он смотрит не теорехтически, а прахтически. А ты остался в дурнях, хочь и освиче нный человек…

297

7. Пополнение

Âколонию пришел Мусий Карпович. Мы думали, что он начи- нает тяжбу по случаю слишком свободного обращения с его г оловой разгневанного Чобота. И в самом деле: голова Мусия Карп о- вича была демонстративно перевязана и говорил он таким го лосом, будто даже это не Мусий Карпович, а умирающий лебедь. Н о по волнующему нас вопросу он высказался миролюбиво и похристиански кротко:

— Там это, товарищи, девчонка моя у вас, и меня вот обидел ваш колонист, незаслуженно обидел… так я не жалуюсь, может , и

ÿчто не так сказал, а девчонку нужно отдать, на что она вам?

Âкабинете сидели Коваль и Задоров. Задоров сильно смущал Мусия Карповича, потому что давно был ему известен насмешли вый Шуркин разговор. Задоров и теперь не обманул ожиданий Мус ия Карповича:

— Мусий Карпович, что вам дороже, голова ваша или девчонка?

— И голова моя, и девчонка ж моя,— пробовал пошутить Мусий Карпович.

— Наташи вам не видать, как своих ушей, это раз?

— Ну раз,— покорно произнес Мусий Карпович.

— А если будете сюда лазить, так и за голову не ручаемся, два.

— Так я ж совсем не потому, что девчонка. Я по другому делу. Боже сохрани, чи я буду с вами спорить, чи што? Так, то пускай и так... Я насчет мельницы к вам пришел. От сельсовета пришел с хорошим делом.

Задоров сурово принял капитуляцию противника и уступил б оевую позицию Ковалю.

Коваль прицелился лбом в Мусия Карповича.

— Насчет мельницы?

— Ну да ж. Вы насчет мельницы хлопочете — это аренда, зна- чит. И сельсовет же тоже подал заявление. Так от мы так дума ем: как вы советская власть, так и сельсовет — советская власт ь, не может быть такого: то мы, а то — вы...

— Ага,— сказал Коваль несколько иронически.

— Да что ж вы агакаете? Чи я кажу не так, чи што? Ото мы и предлагаем вам: давайте возьмем аренду откровенно, пополам, зна- чит. И работа пополам, и доходы пополам, это будет для всех людей, как пример, а не так, как будто две советских власти…

— Ага,— сказал Коваль, весело глядя в глаза Мусия Карповича.

— Та чего ж вы все агакаете, чи може вы хотите забрать себе мельницу, а сельсовет по вашему, так это значит, пускай так останется? Што оно, конечно, мельница в вашем дворе,

298

это факт, конечно, так и сельсовет же, можно сказать,— советская власть.

—Так,— сказал Коваль

—От вы агакаете або такаете, а как же понимать, к примеру?

—А чего это вы пришли, а не председатель?

—А я с бумажкой, как же, с бумажкой. А председатель, знаете, говорит: поди ты, Мусий, бо тебя больше уважают в колонии, та к вы по мирному и сговоритесь.

—Вас больше уважают? — спросил Задоров, выразительно разглядывая перевязанную голову Мусия Карповича.

—Хэ, хэ, это ж бывает и в семействе даже,— засмеялся Мусий Карпович,— бывает всякое, знаете, и брат брата за грудки берет, и все такое…

—Так вот что, уважаемый Мусий Карпович,— сказал я. — Зна- чит мы подумаем, поговорим с хлопцами, дадим вам ответ. Добр е?

—Да разве ж я што говорю, чи што? Конечно ж, как у вас артель, надо и поговорить, а мы еще придем. С председателем придем.

Мусий Карпович откланялся и удалился, а Коваль с Задоровы м напали на меня.

—Чего там еще думать? Гнать к чертовой матери, и все. Не хватает, чтобы мы с куркулями в компанию вошли.

—Да что вы, товарищи,— возражал я. — Видите, вот и бумажка, ведь это официальное предложение сельсовета, как же можно так: взять и прогнать к чертовой матери. Нужно поступить ди п- ломатически вежливо.

Коваль не соглашается со мной.

—Ото ему голову провалил Чобот, ото и есть правильная дипломатия, советская власть тоже. Им в сельсовете три дня жит ь осталось.

—Все равно. Ведь этот Мусий даром бы не пришел. Наверное, там что-то случилось — в управлении государственными имуществами, надо узнать, в чем дело. А спешить нам все равно неку да. Решение об аренде будет не раньше, как через месяц.

Так начался в колонии короткий дипломатический период. Я уговорил Коваля и хлопцев напялить на себя дипломатическ ие фраки и белые галстуки, и Лука Семенович с Мусием Карпови- чем на некоторое время получили возможность появляться н а территории колонии без опасности для жизни. Так как с мельничным вопросом мы не спешили, то наши возможные компаньоны заин тересовались другими сторонами нашей жизни и больше всего д елами Шере. Лука Семенович целые вечера проводил в свинарне, рас спрашивая Шере о тонкостях свинских меню, об уходе за поросята ми, о

299

содержании маток, и все просил продать ему хорошего кабан чика, чтоб и на плод годился.

В это время всю колонию сильно занимал вопрос о покупке лошадей. Знаменитые наши рысаки старели на глазах, даже Ры - жий начинал отращивать стариковскую бороду, а Малыша сове т командиров перевел уже на положение инвалида и назначил е му пенсию. Малыш получил на дожитие постоянное место в конюш - не и порцию овса, а запрягать его допускалось только с моег о личного разрешения. Шере всегда с презрением относился к Бандитке, Мэри и Коршуну и говорил:

—Хорошее хозяйство то, в котором кони хорошие, а если кони дрянь, значит и хозяйство — дрянь.

Антон Братченко, переживший влюбленность во всех наших лошадей по очереди и всегда всем предпочитавший Рыжего, и тот теперь под влиянием Шере начинал любить какого-то будущег о коня, который вот-вот появится в его царстве. Я, Шере, Калина Иванович и Братченко не пропускали ни одной ярмарки, виде ли тысячи лошадей, но купить нам все-таки ничего не довелось. Т о кони были плохие, такие же, как и у нас, то дорого с нас просил и, то находил Шере какую-нибудь припрятанную болезнь или нед о- статок. И правду нужно сказать, хороших лошадей на ярмарка х не было. Война и революция прикончили породистые лошадиные фамилии, а новых заводов еще не народилось. Антон приезжал с ярмарки почти в оскорбленном состоянии:

—Как же это так? Коней нэма. А если нам нужен хороший конь, настоящий конь, так как же? Буржуев просить, чи как?

—Та нежели ни одного коня? — удивился Карабанов.

—Те лучше наших есть,— обиженным голосом рассказывал Антон,— так ты посуди: у нас на коней тысячу рублей собрали, на двух коней. Это ж тебе не то, что раньше: привели Рыжего черт его знает откуда, даром… И Бандитка даром, и Мэри, и Коршун, так само собой — хорошие кони. А тут нужно отдать, ты подумай,— пятьсот рублей. Какой конь должен быть за пятьсот рублей? Ну?

—Äà-à,— тянул Карабанов,— за пятьсот рублей, это зверь, а не конь должен быть. От я коня бачив, так тот конь не меньше, как тысячу, стоил.

—Тысячу? Та ну? Какой же такой конь за тысячу рублей? Как на нем и ездить?

—А какие кони на ярмарке? — спрашивал Семен.

—Та такие кони: здоровая, понимаешь, кобыла, и так — серая,

àшея, как у теленка, ну — дрянь, четыреста рублей. А то — и рост хороший, и шея, и все, а ноги, как у рака.

300