Makarenko_Ped_poema_full_text

26 февраля, «роковынам» рождения и смерти Тараса. К этому дн ю приобретались новые портреты, разучивались новые песни, и в особенности разучивался национальный гимн, легально замени вший «Ще не вмерла Украина»,— так называемый «Заповит», который распевался со страшными выражениями физиономий и с дрожью баритонов, а сильнее всего в словах:

И вражою злою кровью Волю окропите.

Я прекрасно понимал, что злая кровь — это вовсе не кровь помещиков или буржуев,— нет, это кровь москалей и таких ренегатов, как я.

Колонистам некогда было разбираться в сущности петлюров с- ких симфоний. Побаиваясь наших сводных, они работали до ве чера, а вечером разбегались по саду, и молебны, посвященные равн оапостольному Шевченко, распевались самим Дерюченком, двумя-тр емя мельничными и гостями с Гончаровки.

Дерюченко был еще молод. Его лицо все было закручено на манер небывалого запорожского валета: усы закручены, шеве люра закручена, и закручен галстук-стричка вокруг воротника ук раинской вышитой сорочки. Этому человеку все же приходилось п роделывать дела, кощунственно безразличные по отношению к у к- раинской державности: дежурить по колонии, заходить в сви нарню, отмечать прибытие на работу сводных отрядов, а в дни раб о- чих дежурств работать с колонистами. Это была для него бес смысленная и ненужная работа, а вся колония — совершенно беспо - лезное явление, не имеющее никакого отношения к мировой и дее. Родимчик был столь же полезен в колонии, как и Дерюченко,

но он был еще и противнее...

У Родимчика тридцатилетний жизненный стаж, работал раньше по разным учреждениям: в угрозыске, в кооперации, на желе з- ной дороге и, наконец, воспитывал юношество в детских дома х. У него странное лицо, очень напоминающее старый, изношенный , слежавшийся кошелек. Все на этом лице измято и покрыто кра с- ным налетом: нос немного приплюснут и свернут в сторону, уш и придавлены к черепу и липнут к нему вялыми, мертвыми склад - ками, рот в случайном кособочии давно изношен, истрепан и д аже изорван кое-где от долгого и неаккуратного обращения.

Прибыв в колонию и расположившись с семейством в только что отремонтированной квартире, Родимчик проработал нед елю и вдруг исчез, прислав мне записку, что он уезжает по весьма в ажному делу. Через три дня он приехал на крестьянском возу, а за

201

возом привязана корова. Родимчик приказал колонистам пос тавить корову вместе с нашими. Даже Шере несколько потерялс я от такой неожиданности.

Дня через два Родимчик прибежал ко мне с жалобой:

—Я никогда не ожидал, что здесь к служащим будет такое отношение! Здесь, кажется, забыли — теперь не старое время. Я

èмои дети имеем такое же право на молоко, как и все остальные. Если я проявил инициативу и не ожидал, пока мне будут давать казенное молоко, а сам, как вы знаете, позаботился, п о- трудился, из моих скудных средств купил корову и сам приве л ее в колонию, то вы можете заключить, что это нужно поощрять, но ни в коем случае не преследовать. Какое же отношение к моей корове? В колонии несколько стогов сена, кроме того, ко - лония по дешевой цене получает на мельнице отруби, полову и прочее. И вот, все коровы едят, а моя стоит голодная, а мальчи ки отвечают очень грубо, говорят: мало ли кто заведет корову! У других коров чистят, а у моей уже пять дней не чищено, и она вся грязная. Выходит так, что моя жена должна идти и сама чи с- тить под коровой. Она бы и пошла, потому что всякий труд хорош, как вы знаете, так ей мальчики не дают ни лопаты, ни вил и, кроме того, не дают соломы на подстилку. Если такой пустяк, как солома, имеет значение, то я могу предупредить, что должен буду принять решительные меры. Это ничего, что я теперь не в партии. Я был в партии и заслужил, чтобы к моей корове не было подобного отношения.

Я тупо смотрел на этого человека и сразу даже не мог сообра - зить, есть ли какая-нибудь возможность с ним бороться.

—Позвольте, товарищ Родимчик, как же так? Все же, корова ваша — это частное хозяйство, как же можно все это смешиват ь? Наконец, вы же педагог? В какое же положение вы ставите себя по отношению к воспитанникам?

—В чем дело? — затрещал Родимчик. — Я вовсе не хочу ничего даром: и за корм и за труды воспитанников я, конечно, уплачу , если не по дорогой цене. А как у меня украли, у моего ребенка , шапочку-беретку, украли же, конечно, воспитанники, я же ниче - го не сказал!

Я отправил его к Шере.

Тот к этому времени уже успел опомниться и выставил коров у Родимчика со скотного двора. Через несколько дней она исч езла: видимо, хозяин продал ее.

Прошло две недели. Волохов на общем собрании поставил воп - рос:

—Что это такое? Почему Родимчик роет картошку на колони-

202

стских огородах? Наша кухня сидит без картошки, а Родимчик роет. Кто ему разрешил?

Колонисты поддержали Волохова. Задоров говорил:

—Не в картошке дело. Семья у него — пусть бы спросил у кого следует, картошки не жалко, а только зачем нужен этот Родим - чик? Он целый день сидит у себя на квартире, а то уходит в дер евню. Ребята грязные, никогда его не видят, живут, как дикари. Придешь рапорт подписать, и то не найдешь: то он спит, то обе дает, то ему некогда — подожди. Какая с него польза?

—Мы знаем, как должны работать воспитатели,— сказал Таранец. — А Родимчик? Выйдет к сводному на рабочее дежурство, постоит с сапкой полчаса, а потом говорит: «Ну, я кой-куда сб е- гаю»,— и нет его, а через два часа, смотришь, уже он идет из деревни, что-нибудь в кошелке тащит...

Я обещал ребятам принять меры. На другой день вызвал Родимчика к себе. Он пришел к вечеру, и наедине я начал его отч и- тывать, но только начал. Возмущенный Родимчик прервал мен я:

—Я знаю, чьи это штуки, я очень хорошо знаю, кто под меня подкапывается,— это все немец этот! А вы лучше проверьте, Ан - тон Семенович, что это за человек. Я вот проверил: для моей коровы даже за деньги не нашлось соломы, корову я продал, дети мои сидят без молока, приходится носить из деревни. А теперь спросите, чем Шере кормит своего Милорда? Чем кормит, у вас известно? Нет, неизвестно. А на самом деле он берет пшено, которое назначено для птицы, пшено — и варит Милорду кашу. Из пшена! Сам варит и дает собаке есть, ничего не платит. И собака ест колонистское пшено совершенно беспла тно

èтайно, пользуясь только тем, что он агроном и что вы ему доверяете.

—Откуда вы все это знаете? — спросил я Родимчика.

—О, я никогда не стал бы говорить напрасно. Я не такой человек, вот посмотрите...

Он развернул маленький пакетик, который достал из внутрен - него кармана. В пакетике оказалось что-то черновато-белое , ка- кая-то странная смесь.

—Что это такое? — спросил я удивленно.

—А это вам все и доказывает. Это и есть кал Милорда. Кал, понимаете? Я следил, пока не добился. Видите, чем Милорд ходит? Настоящее пшено. А что, он его покупает? Конечно, не покупает, берет просто из кладовки.

Я сказал Родимчику:

—Вот что, Родимчик, уезжайте вы лучше из колонии.

—Как это «уезжайте»?

203

—Уезжайте по возможности скорее. Сегодня приказом я вас уволю. Подайте заявление о добровольном уходе, будет лучш е всего.

—Я этого дела так не оставлю!

—Хорошо. Не оставляйте, но я вас увольняю.

Родимчик ушел; дело он «так оставил» и дня через три выехал . Что было делать со второй колонией? «Трепкинцы» выходили плохими колонистами, и дальше терпеть было нельзя. Между н ими то и дело происходили драки, всегда они друг у друга крали —

явный признак плохого коллектива.

Пришел на помощь Черненко.

—Воспитателя нет? Вот чудак, что же ты молчишь? У меня тут есть одна пострадавшая, хорошая, брат, баба, как раз для вас подойдет. Вот я пришлю.

Прислал.

Приехала в колонию красивая женщина, высокая, говорит шикарным контральто, даже немного совестно такую жемчужину запрягать в педагогическую повозку. Признаюсь, я был смущ ен такой щедростью природы по отношению к колонии. Самолично п роводил Ольгу Самсоновну — так ее звали — во вторую колонию и устроил целое торжество: протрубили сбор колонистов, и я п редставил им новую воспитательницу.

Ольга Самсоновна с интересом оглядела толпу «трепкинцев », раза два щедро улыбнулась, а больше все оглядывалась по сторон ам и щурилась.

—Пойдемте, покажу вам вашу комнату,— сказал я.

—Ах да, интересно, что за комната такая?.. (Действительно, замечательное контральто!)

Âпустой комнате, чистенькой и специально приготовленной для новой воспитательницы, Ольга Самосоновна, улыбаясь, огляд ела потолок и вдруг положила руку не мое плечо.

—Здесь у вас прелесть. Правда же, мы будем здесь хорошо жить? Она глянула мне в глаза и прищурилась:

—А вы милый!

Эта самая история колонии имени Горького оттолкнула меня от живой жизни и лишила способности быстро и удачно реаги ровать на некоторые впечатления. Я неловко отодвинулся от О льги Самсоновны, сдал ее скорее Дерюченку с просьбой помочь и у строить… и удрал в свою колонию. А дорогою думал:

«Что это такое? Неужели просто нахальная, распущенная баб а, или, может быть, я и в самом деле такой милый и неотразимый человек, что бедные женщины с первой встречи бросаются мн е на шею?»

204

Этот завлекательный вопрос был разрешен почти молниенос но. Не прошло и недели, как Белухин сообщил мне по секрету:

—Там эта Ольга Самсоновна, так неладно очень…

—Что такое? — испугался я.

—Да знаете, Антон Семенович, как-то даже говорить неприлично… Попросту вам скажу: она, знаете, как это говорится — романтическая женщина… даже хуже. У нее в комнате так и мел ь- ничные, и наши служащие… Опришко тоже. Просто зовет к себе и заставляет ночевать, ну, понимаете, ночуют вдвоем, вот и все . И пьяная часто, конечно, не шатается, а все хохочет, и видно, чт о пьяная. Обнимает всех, кто постарше. А Опришко совсем с ума сошел, ходит, как лунатик.

И на другой же день прилетел в колонию Черненко, заперся со мной и взмолился:

—Голубчик, прости дурака! Эта же самая Ольга Самсоновна, знаешь, оказалась проститутка, настоящая уличная, ну, прос титутка, понимаешь, не в каком-нибудь ругательном смысле, а пр о- фессиональная, уличная стерва. Вот подвели, ироды!.. Пожалуй ста, голубчик, сейчас же отправляйся туда и гони ее в шею, немедл енно гони в шею. А что, она тут ничего не наделала?

—Да… так, особенного ничего…

—Ах, дурак старый!

Он уехал подавленный. Я поспешил во вторую колонию.

Ольга Самсоновна встретила меня сонная, но контральто у н ее было по-прежнему великолепно.

—Ну что же, Ольга Самсоновна, вы же понимаете, работать вам уже довольно.

Она улыбнулась смущенно:

—Довольно, говорите? Кто это придумал, что я буду здесь работать? Скучные люди какие! Так что же? Уезжать?

—Да. И скорее.

—Сегодня.

—Хорошо бы и сегодня.

—Хорошо. Только вы ребят из-за меня не наказывайте. Славные есть пареньки…

Через час Сорока подъехал на возу. Ольга Самсоновна ласко во со мной простилась:

—À âû все-таки милый.

Колонисты не пришли ее провожать, боялись неприятных разг о- воров со мной.

Возвращаясь в колонию, я уже не трудился над разрешением и н- тересных жизненных вопросов. Вопросы занимали меня, по-ст арому, педагогические:

205

«Где найти людей для этого проклятого дела? Настоящих людей?»

Настоящих людей? Это не так мало, черт его подери!

29. Завоевание комсомола

В 1923 году стройные цепи горьковцев подошли к новой твердыне, которую, как это ни странно, нужно было брать приступом,— к комсомолу.

Колония имени Горького никогда не была замкнутой организацией. Уже с двадцать первого года наши связи с так называ е- мым «окружающим населением» были очень разнообразны и ши - роки. Ближайшее соседство и по социальным, и по историческ им причинам было нашим врагом, с которым, однако, мы не только боролись, как умели, но и находились в хозяйственных отнош е- ниях, в особенности благодаря нашим мастерским. Хозяйстве н- ные отношения колонии выходили все-таки далеко за границы враждебного слоя, так как мы обслуживали селянство на дов ольно большом радиусе, проникая нашими промышленными услугами в такие отдаленные страны, как Сторожевое, Мачухи, Бригади - ровка. Ближайшие к нам большие деревни Гончаровка, Пирого в- ка, Андрушевка, Забираловка к двадцать третьему году были освоены нами не только в хозяйственном отношении. Даже перв ые походы наших аргонавтов, преследующие цели эстетическог о порядка, вроде исследования красот местного девичьего элем ента или демонстрации собственных достижений в области приче сок, фигур, походок и улыбок,— даже эти первые проникновения ко - лонистов в селянское море приводили к значительному расш ирению социальных связей. Именно в этих деревнях колонисты в первые познакомились с комсомольцами.

Комсомольские силы в этих деревнях были очень слабы и в количественном, и в качественном отношениях. Деревенские комсомольцы сами интересовались больше девчатами и самогон ом и часто оказывали на колонистов, скорее, отрицательное влия ние. Только с того времени, когда против второй колонии, на прав ом берегу Коломака, стала организовываться сельскохозяйст венная артель имени Ленина, поневоле оказавшаяся в крупной вражд е с нашим сельсоветом и всей хуторской группой,— только тогда в комсомольских рядах мы обнаружили боевые настроения и сд ружились с артельной молодежью. Колонисты очень хорошо, до м ель- чайших подробностей, знали все дела новой артели и все тру дности, встретившие ее рождение. Прежде всего артель сильно у дари-

206

ла по кулацким просторам земли и вызвала со стороны хутор ян дружный, дышавший злобой отпор. Не так легко для артели дос талась победа.

Хуторяне в то время были большой силой, имели «руки» в городе, а их кулацкая сущность для многих городских деятеле й была почему-то секретом. В этой борьбе главными полями битв был и городские канцелярии, а главным оружием — перья; поэтому к о- лонисты не могли принять прямого участия в борьбе. Но когд а дело с землей было окончено и начались сложнейшие инвента р- ные операции, для наших и артельных ребят нашлось много ин тересной работы, в которой они сдружились еще больше.

Все же и в артели комсомольцы не играли ведущей роли и сами были слабее старших колонистов. Наши школьные занятия оче нь много давали колонистам и сильно углубили их политическо е образование. Колонисты уже с гордостью сознавали себя проле тариями и прекрасно понимали разницу между своей позицией и п о- зицией сельской молодежи. Усиленная и часто тяжелая сельс кохозяйственная работа не мешала слагаться у них глубокому уб еждению, что впереди ожидает их иная деятельность.

Самые старшие могли уже и более подробно описать, чего они ждут от своего будущего и куда стремятся. В определении во т этих стремлений и движений главную роль сыграли не селянские м о- лодежные силы, а городские.

Недалеко от вокзала расположились большие паровозные ма с- терские. Для колонистов они представлялись драгоценнейш им собранием дорогих начал, людей и предметов. Паровозные мастерские имели славное революционное прошлое, был в них мощный партийный коллектив. Колонисты мечтали об этих мастерски х как о невозможно-чудесном, сказочном дворце. Во дворце сияли н е светящиеся колонны «Синей птицы»69 , а нечто более великолепное: богатырские взлеты подъемных кранов, набитые силой п аровые молоты, хитроумнейшие, обладавшие сложнейшими мозговыми аппаратами револьверные станки. Во дворце ходили хоз яе- ва-люди, благороднейшие принцы, одетые в драгоценные одеж ды, блестевшие паровозным маслом и пахнувшие всеми ароматам и стали и железа. В руках у этих людей концы, которыми они имеют

право касаться священных плоскостей, цилиндров и конусов , всего дворцового богатства. И эти люди — люди особенные. У них нет рыжих расчесанных бород и лоснящихся жиром хуторских физиономий. У них умные, тонкие лица, светящиеся знанием и властью, властью над станками и паровозами, знанием сложн ейших законов рукояток, супортов, рычагов и штурвалов. И сред и этих людей много нашлось комсомольцев, поразивших нас нов ой

207

и прекрасной ухваткой: не было в них ничего, напоминающего размазню деревенского черноземного разговора,— здесь мы видели уверенную бодрость, слышали крепкое, соленое рабочее слово.

Да, паровозные мастерские — это предел стремлений для мно - гих колонистов эпохи двадцать второго года. Слышали наши кое- что и о более великолепных творениях человечества: харько вские, ленинградские заводы, все эти легендарные путиловские, со рмовские, ВЭКи70 . Но мало ли что есть на свете! Не на все имеет право мечта скромного провинциального колониста. А с нашими пар о- возниками мы постепенно начали знакомиться ближе и получ или возможность видеть их собственными глазами, ощущать их пр е- лесть всеми чувствами, вплоть до осязания.

Они пришли к нам первые, и пришли именно комсомольцы. В один воскресный день в мой кабинет прибежал Карабанов и з акричал:

— С паровозных комсомольцы пришли! От здорово!´ .. Комсомольцы слышали много хорошего о колонии и пришли

познакомиться с нами. Их было человек семь. Хлопцы их любов - но заключили в тесную толпу, терлись о них своими животами и боками и в таком действительно тесном общении провели цел ый день, показывали им вторую колонию, наших лошадей, инвентарь, свиней, Шере, оранжерею, всей глубиной колонистской души чувствуя ничтожность нашего богатства по сравнению с пар овозными мастерскими. Их очень поразило то обстоятельство, чт о комсомольцы не только не важничают перед нами, не только не по - казывают своего превосходства, но даже как будто приходят в восторг и немного умиляются.

Перед уходом в город комсомольцы зашли ко мне поговорить. Их интересовало, почему в колонии нет комсомола. Я им кратк о описал трагическую историю этого вопроса.

Уже с двадцать второго года мы добивались открытия в колонии комсомольской ячейки, но местные комсомольские силы р е- шительно возражали против этого: колония ведь для правона рушителей, какие же могут быть комсомольцы в колонии? Скольк о мы ни просили, ни спорили, ни ругались, нам предъявляли одно : у вас правонарушители. Пусть они выйдут из колонии, пусть б у- дет удостоверено, что они исправились, тогда можно будет г оворить и о принятии в комсомол отдельных юношей.

Паровозники посочувствовали нашему положению и обещали в городском комсомоле помочь нашему делу. Действительно, в следующее же воскресенье один из них снова пришел в колонию, н о только затем, чтобы рассказать нам нерадостные вести. В го родском и губернском комитетах говорят: «Правильно — как можн о

208

быть комсомольцем в колонии, если среди колонистов много и бывших махновцев, и уголовного элемента, и вообще людей те м- ных?»

Я растолковал ему, что махновцев у нас очень мало, что у Мах - но они были случайно. Наконец, растолковал и то, что термин «исправился» нельзя понимать так формально, как понимают его

âгороде. Для нас мало просто «исправить» человека, мы долж ны его воспитать по-новому, то есть должны воспитать так, чтоб ы он сделался не просто безопасным или безвредным членом обще ства, но чтобы он стал активным деятелем новой эпохи. А кто же буд ет его воспитывать, если он стремится в комсомол, а его не пуск ают туда и все вспоминают какие-то старые, детские все-таки, пре - ступления? Паровозник и соглашался со мной, и не соглашалс я. Его больше всего затруднял вопрос о границе: когда же можн о колониста принять в комсомол, а когда нельзя, и кто будет эт от вопрос решать?

—Как — «кто будет решать»? Вот именно и будет решать комсомольская организация колонии.

Комсомольцы-паровозники и в дальнейшем часто нас посещали, но я наконец разобрал, что у них есть не совсем здоровый интерес к нам. Они нас рассматривали именно как преступни ков; они с большим любопытством старались проникнуть в прошло е ребят и готовы были признать наши успехи только с одним ус ловием: все же здесь собраны не обыкновенные молодые люди. Я с большим трудом перетягивал на свою сторону отдельных ком сомольцев.

Наши позиции по этому вопросу с самого первого дня колонии оставались неизменными. Основным методом перевоспитани я правонарушителей я считал такой, который основан на полне й- шем игнорировании прошлого и тем более прошлых преступле - ний. Довести этот метод до настоящей чистоты мне самому бы ло очень не легко, нужно было между прочими препятствиями по бороть и собственную натуру. Всегда подмывало узнать, за что прислан колонист в колонию, чего он такого натворил. Обычная п е- дагогическая логика в то время старалась подражать медиц инской и толковала с умным выражением на лице: для того чтобы лечи ть болезнь, нужно ее знать. Эта логика и меня иногда соблазнял а, а

âособенности соблазняла моих коллег и наробраз.

Комиссия по делам несовершеннолетних присылала к нам «де ла» воспитанников, в которых подробно описывались разные доп росы, очные ставки и прочая дребедень, помогавшая якобы изуч ить болезнь.

В колонии мне удалось перетянуть на свою сторону всех пед а-

209

гогов, и уже в 1922 году я просил комиссию никаких «дел» ко мне не присылать. Мы самым искренним образом перестали интере - соваться прошлыми преступлениями колонистов, и у нас это выходило так хорошо, что и колонисты скоро забывали о них. Я сильно радовался, видя, как постепенно исчез в колонии вся кий интерес к прошлому, как исчезли из наших дней отражения дн ей мерзких, больных и враждебных нам. В этом отношении мы достигли полного идеала: уже и новые колонисты стеснялись ра ссказывать о своих подвигах.

И вдруг по такому замечательному делу, как организация ко м- сомола в колонии, нам пришлось вспомнить как раз наше прошлое и восстановить отвратительные для нас термины: «испр авление», «правонарушение», «дело».

Стремление ребят в комсомол делалось благодаря встретив шимся сопротивлениям настойчиво боевым — собирались лезть в на стоящую драку. Люди, склонные к компромиссам, как Таранец, предлагали обходный способ: выдать для желающих вступить в ко мсомол удостоверения о том, что они «исправились», а в колонии их, конечно, оставить. Большинство протестовало против такой хитрости. Задоров краснел от негодования и говорил:

— Не нужно этого! Это тебе не с граками возиться, тут никого не нужно обдуривать. Нам нужно добиться, чтобы в колонии бы л комсомол, а комсомол уже сам будет знать, кто достоин, а кто недостоин.

Ребята очень часто ходили в комсомольские организации го рода и добивались своего, но в общем успеха не было.

Зимой двадцать третьего года мы вошли в дружеские отношения еще с одной комсомольской организацией. Вышло это слу - чайно.

Под вечер мы с Антоном возвращались домой. Блестевшая сытой шерстью Мэри была запряжена в легковые сани. В самом на - чале спуска с горы мы встретили неожиданное в наших широт ах явление — верблюда. Мэри не могла пересилить естественное чувство отвращения, вздрогнула, вздыбилась, забилась в оглоб лях и понесла. Антон уперся ногами в передок саней, но удержать к о- былу не смог. Некоторый существенный недостаток наших лег ковых саней, на который, правда, Антон указывал,— короткие оглобли,— определил дальнейшие события и приблизил нас к ук а- занной выше новой комсомольской организации. Развернувш ись в паническом карьере, Мэри колотила задними копытами по ж е- лезному передку, пугалась еще больше и со страшной быстро той несла нас навстречу неизбежной катастрофе. Мы с Антоном в двоем натягивали вожжи, но от этого становилось хуже: Мэри зад и-

210