Возможные ослабления влияния шести факторов

Каждый из рассмотренных шести факторов способен в критической степени негативно повлиять на мировую стабильность в наступающем веке. Вместе с тем существуют и противодействующие им обстоятельства.

1. Однополюсная гегемония страшна жестким имперским всевластием одной страны, новыми формами эксплуатации, господством компрадорских кругов, силовым диктатом и доминированием меньшинства над абсолютным большинством, в удел которому останутся чувство исторической обреченности и боязнь утратить связь с наследием прошлого. На пороге XXI в. обновленная стратегическая концепция НАТО допускает “военные операции в нестабильных регионах” вне ранее намеченной зоны ответственности блока. “Новоприобретенная склонность НАТО к интервенционизму за пределами прежней сферы действия, — пишет индийский политолог, — вызывает опасения не только в России, но также в Индии и Китае; она окажет очевидный дестабилизирующий эффект на грядущий мировой порядок. Односторонние действия США и их союзников в Ираке и Югославии могут ускорить формирование невоенного либо даже “стратегического треугольника” Индия — Китай — Россия (36).

Однако не следует недооценивать препятствия на пути США к достижению мировой гегемонии. Эксперты предполагают, что трудности, которые возникают сейчас в тех случаях, когда Америке требуется оправдать задействование военной мощи, сохранятся и в дальнейшем (37). В целом утверждению однополярности или, точнее, американской гегемонии препятствуют в настоящее время обстоятельства как внешнего характера (отсутствие гарантированной солидарности союзников, организованное противостояние потенциальных жертв), так и внутреннего (в первую очередь нежелание американского народа нести большие издержки за имперское владычество). Остановимся вначале как раз на последних.

а) Обстоятельства внутреннего характера. Ослабление интереса нации. “Когда массы населения, — пишет Г.Уиллс, — теряют интерес к внешней политике, внешнеполитическая элита приходит к заключению, что данный предмет находится за пределами понимания большинства. Эта тенденция быстро усиливается ростом секретности в вопросах национальной безопасности” (38, с.55). Однако равнодушие большинства населения лишает американскую внешнюю политику необходимой для ее проведения поддержки. Такая поддержка будет особенно нужна государству, потому что примерно к 2020 г. в производительной (т.е. наиболее автономной) сфере США останется работать значительно меньше 10% их населения. Большая часть населения будет задействована в банковской, торговой, распределительной сферах, которые настолько связаны с глобализацией, что для их работников сугубо американские интересы неизбежно утрачивают отчетливость и очевидность.

Американцам, в общем и целом, не нравится, что на них “падает бремя” организации действий международных сил против широкого спектра “нарушителей порядка” — от Ирака до Югославии; не вызывает у них восторга и тот факт, что их государство лишь за три года (1993 — 1996 гг.) угрожало экономическими санкциями 35 странам. Неудивительно, что в 1997 г. лишь 13% американцев высказывались за активное лидерство США в мировых вопросах, а 74% хотели бы видеть свою страну действующей в значительных внешнеполитических событиях не в одиночестве (39, с.36-41). Большинство (55-66%) высказывает точку зрения, что “происходящее в Западной Европе, Азии, Мексике и даже Канаде оказывает очень малое влияние на их жизнь либо вообще никакого. Как бы ни сокрушалась внешнеполитическая элита по этому поводу, Соединенные Штаты лишаются внутренней политической базы, необходимой для создания и поддержания однополярного мира” (39, с.40). В Америке значительную роль начинает играть идеология неоизоляционизма. Такие ее разработчики, как П.Бьюкенен, полагают, что Соединенные Штаты должны дистанцироваться от турбулентного внешнего мира, ибо “с исчезновением советской угрозы Америка не будет больше зависеть от того, что происходит за ее пределами” (38, с.56).

Не исключено, что единственный способ преодолеть апатию среднего американца и его равнодушие к внешнеполитической активности своего государства — указать ему на прямую угрозу его благополучию, исходящую, скажем, сегодня от северокорейских ракет, а завтра — от ракет китайских.

Отказ от жертвенности. Интервенционизм Америки (от Вьетнама до Сомали) вызвал определенное противодействие ему населения страны. Американское общество не привыкло (и не желает) рисковать, нести непредвиденные затраты. Оно не готово жертвовать своими частными интересами для достижения далеких целей, все в большей степени проявляя склонность замкнуться на внутренних проблемах государства. Показательно в связи с этим, что в бюджете страны — и это составляет устойчивую тенденцию — на внутренние вопросы выделяется несопоставимо больше средств, чем на внешнеполитическую и внешнеэкономическую деятельность.

Как утверждают эксперты, примерно к 2020 г. “внутренняя поддержка международного лидерства резко ослабнет. Если США перестанут быть богатейшей страной в мире, почему они должны будут платить за безопасность стран, которые способны сами обеспечить эту безопасность? ...США оставят в Европе лишь символические силы. И в Азии останется лишь небольшая часть контингента 1990-х годов. Америка придет к выводу, что Европа способна защитить себя сама, равно как и Япония... США сохранят особый интерес к таким регионам как Ближний Восток и Латинская Америка... Но прямые угрозы Соединенным Штатам потеряют свою убедительность, а население страны будет все больше проявлять нежелание вмешиваться во все спорные мировые вопросы, если только на кону не окажутся прямые американские интересы. США не вернутся к изоляционизму, но они придут к выводу, что не в состоянии решить все мировые проблемы лишь собственными силами” (23, с.220-221).

Признаком “глобального отступления” станет снижение американской поддержки международных организаций, таких как Международный валютный фонд, Мировой банк и, особенно, Организация Объединенных Наций. На национальных выборах в США роль международных проблем будет ослабевать. Из регионов мира реальной поддержкой США продолжит пользоваться лишь Западная Европа. “Примерно 15 — 20 лет будет длиться война между двумя капитальными американскими традициями: грубо индивидуалистически полагаться лишь на самих себя, что позволило создать американский капитализм и сделало США богатейшей страной мира, и более новой тенденцией отказываться от излишней ответственности за последствия своих действий” (23, с.223).

По мнению Макрэя, примерно около 2020 г. дни Америки как единственной сверхдержавы будут сочтены, ибо чересчур большой окажется цена поддержания высокого уровня расходов внутри и рисков вовне, слишком значительными — нежелание копить, давление внешнего долга, ухудшение качества образования (23, с.276). Все серьезные исследователи отмечают, что американская система образования дает сбои, что в США дети учатся меньше на 40 — 80 дней в год, чем их сверстники в Европе и Японии, причем качество обучения в США оставляет желать лучшего. Инвестиции в образование, инфраструктуру и научные исследования сократились. Американское правительство “ничего не сделало для повышения уровня образования тех, кто не учится в университетах. Для экономики первого мира массовая рабочая сила третьего мира — не самый прочный экономический фундамент” (34, с.152). В результате “в начале XXI в. доля США в мировом производстве опустится до уровня, которым они владели на рубеже ХХ в. И Америка потеряет положение самой большой экономики мира” (23, с.7). Китай обойдет Америку по ВНП между 2003 и 2014 гг.

Мультикультурализм. Основной компонент американского кредо — вера в то, что права личности, отдельного индивидуума безусловно важнее прав групп, образовавшихся по этническим, религиозным и иным принципам. Этнокультурное многообразие потому и представляло проблему для Америки, что ее национальный лозунг звучал так: in pluribum unum — во многом единое. Историки и политологи США, такие как А.Шлезингер и С.Хантингтон, призывали не воспевать превосходство группы над индивидом, отдельного сообщества — над гражданином. Однако сегодня возобладала противоположная тенденция: считать достижением Америки не создание однородного сплава многих национальностей, а образование пестрого культурного многоцветья, так наз. мультикультурализма. Б.Клинтон оказался первым американским президентом, который, по наблюдению обозревателей, начал ставить “разнообразие выше единства той страны, которой он управляет. Эта поддержка реализации этнической и расовой идентичности означает, что недавние эмигранты более не являются объектом того же самого давления, которое испытали на себе прежние эмигранты, стремившиеся интегрироваться в американскую культуру. В результате этническая идентичность приобретает большую значимость в сравнении с национальной идентичностью... При отсутствии общей культуры основа национального единства становится хрупкой” (40, с.34).

Почти незаметная смена базовых ценностей в Америке, тем не менее, была поистине революционной. США фактически изменили своей традиционной идеологии. Конечно, некоторые страны существуют совершенно вне всякой зависимости от политической философии, от ее тенденций и веяний, для них подобные идейные “смены вех”, наверное, не слишком страшны. Но “смогут ли Соединенные Штаты, — задает вопрос Хантингтон, — пережить конец своей политической идеологии? Соединенные Штаты и Советский Союз напоминают друг друга в том, что не являются нацией-государством в классическом смысле этого слова. В значительной мере [эти страны] определяли себя в терминах идеологии, которая, как показывает советский пример, является более хрупким основанием единства, чем национальная культура, базирующаяся на истории. Если мультикультурализм возобладает и если консенсус в отношении либеральной демократии ослабнет, Соединенные Штаты смешаются с Советским Союзом в груде исторического пепла” (40, с.35).

Итак, страна, неуязвимая для всякой внешней мощи, может столкнуться с серьезными внутренними проблемами. Речь идет прежде всего о процессе формирования национальной стратегии. Никогда ни англосаксы, господствовавшие между 1776 — 1865 гг., ни американо-европейцы, преобладавшие в 1865 — 1991 гг., не строили свою внешнюю политику на кровных преференциях. Но ситуация изменилась после краха коммунистического Востока, когда Комиссия по американским национальным интересам пришла к выводу: “После десятилетий необычной сосредоточенности на сдерживании советской коммунистической экспансии мы являемся свидетелями политики спонтанных акций и шагов. Если дело будет продолжаться подобным образом, это плавание по течению представит угрозу нашим ценностям, нашей собственности и даже нашим жизням” (41). По словам Г.Шеффера, “многие диаспоры, обосновавшиеся в Соединенных Штатах, не ощущают давления американского государства в пользу ассимиляции; они не видят особой привлекательности в своем слиянии с американским обществом и даже не стремятся получить здесь гражданство” (цит. по: 40, с.38-39). Итак, ассимиляция в главной эмигрантской стране мира признается “не соответствующей духу времени”; на смену ей приходит торжество “множественных” лояльностей, доминирование воли диаспор, ориентирующихся больше на покинутую, чем на приобретенную родину.

Соответственно, происходит своеобразное дробление внешнеполитической стратегии. Диаспоры предоставляют своих кандидатов для дипломатических миссий и даже рекрутов в добровольческие силы. Американцы польского происхождения прикладывают максимальные усилия, чтобы увидеть Польшу в НАТО. Выходцы с Кубы формируют антикастровскую политику Вашингтона, китайское лобби осуществляет прессинг в пользу благожелательности к КНР, армянские сообщества заняты выработкой проармянской политики США и т.п. В последние годы диаспоры оказали огромное влияние на американскую политику в отношении Греции и Турции, закавказских стран, они содействовали дипломатическому признанию Македонии, поддержке Хорватии, введению санкций против Южной Африки и Кубы, помощи черной Африке, интервенции на Гаити, расширению НАТО, решению конфликта в Северной Ирландии, установлению связей между Израилем и его соседями. Формируемая диаспорами политика иногда совпадает с общими национальными интересами США, но может проводиться и за счет американских интересов и американских отношений с давними союзниками. Все это позволило сделать Хантингтону вывод: “Внешняя политика как совокупность действий, предназначенных защищать и реализовывать интересы Соединенных Штатов в качестве единой общности, которая противостоит другим коллективным общностям, будет медленно, но непрестанно отмирать” (40, с.42).

б) Обстоятельства внешнего характера. Иностранные государства по-прежнему стремятся не позволить Америке, при всех атрибутах ее величия, посягать на свой суверенитет. “Это только в Соединенных Штатах, — замечает британский дипломат, — складывается впечатление, что весь мир желает американского лидерства. Во всех же других местах речь идет об американском высокомерии и односторонности” (цит. по: 39, с.42). На конференции в Гарварде в 1997 г. исследователи отмечали, что элиты стран, в которых проживают две трети мирового населения (т.е. Китая, России, Индии, мусульманского мира, большинства африканских стран), воспринимали Соединенные Штаты как величайшую внешнюю угрозу своим обществам. Эти страны видят в США склонность к “вмешательству, интервенции, эксплуатации, односторонним действиям, гегемонизму, лицемерию, двойным стандартам, финансовому империализму и интеллектуальному колониализму”, а также страну “с внешней политикой, формируемой преимущественно собственной внутренней политикой” (39, с.42-43). На данной конференции индийский представитель сказал, что США противостоят Индии почти по всем существенным для нее вопросам. Участник из России определил американскую политику как “принудительное сотрудничество”. Китаец же заметил, что руководство КНР считает политику официального Вашингтона главной угрозой миру и стабильности. Араб назвал США “злой силой” на международной сцене. Опрос общественного мнения (1997 г.) в Японии показал, что ее жители усматривают в лице США вторую после Северной Кореи угрозу стране. Наиболее жесткой формой ответа со стороны мирового сообщества Америке “было бы формирование антигегемонистской коалиции, включающей в себя несколько крупных держав... Встречи при отсутствии США лидеров Германии, Франции и России, ...двусторонние встречи представителей КНР, России, Индии стали международной реальностью” (39, с.44).

Международное сообщество инстинктивно противостоит гегемону. Гордые страны не могут равнодушно относиться к своей нынешней иерархической приниженности, традиционное самосознание не позволяет им опуститься до уровня управляемой геополитической величины. Вашингтону отнюдь не просто полностью перевести в русло желаемой им политики Китай, Россию, Британию, Францию, чье историческое прошлое отторгает унизительную зависимость от любой державы. Как пишет К.Уолтс, “всем, кроме жертв близорукости, на горизонте видна многополярность... Более слабые государства [международной] системы будут стремиться восстановить баланс, развернуть ее к биполярности и многополярности. Китай и Япония уже идут по этому пути” (42).

Следует учесть объективные обстоятельства. Для создания мира, фактически контролируемого из одного центра, необходимы, как минимум, две предпосылки: языковое сближение и религиозная совместимость. Гегемония либо просто главенство США требует утверждения всемирной роли английского языка. Реальностью, однако, является уменьшение во второй половине ХХ в. числа говорящих по-английски с 9,8% земного населения до 7,6%. Английский язык не становится средством мирового общения в большей степени, чем одно поколение назад. Может ли мир быть управляем страной, чей язык непонятен 92% жителей планеты? (Напомним, что доля землян, говорящих на всех диалектах китайского языка, равна 18,8%; см.: 43).

Что касается религиозной совместимости, то за ХХ в. две главные прозелитских религии — западное христианство и ислам — не добились решающего перевеса в ту или другую сторону. Численность западных христиан (по прогнозам) увеличится с 26,9% мирового населения до 29,9% в 2000 г. и затем понизится до 25% в 2025 г. В то же время количество мусульман возрастет с 12,4% в 2000 г. до 30% мирового населения в 2025 г. Для апологетов однополярного мира такая динамика создает весомое препятствие (44).

Реалисты всех идейных оттенков утверждают: однополярность — самая неустойчивая из возможных конфигураций мировой политической системы, потому что огромная концентрация мощи на одном полюсе угрожает другим государствам и заставляет их предпринимать меры по восстановлению баланса сил (45). Реалисты открыто сомневаются и в том, что преимущественное положение Соединенных Штатов продержится длительное время (46). Большинство аналитиков считают, что “однополярность — это иллюзия, краткий момент, который не может длиться долго” и в конечном счете уступит место многополярности (47). Общий вывод: однополярный мир есть нестабильная система.

Действительно, опека одной страны вызывает немедленное противодействие, неизбежным итогом чего является создание новых центров силы. Немецкий политолог Й.Иоффе выражает мнение многих экспертов, когда напоминает, что “история и теория учат неприятию мировой системы с превосходством одной страны. Международный опыт показывает, что необходимо предвидеть превращение Соединенных Штатов в объект недоверия, вызывающий страх и стремление сдерживать эту державу. После краха альянса периода холодной войны его члены (по логике истории) должны объединить свою мощь против Соединенных Штатов” (48).

Так обстояло дело всегда. Антинаполеоновский союз, победоносный в 1815 г., развалился семью годами позже. Добившаяся триумфа в 1918 г. Антанта распалась в начале 1920-х годов. Государства антигитлеровской коалиции 1945 г. к 1948 г. превратились в антагонистов в холодной войне. До сих пор ни один союз в истории никогда не просуществовал дольше своей победы. Судьба страны номер один всегда одинакова: уступающие ей по мощи государства соединяют свои силы в противодействии лидеру. И сегодняшняя “коалиция победителей” не будет исключением — изменить природу человека и общества пока еще никому не удалось.

Многие аналитики, размышляющие о будущем, не видят предмета для спора, ибо, по их мнению, “однополярный мир, лежащий в основе старой системы, уже исчез, и возник некий многополярный мир... В любой новой системе Соединенные Штаты будут иметь меньше прав на голос и меньше влияния. Как только начнутся переговоры о новой системе торговли, а американской публике станет ясной потеря Америкой былого могущества, эта публика не поддержит новые соглашения... в таких бумажных организациях, как Всемирная торговая организация (где каждая страна имеет один голос)... В отличие от периода Бреттон-Вудса (1944) США не могут посадить всех за стол переговоров и принудить принять созданную американцами торговую систему” (34, с.182-183). Отныне США не способны безоглядно следовать только собственным интересам, им нужно ожидать выхода на сцену стран, готовых отстаивать свою независимую позицию. “Американцам придется примириться, — приходит к заключению Л.Туроу, — с потерей своего положения господствующей в мире экономической, политической и военной державы. Рациональный подход требует, чтобы американцы играли активную, хотя и меньшую роль на мировой сцене” (34, с.376).

И сами американцы испытывают сомнения в абсолютном всемогуществе их страны. “Почему, — пишет Уиллс, — другие нации обязаны следовать за руководством США, а не за национальным руководством?” (38, с.50). Аналитики отмечают, к примеру, что “Европа строит сепаратную “европейскую” оборонную индустрию... Американская и европейские оборонительные системы все более отдаляются друг от друга, что может подорвать политическую основу общего союза” (49). А директор департамента России, Украины и Евразии в Совете национальной безопасности США С.Кауфман настроен еще более апокалиптически, полагая, что “война реальна как результат американских действий по достижению более прочной гегемонии либо как вызов американским позициям со стороны находящихся на подъеме государств” (32, с.195).

Несмотря на свое уникальное положение почти международного лидера в 1991 г., США в последующие годы отнюдь не овладели всеми контрольными рычагами мирового развития. США так и не сумели, например, восстановить порядок в Сомали и Колумбии, не смогли воспрепятствовать созданию ядерного оружия двумя странами Южной Азии, предотвратить цивилизационный коллапс в Руанде и Конго, создать антииракскую коалицию после 1992 г., свергнуть нежелательные для себя режимы на Кубе, в Ливии, Ираке, Северной Корее, Конго, Малайзии, изменить экономическую политику Европейского союза и Японии, вмешаться во внутренние процессы в Китае, заполучить в свои руки ведущих террористов (начиная с бен Ладена), разрешить весьма обременительные для США противоречия между Израилем и Палестиной, остановить поток движущихся в Америку наркотиков, реально закрепить внесевероатлантические функции НАТО.

2. Глобализация мирового информационного поля и мирового рынка, основанная на доминировании чемпионов экономического развития, подобно военно-стратегической однополярности, не устраивает (как фиксация несправедливого статус-кво) бóльшую часть населения планеты. По мнению американских исследователей Р.Кеохейна и Дж.Ная, “вопреки ожиданиям теоретиков, информационная революция не децентрализовала мировую мощь и не уравняла государства между собой. Она оказала именно противоположное воздействие” (50). Бомбардировка Косово отменила неписаное “правило”, что “две страны, имеющие Макдоналдс, не воюют между собой” (51), продемонстрировав, что даже социально и цивилизационно близкие нации отнюдь не всегда живут в мире и согласии друг с другом. Как пишут Модельски и Томпсон, “у возможности создания глобальной организации вокруг ядра США — ЕС есть черты реальности, но не исключена и вероятность ожесточения в грядущем столетии интенсивной борьбы за лидерство” (14, с.109).

При этом основанное на глобализации мировой экономики экономическое всевластие лидеров развития не так просто конвертировать в политико-военную сферу: “Представление о том, что экономическая мощь неизбежно порождает геополитическое влияние, является материалистической иллюзией”, - считает Краутхаммер (1).

3. Фактору разрушительного хаоса в международных делах противостоят три силы: суверенные государства, военно-политические блоки, международные организации (прежде всего ООН). Далеко не все специалисты считают мощь государства явлением прошлого. Они приводят данные, говорящие о том, что в последние 40 лет его роль в экономике постоянно увеличивалась.