10. Л-сть и тоталитаризм в «Колымских рассказах» в.Шаламова.

Цикл «КР-ов» состоит из 137 произв-й и подразделяется на 5ть сборников: «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Воскрешение литственницы», «Перчатка, или КР-12». К ним примыкают преимущественно публицистич-е «Очерки преступного мира», содержащие, в частности, оригинальное критич-е осмысление опыта изображ-я преступного, лагерного мира в лит-ре – от Достоевского, Чехова, Горького до Леонова и Есенина («Об одной ошибке худ-ной лит-ры», «Сергей Есенин и воровской мир» и др.). Очерковое, дркументально-автобиографич-е начало становится в цикле основой масштабных худ-ных обобщений. Здесь нашли творческое воплощение размышления Ш о «новой прозе», кот-я, по его мнению, должна уйти от излишней описательности, от «учительства» в толстовском духе и стать «прозой живой жизни, кот-я в то же время – преображенная действительность, преображенный док-т», заявить о себе в кач-ве «док-та об авторе», «прозы выстраданной как док-т». Эта будущая «проза бывалых людей» утверждает особое понимание худ-ной роли автора-повествователя: «Писатель – не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли». При этом лагерная тема трактуется Ш-вым как путь к широкому осмыслению историч-го опыта индивид-го и народного бытия в 20 столетии: «Разве уничтожение ч-ка с пом гос-ва – не главный вопрос нашего времени, нашей морали, вошедший в психологию каждой семьи?». Резко полемизируя с А. Солженицыным, для кот-го чрезвычайно значимыми были раздумья об «устоянии» ч-ка п-д Системой, способном явиться сердцевиной позитивного опыта, вынесенного из лагерной жизни, Ш в письме к Солженицыну от 15нояб 1964г назвал подобное «желание обязательно изобразить устоявших» - «видом растления духовного», поскольку, с его т.з., лагерь порождает необратимые, разрушительные изменения сознания и выступает исключительно «отрицательным опытом для ч-ка – с 1го до последнего часа».

В лагерном эпосе Ш эти исходные представл-я в значительной степени уточняются и корректируются в процессе худ-го исследования действительности и хар-ров персонажей. Главн жанром цикла стала новелла, в предельно динамичном сюжетном рисунке передавшая остроту стремительно накладывающихся друг на друга, зачастую абсурдистских обстоятельств жизни заключенного на грани небытия. Ш-ву удалось «в структурированных худ-ных формах новеллы запечатлеть то, что в принципе не м/б структурировано, - ч-ка, оказавшегося в сверхэкстремальных ситуациях». Выделяются различные проблемно-тематич-е уровни, важнейшей «срезы лагерной жизни, осмысляемые в «Колымских рассказах». Центр-м предметом изображ-я становится лагерная судьба рядовых советских граждан, отбывающих заключение по политич-я обвинениям: фронтовиков, инженеров, тво-кой интеллигенции, крестьян и др. Чаще всего худ-но исследуется мучительный процесс разложения, окаменения личности, ее нравственной капитуляции как п-д лагерными «блатарями», для кот-х она превращается в услужливого «чесальщика пяток» («Заклинатель змей», «Тифозный карантин»), так и п-д большим и малым начальством («У стремени»), п-д разрушающей душу и тело логикой лагерной действительности («Одиночный замер»). С др стороны, автором постигаются как правило в лагерной среде проявления простой человечности, искренности («Сухим пайком», «Хлеб», «Плотники»), связанные иногда с теплящимся религиозным чувством («Апостол Павел»), а также выражаемое с различной степенью осознанности инстинктивное, соц-ное, интеллектуальное, духовно-нравственное сопротивление лагерю («На представку», «Июнь», «Сетенция», «Последний бой майора Пугачева»).

Ш-вым подробно выведена и среда лагерных воров, «блатарей», отбывающих сроки за уголовные преступления и становящихся в руках Сис-мы действенным инструментом уничтожения ч-ка в лагере, в осо-ти оказавшихся здесь предствителей интеллигенции, презрительно именуемых «Иванами Ивановичами» («На предствку», «Заклинатель змей», «Тифозный карантин», «Красный крест»). Многопланово представлено в «КЛ-ах» лагерное начальство разных уровней, обладающее гротескной, чудовищной логикой мышления, формирующее болезненную псевдореальность заговоров, доносов, обвнений, разоблачений и подчас неожиданно оказывающееся среди жертв этой деформированной действительности («Заговор юристов», «Галстук», «Почерк», «У стремени»). Как важное звено лагерной действительности показана у Ш-ва медицина, создана примечательная типология хар-ров врачей, фельдшеров, кот-е по долгу призвания выступают в кач-ве «единственных защитников заключенного», могут дать ему временное прибежище на больничной койке, согреть его хотя бы отдаленным подобием человеч-го участия (« Красный крест», «Перчатка», «Тифозный карантин», «Домино»), глубоко прозреть его обреченность («Аневризма аорты»). Вместе с тем врач вольно или невольно оказыв-ся нередко заложником, жертвой и «блатной» прослойки лагерной среды, и собственного медицинского окружения, а т/ж Сис-мы, превращающей больницу в свое подобие («В приемном покое», «Мой процесс», «Начальник больницы», «Вечная мерзлота», «Подполковник медицинской службы», «Прокуратор Иудеи»). Сквозным сюжетом «КЛ-ов» становится изображ-е судеб ку-ры и тво-кой личности в условиях лагеря. По горестному заключ-ю автора, ис-во, наука бессильны в деле «облагораживания» личности: «Учительной» силы у ис-ва никакой нет. Ис-во не облагораживает, не «улучшает». Жизнь в ис-ве учит только смерть». Как показано в ряде произв-й, в лагере «цивилизация и ку-ра слетают с ч-ка в самй короткий срок, исчисляемый неделями», различные проявления подобного «крушения гуманизма» исследуется в рассказах «На представку», «Галстук», «Домино», «У стремени», «Красный крест». Изображ-е подробностей лагерного быта и бытия становится у Ш-ва основой панорамного обобщения народной судьбы («По лендлизу», «Надгробное слово», «Перчатка»). Так, в рассказе «По лендлизу» (1965г) лагерное пространство проецируется на окружающий мир, осознается как средоточие язв: «Высотные здания Москвы – это караульные вышки…Кремлевские башни – караулки…Вышка лагерной зоны – вот была главн идея времени, блестяще выраженная архитектурной символикой». Ресурсы худ-ных обобщений заключены и в объемном изображении северной, колымской природы, сопряженной с людскими судьбами. С одной стороны, это природа, «ненавидящая ч-ка», «мстящая всему миру за свою изломанную Севером жизнь». С др – неустанно, вопреки «полной безнадежности» цепляющаяся за жизнь посреди «каменистой, оледенелой почвы» природа являет в образном мире шаламовского цикла почти недоступную для ч-ка силу памяти, физич-го, духовного самосохранения и сопротивления небытию («Воскрешение лиственницы», «Стланник», «Сухим пайком», «Кант», «Последний бой майора Пугачева»).

11.Ю. Домбровский «Факультет ненужных вещей». Проблематика, худ-ные образы. Домбровский Юрий Осипович (29 апреля (12 мая) 1909, Москва — 29 мая 1978, там же), русский писатель; прозаик, поэт, эссеист. Из семьи видного московского адвоката, мать — научный работник, католичка. Окончил бывшую Медниковскую гимназию, Высшие литературные курсы в Москве (1926—1932). В 1933 выслан в Алма-Ату (Казахстан), где работал музейным хранителем. Некоторое время преподавал в Театральном институте, зарабатывал на жизнь внутренними рецензиями, переводил казахскую прозу. Трижды подвергался арестам: в 1936, 1939—43 (Колымские лагеря, освобожден из-за тяжелой болезни), 1949—56 (лагеря на Крайнем Севере и в Тайшете); обвинение — антисоветская пропаганда. В общей сложности провел в тюрьмах, лагерях и ссылке более 20 лет. 

Роман "Факультет ненужных вещей" развивает концепцию романа "Хранитель древностей. В основе концепции человека и истории у Ю. Домбровского лежит представление о том, что история человечества в метафизическом смысле представляет собой вечную борьбу добра и зла, трансформирующуюся в человеческом мире в вечное противостояние культуры и власти, олицетворением которых становятся личность и государство. Власть как источник зла персонифицируется как государство, отсюда столкновение, противостояние человека и государства как вечное противостояние человеческого. Основа жизни - свобода (образы моря, краба), только на этой основе возможны такие человеческие ценности, как любовь, дружба, культура.

Противостояние человека и государства изначально, носит онтологический характер, так как человек творчески направлен на преодоление узких государственных рамок. Задача государства - ликвидировать этот онтологический порыв. Государству нужны рабы, а не творцы. Если государство подавляет человека - то закономерна гибель человечества.

В такой истории человек вынужден сделать выбор, именно так создается история. Делая свой выбор, каждый человек вносит свой вклад в историю и приобщается к этому вечному процессу. Согласно авторской концепции выстроена и система персонажей. Для подтверждения вечности исторического процесса автор представляет два промежутка исторического времени (Древний Рим и 30-е годы ХХ века), между которыми разница более чем в две тысячи лет и в каждом из которых существуют свои герои, но тем не менее они делают одинаковый выбор и представляют собой четыре варианта самоопределения в истории.

На разных этапах истории всегда воспроизводится четыре основных действующих лица: свободная личность (Христос, Зыбин), представитель социального зла (Сталин, Понтий Пилат, Нейман), предатель (Иуда, Корнилов, Куторга) и художник, творец, запечатлевающий для потомков это вечное противостояние (евангелисты, художник Калмыков). Для того чтобы правильно самоопределиться в истории, свободный человек, по Ю. Домбровскому, должен опираться на культурную память, в которой запечатлены все предыдущие версии этого вечного столкновения. Культурно-историческая память оказывается связующим звеном между современностью и историей.

В романе Зыбин находится в ситуации нравственного выбора. Чтобы его правильно совершить, он должен преодолеть давление современности и выйти в историю культуры человечества.

Государственной машине подавления противостоит отдельно взятый человек. Писатель обращается к исследованию каждой из сторон, участвующей в этом противостоянии. Абсурдность заключается в том, что человек признается виновным только потому, что попадает в здание НКВД, и задачей следователя становится не поиск истины, а стремление принудить человека обвинить самого себя. Для этого используются совершенно безнравственные методы: ложные показания сексотов, состряпанные протоколы допросов, сфабрикованные улики, недозволенные методы на психику человека. В конечном итоге - личное благополучие всех шестеренок и винтиков этого механизма. Этот гигантский механизм запускается "сверху", главный принцип его вращения - отрицание вечности, духовности, нравственности. Вся система персонажей романа вовлечена в это столкновение. Во-первых, мы видим тех, кто добровольно участвует в уничтожении человека. Причины этого участия коренятся либо в идейной слепоте, либо в патологическом стремлении насладиться властью (майор-следователь Хрипушин), либо в желании выжить в рамках этой системы. Во-вторых, есть те, кто, проявив собственную слабость, становятся предателями, а следовательно помогают вращению этого механизма (Куторга и Корнилов). В-третьих, творческие личности, способные противостоять этой системе (Зыбин, художник Калмыков). Система персонажей романа четко "выстроена" именно по этому принципу. С одной стороны, свободные и творчески ответственные Зыбин, Каландрашвили, Потоцкая, художник, с другой стороны, Куторга, Хрипушин, Корнилов, следователи. Есть и такие, кто противостоянию предпочел смирение - директор музея, Буддо. Этому механизму безразличны нравственные поиски человека, важна слепая бездушная преданность, в обмен на которую ты получишь деньги, власть, славу. Но чтобы добиться подчинения человека необходимо вытравить его душу, "вместилище", в котором могут жить несогласие, сомнение, идеалы. Обездушить человека, сломить его нравственно - вот к чему стремятся и Жора Эдинов, и Нейман, и Долидзе.

12. Решение проблемы взаимоотношения человека и обстоятельств в произведении Трифонова (на примере одного или двух произведений). Юрий Валентинович Трифонов (1925 — 1981 гг.) — советский писатель, мастер «городской» прозы, одна из главных фигур литературного процесса 1960-х—1970-х годов в СССР. В 1969 году выходит повесть «Обмен», затем «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной» (1970—1976). Неофициально они были объединены в цикл «Московские повести». Действие «Обмена» и «Предварительных итогов» происходит в конце 1960-х годов, «Долгого прощания» — в начале 1950-х, в «Другой жизни» и «Доме на набережной» оно протянуто из 1930-х в 1970-е. Повести фактически представили читателю нового Трифонова: мудрого, грустного, зорко видящего в обыденности и мелочах быта подлинные человеческие драмы, умеющего тонко передать дух и веяния времени. По признанию Ю. Трифонова, он стремился в «Обмене» к густоте письма, к тому, «чтобы как можно более полно изобразить сложность обстоятельств, в которых живет человек», сложность отношений. Оттого и насыщена повесть подтекстами, оттого и держится она на иносказаниях. Каждый поступок здесь — ход в позиционной борьбе, каждая реплика — фехтовальный выпад. Создавая в своем творчестве тип героя-интеллигента, Ю.В. Трифонов убедительно показывает как идеальное воплощение этого понятия, так и наличие героя-двойника, в котором на первый план проступает псевдоинтеллигентское начало. Повесть Ю. Трифонова «Обмен» поднимает социально-психологические проблемы. В ней звучит мысль о беспощадности жизни. В основе сюжета — бытовая семейная история. В статье «Выбирать, решаться, жертвовать» писатель справедливо говорил о том, что «быт — это обыкновенная жизнь, испытание жизнью, где проявляется и проверяется новая, сегодняшняя нравственность». И далее он добавлял, что «быт — война, не знающая перемирия». Главный герой произведения узнал о тяжелой болезни матери. Пока Виктор Дмитриев носился по врачам, его жена Лена нашла обменщиков, хотя раньше не соглашалась жить со свекровью. «Душевная неточность», «душевный дефект», «недоразвитость чувств» — так деликатно обозначает автор умение добиваться своего любой ценой. Хищные планы овладения жилплощадью свекрови девушка пытается замаскировать под сыновнии чувства супруга, Лена убеждает его в том, что обмен необходим прежде всего самой его матери. У Лены есть веский козырь: комната нужна не ей лично, а для их с Дмитриевым дочери, которая спит и готовит уроки за ширмой в одной комнате с родителями. Символом бытовой неустроенности в повести является предательский треск тахты. Тонко манипулируя чувствами мужа, женщина шаг за шагом продвигается к своей цели. Ю.В. Трифонов убедительно показывает читателю, что мещанство, персонифицированное в образе семьи Лукьяновых, вовсе не безобидное явление. Оно умеет настаивать на своем и защищаться. Неслучайно после разговора Виктора с Леной о портрете следует немедленная реакция всего клана Лукьяновых: они собираются и покидают дачу Дмитриевых, где собирались до этого еще погостить. Потом Лена разыгрывает целый спектакль, начиная потихоньку брать мужа в свои руки. Она заставляет Дмитриева позвонить теще и попросить ее вернуться. Интересна ретроспективная композиция повести. Этот прием помогает Трифонову проследить этапы нравственной деградации Дмитриева, процесс его «олукьяиивания». Психологически точно фиксирует Трифонов процесс медленного «олукьянивания» Виктора Георгиевича. Процесс необратимый, сводящийся к увязанию в мелочах. Герой повести словно устает от трений и раздоров. Устает и смиряется с ними: таков-де нормальный порядок вещей: «Мучился, изумлялся, ломал себе голову, но потом привык. Привык оттого, что увидел, что то же — у всех, и все — привыкли. И успокоился на той истине, что нет в жизни ничего более мудрого и ценного, чем покой…». Существование этого угомонившегося, перегоревшего Дмитриева инерционно, механистично. Оно приноровлено к рутине, отравлено ею. Отправившись на похороны деда, герой не упускает случая купить по дороге дефицитные консервы для жены: «Лена очень любила сайру». Сострадание к угасающей матери заглушено треволнениями квартирной горячки. Только бы успеть съехаться, соединить квадратные метры. Суетное как бы нависает над трагическим, становится равновеликим ему. Все мысли вертятся в замкнутом кругу мороки: «… мать, Лора, Таня, Лена, деньги, обмен». Эта морока и предопределяет программу действий, и исчерпывает ее. Адаптация Дмитриева к лукьяновским порядкам растянута во времени. Сдача позиций происходит через многоступенчатые фазы. Первоначальный протест постепенно размывается, подтачивается разного рода житейскими соображениями. И то, о чем прежде нельзя было даже подумать, превращается в «нечто незначительное, миниатюрное, хорошо упакованное, вроде облатки, которую следовало — даже необходимо для здоровья — проглотить, несмотря на гадость, содержащуюся внутри». Дело тут не просто в мягкотелости, податливости. Ольга Васильевна из «Другой жизни» тоже пыталась подчинить, взнуздать Сергея. Тот тоже «гнулся, слабел, но какой-то стержень внутри него оставался нетронутым» ²⁾ . У героя «Обмена» этого стержня нет. Система моральной самозащиты не срабатывает, поскольку нечего защищать. Оттого и семейный разлад из-за предстоящего обмена, в сущности, фальшивый, мнимый. Это своего рода представление, спектакль. Роли распределены, характер игры известен, предугадать финал не представляет труда. Лена заведомо знает, что ее супруг уступит, потому и апеллирует к нему, как к сообщнику: «… она заговорила так, будто все предрешено и будто ему, Дмитриеву, тоже ясно, что все предрешено, и они понимают друг друга без слов». В свою очередь, Дмитриев тоже знает, что уступит. И, дуясь на жену, имитируя сопротивление, послушно выполняет поставленную перед ним задачу. И о маклере справляется, И перед нужными людьми лебезит, и мать уговаривает. Разница только в том, что Лена называет вещи своими именами, а Виктор — нет. Ему необходимо прикрытие, какая-нибудь благородная легенда. Наподобие той, которую он преподносит своей сестре Лоре: «Ни черта мне не нужно, абсолютно ни черта. Кроме того, чтобы нашей матери было хорошо. Она же хотела жить со мной всегда, ты это знаешь, и если сейчас это может ей помочь…». Повесть Юрия Трифонова написана по-деловому жестко, местами — протокольно. Однако на дне протокола светится ирония. Над фарисейскими потугами, над пирровыми победами завоевателей. Эта ирония легализует авторское отношение к происходящему. Она столь же беспощадна, сколь и горька, ибо проникнута скорбью о попранной человечности. Изображая перипетии квартирной баталии, писатель не солидаризируется ни с одной из враждующих сторон. Действительное разрешение конфликта возможно с иных позиций. «Презрение — это глупость, — проницательно замечает дед Дмитриева. — Не нужно никого презирать». Слова старика обращены ко всем — и к Виктору, и к Лене, и к их родственникам. Речь не о всепрощении, не о поголовной амнистии. Речь об изживании эгоизма в любых его обличьях. Изживании болезненном, мучительном, требующем сосредоточенного самоконтроля, самовоспитания. Но, как резюмирует Трифонов в статье «Выбирать, решаться, жертвовать», «другого выхода нет». Главный герой повести пытается действовать с позиции нравственного компромисса. Однако одновременно угодить жене и матери не удается, и тогда герой выбирает Лену. Когда Виктор предлагает матери совершить обмен, та отвечает, что он уже совершил его. Здесь имеется в виду нравственный обмен, обмен ценностей, который совершает герой, войдя в новую семью. Таким образом красной нитью во всей повести проходит неумение и нежелание Дмитриева бороться с обстоятельствами, стараться их преодолеть. Он безропотно им подчиняется, в следствие чего теряет самого себя, полностью «олукъяниваясь».

13. Решение проблемы личности и тоталитаризма в современной литературе. Под влиянием Солженицына многие писатели постепенно обращаются к осмыслению тоталитаризма. Появляется целый пласт подпольной антитоталитарной прозы: повесть «Верный Руслан» Георгия Владимова, роман «Новое назначение» Александра Бека, «Факультет ненужных вещей», «Дети Арбата», «Белые одежды», «Ночевала тучка золотая». Создатели антитоталитарной литературы хорошо знали, о чём писали. Ю. Домбровский, А. Рыбаков прошли через заключение, подвергался шельмованию Дудинцев, что такое ужасы советского детского дома, не понаслышке знал Приставкин. Никто из авторов не ограничивается автобиографическим материалом, а, отталкиваясь от него, стремится сделать выводы общественно-политического характера.

Бек в романе «Новое назначение» показывает нравственное омертвление и разрушение личности человека, добровольно подчинившего свою жизнь служению тоталитаризму. Это Онисимов, главный герой романа. Онисимов – видный советский чиновник, в своей работе постоянно и непосредственно контактирует со Сталиным, не щадит себя в работе, «света белого не видит». Онисимов в определённый момент запретил себе самостоятельно думать и со временем превращается в человека-автомата, своеобразного робота, беспрекословно выполняющего все решения центрального комитета партии, вне зависимости от того, согласен он с ними или нет. Нравственная гибель личности – такова цена конформизма, сотрудничества со сталинизмом, всем содержанием своего романа даёт понять автор. В конце романа герой заболевает смертельным заболеванием – рак (гибель овеществляется).

Домбровский решает как раз противоположную задачу в своём романе. Его главный герой, Зыбин, – человек, вступивший в напряжённый поединок со слугами тоталитаризма и одерживающий нравственную победу над ними. Факультетом ненужных вещей Домбровский именует юридический факультет, ибо все достижения, которые были сделаны в отношении законодательства, начиная с римского права и заканчивая современной Англией, в советскую эпоху оказались отброшенными. Судили не по законам и не за преступления, а по политический мотивам, отчего и оказались репрессированы многие безвинные люди. Зыбин – человек образованный, умный и думающий, прекрасно знает историю и законы, так что ставит в тупик следователей: обвинения, которые к нему предъявляются, абсурдны и аморальны. На него оказывает давление вся атмосфера тюрьмы. Но для Зыбина основополагающую роль играет пример Христа. Характерная примета структуры произведения – введение в повествование библейских сцен и эпизодов; в восприятии главного героя появляются фигуры Христа и доносчиков, с которыми он соотносит некоторых своих современников. Домбровский принципами христианского гуманизма проверяет бесчеловечность той системы, которую он описал в романе. Зыбину удаётся оправдаться и выйти из тюрьмы. Однако финальная сцена символична: здесь Зыбин показан сидящим на скамейке, справа от него сидит его следователь, а слева – доносчик. Вот характерная триада сталинской эпохи. Пока Зыбин на свободе – это просто советские граждане.

Главный герой романа Рыбакова «Дети Арбата», Саша Панкратов, первоначально вполне лояльный молодой человек, за невинную шутку, допущенную им в стенгазетской статье, был арестован, прошёл через лагеря и в этих обстоятельствах прозревает. Он видит изнанку советской жизни, преступную бесчеловечность сталинского режима и оказывается человеком не сломленным, в глубине души он противостоит тоталитарному чудовищу.

Дудинцев в романе «Белые одежды» рассматривает иной вариант, характерный для условий тоталитарной действительности: добро в маске зла. То, что зло часто рядится в маску добра, известно с древних времён. Но в условия тоталитаризма, показывает Дудинцев, порой добро должно притворяться злом. Так вынужден поступить Фёдор Дёжкин – учёный, который, чтобы спасти важное открытие в области генетики, вынужден притвориться «своим» в лагере реакционеров и мракобесов – лысенковцев. У критиков возникли большие споры, возможно ли идти на подобные компромиссы. Автор считает, что других возможностей само время не предоставляло.

Приставкин («Ночевала тучка золотая») предъявляет тоталитаризму счёт от лица детей, ибо его герои стали жертвами безумной национальной политики сталинизма, объявившего геноцид целых народов. Детдомовцам объявляют, что их переселяют на Кавказ. Они безумно рады. И вдруг начинают стрелять, убивать, взрывать. Сталин, чтобы наказать «предателей» чеченцев, репрессировал весь народ, включая грудных детей, все были высланы в Сибирь. (Боевики начали гражданскую войну.) Братья Кузьмёныши и чеченец Ал-Кузу дают у Приставкина пример истинно человеческого отношения друг к другу в этих тяжёлых условиях.

Коллизия «герой и обстоятельства», рассмотренная на материале тоталитарной действительности, подтверждает общий вывод: тоталитаризм – антигуманная система, закладывающая предпосылки для бесчисленных трагедий, очень жестоко расправляющаяся с теми, кто ей перечит. Из книг писателей-диссидентов видно, что и в сталинскую эпоху не все были оболваненными винтиками. Люди освобождались от своей политической слепоты, преодолевая страх, говорили тоталитаризму «нет». В этом заключается гуманистический пафос прозы диссидентов.