вергается другим, абстрактным, не включенным в мир присутствием. Его присутствие заключается в том, чтобы идти к нам, входить.Это можно высказать так: феномен, каким является появление Другого — это такжелик,или, иначе (чтобы подчеркнуть это вхождение — в любой момент — в имманентность и историцизм феномена): богоявление лика — этопо­сещение.Тогда как феномен — образ, появление, уже плененное пласти­ческой немой формой, богоявление лика — живое. Его жизнь состоит в разрушении формы, в которой скрывается все сущее, становясь имманен­тным, то есть выступая в качестве предмета рассуждений.

Проявляющийся в лике другой некоторым образом прорывает соб­ственную пластическую сущность, подобно человеку, открывающему окно, в котором вырисовывается его лицо. Его присутствие состоит в ос­вобожденииот формы, вместе с тем выявляющей его. Его проявление — дополнение к неизбежному параличу проявления. Именно это выража­ется словами: говорящее лицо. Проявление лица — первая речь. Гово­рить — это прежде всего способ выйти из-за своей внешности, своей формы, выход из выхода.

4. Диакония.

Таким образом, вхождение лика не является раскрытием мира. В конк­ретности мира лик абстрактен и наг. Он лишен собственного образа. В мире нагота в себе возможна лишь благодаря наготе лика.

Нагота лика — не знающая украшений культуры строгость, отпуще­ние грехов, отстранение внутри самого его представления. Лик входитв наш мир из абсолютно чуждой сферы — то есть именно из абсолюта, яв­ляющегося, впрочем, самим обозначением исконной чуждости. Абстрак­тное значение лика в буквальном смысле слова экстра-ординарно. Как возможно такое явление? Как может приход Другого из абсолюта при яв­лении лика никоим образом не превращаться в откровение — будь то символизм или внушение? Почему лик не является просто достовернымпредставлением,в котором Другой отказывается от своей инаковости? Чтобы ответить, мы должны будем изучить исключительную значимость следа и личностного порядка, при которых возможна такая значимость.

Остановимся на смысле, несомом абстракцией или наготой лика, открывающего нам этот порядок и переворот в сознании, соответству­ющий абстракции. Освобожденный от собственной формы, лик цепе­неет в своей наготе. Это нищета. Нагота лика — лишение и мольба ад­ресованной мне прямоты. Но эта мольба — требование. Униженность соединяется в ней с высотой. Тем самым выявляется этическое изме­рение посещения. Тогда как подлинное представление остается внеш­ней возможностью, тогда как задевающий мышление мир бессилен против свободной мысли, способной внутренне уклониться, укрыть­ся в себе. остаться именно свободной мыслью перед лицом истины и существовать «в первую очередь» в качестве источника того. что она получает, посредством памяти господствовать над тем, что предше­ствует ей; тогда как свободная мысль остается «Тем же», — лик обя­зывает меня, и я не могу оставаться глухим к его призыву или забыть

315

его, не утратив чувства ответственности за его отверженность. Созна­ние теряет свое первое место.

Присутствие лика означает также непреложный порядок — приказ — кладущий конец свободе сознания. Лик ставит сознание под вопрос. Со­мнение не сводится к осознанию сомнения. Абсолютно другой не отра­жается в сознании. Он сопротивляется этому до такой степени, что даже его сопротивление не превращается в содержание сознания. Явление лика состоит в опровержении самого эгоизма Я, лик обезоруживает на­правленную на него интенциональность.

Речь идет о сомнении в сознании, а не об осознании сомнения. Я ут­рачивает суверенное совпадение с собой, свою самотождественность, при которой сознание победоносно возвращается к себе, чтобы покоиться на себе. Перед требованием Другого Я лишается этого покоя и утрачивает торжествующее сознание такого убежища. Всякое попустительство нару­шило бы прямоту этического движения.

Но сомнение в такой дикой и наивной свободе, уверенной в том, что она найдет в себе убежище, не сводится к негативному движению. Сомне­ние в себе есть именно приятие абсолютно другого. Богоявление абсо­лютно другого — это лик, которым другой окликает меня, указывает мне — своей наготой, бедностью. Его присутствие — предупреждение об ответе. Я не только осознает необходимость ответа, так, словно речь идет об обязанности или долге, который ему надлежит исполнить. Само по­ложение Я — полная ответственность и диакония, как в главе 53 книги Исайи.

Быть Я означает с этого времени лишиться возможности уклониться от ответственности. Такое приращение бытия, преувеличение, призван­ное быть мною, такой прорыв самости в бытие происходит как разбуха­ние ответственности. Сомнение Другого делает меня солидарным с Дру­гим несравненным, уникальным образом. Не солидарность материи с массой, чьей частью она является, или органа с организмом, где он вы­полняет свою функцию; солидарность здесь — ответственность, как буд­то все здание творения покоится на моих плечах. Единство Я — это тот факт, что никто не может ответить вместо меня. Ответственность, осво­бождающая Я от империализма и эгоизма, даже эгоизма спасения, не превращает его в момент мирового порядка. Она подтверждает Я в-его са­мости, функции поддержания мира.

Открыть подобную ориентацию Я означает отождествить Я и нрав­ственность. Я несет бесконечную ответственность перед Другим. Другой, вызывающий этическое движение сознания и нарушающий спокойное сознание совпадения Тождественного с самим собой, наделяет интенцио­нальность неадекватным приращением. В этом заключено Желание: го­реть огнем, отличным от потребности, которую гасит насыщение; мыс­лить по ту сторону помысленного. Мы назвали отношение, связывающее Меня с Другим, Идеей Бесконечного из-за этого не ассимилируемого приращения, из-за потустороннего.

Идея Бесконечного — это Желание. Она парадоксально заключается в том, чтобы мыслить больше, чем помысленное, и то же время сохраняя его безмерность, гарантируя его неуловимый статус. Таким образом, бес­конечное — не коррелят идеи бесконечного, как будто идея — осуществ-

316