Сборник

вающего свое бытие индивида [см.: 10]. Именно поэтому синтез экзистенциализма и психоанализа, осуществленный в психиатрии, был не только необходим, но и предопределен. И проделан он был впервые в работах швейцарского психиатра Людвига Бинсвангера.

Главной целью Бинсвангера на протяжении всей творческой деятельности являлось нахождение нового теоретического основания для психологии и психиатрии как наук [см.: 7]. Он понимал, что для преодоления кризиса в психологии необходимо сочетать специализированный подход с философским видением проблемы, что обусловило его обращение к философским концепциям Гуссерля и Хайдеггера. Это увлечение философией и переход от феноменологии к экзистенциальной аналитике нашло отражение в динамике его творчества, в котором традиционно выделяются три периода: 1) ранний гуссерлеанский (1912–1929); 2) хайдеггерианский (1930–1960); 3) поздний хайдеггерианскогуссерлианский (1960–1966). В первый период Бинсвангер изучает феноменологию, как учение, давшее философии новый метод исследования, во второй адаптирует для психиатрии концепцию Хайдеггера, а в третий соединяет метод феноменологической редукции и характерные для феноменологии представления о сознании с аналитикой Dasein. Это был «… шаг от представления о сознании, как интенциональности к концепции Хайдеггера о существенно человеческом бытии-в-мире (Dasein)» [1, c. 6], который позволил Бинсвангеру использовать хайдеггеровский анализ структуры человеческого бытия, обходя с помощью феноменологического метода характерные для психологии и психиатрии дихотомии «субъект – объект», «сознание – вещь», «человек – мир».

В 1912–1913 г. Бинсвангер пишет «Введение в проблемы общей психологии». В этой работе он пытается понять опыт и поведение больного как человека, наделенного миром личностных переживаний, а не как объекта исследований отдельно взятой науки. Его обращение к «опальному» психоанализу не было случайным: его привлекала возможность проникновения на уровень субъективных смыслов, верований и ценностей больного. Он подчеркивал существование в учении Фрейда блестящих концептов, осмысление которых необходимо в других науках (философской антропологии) и был одним из первых европей-

60

ских психиатров, осмелившихся применить психоанализ в клинической практике, проигнорировав явно негативное отношение медицинского сообщества к данному методу. Но, несмотря на то что Бинсвангер активно занимался внедрением психоанализа и принимал его основные положения, он относился к учению Фрейда критически из-за его редуцированности, которую пытался преодолеть с помощью феноменологического подхода.

Изучение феноменологии Гуссерля Бинсвангер начал в 1916 г., а в 1922 г. по просьбе Цюрихского Психоаналитического Общества написал реферат «О феноменологии», в котором не только проанализировал основные моменты и методы учения, но и выступил с их осмысленной критикой. Как известно, естественные науки опираются на чувственный опыт, в отличие от феноменологии, суть которой состоит в усмотрении сущностей на основании категориального созерцания. Проанализировав возможность применения феноменологии в психиатрии, он приходит к выводу об их тесной связи, но поскольку (по Гуссерлю) существует непреодолимая пропасть между познанием фактов и познанием сущностей, Бинсвангер предлагает говорить не о взаимодействии двух дисциплин, а о рождении психопатологической феноменологии. Психологически-феноменологическое усмотрение фактов он предлагает отличать от усмотрения сущности в феноменологии по двум критериям: 1) Психологическифеноменологический объект исследования, в частности акт восприятия, всегда предстает в качестве реального психического акта, который не может существовать вне отношений с реальным человеком и реальным живым существом. В эйдетической феноменологии же все это «заключается в скобки» и выводиться за пределы исследования. 2) Психологическая феноменология исследует индивидуальные состояния, процессы и их вариации, чистая же феноменология переходит от них к общим сущностям [см.: 5,

c. 293].

Таким образом, психиатр должен обращать внимание на само переживание, на предмет, а не на симптоматику: «Мы подходим к анализу феноменов, которые показывают лишь такие определенности, которые принадлежат только самим феноменам…» [3, c. 132]. Иными словами, понимание болезни в экзистенциальной психиатрии неотделимо от понимания ее феномена, происходя-

61

щего путем усмотрения структур, изначально ему присущих. Понимание отдельных переживаний больного и складывания их

вцелостную картину становиться возможным непосредственное постижение внутреннего содержания его личности. В данном случае речь идет о феноменологии как науке в том ракурсе, в котором ее представил в своих работах К. Ясперс. Бинсвангер продолжает свои исследования в том же ключе, но без учета различия между описательной и объяснительной психологией, что позволяет ему довольно успешно описать феноменальный мир шизофреников.

Обращение к Хайдеггеру, произошедшее в 1930-х гг., стало вторым, не менее важным этапом его творчества, и способствовало возникновению у Бинсвангера собственного подхода к целостному пониманию индивида. В статье «Аналитика существования Хайдеггера и ее значение для психиатрии» он пишет: «Указанием на базисную структуру экзистенции как бытия-в- мире Хайдеггер дает в руки психиатра ключ, с помощью которого он способен, будучи свободным от предрассудков любой научной теории, принимать и описывать исследуемые им феномены в их полном внутреннем содержании» [цит. по: 8, с. 61]. Этой фразой Бинсвангер стремится подчеркнуть, что Хайдеггер завершил начинания Гуссерля, не только констатировав проблематичность трансцендентальной возможности интенциональных актов, но и решив эту проблему, показав способ укоренения интенционального сознания в Dasein. Причем данное укоренение происходит во времени, рассматриваемом не только

вкачестве основополагающей характеристики человеческого существования, но и в качестве возможного горизонта всякого понимания бытия в принципе.

Как мы отметили выше, аналитика существования, по Бинсвангеру, важна для психиатрии, поскольку она исследует бытие человека в целом. При попытке объяснения внутреннего мира больных он приходит к выводу о его различии с миром психически здоровых людей по критериям восприятия времени, аппрезентации тела и другого, что способствует его обращению к хайдеггерианскому понятию бытия-в-мире, которое являет собой целостность и связность бытия человека. Но, поскольку Dasein-анализ «видит свою задачу в исследовании личности и ее

62

мира еще до всякого разделения на болезнь и здоровье» [1, c. 13], он становится в первую очередь методом исследования феномена опыта и бытия-в-мире, заменяя понятия «болезнь» и «отклонение» особым способом конституирования мира [см.: 2].

Бинсвангер весьма вольно трактует понятие «заброшенности», подразумевая под ним не только элемент структуры бы- тия-в-мире, но еще и данную при рождении совокупность физиологических характеристик. Чтобы рассмотреть данную структуру в ее целостности, необходимо обратиться к термину «забота», представляющем собой структуру разворачивания бытия индивида в мире, под которым Хайдеггер суммировал бытие Dasein. Тем не менее, «обусловленность в смысле фактичности ответствования Dasein своей чтойности представляет лишь один (экзистенциальный) компонент этой структуры, другими, как мы знаем, являются существование (проект) и “ попадание”» [1, c. 45]. То есть Dasein представляет собой компонент целостной структуры, элементы которой не могут быть обособлены друг от друга или от целого, и, соответственно, изменение одного структурного элемента приводит к изменению остальных. Таким образом, Бинсвангер, выделяя в построениях Хайдеггера данную структуру подчеркивает возможность конструирования мира личности с его последующей модификацией.

Данная модификацию можно показать на примере преобладания у человека модуса заброшенности, при котором становиться необходим осмысленный выбор себя, своего «Я», и при отсутствии которого бытие личности становиться «неподлинным». В таких случаях, Бинсвангер рассматривает невроз как следствие нарушения koinonia (функционального единства онтологических потенциальных возможностей Dasein) [1, c. 48]. При этом он не говорит о личности, как «я», а подменяет ее понятием Dasеin, дающим различные модификации, соответствующие как норме, так и отклонению от нее. Более того, эти модификации являются изначальными, а болезнь представляет собой окончательное искажение «патологии». Тем не менее, «Dasein не проявляется в качестве Dasein, пока оно не закончило конституирование собственного мира» [1, c. 127]. Мир в данном случае рассматривается в качестве вместилища Dasein, а его бытие становиться в зависимое положение от точки зрения. Имен-

63

но поэтому описывая модификации Dasеin, приводящие к болезни, Бинсвангер заявляет, что пациент сам выбирает себя в качестве больного, сужая горизонт своей экзистенции, что приводит к вытеснению неосмысленных феноменов в бессознательное и способствует возникновению неврозов и психозов.

Возвращаясь к понятию «забота», характеризующему весь набор проявлений сущего, данных в контексте разворачивания бытия-в-мире, которое является целостностью объединяющей экзистенциалы в качестве своих составляющих, мы можем сказать, что «забота» посредством экзистенциалов способствует раскрытию онтической реальности в Dasein. Таким образом, бы- тие-в-мире и забота представляют собой онтологические априори. Экзистенциалы же, выступая в качестве вторичных априори, представляют отдельные модусы бытия-в-мире, рассматриваемые Бинсвангером с точки зрения индивидуального Dasein. Экзистенциальные априори выступают у него в качестве универсалий, соотносящихся с опытом каждого человека, наподобие того, как кантианские категории рассудка соотносятся с объектами знания. Вслед за Кантом, объявляющем опыт формой знания («Опыт есть эмпирическое знание, то есть знание, определяющее объект посредством восприятий» [6, c. 145]), Бинсвангер определяет опыт как форму знания («знание представляет один модус человеческого бытия-в-мире» [1, c. 131]), что позволяет ему использовать кантианские априори в качестве оснований Dasein-анализа, но он заходит дальше Канта, распространяя понятие априори на весь спектр человеческих модусов существования.

Dasеin-анализ, развитый Бинсвангером в результате дополнения идей экзистенциализма психоанализом становиться методом исследования бытия-в-мире, а не подходом к лечению психически больных [4, c. 68]. Это происходит в результате попытки объяснения внутреннего мира психотиков, которое подводит Бинсвангера к выводу о его различии с миром психически здоровых людей по критериям восприятия времени, аппрезентации тела и другого, в результате обращения к хайдеггерианскому понятию бытия-в-мире, которое являет собой целостность и связность бытия человека. Бинсвсангер утверждает что люди, которым общество навязало статус психически

64

больных, всего лишь конституируют свой мир способом, отличным от общепринятого, отказываясь от своей определенности, и пребывают в состоянии «неподлинности», формируя завершенную, статичную действительность, идеализированный мир. Так он отказывается от понятия болезни и описывает шизофрению как «структурный и динамический порядок человеческого существования» [1, c. 217].

Проделанное Л. Бинсвангером соединение идей экзистенциализма с идеями психоаналитической теории, явилось важным шагом, сформировавшим экзистенциальный психоанализ, и позволившим выделить его впоследствии как самостоятельное направление философской мысли. Он выявил универсальную структуру, являющуюся смысловой матрицей, очерчивающей трансцендентальные основания мира индивида. На основании этих теоретических наработок им была развита экзистенциальная модель психического заболевания, в центре которой не болезнь как патология и недуг, а страдающая личность больного. В работах Бинсвангера психические расстройства были представлены в рамках антропологически ориентированной интерпретации как модусы существования больного, как специфическое бытие, имеющее свои экзистенциальные априори. Так Бинсвангер впервые представил последовательную попытку антропологического (экзистенциально ориентированного) толкования психической болезни и представил психически больного человека как человека с уникальным модусом существования.

Библиографический список

1.Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. Избранные статьи с приложением Я. Нидлмена. М.; СПб.: Рефл-Бук; Ваклер, 1999. 229 с.

2.Бинсвангер Л. Случай Эллен Вест / Экзистенциальная психология. Экзистенция / пер. с англ. М. Занадворова, Ю. Овчинниковой. М.:

ЭКСМО, 2001. С. 207–228.

3.Бинсвангер Л. Феноменология и психопатология / пер.

О.В. Никифорова // Логос. 1992. № 3. С. 125–135.

4.Власова О.А. Антипсихиатрия: становление и развитие. М.: РГСУ

«Союз», 2006. 218 с.

5.Власова О.А. Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ: история, мыслители, проблемы. М.: Территория бу-

дущего, 2010. 638 с.

65

6.Кант И. Критика чистого разума. М., Мысль, 1994. 591 с.

7.Мэй Р. Истоки экзистенциального направления в психологии и его значение / Экзистенциальная психология. Экзистенция / пер. с англ. М. Занадворова, Ю. Овчинниковой. М.: ЭКСМО, 2001.

С. 105–140.

8.Руткевич А.М. От Фрейда к Хайдеггеру: Критический очерк экзистенциального психоанализа. М.: Политиздат, 1985. 175 с.

9.Сартр Ж.-П. Бытие и Ничто. Опыт феноменологической онтологии / пер. с франц., предисл., примеч. В.И. Колядко. М.: Республи-

ка, 2002. 639 с.

10.Элленбергер Г. Клиническое введение в психиатрическую феноменологию и экзистенциальный анализ / Экзистенциальная психология. Экзистенция / пер. с англ. М. Занадворова, Ю. Овчинниковой.

М.: ЭКСМО, 2001. С. 207–228.

EXISTENTIAL INTERPRETATION OF ILLNESS IN LUDWIG BINSWANGER’S DASEINSANALYSIS

A.V. Bilibenko

Kursk State University

In the article the existential model of mental illness developed in Ludwig Binswanger’s works is analyzed. The author consistently investigates stages of formation of Binswanger’s Daseinsanalysis, specificity of his interpretation of E. Husserl’s phenomenology and M. Heidegger’s existential analytics, outlines the based problem space of the Daseinsanalysis — pathological modus of existence and its a priori.

Key words: Daseinsanalysis, Ludwig Binswanger, mental illness, modus of existence, a priori.

66

УДК 316.334.3

ИРРАЦИОНАЛЬНОСТЬ ДЕЛИБЕРАТИВНОЙ ПРАКТИКИ

Н.Ф. Пономарев

Пермский государственный национальный исследовательский университет

В статье рассматриваются философские, социологические, политические, психологические и когнитивные факторы, которые препятствуют реализации нормативной модели делиберации в реальной политической практике.

Ключевые слова: делиберация; легитимация; консенсус; дискурсивная дилемма.

Как известно, высшая цель делиберации — « легитимировать посредством демократического принятия решения необходимую силу, которую государство использует для проведения законов в жизнь» [27]. Делиберация способствует укреплению легитимности, которая «воплощается в праве, способности и возможности тех, кто подвержен последствиям коллективного решения, участвовать в обсуждении содержания этого решения», поскольку может «устранять разногласия, гарантировать эластичный коллективный выбор, эффективно решать социальные проблемы и стимулировать размышления» [14, p. 1381–1382, 1391].

В число нормативных качеств делиберативной демократии входят следующие: «коллективный дух», «публичность», «равное уважение и равное участие», «поиск консенсуса и плюралистическое согласие», «обоснованность и приемлемость доводов», «инклюзивность», «внешнее влияние» «обязательность и изменяемость решений», «непрерывность и стабильность». Критика концепции делиберативной демократии сводится к оспариванию первых шести принципов.

© Пономарев Н.Ф., 2013

67

Коллективный дух делиберации

С одной стороны, Дж. Паркинсон подчеркивает, что «реальные люди рассчитывают на то, что их дискурс победит в состязании в публичной сфере, и часто будут предпринимать стратегические действия (которые по определению не являются делиберативными), чтобы достичь своих целей» [35, p. 186]. С другой стороны, считается, что реальная делиберация вполне совместима с открытым предъявлением участниками своих эгоистических мотивов и стратегическим поведением, поскольку такого рода искренность иногда убедительнее плохо скрываемого лицемерия [7]. Более того, «акторы понимают, что эффективнее основывать свои аргументы на апелляции к общему интересу, какими бы не были их первоначальные стратегические позиции, а не вступать в дискуссию по поводу своих частных интересов, которые трудно донести до публики» [18, p. 121]. В противном случае «моя собственная выгода не окажет влияния на публичную делиберацию, потому что не станет доводом для других… и это ведет к тому, чтобы переформулировать политическое предложение таким образом, чтобы оно принесло пользу и другим» [39]. Эта «цивилизующая сила лицемерия» [18] приводит к тому, что даже «стратегические коммуникаторы» по ходе дискуссии на самом деле принимают условие «предъявлять преимущественно общественно значимые аргументы», которое они вначале следовали лишь декларативно [31]. Впрочем, эквивалентность декларируемых конкретным участником интересов его истинным (по мнению других участников) интересам может оцениваться ими как попытка обмана

[18].

С точки зрения Э. МакГанна, участники делиберативной группы могут вести себя двояко. Они либо как делегаты неукоснительно следуют наказам своих групп, либо как доверенные лица уполномочены принимать решения по ситуации, но с учетом интересов своих групп [29]. Первая поведенческая стратегия ослабляет коллективный дух делиберации.

А. Фанг наглядно представляет диапазон участия граждан в управлении в виде «демократического куба институционального дизайна» с тремя градациями [20]. «Процедура отбора соучаст-

68

ников» варьирует от самоизбранного подмножества генеральной выборки до оплачиваемых профессиональных посредников, «роль соучастника» — от зрителя на публичных слушаниях до должностного лица в качестве эксперта, а «последствия соучастия» — от удовлетворения чувства гражданского долга до формирования специальных органов соучастия в управлении.

Коллективный дух и частные интересы вполне уживаются в «делиберативной теории представления интересов» [26], согласно которой представители групп интересов дискурсивно трансформируют собственные предпочтения, ориентируясь на согласованные представления об общественном благе.

Публичность делиберации

Различают «прозрачность» и «публичность» делиберации. Если первая обеспечивается ее организаторами в малых группах, то вторая — средствами массовой информации, которые сообщают о ней широкой общественности [33]. Однако делиберация имеет существенные недостатки по сравнению с приватным обсуждением. Когда участники как представители групп принимают решения публично, они испытывают побуждение своим поведением подать «сигнал верности», а не искать компромиссы, что отнюдь не способствует взаимному доверию и подталкивает к поляризации позиций [44]. Таким образом, публичность вынуждает участников демонстрировать ригидность и утаивать конфиденциальную информацию, которая могла бы оказаться полезной для достижения соглашения. В результате «реформы с прозрачностью приведут к перетеканию принятия решений с формальных на неформальные (непрозрачные) арены», что может повлиять «на конфигурации акторов, вовлеченных в принятие решений» [33, p. 192]. Неуместная публичность уже привела в странах Евросоюза к тому, что обсуждение способов решения серьезных социальных проблем переместилось с публичных институциональных арен на неформальные и непрозрачные площадки вроде ресторанов или саун. В результате на пленарных заседаниях депутаты скорее представляют общественности собственные интересы как более предпочтительные, чем аргументировано убеждают оппонентов в своей правоте или опровергают их доводы, поскольку в первую очередь стремятся

69