4.4. Различия между народно-поэтической и литературной стадиями

Потебня четко выделяет два смысла понятия «народная поэзия».

Первый связан с «ближайшими к нам явлениями», когда «народная» поэзия сосуществует с литературой и противопоставляется ей и когда мы «под народной поэзией разумеем прежде всего поэзию низших слоев современного общества, слоев, почти не знающих письменности, школы, науки» [393]. Однако «было время, когда литературы не было. Тогда… народная поэзия господствовала исключительно. Деления слоев на высшие, более культурные, и низшие не было. Поэтому под народной поэзией мы разумеем поэзию всего народа до его разделения на классы, заметно различные по степени культуры» [393]. Это уже другой смысл понятия «народная поэзия» – исторический, диахронический: «Народная поэзия и литература служат представителями двух различных состояний человеческой мысли, которые относятся друг к другу как предшествующая и последующая» [393]. Именно это второе значение имеется в виду, когда речь идет о народной поэзии как исторической стадии развития эстетического сознания.

Литературную стадию от первых двух (мифологической и народно-поэтической) отделяют два новых признака: индивидуальность творчества и рождение письменности. Они связаны с различиями в структуре и формах образности народно-поэтической и литературной, а также в специфике законов их функционирования и развития.

Индивидуальность творчества есть новая историческая ступень эволюции мышления, связанная с выделением и формированием личности и развитием ее самосознания. На этом этапе человек отделяет себя не только от природы, но и от других людей, становится личностью. Поэтому провести четкую грань между народно-поэтической и литературной стадиями эволюции сознания трудно. Развитие самосознания личности – очень длительный процесс, так же как и процесс культурного расслоения общества, а поскольку происходил он, по словам Потебни, «лишь исподволь, то мы должны наперед быть готовы к тому, что охарактеризовать состояние мысли, соответствующее народной поэзии и литературе, можно будет лишь приблизительно. В известных произведениях народной, то есть устной и безличной, поэзии мы должны быть готовы встретить подготовку литературных явлений; наоборот, первоначальные продукты литературы должны во многом напоминать настроение мысли, свойственное народной поэзии» [393]¹.

Тем не менее новые качества литературного образа сравнительно с народно-поэтическим определяются именно нарастанием степени субъективности а и х, а также усилением степени осознания этой субъективности. Возрастает и мера условности образа, (т.е. неравенство а и х становится больше), возрастает и глубина ее осмысления как творящим, так и воспринимающим сознанием. Однако все это тем не менее лишь развитие тех качеств и структурных признаков «собственно поэтического» творчества, которые были сформированы на предыдущей, народно-поэтической стадии. Правда, на литературной фазе более четко определяется грань между творящим и воспринимающим сознанием в силу утраты «безличности», т.е. коллективности, анонимности творчества и преобладания на этой стадии творчества личного, индивидуального.

А вот другое новое качество литературной фазы развития искусства – письменная форма бытования, сменяющая устную, является достаточно четким дифференцирующим признаком. Как писал Потебня, в системе различий между фольклором и литературой «резким признаком остается только то, что заключается в самом слове «литература», именно то, что литературное произведение при самом возникновении своем предполагает письменность» [393]. И это не внешнее формальное отличие, а весьма существенное, подкрепляющее и усиливающее тенденции развития индивидуального творчества, потому что «письмена, особенно звуковые, наиболее совершенные и свойственные наиболее совершенным языкам, превращая мимолетное объективирование мысли в слове [устном – С.С.] в более постоянное, содействуют обособлению личности и усилению ее влияния на язык» [397], в том числе и на «язык искусства», т.е. систему его условностей.

Хотя структурно народно-поэтический образ не имеет столь резких качественных отличий от литературного, как от мифологического, между ними все же есть специфические различия. Так например, Потебня считал, что для древнего фольклорного образа характерна «меньшая степень отвлеченности абстрагирования, нежели в развитой литературе» [Пресн., 82], о чем он сделал вывод в работе «Объяснение малорусской песни ХУ1 века»¹. С этим выводом связан и другой – не только о разной степени обобщения, но и о разных способах его достижения в устном фольклорном и письменном литературном творчестве: «В изустной поэзии в связи с относительной простотою мысли стоит медленность ее течения и слабость обобщения. Внимание столь же долго останавливается на важном и не существенном с позднейшей точки зрения. Для облегчения памяти слушателя сказанное много раз затем повторяется буквально. Например, сказано, что послу дано такое-то поручение, потом, когда говорится об исполнении, то самое поручение повторяется дословно» [459]. В литературе же «пишущий, имея перед глазами написанное и говоря для читателя, может более говорящего заботиться о выборе слов, устранении повторений, обобщении частностей для усиления действий речи» [398]. Так что в литературе обобщение с помощью повторений гораздо менее активно, способ обобщения здесь более интегративный, с большей степенью абстрагирования, чем в фольклоре.

Потебня считал, что основной структурный признак поэтического образа: «поэтический образ неподвижен относительно к изменчивости содержания» – относится и к фольклору, и к литературе и «выдерживает всяческую поверку», при том, однако, что «относительная неподвижность есть относительная изменчивость». А самое главное отличие между фольклором и литературой Потебня видит именно в характере изменений образа: «В способе изменения образа состоит разница между устною и письменною поэзией» [393]. Иначе говоря, в характере, в специфике преемственности, в своеобразии законов наследования, традиции и в механизмах трансформации образов. И дело не только в том, что в фольклоре сила традиции гораздо мощнее проявляет себя, чем в литературе, но и в том, что само развитие фольклорного образа благодаря устной форме его бытования происходит медленнее и незаметнее как для исполнителей, так и для слушателей. «Услышанное другим при повторении почти неизбежно изменяется не только по форме, но и по содержанию, ибо и сам первый певец, при жизненности народной поэзии, не может повторить песни именно так, как спел первый раз. Таким образом, песня на протяжении своей жизни является не одним произведением, а рядом вариантов, коего концы могут быть до неузнаваемости далеки друг от друга, а промежуточные ступени незаметно между собою сливаются. Изменения образа и выражения относятся друг к другу не как варианты рукописи (лучшие – более близкие к подлиннику и худшие – его искажения), а лишь как одновременные и разновременные, а последние – как предшествующие и последующие» [397]. Так что народная песня по характеру своего бытования подобна языку – она не произведение (έργον), а деятельность (ένέργεια), «не песня, а – nomen actions, пение» [397].

Чем же отличается от этого типа развития образа «характер преемственности литературных произведений», в котором, по словам Потебни, и сказывается наиболее отчетливо «противоположность безличного и личного творчества»?[399] Здесь решающую роль играет именно письменная форма бытования литературы. «Закрепление таких произведений письменностью сразу отодвигает воспроизведение от нового создания, ибо дает возможность точного повторения и тем предохраняет повторяемое от медленного перерождения бессознательным варьированием. Преемник воспитывается не только итогами мысли предков, извлекаемыми из общения с людьми (мыслями, как говорится, носящимися в воздухе, никому в частности не принадлежащими), но и произведениями прежних веков, слагаемыми этих итогов, взятыми порознь, произведениями современников и предшественников в их особности» [399]. Если «в народной поэзии, несмотря на неизвестное множество промежуточных форм, мы большею частью не можем установить разницы между вариантами и новою песнею», то в литературе, при наличии письменности дело обстоит иначе: здесь варианты четко отделяются от оригинальных произведений, так что и в творчестве отдельного автора, и «при наличии школы» отдельные произведения «представляются обособленными, явственно разграниченными ступенями генеалогической лестницы» [400], что особенно наглядно проявляется в случаях отчетливо видимой преемственности образов в произведениях разных поэтов (и Потебня показывает это на примере анализа связанных такими преемственными нитями произведений Пушкина, Лермонтова, Тютчева).

Народно-поэтическое творчество как историческая стадия при переходе к стадии литературной не прекращает свое существование, но при этом вступают в силу уже другие факторы различий между ними, в том числе социальные, классовые, культурные, когда литература становится делом высших и культурных слоев, а народное творчество остается делом слоев «низших».

Потебня не разделял мысль о вытеснении народной поэзии литературой и о возможности ее полной гибели. Причинами ее устойчивости и долговечности являются, с его точки зрения, с одной стороны, высочайшее художественное качество лучших образцов народного творчества, их цельность, сравнимая с совершенством и цельностью лучших произведений индивидуальной поэзии, а с другой – наличие в современной жизни такого содержания, для выражения которого средства народной поэзии сохраняют свою выразительную силу.

А.Н.Пыпин в одной из своих работ заявил, что «народная поэзия вообще исчезает, становится невозможной, когда жизнь становится более сложной – не только с распространением цивилизации, но с укреплением государственного быта;… народ может слагать эпос лишь о том, в чем он участвует своей массой, что по своей простоте не выходит из пределов его понимания, а сложная государственная жизнь, как и сложные явления цивилизации, становятся недоступны этому пониманию»¹. Иронический комментарий Потебни к этому утверждению был таков: «Да, это так: народ не может воспевать Венского конгресса или административных и судебных преобразований такого-то царствования; но неужели любовь или печаль и радость стали по нынешним цивилизованным временам так сложны, что воспевающая их народная поэзия стала вообще невозможной? Пусть народ не может создать оркестровой симфонии или оперы; но почему же существование оперы, в которую мужик не ходит, должно производить то, что он, если это правда, забывает и заменяет худшими свои простые напевы?» [382 – 383]. Потебня полагал, что «естественная смерть, то есть перерождение народной поэзии – явление необычное, редкое» и что «мы большею частью видим смерть насильственную» [392].

Но параллельное сосуществование литературы и народной поэзии – это только один аспект их исторического развития. В «синхроническом» плане не менее важным является факт сохранения и ассимиляции элементов образной системы, форм поэтического языка предыдущих исторических фаз развития эстетического сознания последующими фазами.