Дополнительная литература_1 / Иванюшкин / Глава 5

Какое богатство действительного содержания любой истории болезни остается для врача нераскрытым, если он не изучает «концепцию болезни» [Либих С. С, Михайло­ва Н. А., Медовникова Н. А., 1977], которая есть у каж­дого больного и которая меняется по мере развития болез­ненного процесса, по мере приобретения больным медицин­ского опыта! В той мере, в какой сегодняшний врач не изучает «концепцию болезни» больного, актуальность от­дельных упреков Л. Н. Толстого медицине приходится признать.

Динамизм повести «Смерть Ивана Ильича» обусловлен

тем, как поэтапно решает герой Л. Н. Толстого вопрос об опасности болезни. Новые черты, преобразившие всю «вну­треннюю картину болезни», таились в заключении Ивана Ильича, что болезнь неизлечима, смертельна. Обратимся непосредственно к картинам смерти героя повести. Если смерть Андрея Болконского просто «по ту сторону жизни», а смерть Николая Левина противопоставляется полно­кровной жизни его брата, то смерть Ивана Ильича—это история его болезни и исповедь. Читатель максимально приближен к понятию смерти. Тем самым последовательно намечаются вопросы, которые должен ставить себе врач, работающий с подобными больными.

Только больной ясно и отчетливо осознал, что неиз­бежно умрет от этой болезни, ему стало «мучительно, невыносимо тяжело». Л. Н. Толстой далее как бы исследует гносеологическую природу мысли о смерти. Мысль эта для человека полна реальности. Неведомая раньше человеку сила, содержащаяся в мысли, вдруг прорывается наружу: «...мысль эта, не только мысль, но как будто действительность... Неужели смерть?.. И в отчаянии, за­дыхаясь, он повалился на спину, ожидая сейчас же смер­ти». Иными словами, в мысли о смерти такого больного, как Иван Ильич,— максимум конкретности.

Почему здоровые люди избегают парализующего стра­ха смерти? Потому что мысль о смерти у них, как пра­вило, абстрактна (неопределенна), а раз срок жизни не­определенный, впереди — надежда. Надежда — значит неопределенность вопроса о времени нашей смерти. У Ива­на Ильича постепенно «разрушилась всякая возможность надежды». Чем определенней мысль, что скоро придет смерть, тем мучительней ужас, охватывающий больного. Больной ищет выход, старается побороть этот ужасный страх перед концом, старается преодолеть навязчивый ход мыслей о смерти (и только о смерти!), но лишь новые волны ужаса заполняют его, что порождает отчаяние. «Иван Ильич видел, что он умирает, и был в постоянном отчаяньи».

Ужас и отчаяние — формы материализации мысли о смерти. Ужас — как бы активная фаза мысли о смерти, вначале в этом чувстве еще содержится вопрос: «Неужели это правда?». В дальнейшем, ужас — это паралич внима­ния к окружающему, паралич мышления и всякой прак­тической способности действовать. Отчаяние — это созна­ние практической безвыходности, это как бы доказанная истина, что «да, это правда, и только это правда». Отчая­ние— душевное бессилие, которое, в конце концов, фор­мируется в состояние депрессии.

Вместе с изменением «внутренней картины болезни», когда больной мечется между ужасом и отчаянием, ради­кально меняется осознание больным своего положения в мире: он испытывает совершенно новое чувство «одиноче­ства среди многолюдного города ... и многочисленных знакомых и семьи,— одиночества, полнее которого не мог­ло быть нигде: ни на дне моря, ни в земле...». Тоска—еще новое страдание, которое должен переносить больной. «Иван Ильич, оставшись один, застонал не столько от бо­ли.., сколько от тоски... Одному ужасно тоскливо, хочется позвать кого-нибудь, но он вперед знает, что при других еще хуже». По Л. Н. Толстому, одиночество, изоляция больного в мире неизбежны, раз среди здоровых людей, окружавших Ивана Ильича, не принято было серьезно думать о смерти. Смертельная тоска свидетельствовала, что Иван Ильич еще был жив, но в чем-то существен­ном — уже был мертв. Ужас и отчаяние — чувства уходя­щей жизни: человек порой кричит в ужасе или мечется в отчаянии. Это чувства непосредственно подступившей к больному смерти. И потому особенно трудно находить «общий язык» с такими больными. «В обычное время приехал доктор. Иван Ильич отвечал ему: «да, нет», не спу­ская с него озлобленного взгляда...»

Л. Н. Толстой ставит здесь гуманистический вопрос — что можно противопоставить этому вселенскому одиночест­ву умирающего больного? И сам же отвечает — только лю­бовь к больному. Отношения ослабевшего Ивана Ильича и буфетного мужика Герасима, с точки зрения житейской логики, очень странные. «Иван Ильич стал иногда звать Герасима и заставлял его держать себе на плечах ноги и любил говорить с ним... И — странное дело — ему каза­лось, что ему лучше, пока Герасим держал его ноги... Ива­ну Ильичу в иные минуты, после долгих страданий, больше всего хотелось, как ему ни совестно бы было признаться в этом,— хотелось того, чтоб его, как дитя больное, пожа­лел бы кто-нибудь. Ему хотелось, чтобы его приласкали, поцеловали, поплакали бы над ним, как ласкают и утеша­ют детей».

В «Смерти Ивана Ильича» Л. Н. Толстой подтвержда­ет свой завет медицине и всем людям об особенном зна­чении ухода за умирающим больным. Герасим выражает весь смысл этого дела: «Кабы ты не больной, а то отчего же не послужить? . . . Все умирать будем, отчего же не потрудиться?» Л. Н. Толстой, отрицавший службу церков­ную, армейскую, чиновничью, признает «службу» больно­му, умирающему человеку.

Естественная, безыскусно гуманная роль Герасима в «Смерти Ивана Ильича» противопоставляется автором от­ношению к умирающему всего остального мира. Иван Иль­ич страдал от физической боли, от одиночества и страдал от окружающей его лжи. «Главное мучение Ивана Ильича была ложь,— та, всеми почему-то признанная ложь, что он только болен, а не умирает...» Врачи в изображении Л. Н. Толстого — наиболее «изощренные орудия» лжи. Они как бы задают тон этой лжи. Выходит, по Л. Н.Толстому, «святая ложь» врачей (в частности, сокрытие диагноза смертельной болезни от самого больного) псевдогуманна? По нашему мнению, вопрос этот нельзя решать прямо­линейно.

Во-первых, «ужасный огромный обман» — универсаль­ная черта всей жизни Ивана Ильича. Согласно философ­скому замыслу повести, лживая жизнь героя проверяется его смертью. В контексте жизни Ивана Ильича положи­тельного смысла лишены и семья, и труд, почти все формы человеческого общения. Отношения его с врачами — не исключение.

Во-вторых, Л. Н. Толстой с потрясающей убедительно­стью показал в «Смерти Ивана Ильича» ту жуткую глу­бину, которую имеет для человека страх смерти. На всех этапах отношения Ивана Ильича к собственной смерти художественная правда Л. Н. Толстого показывает право­ту «святой лжи» врачей. Вот больной хочет постичь, по­нять, почему, зачем он скоро должен умереть? Житейская логика, практический разум человека не в состоянии спра­виться даже с мыслью о смерти. Иван Ильич не мог раз­решить логического парадокса: «Не может быть, а есть» — разве это не аргумент за «святую ложь» врачей?! Дальше мы видим, как Иван Ильич сам стал бороться с навязчи­вой мыслью о смерти, но это оказалось не под силу боль­ному. «Он шел в кабинет, ложился и оставался опять один с нею. С глазу на глаз с нею, а делать с нею нечего. Толь­ко смотреть на нее и холодеть» [Толстой Л. Н., 1982, под­черкнуто Л. Н. Толстым]. И потом, когда Иван Ильич прошел уже длинный путь борьбы со смертью, когда леде­нящее одиночество всего опутало его, в уставшей своей душе он вновь и вновь задавал вопрос: «...зачем, за что весь этот ужас?». «Он плакал о беспомощности своей, о своем ужасном одиночестве, о жестокости людей, о же­стокости бога, об отсутствии бога».

Толстой сам категорически говорит, что Иван Ильич нуждался в утешении. В чем может быть утешение таких больных, как оно возможно вообще — в этом заключается величайшая трудность врачебного дела. По опыту врачи знают, что- часто эту роль должна брать на себя «святая ложь».

Однако «Смерть Ивана Ильича» — прежде всего фило­софская повесть о жизни и смерти простого человека. На третьем месяце болезни Иван Ильич знал, что умира­ет. Причем, герой повести не случайно — юрист. В перво­начальном варианте Л. Н. Толстой назвал повесть «Смерть судьи». Смертельно заболевший юрист должен, по замыслу автора, на пороге смерти понять, что жизнь его была «не той», должен учинить суд над жизнью. Иван Ильич, наконец, находит смысл жизни, когда решается сказать себе, что подлинная жизнь в жалости, в любви к другим людям. Здесь герой Л. Н. Толстого находит ре­шение загадки смерти: подчиненная нравственному зако­ну жизнь не боится смерти. И происходит его примирение со смертью. «Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было». Вывод

Л. Н. Толстого, что смерти может противостоять только одухотворенная нравственностью жизнь, обращен ко всем людям, и не в последнюю очередь — к врачам.