9. Непреодолимая диалектичность чувства

Если чувство диалектично (радость существует только вместе с печалью, которая заканчивается или которая начинается, сменяется своей противоположностью и смешивается с ней, детерминирует ее и поэтому заставляет ее почувствовать), не следует говорить, что оно под умиротворяющим и разлагающим воздействием мысли утрачивает, по крайней мере, свою диалектичность. Стоическая апатия, эпикуровская indolentia* или атараксия, блаженная жизнь фихтеанского мудреца, радость художника, который даже, прославляя вселенскую скорбь, осуществляет самый блестящий триумф творческого и, стало быть, свободного, а значит, бесконечного духа и поэтому освобождается от всякой оппозиции или противоположности, — не просто позитивное чувство без негативности. Наслаждение без страдания, блаженство, очищенное от всякой примеси горечи, как оно предстает во многих религиозных протологи-ческих или эсхатологических мифах, — абсурд. Чувство, лишенное своей негативности, было бы чем-то статичным, неподвижным, лишенным всякой черты духовной жизни.

Чувство — не состояние, но процесс, движение. Оно существует, поскольку раньше не существовало; оно формируется и обретается. Устойчивость в состоянии чувств фактически распадается на непрерывный ритм падений и новых взлетов относительного чувства, которое утрачивается, едва душа приостанавливается и расслабляется, прекращая акт, — вот почему нужно, чтобы раз за разом она вновь приобретала этот свой неоспоримый способ существования.

Диалектично чувство, которое снимает мысль; диалектично чувство, которое остается жить в мысли.

10. Распространение снятия на каждый момент духовной жизни объекта сознания

Но, как было указано, нужно углубить понятие, которое лежит в основе учения о снятии чувства. Ведь это понятие может, пожалуй, раскрыть свой истинный смысл, если взять его во всем объеме. И действительно: то снятие, которому подчиняется чувство при опосредовании познания, является также снятием, которому подчинен духовный акт, поскольку он сам становится объектом познания и низводится от акта к факту, о котором имеется знание. Одно дело — воля в акте, другое — акт мысли, который принимает в рассмотрение волю и рефлексирует над ней. Рефлексия эта, как все знают, является смертью воления, деятельности, энергии характера и побуждает человека к той форме духовной жизни, которая называется просто созерцательной. Однако не только воля, но и сама познавательная деятельность вырождается и заменяется последующей деятельностью, которая ее уничтожает, поскольку, в свою очередь, с помощью рефлексии она становится сама объектом познания. Есть знание — и есть знание о знании: одно дело — воочию видеть зрелище красоты, когда творческая фантазия развертывает его перед нами; а другое — давать определение этому видению, анализировать его, познавать его. Искусство с его непосредственностью — не то, что критика с ее осознанием, даже если и первое, и вторая относятся к тому же самому содержанию. Корень исторического подхода духа находится в этом различии между духовным актом, даже теоретическим, и познанием этого акта, превратившегося в факт.

Итак, человек, благодаря рефлексирующей мысли, которая превращает в свой объект любой момент жизни духа, становится зрителем — но уже не своего чувства, освобождаясь от него и отчуждаясь от соответствующего состояния души: он становится также зрителем своих действий, которые как бы ему уже не принадлежат, поскольку они принадлежат ему собственно как субъекту, каким он был, а не каков он есть; он и впрямь может быть судимым актуальным субъектом с помощью сознания, не являющегося больше сознанием, которым освещалось уже свершенное действие. Одним словом, всегда существует возможность сделать различие между жизнью духа и осознанием этой жизни; и когда желают жизни, содержащейся в сознании, существует не жизнь, а ее сознание. Мысль идеализирует все, к чему она прикасается, — как во внешнем мире, так и во внутреннем. И, мысля, всегда имеют лишь реальность, являющуюся реальностью мысли, благодаря которой мыслят.