Вступление Политика как публичная сфера деятельности человека

Сфера официальная (профессиональные обязанности, суровая необходимость зарабатывать на хлеб), сфера приватная (отношения в кругу семьи, с близкими и друзьями), – не могут охватить всего спектра общественных инстинктов человека. Поэтому появляется сфера публичная, которая должна быть максимально абстрагирована от первых двух. Именно наличие в структуре социума публичной сферы, неподконтрольной власти, гарантирует существование т.наз. «гражданского общества».

Публичность – это идентификация себя как представителя определенной нации, того или иного религиозного направления, различных неформальных объединений, участие в добровольных обществах, членство в политических партиях, право избирать и быть избранным, а также журналистика как отдельный социальный институт - система средств массовой информации, обеспечивающих потребности разных социальных групп.

Чем больше государство пытается расширить свой контроль над публичной сферой (а также и над приватной), чем больше хочет унифицировать различные сферы жизни, тем более оно является тоталитарным по сути, сколь бы ни декларировало свой «демократизм».

В публичной сфере жизни гражданин выступает, пусть формально, как «равный среди равных», «свой среди своих». Дворянин мог быть невежей, гулякой и картежником, но на балу или на дуэли (куда не-дворян не пускали) все это не имело значения. Так же и сейчас: правом голоса наделен каждый гражданин  от премьер-министра до нищего.

Естественно, чтобы попасть в категорию «своих», надо иметь определенный ценз (генеалогический, возрастной, половой, образовательный, имущественный, юридический и проч.). В истории известен, в частности, суфражизм – борьба женщин за предоставление им упомянутого избирательного права, то есть борьба за то, чтобы был исключен половой ценз и оставлены лишь гражданственный и возрастной. В то же время отнесение личности к какой-либо общественной категории означает неоспоримую унификацию первой, которая (как и в официальной сфере) выступает не как неповторимый имярек, а исключительно как представитель определенной социальной группы. Поэтому политическая свобода не тождественна личностной и во многом даже противоположна ей.

Но это не удивительно – ведь политика является своего рода «надстройкой» над подсознанием. Первобытная «община» превратилась в современное «общество». За чувство безопасности, «локтя», за минимальный психологический комфорт, за избавление от тягостной необходимости самому делать жизненный выбор большинство из нас готовы платить своей внутренней свободой. Неоспорима инфантильность, к примеру, советских людей, которые по сути на всю жизнь оставались детьми, ибо за них решали «старшие» - что′ правильно, что′ неправильно, что′ есть добро, а что′ есть зло; людей, которые не зарабатывали жизненные блага, а «получали» их.

Лекция 1 Типы политических режимов

Как всеобщий идеал, к которому надо стремиться, как «золотую мечту человечества», традиционно преподносят либеральный (называемый еще демократическим) режим. Что же он являет собой на самом деле?..

Глубинная суть либерализма – неприятие всякой власти как насилия (поэтому выделяют онтологический конфликт либерализма с имперским дискурсом, проходящий через политику, науку, искусство). Знаменосец либерализма, один из величайших теоретиков «философии свободы» Н. Бердяев пишет о себе [3:103]:

«Моим основным аффектом, который первее и сильнее всех умственных теорий и всех сознательных верований, было с детства присущее мне отвращение к государству и власти. ... Когда я еще мальчиком подходил к какому-нибудь государственному учреждению, хотя бы самому невинному, то я уже находился в состоянии отвращения и негодования и хотел разрушения этого учреждения. ... Всякое государственное учреждение представлялось мне инквизиционным, все представители власти – истязателями людей».

Но такое понятие «свободы» не может стать внятным политическим ориентиром. Для «среднего», так сказать, либерала счастье человека – в повышенном уровне комфорта; единственная цель, которую он может-де поставить перед собой, – это «жить лучше» (какого-то рубежа «лучшести», на коем можно остановиться, здесь не предусматривается). Естественно, эта идея философски и житейски убога и несостоятельна, ибо желания не имеют пределов (не говоря уж, что в таком обществе вместо подлинного всеобщего изобилия мы имеем лишь образ его, созданный вездесущей сверхнавязчивой рекламой. Задумайтесь-ка: а что Вы можете реально купить из того, что Вам «предлагают»?..) Либеральные идеологические идеалы – самые невыразительные и размытые (все эти «свобода слова», «верховенство права», «общечеловеческие ценности», «экономические свободы», «прозрачные выборы»).

Целью всякой человеческой борьбы в либерализме является сам человек, и это заводит в логический и духовный тупик. На вопрос: «Зачем бороться за освобождение человека?» следует ответ: «Ради освобождения человека». Для чего нужна свобода слова?  «Чтобы была свобода слова». Для чего иметь 20 пар летней обуви?  «Чтоб были». Роза есть роза есть роза есть роза.

Отсутствие какой-то высшей цели, чего-то поднимающегося над желанием «хорошо жить и говорить что хочешь», т.е. не больше чем жлобского «добробуту» и некоей абстрактной «свободы», над человеческими желаниями как критерием нравственности приводит к полнейшему отказу от каких-либо моральных обязательств. Об этом же по сути и знаменитая «теория общественного договора» Ж.-Ж. Руссо: я повинуюсь законам только до тех пор, пока они обеспечивают мне комфортное существование.

Ключевой принцип либерализма: никто никому ничего не должен. Помогать тонущему ты можешь, но не обязан этого делать. Прав тот, кто сильнее. Тот, кто силен, тот и нравственен. Каждому даются (формально) равные стартовые возможности, но после никто не беспокоится о твоей карьере. Западный культ крайнего индивидуализма – среди кипения людей человек оказывается в пустыне. (Правда, обратная сторона этого – похвальная толерантность, ненавязывание «правильной», т.е. своей, позиции.)

Жизнь по представлениям либералов – это рынок, на который каждый выносит имеющийся у него товар – здоровье, красоту, способности, политические концепции и проч. (Характерные выражения вроде «интеллектуальный продукт».) Отношения между покупателем и производителями должны строиться на основе честной конкуренции. Если товар не покупают – это исключительно твоя проблема: никто не обязан заниматься благотворительностью, никто не должен создавать преференций твоему товару. Произведи такой товар, который захотели бы приобрести, и не закрывай конкурентам доступа на рынок – уважай право людей выбирать, а не «жрать, что дают». (Это касается и общегосударственной идеологии – ее просто «предлагают» как один из возможных вариантов объяснения мира. Ни слова президента, ни слова учителя, ни родительские слова не являются неоспоримой истиной в последней инстанции, в норме они вызывают обсуждение, а не моление.) И деятельность СМИ в обществе такого типа – это деятельность торговая (именно здесь родилось само понятие «рынка СМИ»). Теоретически ничто не должно навязываться, быть обязательным: людям просто предлагают «купить» идеи, цели, авторитеты, проголосовать за них долей своего внимания и своих средств.

Но отсутствие внешнего насилия лишь означает махровый расцвет насилия внутреннего (манипуляций). И они цветут махровым цветом, склоняя и «чужих», и «своих» к выгодным действиям. Ибо идеология либерализма – это идеология Запада, последовательно противопоставляющего себя в течение всей истории «восточному варварству», свою «свободу» – «восточной деспотии» (в первую очередь – России, а теперь и «арабским странам»). В основе либеральной идеологии – идеология протестантизма с его презрением к «языческим религиям» и «ленивым народам» (по сути – «низшим расам»). Поэтому правильным считается все, что отвечает этой цели «крестовых походов» во имя спасения «цивилизованного мира» и процветания пресловутого «золотого миллиарда». В прошлом ЦРУ детально разработало «Гарвардский проект» по развалу СССР, а теперь  «Хьюстонский проект» последовательного ослабления России. «Демократии» требуют лишь от других, выступая «всемирным наставником» с линейкой в руках и сбрасывая неугодные режимы (Сербия, Ирак, Ливия).

Пропагандируя внешнюю свободу, «либералы» пестуют внутренний фашизм (все эти популярные и в XXI в. евгенические, по сути расистские, теории «меритократии» («власти лучших») и «вертикального варварства»¹масс, разделение на «золотой миллиард» и «третий мир» и т.д.). Исподволь проталкивается идея о несостоятельности и даже преступности демократии, о том, что неправильно-де, если одна светлая голова должна следовать за стадом баранов, что политические (и вообще гражданские) права даруются не по разуму и потребностям: править, а также выбирать правителей должно не «аморфное большинство», а «умное и активное меньшинство». В серединеXX века эти настроения, пожаром охватившие всю Европу, уже привели к строительству концлагерей для «массы», но и после того отрезвление не наступило.

При всем этом обитатели стран «третьего мира», даже тех, которым помогают «насадить демократию», могут не беспокоиться: в Новом Мировом Порядке им очевидно отведена роль индустриальных рабов, владеющих простейшими трудовыми навыками и элементарной грамотностью для восприятия примитивнейших идеологических мифов о всяческих «угнетениях» и «свободах». Никакая «элита» из них взращиваться не будет (своей девать некуда), и платить профессору Харьковского университета зарплату профессора Гарварда тоже никто и никогда не будет.¹

Да и без того всякая свобода чревата «бегством от нее» (по Э. Фромму). «Восстание масс» порождает фашизм.

«Демократический» режим постоянно тяготеет к «несвободе» в форме авторитаризма или даже тоталитаризма. Идеологический вакуум, отсутствие какого-либо юридически оформленного внешнего контроля парадоксальным образом приводят именно к поиску «сильной руки». (Именно поэтому таким счастливым в воспоминаниях для большинства является период детства, когда за тебя все решали родители и прочие наставники.)

Добившись свободы, рано или поздно начинают ее ненавидеть. От удушающей безрелигиозности либерализма и, стало быть, бессмысленности существования убегают в тоталитарную псевдорелигию.

Авторитарный режим строится по модели семейных отношений (потому он и называется еще «патерналистским», т.е. «отцовским»).

Согласно структуре платоновского «идеального государства», существуют «овцы» (плебс), «пастухи» (политическая элита) и «собаки» (промежуточная категория, помощники пастухов – карательные органы) – соответственно начала «разумное», «яростное», «неразумное и вожделеющее». Масса – это «дети», слабые, нестойкие, глупые, которых сильный, умный, «строгий, но справедливый» отец твердой рукой наставляет на путь добродетели. Как у ребенка, контролируется все: образование, времяпрепровождение, знакомства, состояние здоровья. Слушать в этом мире можно только отца. Каждому «достойному» (т.е. подчиняющемуся правилам) члену общества в награду за послушание гарантируется минимум жилплощади, пищи, одежды, образовательных, культурных, медицинских и иных социальных благ.

В авторитарном обществе четко разделяются понятия «добра» и «зла», СМИ и вся система массовых коммуникаций призваны пропагандировать «добро» и решительно осуждать «зло». Соответственно процветает институт цензуры. Информационное пространство покрывается «колпаком», не допускающим в страну «вредных» идей. (Муссируемые ныне на Украине идеи «социально ориентированной журналистики», «защиты национального информационного пространства» по сути представляют собой не что иное, как цензурные происки. Значит, боятся чего-то, что может пошатнуть «веру»).

«Правильные» СМИ и «правильные» политические силы получают щедрое материальное поощрение от государства, зачастую и полностью живут за его счет, но при этом формально допускается существование и оппозиционных сил, «оппозиционной» прессы, коим предоставляют выживать, как сами знают.

Все же наиболее сложным и наиболее интересным для философского и культурологического анализа представляется феномен тоталитаризма.

Тоталитаризм всегда идеецентричен. Эту идею (идеологию) представляет единственная правящая партия, которую правильнее понимать как своеобразный религиозный орден. Все прочие партии исключены из легитимной политической сферы, их адепты в лучшем случае загнаны в подполье, в худшем – распылены по тюрьмам и отправлены на тот свет.

Тоталитарная «истина» едина и неоспорима, светла и величественна. По сути это – светская квазирелигия, некий религиозный эрзац, особенно актуальный для заполнения соответствующих пластов человеческого подсознания в тех тоталитарных обществах, где «традиционная» религия запрещена. Как и всякая религия, она дает абсолютное пояснение законов мироздания и смысла жизни, дарует надежду на бессмертие «в будущих поколениях». Тот же, кто отрицает подобную «истину», – не оппонент, даже не противник, а «еретик», «богохульник», «l¢ennemi du genre humain»¹. Соответственно с ним не дискутируют – егоуничтожают.

Забота тоталитаризма, как и всякой теократии, – не только построение «идеального государства», но и «спасение души» подданных. «Согрешившие» члены «ордена меченосцев» исповедуются и каются перед лицом партии, как ранее прихожане исповедывались и каялись в церкви.

Идея тоталитаризма – это идея достижения на земле божественной гармонии, построения земного рая, классицистская иллюзия достижения совершенства в конечном. Тоталитаризм хочет уложить мир в определенные формы, перестроить его в соответствии со своими понятиями о красоте. (Именно поэтому, как правило, только деспотические режимы оставляют после себя то, что называется «стилем эпохи».) На выходе часто получается нечто на грани неземной прелести и уродства. (Еще К. Леонтьев говорил об антагонистичности красоты и добра – добро не красиво и не интересно.)

Идеолог тоталитаризма – это очень часто плохой поэт, не реализовавшийся во «внеполитическом» творчестве (примеры: Гитлер – художник-неудачник, Сталин, кропавший в юности слабые сентиментальные стишки², или средний публицист Муссолини). Границы между «творчеством» и «не-творчеством» стираются в тоталитарной утопии – все становится творчеством, все направляется на сотворение «дивного нового мира», «новой земли и нового неба».

Создается не только «материальный мир», но и сам человек. Ведь весь мир для тоталитаризма – это не более чем набор неживых предметов, подлежащих переработке. Человек – не КТО, а ЧТО. Быть не КЕМ, а ЧЕМ. «Человеческое сырьё», по выражению Горького. Идеальный образ тоталитарной утопии – концлагерь, где «создаются» и идеальные рабы, и идеальные рабовладельцы.

Но, естественно, первым творцом в этом мире выступает вождь (по максвеберовской классификации – харизматический лидер, в противоположность лидеру рациональному (президент) и традиционному (монарх). Это демиург, властелин времени и пространства, устанавливающий даже физические законы бытия, но сам не подвластный им – он не болеет, не стареет, да по сути не умирает и не рождается. Его божественное сошествие в этот мир открывает эпоху «исторического времени», и этот мир он уже не покинет никогда, даже отойдя в конце концов за нежно брезжущий горизонт.

Божественность власти – в ее тайне. Иконописный образ вождя практически не имеет ничего общего с действительным его обликом, поэтому вождь обязан «хранить дистанцию», превращаясь в «олимпийского бога», в частности чтобы не смогли разглядеть изъянов его внешности и следов старения. Реальные детали «священной биографии» вождя тщательно препарируются для народа, разглашение же «сакральных тайн» (каких-либо нелицеприятных или даже просто «человеческих», интимных подробностей) карается смертью, как и всякое другое святотатство. Для «паствы» – умилительные истории о крайней «непритязательности» тирана. Павел I и Николай I спали на железных койках, как солдаты-срочники, и даже одеял не имели  укрывались шинелями. Гитлер ходил в заштопанных носках. Сталин почти до самой смерти таскал облезлый олений полушубок, сшитый когда-то в ссылке на казенный счет.

Вождь всесилен, всеведущ, вездесущ и благостен. Вождь (Бог) есть во всём, и всё есть Бог (вождь). Таким образом, можно говорить о своеобразном «пантеизме» тоталитаризма. Имя вождя священно и не может произноситься всуе: оно существует для ритуалов – «светских богослужений». Но и тогда это имя – имя ритуальное, своего рода эвфемизм, – подлинное имя вождя находится под запретом. Он «фюрер», «вождь», «дуче», «каудильо», «маршал», «Великий Кормчий», «команданте», «Туркменбаши», «Бацька», «товарищ Сталин», а не «Иосиф Виссарионович».

Присутствие вождя в структуре мироздания обуславливает то, что от «мирян» требуется не просто пассивная политическая лояльность, а активное проявление таких «неполитических» чувств, как любовь, преданность, обожание, сконцентрированные в первую очередь на персоне вождя. Теряется всякая граница между «государственным» и «негосударственным», «приватным» и «общественным» (и в плане отношения к нему, и относительно тяжести «преступлений»). Формируется особый тип «государственной любви», которая часто поглощает (сублимирует) всякую другую любовь. И любовь к вождю в конечном счете трагична, как трагична и всякая любовь: неизбежен разрыв между земным и небесным.

В новом, герметическом мире «зоны», где правит «старший», из пластичной массы создается новый человек – крайне унифицированный и предельно инфантилизированный. У него «новая мораль». Это «новый человек» в самом последнем смысле слова – идет борьба даже с естественными человеческими инстинктами (сохранения энергии, продолжения рода, самосохранения), с самой тяжелой и подлой человеческой физиологией (болезнями, законами размножения), начатая с вождя. Вождь уже парит над грешною землей – он не знает старости и болезней, не требует сна, еды и женщин, – и таким же должен стать каждый. Всякая эротичность изгнана из легальной сферы вместе с прочими «низкими» проявлениями. Эротические чувства массы за «выключением» иных объектов экстраполированы на фигуру вождя.

Человек полностью избавлен от необходимости выбирать между злом и добром, и мало-помалу «в нашем мире» зло исчезает вообще, вытесняясь на самую дальнюю периферию сознания: зло еще влачит жалкое существование где-то «у них», - за границей и в среде преступников, – но совсем скоро мы одержим окончательную победу. Поэтому, как ни странно, цензура для тоталитарного общества – своего рода анахронизм: цензуровать-то уже по сути нечего. Ведь наивно было бы считать, что главная отличительная черта тоталитаризма – это всеобщие и всеохватывающие репрессии. Ни в коей мере, ибо тогда он в философском смысле был бы не более, чем сверхжесткий авторитаризм, и не было бы оснований говорить о создании нового мира и нового человека. Бьющей руки с хлыстом боятся все, и тут нет ничего оригинального. Цель тоталитаризма – добиться, чтобы от этой руки не убегали, а лобызали ее, и вовсе не замечали бы при этом хлыста в ней.

В «прекрасном новом мире» никому уже и в голову не приходит, что о «нашем вожде» кто-то может отзываться плохо, и даже, что вообще какая-то гадость приложима к нему. И буде такое случится, ответом послужит скорее не гнев, а скорбь по поводу существования в мире «неверных».

После войны наступил мир. Зло побеждено и отброшено. Всех сомневающихся отсекли и уничтожили, а к оставшимся уже нет необходимости применять активное кровопускание. Тоталитарным СМИ (если их можно так назвать) остается участвовать в ритуальной коммуникации, определяющей весь способ функционирования подобного общества, «дрессируя» определенный тип общественного сознания и создавая словом виртуальный «совершенный мир». Информирование окончательно сменяется заклинанием. Его осуществляют никакие не средства массовой информации, а именно каналы коммуникации.

Но «героический» дискурс тоталитаризма имеет свойство сменяться дискурсом «маразматическим» как его ненужным повторением (Сталин и Брежнев). Достигнув пика совершенствования, тоталитаризм (как и всякое прочее искусство) загнивает в статике. Ибо путь с вершины – только вниз.

Как правило, «ментальный», если не формальный, крах режима наступает после смерти «титульного» вождя, которая наглядно демонстрирует несостоятельность религии, созданной людьми.