Политика взгляда II Технологии метахоры

Политика взгляда II: технологии метахоры

1. Проблемный взгляд и перцептивное измерение кризиса жизни при капитализме

2. «Свет – это взгляд бога»: что скрывает «regard» Лакана?

3. Пространство «субъекта взгляда»: кинематограф и управление посредством освещения в XIX-м веке

1

Проект рауманализа Лакана стоит на трех теоретико-методологических «китах»:

В первую очередь, это пространственно-аналитическая марксистская методология, исходящая из положения о социально-онтологическом статусе классового антогонизма и рассматривающая в связи с этим любой социальный феномен в рамках широкого контекста классовой борьбы в современном капиталистическом обществе. Специфика современного капитализма заключается в обозначенном Анри Лефевром переходе от производства товаров к производству пространств [3, с. 186], а также в переходе от товарного фетишизма к фетишизму пространственному, реализующемуся посредством пространственного скрытия общественных отношений сразу в двух измерениях: в общественной практике и в теории. В первом измерении отдельное социальное пространство замещает все общество в целом как его концентрированная репрезентация, идеализированная модель (метахора); во втором измерении абстрактное понятие, знак замещает собой материальный предмет, социальное пространство, тем самым абсолютизируя одно из измерений его общественного бытия в качестве онтологически предзаданного. Два этих измерения тесно взаимосвязаны и предполагают друг друга. Так, метахоризация, т.е. утверждение части социального пространства в качестве нормы для всего общественного целого, невозможна без идеализации того или иного аспекта пространственной практики, превращения выделенного сегмента пространства в знак, «переписывания» пространства в дискурсе идеологии; с другой стороны, теоретическая фетишизация пространства только и становится возможной благодаря скрытию посредством пространственных технологий тех или иных аспектов социального пространства в целом, т.е. благодаря замещению целого частью.

Подобная «специализация» современного капитализма представляет собой проект разрешения двух ключевых проблем, вставших перед буржуазным обществом в конце 19-го века:

- реорганизация рабочего с целью увеличения его производительности;

- реорганизация социального пространства с целью преодоления кризисных аспектов жизни при капитализме;

Две эти проблемы могут быть переформулированы и другим способом:

- реорганизация рабочего под приматом буржуазного габитуса (обуржуазивание) с целью политической нейтрализации исходящей от него революционной угрозы;

- реорганизация социального пространства как системы эффективного производства и обмена, интенсификация всех его аспектов для превращения в «машину, чеканящую деньги» [1, с. 173].

Обе эти проблемы (скрытия и интенсификации производства) притягивают на орбиту капиталистических интересов человеческое тело, причем предпочтительно (но не исключительно!) в его перцептивном измерении. Стремясь подчинить логике товарообмена и производства прибавочной стоимости весь материальный мир, капитализм буквально вторгается в сферы человеческого бытия, до этого считавшиеся наиболее интимными. Вследствие этого вторжения радикальным образом трансформируется философская и научная модель субъекта, на что указывает, в частности, Джонатан Крэри: если ранее субъект мыслился в терминах времени и, в предельном обобщении, схематизировался в виде математической точки (кантовское трансцендентальное единство апперцепций как базис субъективности, находится вне чувственно воспринимаемого мира феноменов, поскольку само задает фиксированность последнему), то с середины 19-го века он начинает рассматриваться в качестве физического тела, подверженного воздействию внешних импульсов, манипулируемого и располагаемого в пространстве [2, с. 92]. Зрительное внимание субъекта перестает ему принадлежать, поскольку степень его сосредоточенности теперь зависит не от его волевого сознательного усилия, а от интенсивности внешних или внутренних факторов, никак или почти никак не зависящих от самого субъекта. Восприятие субъекта становится ареной воздействия всевозможных биополитических практик, что дает основания Крэри утверждать, что: «Часть культурной логики капитализма требует чтобы мы воспринимали переключение внимания с одной вещи на другую как естественное» [3, с. 30, курсив в оригинале].

Если переформулировать означенные нами выше проблемы в терминах кризиса восприятия, то вопрос, стоявший перед буржуазией конца 19-го века, можно сформулировать следующим образом: как увеличить производительность восприятия рабочего, сделать его послушным логике пространственного товарообмена, при этом воспитав это восприятие таким образом, чтобы оно позволяло существенным образом трансформировать телесность рабочего, позволяло ему смотреть на общество «глазами» буржуазии?

Именно удержание этих проблем в фокусе нашего внимания позволяет нам безбоязненно опираться на двух других «китов», которыми являются критическое перепрочтение понятий лакановского психоанализа и археологическое исследование социальных пространств, производимых капитализмом. То есть – дефетешизация пространства в теоретическом и общественно-практическом измерениях. Именно дефетешизация пространства является основной целью нашего теоретико-философского начинания, как когда-то дефетешизация товара являлась для Маркса.

Меня, как некоторые из вас могут уже знать, интересует дефетешизация особого пространства, которое я предлагаю называть кинематографическим. Понятие кинематографического пространства достаточно обширно и включает в себя как пространство кинозала, так и пространство киноэкрана, а также все сопутствующие им пространства. По мере углубления в археологию кинематографического пространства, я понял, что к выявлению специфических механизмов его социального функционирования можно прийти только через изучение смежных, анатопических ему пространств, обладающих сходными с ним механизмами метахоризации пространства. Иными словами, мой путь к кинематографу напоминает путь снижения космического челнока к поверхности земли: вместо того, чтобы лететь прямо и сгорать в атмосфере от чрезмерного сопротивления воздуха, он летит по все сужающейся спирали, рассекая слои атмосферы с гораздо меньшим сопротивлением.

В том, что теоретическая «атмосфера» кинематографа достаточно плотна и представляет серьезную угрозу для собственной мысли, мне пришлось убедиться на личном опыте. Обращаясь к одной из наиболее мощных теоретических традиций осмысления кинематографа – теории лакановского психоанализа – я столкнулся с плотным слоем понятий и терминов, в значительной степени затрудняющих приближение к сути. Одним из таких терминов является понятие взгляда, играющее одну из ключевых ролей в теоретических построениях представителей данного направления. Мне стало интересно – что же это за взгляд такой? Я сразу обнаружил, что взгляд в рамках самой лакановской теории кино понимается по разному. Так, Лаура Малви говорит о взгляде в контексте отношения полов по ту и по эту сторону экрана: мужской взгляд – это механизм власти и доминирования над женщиной. Зритель-мужчина помещается в роль субъекта, желающего властвовать над женщиной посредством взгляда (вуайер), а женщина – субъекта, желающего быть рассматриваемым (эксгибиционист) [7, c. 446-447]. Идеи Малви во многом определили собой направление мысли современной феминистской кинотеории. Однако если отношения между полами в классическом кинематографе и организовываются подобным образом, все равно остается не ясным: почему взгляд обладает подобной «мистической» силой субъективации зрителя?

Тод Макгован, более современный исследователь Лакана, делает понятие взгляда еще более загадочным. Критикуя позицию Малви, он утверждает, опираясь на более тщательное прочтение Лакана, что взгляд не может рассматриваться в рамках гендерной теории, поскольку сам является объектом, находящимся за пределами принципа удовольствия в загадочном и несимволизируемом реальном [6, с. 7]. Взгляд безсубъектен и организует визуальное поле любого субъекта, а не только мужчины или женщины [5, с. 31]. Однако такое представление о взгляде не только не проясняет для нас его природу, но еще дальше уводит от каких бы то ни было социально-пространственных отношений. Взгляд представляется уже не как нечто, функционирующее в системе отношений (в случае Малви – патриархального общества) в качестве инструмента идеологии, но как трансцендентальная сущность, определяющая саму возможность (визуальных) отношений субъекта с объектом и пространством, сама при этом данными отношениями никак не определяемая.

Очевидно, что с понятием взгляда что-то не так: само это понятие, как и в случае с означаемым, что-то за собой скрывает, является пространственно-фетишистским замещением действительного предмета, действительной практики абстрактным понятием. Вооружившись рауманалитической методологией, которая заключается, с одной стороны – в критическом анализе, симптоматическом прочтении лакановского понятия, а с другой – в выявлении его социально пространственной генеалоги, я обратился непосрдественно к тексту Лакана, для того, чтобы обнаружить, что же за собой скрывает столь противоречивое понятие взгляда.

1. Маркс К. Нищета философии [Текст] / К. Маркс // Собрание сочинений, издание второе. – М. : Государственное издательство политической литературы, 1955. – Т. 4. – С. 65 – 185.

2. Crary J. K. Modernity and the Formation of the Observer, 1810-1845 [Текст] / J. K. Crary : дис. д-ра. филос. наук : 1987 / Crary Jonathan Knight – Columbia University, 1987. – 181 c.

3. Crary J. Suspensions of perception: attention, spectacle, and modern culture [Текст] / J. Crary. – MIT Press, 2001. – 397 с.

4. Lefebvre H. Space. Social Product and Use Value [Текст] // H. Lefebvre State, Space, World. Selected Essays / H. Lefebvre [trans. Moore G., Brenner N., Elden S.]. – Minneapolis: University of Minnesota Press, 2009. – 330 c.

5. McGowan T. Looking for the gaze: Lacanian film theory and its vicissitudes [Текст] / T. McGowan // Cinema Journal. – 2003. – Т. 42. – №. 3. – С. 27–47.

6. McGowan T. The real gaze: Film theory after Lacan [Текст] / T. McGowan. – SUNY Press, 2012. – 254 с.

7. Mulvey L. Visual pleasure and narrative cinema [Текст] / L. Mulvey // Feminisms: an anthology of literary theory and criticism. – 1975. – С. 438–48.

2

Следует отметить, что французское слово regard, которое Лакан использует для обозначения взгляда очень полисемично и может обозначать как взгляд, так и просвет, отверстие, контроль и наблюдение, направление а также (в сочетании с предлогом en) – пространственное отношение одного объекта или субъекта к другому: напротив, параллельно, рядом (в повседневном словоупотреблении также может обозначать глаз) (англоязычными исследователями переводится как gaze, «пристальный взгляд», сохраняя при этом один из предполагаемых Лаканом смыслов, но утрачивая некоторые другие). В сочетании с предлогом au и de означает «с точки зрения», «в рамках»: au regard de la morale — с точки зрения морали; droit de regard – право контроля.

Для начала небольшая историко-философская справка.

На первом году семинара Лакан утверждает, что взгляд другого запускает диалектику межсубъективных отношений, т.е. порядка воображаемого: «главным образом в точке, где мы не должны забывать этот регистр межсубъективности, здесь в форме буквально сотканной внутри некоторого регистра опыта, за которым вы должны сразу же признать план, который я вас обучаю опознавать как план "воображаемого"» [3, с. 360]. Взгляд вызывает возбуждение у ребенка [Там же] и играет важную роль в перверсии, поскольку представляет собой видимый объект (влечения); он «не является лицом нашего ближнего, но тем окном, за которым мы предполагаем, что он нас подстерегает» [Там же, с. 367-68]. Субъект воображает, что он является видимым, и, что более важно – предполагает что другой, который на него смотрит, знает нечто о нем самом: «Значение имеет не то, что он видит, где я иду, но то, что он видит, куда я иду. То есть именно то, что он видит, где меня нет» [Там же, с. 373-74]. При этом знание о существование глаз, непосредственного другого, который бы следил за субъектом, несет разрядку тревоги [Там же, с. 373].

Другое важное свойство взгляда – вызывать очарование (fascine). Взгляд парализует субъекта, заставляет его застыть в очаровании [8, с. 66-67] [5, с. 302] (как во сне человека с волками взгляд волков пугает и очаровывает ребенка [8, с. 208]).

В четвертом семинаре, анализируя фрейдовский случай гомосексуальной девушки, Лакан утверждает, что гневный взгляд ее отца это одновременно и то, чего она ищет, и то, чего она выдержать не может, что заставляет ее броситься под поезд [6, с. 78]. Т. о., взгляд находится в центре фантазма, но в то же время является тем, что его нарушает. Поэтому он должен быть экранирован фантазмом субъекта (эго), иначе его интенсивность может сделать жизнь субъекта невыносимой.

Субъект «обретает свое собственное положение… во взгляде Другого» (sujet à l'Autre, en tant que c'est dans l'Autre, dans le regard de l'Autre, qu'il saisit sa propre position) [4, с. 315], при этом взгляд «другого, который на вас смотрит» (l'autre qui vous regarde) приводит в движение воображаемые отношения «присутствия, а также подчинения и поражения» (les relations de prestance, les relations aussi de soumission et de défaite) [7, с. 24].

В восьмом семинаре Лакан говорит, что Другой – это «живое зеркало» (miroir vivant): «когда я на него смотрю, именно он смотрит на меня и видит себя на моем месте, на месте, которое я занимаю в качестве него» (quand je le regarde, c'est lui en moi qui se regarde et qui se voit à ma place, à la place que j'occupe en lui) [9, с. 336]. Таким образом, посредством взгляда Другой сообщает мне истину обо мне (эго).

Особую роль в лакановском дискурсе понятие взгляда начинает играть в десятом и последующих семинарах. В десятом семинаре Лакан утверждает, что. Зеркальный двойник создает в нас ощущение «что это не мы сами смотрим на себя, и дает повод для появления чувства чужести, которое открывает дверь перед тревогой» (commence à ne plus nous regarder nous-mêmes, initium, aura, aurore d'un sentiment d'étrangeté qui est là porte ouverte sur l'angoisse) [5, с. 103]. Т.е. получается, что субстанцией взгляда является само тело субъекта; уже постольку, поскольку субъект как тело обречен отражать свет и воспринимать его, он обречен также включатся в диалектику желания Другого.

Говоря о гипнозе, Лакан обращает внимание на то, что «единственной вещью, которую мы не видим в гипнозе… является именно взгляд гипнотизера, который и выступает в качестве его причины» [Там же, с. 128-29]. Здесь, опять-таки, Лакан показывает, что взгляд вовсе не принадлежит материальному объекту, но расположен в отношении субъекта к объекту, определяет собой структуру отношения первого к последнему, при этом сам остается невидимым (как в зеркале, когда мы видим себя, объект, но не видим самого зеркала).

Развивая свою мысль далее, Лакан делает очень важное замечание, во многом определившее его дальнейшее использования понятия взгляда. Взгляд – это точка излучения (le point d'irradiation) [Там же, с. 302]. Одной из принципиальных характеристик взгляда является, как мы уже говорили, является его способность очарования (fascination) субъекта. Очарование взглядом запускает диалектику желания в визуальном поле [Там же]. Однако также взгляд провоцирует и тревогу. Субъект может думать, что он желает, только благодаря тому, что он не замечает, что Другой постоянно пытается вырвать, завладеть его взглядом (l'Autre veut lui arracher, c'est son regard). Обнаружить в зеркальном образе взгляд – значит вернуться к наиболее фундаментально тревоге, к Алеф тревоге (le retour à l'angoisse la plus basale, l'Aleph de l'angoisse) [Там же, с. 420-21].

На основании всего вышесказанного можно утверждать, что в лакановском дискурсе глаз относится к взгляду так же, как означаемое к означаемому: глаз – это воображаемый объект, предположение о существовании которого скрывает действительную определенность субъекта взглядом, причем замещение взгляда глазом происходит таким образом, что создается иллюзия будто именно глаз (обладатель глаза) является источником взгляда (так же как в случае с означаемым кажется, будто это именно оно скрывается за означающим, является его сутью, а не наоборот).

Это подводит нас к одиннадцатому семинару, несколько лекций которого Лакан посвящает исключительно разбору данного понятия.

Ссылаясь на оптические опыты художников возрождения (Дюрер, Гольбейн) и барокко (в том числе, Веласкес), Лакан приходит к выводу, что видение, в отличии от взгляда, геометрально, организовывается в согласии с законами перспективы и поэтому может быть доступно и слепому, что наглядно демонстрирует Дидро в своем «Письме слепых в наставление зрячим» [1, с. 96]. Технология восстановления геометрии пространства по точкам и пересекающимся линиям иллюстрирует, по Лакану, рациональную модель субъекта, декартовское cogito. Однако если рациональная модель пространства доступна и слепому, то, что же такого содержится в нем, что заставляет зрячего им очаровываться? Недоступным для слепого является именно измерение взгляда, т.е. предмета «в качестве светящейся точки» [Там же, с. 106]. Необходимо предполагать, таким образом, что согласно Лакану именно свет «глядит» на субъекта, заставляя его включатся в диалектику влечения и, в то же время, создает условия возможности его существования в качестве пятна, экрана, заслоняющего этот свет: «То, что является светом, глядит на меня, и благодаря этому свету в глубине моего глаза живописуется [картина]. Здесь налицо… глубина поля со всем тем изменчивым, двусмысленным и нам никак не подвластным, что ей сопутствует. Это она, скорее, овладевает мной, непрерывно влечет меня» [Там же, с. 106].

Для иллюстрации логики отношения субъекта (экрана), картины и взгляда, Лакан рассказывает ставшую уже достаточно знаменитой поучительную историю о Малыше Жане. Вкратце ее содержание таково: Лакан, будучи двадцатилетним юношей, отправляется в путешествие на рыболовецком судне с семьей рабочих-рыболовов. В один из солнечных дней их путешествия, Лакан, праздно любуясь морской гладью, засматривается на проплывающую мимо лодки консервную банку. Один из младших представителей семейства, которого Лакан именует Малышом Жаном, подшучивает над ситуацией, говоря, что хотя сам Лакан и видит банку, она его совершенно не замечает. Лакану, однако, эта шутка смешной не кажется, а напротив, наталкивает на серьезные размышления о природе взгляда и субъекта [Там же, с. 105-6].

Любопытна классовая подоплека этой истории: Лакан, по собственному признанию, практиковал то, что мы можем обозначить (опираясь на наш предыдущий доклад) как своеобразную форму сламминга («посещения трущоб»), т.е. посещение представителями высших классов рабочей среды с целью узнать больше об их нравах или просто пожить их жизнью: «Мне было тогда где-то около двадцати лет - возраст, в котором юные интеллектуалы, вроде меня, только и мечтают о том, как бы им окунуться в стихию непосредственную и деятельную - сельскую, охотничью или даже морскую» [Там же, с. 105]. Именно классовая позиция Лакана, в чем он сам, опять же, косвенно сознается, обусловила специфику его восприятия банки как светового пятна, которое на него смотрит: «я в этот момент… являл собою картину действительно уморительную. По правде говоря, я был в окружающей меня картине чем-то вроде пятна. И я это чувствовал» [Там же, с. 106]. Чувство неуместности Лакана-субъекта было обусловлено, на мой взгляд, общественно выработанной формой субъективации, которую Илья на одном из предшествующих докладов обозначил как игра в субъекта (см. http://vk.com/game_of_subject). Буржуа, или обуржуазившийся рабочий, принужден постоянно играть субъекта, т.е. для него жизненно важным является поддержание видимости его жизненности, деятельности, непосредственности, естественности поведения и внешнего вида.

Что здесь для нас важно? Лакан прямо указывает на то, что именно свет, прямой или отраженный, свидетельствует для субъекта о существовании взгляда, т.е. того, что на него кто-то смотрит и от него что-то хочет (в данном случае банка как бы обличает Лакана, ставит его перед фактом его неуместности, говорит ему – его же словами! - «ты не настоящий рабочий»). Свет – это и есть взгляд, взгляд Другого, или, как отмечает на одной из лекций 13-го года семинара (правда несколько по другому поводу – при анализе «Божественной комедии Данте») доктор Т. Паризо: «Свет – это взгляд Бога» (La lumière c'est le regard de Dieu) [10, с. 118]. Таким образом, необходимо полагать, что уже самим естественным фактом видения, т.е. восприятия света, субъект входит во взаимодействие с желанием Другого: «Я беру здесь структуру на уровне субъекта, но отражено в ней нечто такое, что присутствует уже в той естественной связи, которую устанавливает глаз по отношению к свету» [1, с. 106]. Эта очень важная пространственная «оговорка» Лакана указывает нам путь, следуя по которому мы можем обнаружить тот социально пространственный дискурс, который обусловил возможность подобного представления. Однако об этом несколько позже.

Примечательно, что определение взгляда в качестве точки излучения развивает Антони Кине [англ. Anthony Quinet], а в след за ним – Сара Мерфи. Кине предлагает переводить слово «пятно» словом «круг» [англ. spot], поскольку оно отсылает к «кругу света» [англ. spotlight]. Находясь в кругу света, субъект полностью освещается [англ. flooded with light] и попадает, таким образом, под подавляющий взгляд Другого [12, с. 81].

Амбивалентность этой ситуации особенно бросается в глаза когда круг света начинает преследовать субъекта, не оставляя ему выхода и превращая его существование в пытку. Но в равной степени смещение круга света может полностью уничтожить субъекта, свести его на нет: «И если мне самому и находится в картине место, то не иначе, как все в той же форме экрана – в форме того, что я только что окрестил здесь пятном, кругом» [1, с. 107]. Лакан также утверждает, что взгляд исходит снаружи, а субъект является «картиной» во взгляде Другого: «взгляд является тем инструментом, посредством которого свет воплощается и посредством которого я оказываюсь… сфото-графирован, свето-писан» [Там же, с. 117, курсив в оригинале].

Важно также отметить, что Другой, как источник взгляда, сам лишь представляется субъектом, поскольку картина, которую субъект якобы видит, достраивается им самим в фантазме. Он же и располагает самого себя в ней: «Да, в глубине моего глаза живописуется, безусловно, картина. Находится эта картина, конечно, в моем глазу. А я - я нахожусь в картине» [Там же, с. 106]. Другой, желающий чего-то от субъекта призван защитить его своим желанием от неминуемой гибели, поглощенности взглядом. Но, при этом, желание Другого и разрушает, разрывает субъекта, заставляет его сжиматься в страхе или умолять о пощаде.

Другой важный вывод из приведенного нами выше положения Лакана: субъект не является точечным существом, но представляет собой поверхность, на которую оказывают воздействие внешние силы. Это утверждение сближает мысль Лакана с тем дискурсом, появление и разработку которого в связи с перцептивным кризисом капитализма во второй половине XIX-го века я наметил в начале моего доклада. Действительно, как отмечает Крэри, в этот период намечается отход от традиционной картезианской модели субъекта (геометральной, рациональной), не удовлетворявшей более насущным потребностям механизированного производства, к субъекту как материальному полю, обладающему протяженностью, телесностью, и испытывающему различные воздействия со стороны окружающей его среды. Одним словом, не трансцендентальной модели субъекта.

Однако если психофизиология и физиология восприятия XIX-го века имели четкие дисциплинарные импликации (как сделать ребенка более внимательным в обучении? как интенсифицировать производительность рабочего и уменьшить риск несчастного случая? как сделать товар/услугу более привлекательной для потребителя? как увеличить эффективность организации городского пространства и одновременно сделать его более безопасным?), то есть была очевидна классовая подоплека организуемого ими дискурса, то в дальнейшем эта сугубо социальная определенность обретает свое теоретическое скрытие в феноменологических, а позднее – и психоаналитических концепциях. То есть, здесь обнаруживает себя то, что я обозначил пространственным фетишизмом в теории.

Скрываясь за рассуждениями о законах перспективы, Лакан игнорирует один очень существенный момент: выявление и формализация этих законов (и именно в Италии эпохи возрождения!), которые сегодня кажутся настолько объективными, что их постижение доступно даже незрячему, стало возможным благодаря возникновению новой потребности в организации социального пространства. Анри Лефевр блестяще демонструрует логику этого процесса анализируя историю возникновения тосканских poderi, ставшего результатом трансформацию крестьян-общинников в фермеров-надельщиков, земельных арендаторов: «Городская буржуазия хотела одновременно и накормить горожан, и вложить деньги в сельское хозяйство… Следовательно, она трансформировала деревню и ландшафт… poderi, дома издольщиков, группировались вокруг дворца, в котором время от времени жил владелец и постоянно проживал управляющий… Новые социальные формы не были “вписаны” в предсуществующее пространство. Произведенное пространство не было ни городским, ни сельским, но результатом порожденного, нового отношения между этими пространствами» [11, c. 78]. Результатом «геометризации» сельского пространства, вызванной к жизни потребностью увеличения прибыли нарождающегося класса городской буржуазии, стало появление новой формы восприятия, проживания пространства, а также новых способов его формализации: «в итоге этого процесса возникла новая форма репрезентации пространства: зрительная перспектива, которая появилась в творениях художников, задала формат архитекторам, а потом и геометрам. Знание появилось из практики и после доработало ее своими методами, прибавив формализацию и логическую последовательность» [Там же].

Таким образом, утверждаю я, заблуждением будет полагать, как это делает Лакан, что идея об особой расположенности субъекта по отношению к источнику света может быть эксплицирована из законов оптики или физиологии глаза (на которые в контексте различных оптических экспериментов ссылается Лакан, напр. [1, с. 108]). Почему? Потому, что появление этих законов, как идеальных форм, отражений пространственных явлений, само является ответом на определенные исторические трансформации в социальном пространстве. Представление о взгляде как о свете, как о внешней по отношению к субъекту, а не находящейся в его распоряжении силы, не случайно. Оно вписано в логику скрытия трансформации социального пространства, трансформации, которая сама была призвана заместить, скрыть определенные кризисные явления капиталистического общества, а также – интенсифицировать производство прибавочной стоимости. Иными словами, представление о том, что глаз вторичен по отношению к взгляду могло появиться только благодаря тому, что в 19-м веке глаз стал объектом активных манипуляций и полем применения множественных дискурсивных практик, направленных на интенсификацию его производительных способностей (в первую очередь, как отмечает Крэри, внимания [2, с. 30]).

Подробному рассмотрению этих трансформаций и будет посвящен третий пункт моего доклада.

1. Лакан Ж. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Книга XI (1964) [Текст] / Ж. Лакан. – М.: Гнозис, 2004. – 303 с.