Otkryt_yaschik_Skinnera

ею являются. Возможно, таким образом мы узнали, что то, что происходит в лаборатории, происходит в мире, потому что ла­ боратория в нем живет и не менее значима, чем стол, за кото­ рым вы завтракаете, или ваша постель. В конце концов, мно­ гие из испытуемых Милграма утверждали, что они глубоко изменились и многое узнали в результате участия в экспери­ менте; Мартин Селигман, один из псевдопациентов Розенха­ на, плакал, рассказывая мне историю своей госпитализации под ложным предлогом, рассказывая о той жестокости и доброте, которые он нашел в психиатрической лечебнице. По проше­ ствии тридцати лет Селигман, сам ставший известным пси­ хологом, все еще вспоминает о своей роли в эксперименте как о ярком, меняющем жизнь событии, которое показало ему силу контекста и ожиданий в формировании действитель­ ного опыта.

И поскольку, несмотря на все утверждения критиков, экс­ периментальная психология — от мира сего, ее вопросы жгучи, увлекательны, устрашающи, забавны. Почему у нас отсутству­ ет моральный центр, откуда произрастает мятежность? Почему мы не протягиваем в глобальном масштабе руку помощи своим соседям? Почему мы снова и снова отказываемся от собствен­ ных взглядов в пользу преобладающей точки зрения? Это — не­ которые из главных вопросов, стоящих перед эксперименталь­ ной психологией XX века, и они интересны не только в силу своей очевидной релевантности для мира, но и из-за их стран­ ного отсутствия в психотерапии, одной из областей психоло­ гии. В какой точке пересекаются клиническая и эксперимен­ тальная психология? По-видимому, такой точки нет. Я опросила двенадцать имеющих лицензию практикующих пси­ хологов — встречающихся с пациентами, проводящими те­ рапию, — и ни один из них даже не знал о большинстве опи­ санных выше экспериментов, не говоря уже о том, чтобы применять их результаты в своей работе. Конечно, нельзя го­ ворить о какой-то осмысленной дисциплине, если разные об-

ласти психологии не оплодотворяют друг друга. Еще большей проблемой являются те потери, которые несет психотерапия изза неиспользования данных и примеров, которые предостав­ ляет ее близкая родственница. Психотерапия в том виде, в ка­ ком она развивалась в XX веке, интересуется одним: хорошим самочувствием, и это, по-моему, не идет ей на пользу. С другой стороны, экспериментальная психология со своим несгибае­ мым интересом к вопросам этики — послушанию, конформиз­ му — занята хорошими поступками; когда мы поступаем хоро­ шо, когда ведем себя с честью, мы получаем шанс обрести достоинство. Если бы клинические психологи, которых обуча­ ют не выносить суждений, обращаться с пациентами с «безус­ ловным принятием», вместо этого решились сосредоточиться на моральной жизни своих клиентов, используя полученные Милграмом, или Ашем, или Розенханом, или Лофтус данные, им, возможно, удалось бы предложить то, в чем все нуждаются: настоящий шанс на трансцендентность.

Что касается экспериментальной психологии, то, хотя мы

ине можем точно сказать, на какие области психологии она влияет, мы можем ясно видеть, влияние каких областей она ис­ пытывает. При написании этой книги я снова и снова зада­ вала себе вопрос: что такое эксперимент? Является ли он просто демонстрацией или настоящим научным поиском? И что такое наука? М о ж н о ли считать наукой психологию? Может быть, она — фикция? Или философия? Вот в этом-то

идело. Тот факт, что экспериментальная психология с упор­ ством задает этические и экзистенциональные вопросы, сфор­ мулированные святым Августином, Кантом, Локком, Юмом, показывает, что ее питает именно эта традиция. Возможно, эк­ спериментальная психология — это способ систематически за­ давать философские вопросы, к которым никак не удается при­ ложить измерительную ленту.

Может быть, это достойно сожалений. В конце концов, пси­ хология так отчаянно боролась за то, чтобы дистанцироваться

от гуманитарных наук, чтобы вырваться из щупальцев филосо­ фии, которые так долго в XIX веке ее обвивали. Первые психо­ логи были философами. В течение долгого времени различий между двумя подходами не проводилось, пока наконец в конце столетия Вильгельм Вундт не сказал: «Довольно! Вы, филосо­ фы, можете сколько угодно сидеть и думать, но я, черт возьми, собираюсь измерить что-нибудь». Вот он и предоставил колле­ гам дергать себя за бороды и смотреть в небо, пока он, Вундт, организовывал лабораторию со всевозможными инструмента­ ми и начинал измерять то, что измерению поддается. Так и ро­ дилась, как считается, психология как наука.

С самого начала ей были свойственны врожденные де ­ фекты. Она, этот сиамский близнец, состоящий из естествен­ нонаучной и гуманитарной частей, никогда не была способна дышать самостоятельно. Если определить науку как система­ тическое изучение вопросов, приводящее к открытию универсаль­ ных законов, то психология терпела поражение за поражением. Наука зависит от возможности назвать, выделить феномен и оп­ ределить его временные рамки, но как можно разделить мысль и мыслящее существо или идею и породивший ее контекст? Можно неподвижно зафиксировать тело, но как быть с поведе­ нием? Сама природа психологии отрицает успешное научное изучение и экспериментирование, что, впрочем, не означает, что нам следует отбросить все написанное в предыдущих гла­ вах. Однако многие из экспериментов могут быть лучше всего поняты как кинетическая философия, философия в действии. Эксперименты оказываются наиболее успешными, когда мы позволяем им дать интуитивную, а не количественную инфор­ мацию. Работа Милграма — прекрасная пьеса, разыгранная в таинственном театре. Харлоу дает нам возможность почувство­ вать, что такое одиночество, и мы знаем, что все так и есть, не­ зависимо от того, возможно ли количественное выражение чувств. Нам и не следует выводить закон Харлоу, потому что это значило бы ограничить любовь системой уравнений. Когда

психология пыталась это сделать, она выглядела глупо и бес­ помощно. Тут нет никакой науки, и это, возможно, хорошо.

И все же я вовсе не хочу сказать, что никакая научность в психологии невозможна. Некоторые ее области — в особенно­ сти нейропсихология — явно тяготеют к методам химии, био­ логии и физики. Мне совершенно ясно, что Канделу было что измерять и что он работает с дискретными феноменами, в от­ ношении которых не может быть расхождений во мнениях: вот этот морской слизень; вот это нейрон. Начиная работать над этой книгой, я думала, что найду естественный путь от экспе­ риментов, тесно связанных с гуманитарными науками, к тем, которые с течением времени все больше переходили в сферу наук естественных. Однако выяснилось, что такой траектории не существует. С самого начала всегда имелись по крайней мере две школы экспериментальной психологии: одна интересова­ лась соматической областью (в начале XX столетия это был Мониш, в конце — Кандел), а другая описывала социальные и когнитивные феномены. В очаровании, которое таит для нас нейрон, нет ничего нового; десятилетие мозга на самом деле является веком мозга с вкраплениями других вопросов.

Возникает вопрос: не окажутся ли в новом тысячелетии явно несоматические эксперименты, такие, как эксперименты Мил­ грама, Розенхана или Фестингера, на обочине научного про­ гресса? Не станет ли вся экспериментальная психология инте­ ресоваться исключительно единичным синапсом?

Кандел полагает, что биология сознания постепенно вытес­ нит все другие направления и эксперименты, которые они мо­ гут породить. Он считает, что мы найдем биологические суб­ страты для всего, и когда это случится, психологи наконец смогут освободить психологию от сциентизма и сделать ее ис­ тинно научной. Что касается меня, то я жду этот день с огром­ ным нетерпением, потому что наши возможности так беско­ нечно расширятся. Если мы будем знать, каков нервный базис послушания, любви, принуждения, то не сможем ли мы что-

нибудь сделать с ними — направить в нужное русло, распрост­ ранить на требующие этого ситуации? У меня болит голова, и я с надеждой жду методов лечения, основывающихся на новых знаниях. С другой стороны, раз уж у меня болит голова, то нет ли какой-то ценности если не в самой боли, то в тайне, ее окру­ жающей? Я вовсе не уверена, что хотела бы, чтобы психология стала настолько знающей, что могла бы сказать, действие ка­ кого нейротрансмиттера вызывает ту улыбку, которую вы ви­ дите на моем лице. Я не уверена, что хочу все знать о составля­ ющих моей личности, о «Лего», из которого я составлена, потому что тогда где окажутся вопросы? Бернард Рассел пишет, что людьми нас делают наши вопросы.

Впрочем, новые вопросы найдутся всегда, даже если это бу­ дут вопросы о том, почему вопросов не возникает и что это зна­ чит; вот так мы и вернемся снова к философии. Похоже, нам некуда от нее деваться. Какими бы технически изощренными ни стали новые эксперименты, мы не можем ускользнуть от тайн и неясностей, так что их мы всегда будем нести с собой. Мы ищем ответы. Мы пробуем то и другое. Мы любим и рабо­ таем. Мы убиваем и вспоминаем. Мы проживаем свои жизни, каждая из которых — божественная гипотеза.

УДК 159.9 ББК 88.3

С47

Серия «Psychology» основана в 2006 году

Lauren Slater

OPENING SKINNER'S BOX

Перевод с английского А.А. Александровой Серийное оформление А.А. Кудрявцева Компьютерный дизайн Н.А. Хафизовой

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Witherspoon Associates, Inc, и Synopsis.

Подписано в печать01.12.06. Формат 8 4 Х 1 0 8 ' / 3 2 . Усл. печ. л. 16,8. Тираж 3000 экз. Заказ № 9166.

Слейтер, Л.

С47 Открыть ящик Скиннера / Лорин Слейтер; пер. с англ. А.А. Алексан­ дровой. — М.: ACT: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. — 317, [3] с. — (Psychology).

ISBN 5-17-039068-8 (ООО «Издательство АСТ»)

ISBN 5-9713-4364-5 (ООО Издательство «АСТ МОСКВА») ISBN 5-9762-1495-9 (ООО «ХРАНИТЕЛЬ»)

Можно ли считать психологию точной наукой? Огвет на этот вопрос — в знаменитых экспериментах Б.Ф. Скиннера, с которых и началась наука о поведении.

Скиннер совершил открытие, не уступавшее павловскому, — он сумел понять, объяснить п СФОРМИРОВАТЬ поведение не только крыс, но и людей с помощью классического метода поощрения и наказания.

Имя Скиннера овеяно легендами. Одни считают его идеологом фашизма и утверждают, что он превращает людей в роботов. Другие видят в его работах безграничные возможности для лечения больных, воспитания капризных детей и даже для решения проблем безопасности на доро! ах. Так кто же он такой, Б.Ф. Скиннер, и что он изобрел?

Лорин Слейтер — известный современный философ, психолог и журналист — решила провести в изменившихся, современных условиях десять самых известных экспериментов Скиннера.

Результат оказался весьма неожиданным...

УДК 159.9 ББК 88.3

© Lauren Slater, 2004

© Перевод. А.А. Александрова, 2007

© ООО «Издательство АСТ», 2007