1 ЖУРНАЛИСТИКА 1855 - 1870

Направление «Русского слова» вскоре после его возобновления с легкой руки Писарева стало определяться термином «реализм», который обозначал не литературный метод, а общественную позицию «Русского слова» и как бы заменял термин «нигилизм», навязанный журналу его оппонентами. В статье «Посмотрим!» Писарев указывал, что термин «реализм» стал употребляться по его инициативе с осени 1864 г. для обозначения «партии, которая прежде называлась свистунами, а потом нигилистами». Таким образом, «реализм», по Писареву, — это условно принятое для 1864-1866 гг. обозначение того направления в русской общественной жизни, которое определялось в недавнем прошлом именами Чернышевского и Добролюбова и которое претерпело определенную эволюцию в новых исторических условиях. Для оппонентов «Русского слова» «реалисты» по-ирежнему оставались «нигилистами» и «свистунами». В свое время кличка «нигилист» была пущена в обиход Тургеневым и впоследствии в толковании Каткова стала обозначать все революционно-демократическое направление. Исторически же сложилось так, что понятие «нигилизм» неразрывно срослось именно с «Русским словом», хотя толковалось расширительно.

Наиболее законченный и последовательный тин «нигилиста» являл собой новый сотрудник «Русского слова», пришедший в журнал в 1863 г., Варфоломей Зайцев. С апрельской книжки «Русского слова» за 1863 г. он вел сатирическое обозрение отечественной периодики «Перлы и адаманты русской журналистики», с майской чуть ли не в каждом номере — «Библиографический листок», часто выступал с литературно-критическими статьями. Вокруг имени Зайцева кипели

не прекращавшиеся споры, он находился в центре полемических боев. Даже его библиографические обзоры были пропагандой и публицистикой. Споры вокруг статей Зайцева (а он вел полемику и с «Русским вестником», и с «Отечественными записками», и с «Эпохой», и с «Современником», и с «Искрой», и все это было дерзко, непримиримо) определялись своеобразием общественных позиций критика, его политическим темпераментом.

Свою главную революционную задачу Зайцев видел в нравственном раскрепощении человека, в пробуждении мысли, в выработке «реального», т. е. отрицательного, отношения к существующему порядку вещей. Он объявил беспощадную войну гому.миру привычек, обычаев, способов мышления и предрассудков, который вырос на почве домостроя и крепостничества. Движение нигилизма являло собой попытку с помощью логики угадать черты новой морали. Зайцев был «нигилистом» не только в общественных вопросах, он был неукротимым отрицателем и в вопросах искусства, что, скорее, составляло не силу, а слабость его позиций. Пожалуй, никто в эпоху 60-х годов не заходил в отрицании искусства так далеко, как Варфоломей Зайцев. Прямолинейность его суждений в отношении литературы и искусства приобрела печальную известность и в свое время была притчей во языцех. Он был последовательным «разрушителем эстетики» и в этом опережал Писарева. Хотя он и провозглашал себя последователем Чернышевского и Добролюбова, но именно в вопросах эстетики он отошел от своих учителей особенно далеко.

Уже в июльской книжке «Русского слова» за 1863 г., задолго до Писарева, он «развенчал» поэзию Лермонтова и Пушкина за «непоследовательность идей и образов», за «мелочность содержания». В январском номере журнала за 1864 г. в статье «Белинский и Добролюбов», опередив Писарева, он высказал упрек Белинскому за «эстетические принципы» его критики. Считая Белинского основателем того направления, представителем которого был Добролюбов, он, тем не менее, не мог принять у Белинского защиты «художественности», его утверждения, что «искусство прежде всего должно быть искусством», что «без искусства никакое направление гроша не сюит». Истоки антиэстетизма Зайцева — в утилитаристском подходе к явлениям искусства, в том самом принципе общественной пользы, который определял его взгляды на литературу. Критик прямо заявлял, что принимает только такие поэтические произведения, которые «занимаются разными современными общественными вопросами действительности и научают людей правильно смотреть на них; эти произведения, без сомнения, приносят пользу, и это не един-

ственный случай, когда произведения искусства не только терпимы, но и заслуживают уважения».

Вульгарный материализм Зайцева, который он последовательно исповедовал в своем творчестве, то и дело подводил критика, ставя его в ложные положения. В полемике, развернувшейся в 1864-1865 гг. между «Русским словом» и «Современником», самая слабая позиция была у Зайцева. Салтыков-Щедрин в хронике «Наша общественная жизнь» высмеял нигилистов, «вислоухих и юродствующих», «зайцевскую хлыстовщину», иронизировал над снами Веры Павловны из романа Чернышевского «Что делать?». В статье «Глуповцы, попавшие в „Современник"» Зайцев дал уничижительную оценку творчества Салтыкова-Щедрина, обвинил его в клевете и литературном ренегатстве. В полемике приняли участие и другие издания. Наиболее примечательным был памфлет Достоевского «Щедрин и круг „Современника"» (Эпоха. 1864. № 5). Высмеивая Щедрина и других публицистов «Современника», автор в то же время пародировал эстетические высказывания «Русского слова» и главным образом Зайцева («без Пушкина можно обойтись, а без саногов никак нельзя обойтись, а следовательно Пушкин — роскошь и вздор» и г. д.). В октябре 1865 г. Зайцев оставил журнал. Поводом для этого послужил отказ Благосветлова превратить «Русское слово» в артельную собственность.

Одной из ведущих тем на страницах «Русского слова» в 1863-1866 гг. становится пропаганда естествознания. Развитие естествознания, по мнению Писарева и других сотрудников журнала, способствует к открытию новых закономерностей развития природы, к новым изобретениям, а все это ведет к техническому прогрессу, к практической пользе естественных наук и приобретает особый смысл для решения вопроса о «голодных и раздетых». Поэтому журнал так много уделял внимания естествознанию в деле общественного воспитания «реалистов»: раскрывая перед человеком закономерности развития его природы, истинные потребности человеческой натуры, естествознание должно помогать воспитанию «разумных эгоистов» — утилитаристов и социалистов. Ведь именно естественные науки, по мысли Писарева, дают человеку «верный, разумный и широкий взгляд на природу, на человека и на общество». Обращение «Русского слова» к естествознанию сьирало, несомненно, значительную роль. Оно способствовало более быстрому и интенсивному развитию в России естественных наук, выдвижению плеяды блестящих естествоиспытателей и физиологов — Сеченова, Бутлерова, Менделеева. Многие крупнейшие русские ученые в своих воспоминаниях отмечают влияние на них пропаганды «Русского слова».

Воспитание «реалистов», «мыслящих работников», пропаганда-

стов естественнонаучных и социалис гических знаний может привести, ПО мнению Писарева, к тому, что «свет теорий

общечеловеческой солидарности», утилитаризма и «разумного эгоизма» разъяснит всем людям истинную сущность человеческой природы и ее потребностей. Распространение естественнонаучных знаний,считал он, может привести даже к перевоспитанию эксплуататоров. Перевоспитание капиталистов в разумных руководителей народного труда, в свою очередь, приведет к изобилию и к распространению просвещения в массах народа. В статье «Реалисты» («Нерешенный вопрос») Писарев так формулирует свою мысль: «Общественное мнение, если оно действительно сильно и разумно,, просачивается даже в закрытые лаборатории, в которых приготовляются исторические события... Нет той личности и той замкнутой корпорации, которые не могли бы считать себя вполне застрахованными против незаметного и нечувствительного влияния общественного мнения».

Писарев видел два пути подготовки «общественного мнения» (общественного переустройства) — «химический» и «механический». «Механический» путь — это революционное преобразование общества путем переворота «снизу», причем ему должно предшествовать интенсивное воспитание масс, так как «умные и сильные люди всегда будут одерживать перевес над слабыми и тупыми». «Химический» путь — это социалистическое преобразование общества путем мирного перевоспитания эксплуататоров с помощью естествознания и социалистических идей. «Химический» путь предполагает перевоспитание капиталистов в «мыслящих и расчетливых руководителей народного труда» с помощью распространения «реалистами» естественнонаучных социалистических знаний. Естествознание, таким образом, выполняет двойную роль: оно способствует увеличению производства и в то же время помогает воспитанию мыслящих руководителей. Подобные иллюзии были свойственны в 1863-1864 гг. не только Писареву, но и Благосветлову, Щапову, отчасти Зайцеву и Шелгунову.

Мысли о возможности мирного перехода к справедливому общественному устройству нашли отражение в эволюции отношения «Русского слова» к капитализму. Если в 1861-1862 гг. журнал резко отрицательно высказывался о развитии капитализма в Европе, то в 1863-1866 гг. вопрос о новых тенденциях в экономической жизни России звучит уже иначе, не столь непримиримо. Публицисты журнала все определеннее говорят о «новом духе», которым повеяло в России после 1861 г., этот вопрос заставляет их всерьез и глубоко размышлять. Они не только ощущают процесс интенсивного обуржуазива-

имя России, но и утверждают, что процесс этот неизбежен, что России не миновать капитализма, не уйти от решения рабочего вопроса, который так остро стоял на Западе в 60-х годах. «Благодаря младенческому состоянию нашей промышленности, — писал Писарев в статье «Школа и жизнь» (1865), — рабочий вопрос находится у нас в зародыше и, вероятно, долго не примет в русской жизни тех колоссальных грозных размеров, которые характеризуют его в Западной Европе; но с нашей стороны было бы очень неосновательно думать, что эта чаша пройдет мимо нас и что наша общественная жизнь в своем дальнейшем развитии никогда не наткнется на эту мудреную задачу».

«Теорией народного заклинания» называл журнал высказывания, но которым Россия должна быть патриархальной, земледельческой страной, и решительно выступал за развитие национальной промышленности, за помещение капиталов в строительство отечественных фабрик и заводов, видя в этом гарантию национальной независимости. Для сотрудников «Русского слова» было характерно подлинное преклонение перед техникой, промышленностью, агрономией, в которых, но их мнению, кроются огромные потенциальные возможности повышения благосостояния и культуры народа. В созидательном «индустриализме» публицисты журнала видели будущее развитие России, пока еще отсталой по сравнению с европейскими странами.

В то же время со страниц «Русского слова» звучит критика несправедливого капиталистического устройства. «Царство свободы», утвердившееся в европейских государствах в результате великих революций XVII—XVIII вв., не было идеалом публицистов журнала. По их мнению, буржуазное «царство свободы» не освободило трудящегося человека, ибо «только сытые люди могут быть свободными гражданами». Капитализм же не только не несет свободы экономической, он не дает и политической свободы, которая является лишь свободой для богатых, ибо в обществе богатых и бедных «государственные формы, политический смысл и даже национальное чувство составляют прямое следствие элемента присвоения». На страницах журнала можно встретить блестящие образцы критики парламентаризма и других форм буржуазной демократии, где миром правит капитал, когда «политические деятели играют второстепенную роль и во многом зависят от других вождей человечества

— от биржевых игроков и банкиров».

Радикальное направление «Русского слова» всегда привлекало к нему пристальное внимание цензурных органов. Однако положение журнала стало особенно затруднительным после того, как с сентября 1865 г. вступил в действие новый закон о печати, но которому мини-

стру внутренних дел предоставлялось право при нарушении изданием цензурных ограничений выносить журналу три предостережения, приостанавливая издание вместе с третьим предостережением на срок до шести месяцев. Сразу после введения новых правил цензура начала буквально душить «Русское слово». За октябрьскую книжку 1865 г. журнал получил первое предостережение. Внимание цензора Скуратова привлекли статьи «Новый тип» Д. Писарева, «О капитале» Н. Соколова, «Библиографический листок» П.Я. (П. Якоби) и В. Зайцева, которые поразили цензурный комитет «крайними социалистическими или материалистическими идеями».

Прошло две недели, и в Главное управление по де,цам печати была направлена новая докладная записка председателя С.-Петербургского цензурного комитета по поводу ноябрьской книжки журнала, в которой были помещены статьи «Исторические идеи Огюста Конта» Писарева и «Рабочие ассоциации» Шелгунова. В первой цензор усмотрел предосудительные мысли о происхождении христианства и опасные примеры, связанные с крестьянским восстанием; автор второй статьи (Шелгунов), по мнению цензора, «превзошел Фурье в коммунизме и фурьеристов в революционном направлении». За ноябрьский номер журналу было объявлено второе предостережение. За декабрьскую книжку, где цензор обнаружил «прежнее отрицание нравственности, юридических и имущественных начал», «Русское слово» получило третье предостережение с одновременной приостановкой издания на пять месяцев. Фактически журнал прекратил свое существование, а в июне 1866 г., как и «Современник», был закрыт навсегда «за вредное направление».

§ 6. «Время» и «Эпоха» М. М. и Ф. М. Достоевских. «Дневник писателя»

Издание братьями Достоевскими журналов «Время» (1861-1863) и «Эпоха» (1864-1865) стало заметным явлением общественной и литературной жизни России 1860-х годов. Хлопоты о разрешении издавать периодический орган Михаил Михайлович Достоевский начал в июне 1858 г., еще до возвращения брата Федора Михайловича из ссылки, в которой тот находился после осуждения по делу петрашевцев с 1849 г. После получения разрешения на издание еженедельной политической и литературной газеты «Время» М. М. Достоевский обращается в С.-Петербургский цензурный комитет с ходатайством издавать «под тем же самым заглавием» ежемесячный журнал объемом 25-30 печатных листов. Разрешение было получено 3 июля 1860 г.; а в

сентябре газеты и афиши опубликовали объявление об издании журнала «Время» как журнала литературного и политического с пятью отделами. Конец 1860 г. был заполнен организацией хозяйственной, издательской и редакционной жизни журнала, подготовкой первых его номеров, подбором сотрудников и публикуемого материала. Всю работу взял на себя М. М. Достоевский, как более искушенный в практических вопросах и умевший вести денежные дела.

Журнал все время своего существования печатался в типографии Э. Праца. Подписка в Петербурге и Москве принималась в книжных магазинах А. Ф. и И. В. Базуновых. Кроме того, она велась и через другие книжные магазины, редакцию журнала и департаменты разных министерств и учреждений. Деньги от иногородних подписчиков поступали С почты, через экспедицию почтамта отправлялись читателям и номера журнала. Подписка на год составляла 16 рублей. В 1861 г, когда журнал имел лишь 1600 подписчиков, его общий доход достигал 25 000, расход — 29 000 рублей. Но уже через год финансовые дела «Времени» пошли в гору: при 4000 подписчиков в 1862 г. доход составил свыше 60 000, расход около 47 000 рублей. Для связей с подписчиками и по другим редакционным делам у М. М. Достоевского имелись штатные служащие. В редакции не только велся учет общих денежных сумм, получаемых с подписчиков, но и их географическая статистика — тщательный анализ читателей по губерниям и областям Российской империи.

Быстрый рост успеха журнала позволил редактору повысить размер гонораров до уровня других солидных журналов (не ниже 50 рублей за печатный лист), часто деньги выдавались вперед, за еще не написанные произведения. Кроме того, нуждавшимся сотрудникам по их просьбе редакция выплачивала небольшие суммы дополнительно.

М. М. Достоевский сам осуществлял подбор авторов, вел с ними переговоры. Значительна его роль в выработке общей линии и в редактировании журнала. Оценивая впоследствии итоги его деятельности как редактора, Ф. М. Достоевский писал: «Михаил Михайлович был редактором но преимуществу... Всегда буквально заваленный работой по изданию, он сам писал в журнале мало; всего было только несколько статей его в отделении критики... Если редактор действительно занимается сам своим журналом, то дух, цель, направление издания, все исходит от него. Он мало-помалу неприметно окружает себя постоянными, согласными в убеждениях сотрудниками. Он, часто неприметно для самих сотрудников, наводит их на мысль писать именно о том, что надо журналу. От редактора исходит единство и целость журнала».

Вокруг «Времени» уже со второй половины 1860 г. начал сплачиваться круг разнообразных авторов. Тех, чьи имена названы в журнале, было за время издания около ста человек. Имена не всех участников известны, так как многие статьи печатались без указания автора.

Круг авторов «Времени» можно условно разделить на три группы. В первую входили писатели, связанные с братьями Достоевскими еще с молодых лет, участники литературной и журнальной полемики ЗО-40-х годов. Одни из них (Тургенев, Некрасов, Григорович) печатались эпизодически, другие (Ли. Майков, Плещеев, Милюков и Порецкий) сыграли значительную роль в истории нового журнала. Вторую группу составляли сверстники братьев Достоевских, близкие им по социальному положению, но сблизившиеся с ними только в связи с изданием журнала. К ним принадлежа! Полонский, Страхов, Ли. Григорьев и Разин. Все они стали влиятельными сотрудниками издания. Хотя их социальное происхождение было различным (Страхов — попович, Разин — из крестьян, Полонский — сын чиновника, предки Григорьева представляли все эти три сословия), всех их объединяло полученное в одно время образование, необходимость содержать себя работой, для чего они избрали педагогическую деятельность. Полонский и Григорьев были связаны с Москвой, Московским университетом. Страхов и Разин — с Петербургом и его учебными заведениями. Третью, наиболее многочисленную группу сотрудников журнала составила молодежь, сознательная жизнь которой пришлась на период, когда кончился гнет николаевского царствования и начался общественный подъем. В эту группу входили поэты В. Крестовский, Ф. Берг, В. Костомаров; прозаики и драматурги С. Левитов, Помяловский, Воронов, Л. Уткин, Бибиков, Суслова, В. Острогорский; авторы публицистических статей и рецензий П. Ткачев, Н. Благовещенский, М. Владиславлев, М. Семевский, II. Барсов, Щеглов и др. В основном это были выходцы из провинции, многие происходили из духовного сословия или мелкочиновничьей и мещанской среды. Для некоторых из них участие во «Времени» было началом их литературной, научной или публицистической деятельности (Ткачев, Левитов, Благовещенский, Владиславлев, Острогорский). Весьма примечательно, что редакция «Времени» охотно предоставляла место в журнале начинающим авторам. Со многими провинциальными авторами М. М. Достоевский переписывался, другие, переселившись в Петербург, постоянно общались с редакцией. Разность взглядов сотрудников обнаруживалась в редакционных спорах, которые позволяли согласовывать позиции, сглаживать противоречия.

Но со временем определилось размежевание сил. Одним полюсом был А. А. Григорьев с его стремлением найти связи запад-

ничества со славянофильством, примирив их с погодинской «народностью». Его единомышленником в поисках «почвы» являлся Н. Н. Страхов, непримиримый противник материализма. На другом полюсе находился А. Е. Разин, который последовательно вел радикальную демократическую линию, сближая журнал с «Современником», чем вызывал противодействие Григорьева. Направление Разина проводили Ткачев, Благовещенский, Бибиков, Щеглов. Центр между двумя полюсами занимали люди 40-х годов, либеральные демократы, в прошлом связанные с кружком Петрашевского, — Плещеев, Милюков, Порецкий, Полонский, к ним частично примыкала и молодежь — Берг, Владиславлев и др. Редакционная жизнь проходила во внутренней борьбе, в которой определялось направление журнала и корректировались позиции редакторов. В то же время многие современники отмечали творческую, благожелательную атмосферу, в которой проходила совместная работа людей разных поколений, представлявших орган так называемых «почвенников».

Идеология «почвенничества», получившая обоснование в выступлениях Ф. М. Достоевского, представляла собой

специфическую модификацию идей славянофильства в новых условиях общественно-литературной жизни России 60-х годов. «Почвенничество» возникло из стремления выработать общую идею, которая примирила бы западников и славянофилов, «цивилизацию» и «народное начало». Демократический характер новой теории был заявлен Ф. М. Достоевским с первого номера журнала в «Ряде статей о русской литературе», публиковавшихся в течение 1861 г. В единении общечеловеческого знания, накопленного веками, и национального, самобытного опыта русского народа Достоевский видел основу примирения. Цивилизация, по его мнению, не заменяет собой древнюю культуру народа, она лишь инструмент, открывающий для него новые возможности. Новая Русь переросла цивилизацию, пропустила ее через себя и выделила самое главное — науку, которую и несет народу. «Наука вечна и незыблема для всех в основных законах своих, но плоды ее зависят от национальных особенностей, т.е. от почвы и народного характера». Начало духовного примирения Достоевский видел в образовании. Размышляя о своеобразии русского народа, он выделил его «всеиримиримость» и «всече-ловечность», в которых находил «точку соединения и примирения».

Впоследствии в заметках «О русской литературе» публицист сформулирует эту идею более емко: «О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирноеть и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей».

Летом 1862 г. Ф. М. Достоевский впервые совершил поездку за границу. Он побывал в Германии, Италии, Швейцарии, Франции. Англии, в Лондоне посетил Герцена. Эта поездка вызвала новые размышления Достоевского о судьбах России и Запада, отразившиеся в «Зимних заметках о летних впечатлениях», опубликованных в журнале но возвращении в 1863 г. «Зимние заметки...» проникнуты резкой критикой европейской буржуазной цивилизации. В Европе, считает писатель, идея братского единения вытеснена из самой натуры человека индивидуализмом и собственническими вожделениями, и только для русского человека это не абстрактная формула, а живая потребность духа, которая воплотится когда-нибудь в действительности. В центре внимания публициста три основные проблемы: соотношение буржуазной действительности и социального идеала, суть социалистической идеи и возможности ее реализации и роль национального начала в исторических судьбах России. Идея равенства и братства являлась одной из наиболее распространенных в социальных теориях XIX в. Но именно Достоевский определил иную, по сравнению с социалистическими концепциями, заданность этой идее: братство не может вводиться насильственно, оно должно стать результатом естественного развития человека и общества. Идеал Достоевского обращен к человеку, а не к представителям социальных слоев и классов. Основой его реализации может быть развитость разума и нравственности человека и общества, а не политическое чутье и классовый интерес. Достоевский обращает внимание на то, что конструктивная простота социалистических теорий вступает в противоречие с человеческой природой и жизнью человека в обществе.

Предпринятые правительством реформы вызвали на страницах «Времени» свою оценку. Объявление Манифеста 19 февраля и «Положений» не иолучило широкого освещения в журнале. В то время как мартовские обозрения других изданий («Отечественных записок», «Библиотеки для чтения») были целиком посвящены восторженным откликам на свершившееся событие. «Время» наряду с текстом Манифеста поместило лишь несколько фраз о «великом событии», о славе Александра II и о начале нового этапа в истории России. Причем журнал интересует прежде всею нравственная сторона освобождения крестьян: «Преимущества свободного труда над несвободным уже давно не подлежат никакому спору; они огромны не в одном экономическом смысле: за развитием свободного труда неизбежно следует раз-

витие чувства человеческого достоинства, которое необходимо предполагает и возвышение уровня народной нравственности».

Проявленное журналом внимание к нравственному значению ликвидации крепостного права, к защите личности человека стало лейтмотивом почти всех последующих выступлений о реформе. Естественным следствием было усиленное внимание к нарушениям дарованных прав со стороны бывших владельцев и полиции (телесные наказания и пр.), а также вопросы грамотности, культурного развития крестьян. Что же касается экономических условий, в которых оказались бывшие крепостные,

икакова их реакция на эти условия, то эти вопросы в первые месяцы издания «Время» не затрагивало.

Вапрельском номере была помещена без подписи статья «19 апреля 1861 года». Называя крестьянскую реформу величайшим историческим событием, которое может быть сопоставлено с крещением, освобождением от татарского ига, реформами Петра и событиями 1812 г., автор видит ее главное значение в устранении разрозненности сословий: «Наступает нора постепенного соединения народа в гармоническое стройное целое; на месте искусственного сожительства людей на одной почве создается органическое целое — нация». Во «Внутренних новостях» проводилось настойчивое требование отменить телесные наказания и отучить от них народ: «А это привычка уже конечно не из тех, от которых отвыкать трудно, и не знаю, что другое могло бы так успешно произвести нравственное перерождение русского человека, как эта отвычка». Параллельно с постоянным напоминанием о нравах человеческой личности на всех социальных уровнях ее существования «Время» последовательно выступало против сословных границ, которыми пыталось отмежеваться дворянство, обличало его чванство и презрение к «низшим» сословиям.

Права личности стояли в центре внимания журнала и при обсуждении готовившейся судебной реформы. То, что Россия полна в судах «неправдой черной», было ясно и верхам, и низам, и революционным демократам, и консерваторам. Об этом писали в конце 50-х годов издания разных направлений, что побудило правительство в 1861 г. поручить государственной канцелярии с участием специалистов-юристов разработать «основные положения» нового судоустройства и судопроизводства. Осенью 1862 г. утвержденные правила были опубликованы и разосланы для отзыва в судебные учреждения и университеты. Особое внимание «Времени» к подготовке реформы суда, обилие опубликованных статей по этому вопросу в значительной степени связано с интересом Ф. М. Достоевского к проблеме преступности и справедливости наказания.

Одной из основных тем в журнале являлась также идея развития грамотности, образования, науки. Проблема распространения грамотности требовала разрешения задач: что читать народу и откуда взять учителей для его обучения. Они стали предметом обсуждения в статьях Ф. Достоевского («Введение» к «Ряду статей о русской литературе», «Книжность и

грамотность»), во внутренних обозрениях Порецкого о воскресных школах, об открытии специальных школ для подготовки сельских учителей, об устройстве народных училищ. О сближении с народом на почве его обучения и грамотности писал Н. Страхов в рецензии на первый номер журнала «Ясная поляна» Л. Н. Толстого. В журнале и школе Толстого Страхов увидел идеал воспитания без принудительной педагогики, с установкой на «живую душу воспитываемого». Обращаясь к реформе высшего образования, «Время» писало о необходимости его демократизации, доступности, о восстановлении автономии университетов.

Одним из наиболее ярких в журнале было международное политическое обозрение, которое вел А. Е. Разин, давая из месяца в месяц по 30—40 страниц печатного текста. Обычно его статьи состояли из краткого введения под названием «Общее положение», далее шли обзоры состояния дел в трех-четырех государствах, взятых в зависимости от происходивших в них событий («Итальянские дела», «Французские дела»), и помещалось небольшое заключение в виде «Последних известий». В политических обозрениях 1861-1862 гг. более всего было отведено места Италии, личности Гарибальди, писалось о политических силах, мешавших объединению страны. Второй, не менее актуальной, темой международного политического обозрения были события в Соединенных Штатах Америки — война северных и южных штатов. Тема эта была тем более злободневна в России, что в сознании читателей ассоциировалась с проведением крестьянской реформы. Австрийские и турецкие дела вызвали Разина на разговор о прошлом славянских народов в их борьбе с турками. При всем сочувствии угнетенным славянам Разин далек от славянофильских тенденций. Его более занимает позиция Англии, которая предала славян, отдав их на произвол Турции, опасаясь усиления России. Он выражал надежду, что Гарибальди поможет славянам освободиться от гнета Австрии.

Направление «Времени» как по внешнеполитическим вопросам, так и проблемам внутренней жизни страны наиболее четко проявлялось в полемике с российскими изданиями разных направлений.

Всложной ситуации 1861-1863 гг. Ф. М. Достоевский занимал независимую позицию, осуждая консервативно-охранительную линию

М. Каткова, в полемике с которым иногда солидаризировался с революционно-демократическим «Современником», и в то же время резко расходясь с публицистами «Современника» в необходимости революционных преобразований. Достоевский считал возможным после реформы сближение правительства и интеллигенции с народом, их мирное сотрудничество.

Полемика идей проходила через все разделы журнала. Вопрос о крестьянской реформе, о судьбах дворянства, об экономическом развитии России, о принципах судебной реформы, о народном образовании, о роли искусства и значении Пушкина — эти и другие темы в полемической форме обсуждались как в научных статьях и рецензиях, так и в публицистической форме в виде фельетонов, писем в редакцию и др. В течение всего существования «Времени», а в первый год особенно, полемика Достоевского была в основном нацелена на издания Каткова «Русский вестник» и «Современная летопись». Они резко расходились со «Временем» и по вопросам о крестьянской реформе, о значении дворянства, о дальнейшем экономическом развитии страны и об организации судебных, городских и земских учреждений. Достоевский выступал против Каткова и его соредактора П. М. Леонтьева за их кабинетную оторванность не только от народа, но и от русского общества, от родной литературы, за их преклонение перед «зрелыми странами» Европы. Достоевский взял под защиту «Свисток», против которого ополчился «Русский вестник». «Мы вовсе не увлекаемся свистящим направлением „Современника", — писал публицист в «Ответе „Русскому вестнику"». — Свист его иногда легкомыслен и даже пристрастен, так, по крайней мере, нам кажется. Но все-таки, повторяем, мы находим его во многом полезным... Пусть они иногда не правы, далеко заходят, опрометчивы, неумеренны. Но мысль-то их недурна. Она нова в нашей литературе». Резкость Достоевского в полемике с «Русским вестником» объяснялась не только высокомерием, англоманией и нетерпимостью Каткова, но и политической позицией, которую занимал его журнал, исполнявший охранительные функции и не гнушавшийся со своих страниц доносить на литературу и прогрессивное «меньшинство». Свою статью «По поводу элегической заметки „Русского вестника"» Достоевский закончил прозрачным намеком на карьеру журнала как правительственного доносчика, как современного Фаддея Булгарина: «Да, „Русский вестник", мы уже вам пророчили прежде, что вы рано ли, поздно ли поворотите на одну дорожку. Дорожка эта торная, гладкая. Вероятно, найдете и товарищей. Счастливый путь! И весело, и выгодно!..» В 1862 г. Достоевский выступал против «Русского вестника» уже не но частным поводам, а развернуто, с обобщениями, прослеживая эволюцию катковского журнала.

В1861 г. Ф. Достоевский начал также полемику со славянофилами, поместив в ноябрьской книжке статью о новой газете И. С. Аксакова «День». При своем личном уважении к редактору и при том, что по отдельным вопросам (русской общины, самобытности народа и др.) их взгляды совпадали, Достоевский выступил против основ славянофильского учения. Он вступился за западников, так как для него была несомненна связь с ними общественной роли литературы «за десятки последних лет»: «Эта самая литература, страстно-отрицательная, с неслыханной ни в какой еще литературе силою смела и добровольного самоосуждения, благородная и с энтузиазмом шедшая прямо к тому, что считала доблестным и честным... эта самая литература восторженно поддерживалась самыми крайними западниками». Указав на «ошибки» западников, Достоевский подчеркивал сочувствие к ним «массы общества», видел значение петровской реформы в том, что она внесла «великий элемент общечеловечности» и поставила его «как главнейшую цель всех стремлений русской силы и русского духа». Полемику со славянофилами Достоевский продолжил в 1862 г. статьями «Два лагеря теоретиков», «Девятнадцатый нумер „Дня"». Автор упрекает славянофилов за беспощадные обвинения общества во лжи, за слепую вражду к молодому поколению, «материалистам и коммунистам», за теоретический подход к жизни.

Непросто складывались отношения «Времени» с демократическими журналами «Современник» и «Русское слово». «Современник» приветствовал выход первого номера «Времени» благожелательной статьей Чернышевского, в которой призывал внимание публики к новому журналу, одобрительно отнесся к обещанию быть «представителем честного и независимого мнения». Он несколько иронично отозвался о широковещательном заявлении «Времени» о борьбе с авторитетами и в то же время одобрил его позицию в вопросе гласности. Однако Чернышевскому уже было ясно, что «Время» расходится с «Современником» по многим вопросам, что оно «так же мало намерено быть сколком с „Современника", как и с „Русского вестника"». В первой же книжке «Времени» он увидел, что в ней «порядком достается» и его журналу.

Действительно, с первого номера «Время» так или иначе «задевало» «Современник», причем с каждым разом атака усиливалась. Во второй книжке журнала Достоевский поместил большую статью «Г. -бов и вопрос об искусстве», в которой он, рассматривая разные направления русской критики, сосредоточил свой анализ на «Современнике», положив гем самым начало борьбы редакции с «нигилистическим направлением». Автором большинства выступлений в 1861 ив начале 1862 г. был Страхов. В статье «Вражда» он приравнял «один наиболее читаемый и любимый публикою журнал» к одиозной «Домашней беседе» Аскоченского, имея в виду критические выступления «Современника» против Пушкина и других литературных авторитетов. В ответ на статьи Чернышевского «О причинах падения Рима» и Писарева «Схоластика XIX века» Страхов в «Письме к редактору „Времени" по поводу двух современных статей. Еще о петербургской литературе» рассказывает, что одна из статей отрицает историю как науку, а вторая — философию, что является особенно опасным, так как речь идет уже об отрицании не отдельных авторитетов, а целых направлений в человеческом знании. Корень отрицания Страхов видел в провозглашении самостоятельности мышления и обвинял нигилизм в оторванности мышления от всего развития культуры, нежелании учиться у других, называя это «тиранией собственных мыслей». Он возмущался проповедью здравого рассудка и эгоизма, которые Писарев противопоставлял «бесполезной философии», лишь отвлекавшей людей от практической деятельности и познания подлинных явлений жизни. Особенно возмущался Страхов тем, что целью жизни провозглашалось «материальное благополучие».

Наряду с систематическими выступлениями Страхова основная линия журнальной полемики с конца 1862 г. перешла к Ф. М. Достоевскому. Это было связано с появлением в сентябре написанного им развернутого «Объявления» о подписке на 1863 г., где речь шла о многозначительных «недоброжелателях» «Времени» и были указаны два их лагеря, которые Достоевский назвал «теоретиками» и «доктринерами». Характеризуя «теоретиков» (редакцию «Современника»), Достоевский писал: «С первого появления нашего журнала теоретики почувствовали, что мы с ними во многом разнимся. Что хотя мы и согласны с ними в том, что всякий в настоящее время должен быть убежден окончательно (мы разумеем прогресс), но в развитии, в идеалах и в точках отправления и опоры общей мысли мы с ними не могли согласиться». Далее Достоевский утверждал, что «теоретики», прекрасно понимая основную идею «почвенников», тем яростнее нападали на них, так как не признают народности, стоят за «начала общечеловеческие» и представляют собой западничество «в самом крайнем своем развитии и без малейших уступок». Критика «доктринеров» («Русского вестника») сводилась прежде всего к непониманию ими народности, их приверженности к прошлому: «они понимают еще слишком по-старому», этим объясняется их боязнь «за науку», за цивилизацию, их высокомерие. Недавнее личное знакомство Достоевского с Европой, лондонские и парижские наблюдения, общение с Герценом вселили в него уверенность, что «в иных естественных началах характера и обычаев земли русской несравненно более здравых и жизненных залогов к прогрессу и обновлению, чем в мечтаниях самых горячих обновителей запада, уже осудивших свою цивилизацию и ищущих из нее исхода». Указывая на существование крестьянской общины, которая, по его мнению, должна бы исключать возможность бедности в деревне, он явно идеализировал «новую жизнь», начавшуюся после 19 февраля 1861 г.

Впродолжение полемики, в ответ на неблагоприятную реакцию «задетых» оппонентов, Достоевский пишет очередную статью «Необходимое литературное объяснение но поводу разных хлебных и нехлебных вопросов»: «В последнее время в текущей литературе объявилось множество голосов и мнений против нашего журнала. Нападения раздавались особенно дружно тотчас по выходе в свет нашего прошлогоднего сентябрьского объявления об издании „Времени" в 63 году». Считая, что часть нападок надо отнести на счет конкуренции в период подписки, Достоевский остановился на тех, кто обиделся, приняв на свой счет его слова о ненависти к «свистунам, свистящим из хлеба», т.е. тех, кто, якобы отстаивая правду, готовы освистать любые идеи, следуя заказу или моде. Разоблачая существование такого явления в журналистике, публицист коснулся и «нехлебных» свистунов, но «мелко плавающих», поверхностных и легкомысленных, опошляющих все, чего они касаются.

Вянварской книжке «Времени» за 1863 г. Достоевский поместил «Журнальную заметку. О новых литературных органах и новых теориях», посвященную тому новому в русской прессе, что явилось результатом перемены курса правительства и было подхвачено и развито либералами и консерваторами. «Современника» в этой статье он не касался, так как первый его номер за 1863 г. после приостановки вышел лишь в феврале. В сущности, вся статья пронизана сознанием, что происходит движение назад с уже достигнутых позиций, что оживились те силы, которые вынуждены были ранее молчать, а теперь уверяют в своем предвидении происходящего и обвиняют во всем общество. Ссылка охранительной прессы на бывшие весной пожары, на «подметные письма», обвинение во всех грехах молодежи, общая ставка на «умеренность и аккуратность» — все это глубоко возмущало Достоевского. Он вступился за деятельность общества в течение последних шести лет: «Общество заявляло себя по всем пунктам, всегда и везде, кто же этого не помнит? — именно заявляло себя ровно до тех нор, ровно до той самой черты, до которой возможно было ему заявить себя. Вспомните: общество заявило себя и по вопросу о распространении обществ трезвости, и но вопросу о грамотности, и но вопросу о воспитании, и но вопросу о гласности, и по вопросу крестьянскому; оно составляло по этому вопросу съезды, комитеты, адреса... В самом начале, лет шесть тому назад, приобретен был великолепный результат: все общество проснулось, восстало в одном великом движении и с верою и надеждою стало заявлять свои требования». Говоря о неизбежности ошибок в начале большого общественного движения, Достоевский осуждал тех, кто тянул общество назад, и воздавал должное тем людям, которые «твердо верили в успех и реформу». Вновь предметом негодования публициста стал всех поучавший Катков. «По-нашему, скорее систему Фурье можно у нас ввести, чем идеалы Каткова, действующего в Москве», — писал Достоевский, намекая на англоманство редактора «Русского вестника». Особенно возмущал его антидемократический взгляд Каткова на высшее образование как на привилегию аристократов, и Достоевский напоминал о Петре Великом, который установил право на образование «на самом демократическом и плодотворном основании».

В«Журнальной заметке. Ответ Свистуну» во 2-й книге (1863 г.) Достоевский выступил с оценкой деятельности и личности Добролюбова, повторив свое мнение, высказывавшееся ранее: «Он стремился неуклонно к правде, т.е. к освобождению общества от темноты, от грязи, от рабства внутреннего и внешнего, страстно желал будущего счастья и освобождения людей, а следовательно, был благороднейший деятель в нашей литературе». Но, продолжая видеть ошибки Добролюбова в его взгляде на народ, в устремлении к западным образцам, чем он вредно повлиял на своих «бездарных последователей», Достоевский предположил, что этим взглядам Добролюбов мог в дальнейшем изменить. В этой связи он вспомнил о Белинском: «Белинский

был благороднейший из благороднейших деятелей русских, но раза три в жизни основным образом менял убеждения. Одной правде он не изменял никогда».

Начало третьего года издания вселяло в редакцию большие ожидания, основанием для этого служили успешно шедшая подписка читателей на журнал и значительное число стекавшихся в редакцию рукописей авторов, желавших в нем печататься. Тем более неожиданной оказалась катастрофа, разразившаяся после выхода четвертой книжки журнала, в которой была напечатана статья Страхова «Роковой вопрос», посвященная польским событиям. В ответе на вопрос, «из-за чего поднялись поляки». Страхов, кроме того, что дал обычное объяснение—-из-за идеи национальности, освобождения из-под власти чужого пароли, увидел «черту, которая дает вопросу глубину и неразрешимую загадочность». Вся первая, большая часть статьи посвящена описанию отношения поляков к России как народа, прошедшего с Европой весь путь ее цивилизации и вынужденного подчиниться народу, с его точки зрения, менее культурному. Развив ')ту якобы польскую точку зрения, Страхов поставил себе задачей на последних трех страницах опровергнуть ее: во-первых, доказав, что «цивилизация поляков есть цивилизация, носящая смерть в самом своем корне», и, во-вторых, что с польской борется «другая цивилизация. более крепкая и твердая, — наша русская», но тут же оговаривается, что русские духовные силы еще впереди.

Статья эта, неясная и противоречивая по мысли, выразившая сочувственное отношение к полякам, послужила причиной для закрытия «Времени». Небольшая заметка Петерсона в «Московских ведомостях», явившаяся откликом на «Роковой вопрос», сообщала, что в статье Страхова содержатся не только ложные основания и выводы, но и «коварный умысел». Журнал Достоевских был обвинен не только в полонофильстве. но и в клевете на русский народ. Имевшая характер явного доноса публикация Петерсона вместе с разнесшимися слухами об опасности, грозящей журналу, вызвала необходимость немедленного ответа «Московским ведомостям». Ответ, написанный Достоевским, был послан в «Санкт-Петербургские ведомости», однако к печати не был допущен, так как стало известно, что дело о «Времени» представлено министром внутренних дел Валуевым на рассмотрение царя, который и повелел 24 мая прекратить издание журнала.

Возродить «Время» в сложившейся ситуации, когда редакции не разрешили даже выступить с объяснениями в печати, было делом абсолютно безнадежным. М. М. Достоевский обратился к Валуеву с прошением об издании нового журнала «Правда» (название было предложено Ф. М. Достоевским), однако разрешения па журнал с таким названием не последовало, и лишь после второго прошения с большой задержкой был разрешен новый журнал «Эпоха», заявленный как ежемесячное издание в 30-35 печатных листов, состоящий из грех отделов: литературного, юридического и политического, а также «Приложений». Новым был юридический отдел. Редакция объяснила, что его появление вызвано необходимостью разъяснений «новых положений по судоустройству и судопроизводству», а также освещения «русских процессов». Этот особый интерес к судебным процессам, к проблемам преступления и наказания, к психологии преступника проявился у редакции еще в пору издания «Времени».

Объявление об издании нового литературного и политического журнала «Эпоха» иод редакцией Михаила Достоевского появилось в «С.-Петербургских ведомостях» 31 января 1864 г. Читатель извещался, что «Эпоха» берет на себя расчете подписчиками «Времени» за 1864 г., что первый номер журнала выйдет сдвоенным (за январь и февраль) в конце февраля без «дальнейших запаздываний». Однако первая книжка вышла лишь в начале апреля, объявление о ее выходе появилось 24 марта, когда подписка на журналы уже состоялась, и извещение о новом журнале прошло незамеченным.

Это неудачное начало отразилось на дальнейшей судьбе журнала. Сказалось отсутствие Ф. М. Достоевского, который в это время находился в Москве с тяжело больной женой. Михаил Михайлович вел все дела сам: приглашал авторов, читал рукописи, составлял книги журнала, боролся с цензурой, правил корректуры, руководил финансовой и технической стороной издания. Непосильные нагрузки вызвали резкое ухудшение здоровья, и 10 июля 1864 г. М. М. Достоевский скончался. На долю наследников осталось «до двадцати пяти тысяч долгу, из которых десять тысяч долгу отдаленного», который не мог обеспокоить его семейство, но пятнадцать тысяч но векселям требовали оплаты. Решив продолжать издание журнала, Ф. М. Достоевский должен был найти деньги и официального редактора: его собственное имя, как находящегося под надзором бывшего политического преступника, не могло быть поставлено на журнале ни в качестве издателя, ни в качестве редактора. У богатой тетки Куманпной он выпросил назначенные ему в ее завещании 10 000 рублей, пригласил редактором хорошо известного ему еще с 40-х годов А. У. Порецкого, который во «Времени» вел внутренне обозрение, и принялся за дело. Фактически вся работа лежала на нем: «Редактором был один я, читал корректуры, возился с авторами, с цензурой, поправлял статьи, доставал деньги, просиживал до шести часов утра и спал по 5 часов в сутки». Приближался период подписки на 1865 г., а издание журнала 1864 г. отставало чуть ли ни на три месяца, что не могло не повлиять на отношение к нему подписчиков.

По своему содержанию, характеру полемики, широте освещения тем «Эпоха» в значительной степени уступала «Времени». Сказалось и изменение политической атмосферы в российском обществе, и общее снижение интереса читателей к журналам в 1864-1865 гг. Жизнь «Эпохи» протекала в иных, несравненно более трудных условиях. Тень «Времени», закрытого за «антипатриотическую» статью и общее направление, лежала на новом журнале, что сказывалось в отношении к нему цензурных органов и вынуждало к автоцензуре. Полемизируя с Катковым, редакция должна была помнить, что «Время» было закрыто не без его участия. Еще значительнее изменились отношения с революционно-демократической печатью. В 1864 г. в этих изданиях уже не было людей, которых при всем идейном расхождении редакция глубоко уважала и к голосу которых не могла не прислушаться. Полемика «Русского слова» с «Современником» в 1864 г., йог раскол в нигилистах снизил авторитет того и другого журнала. Во время полемики обе стороны высказали друг другу много несправедливых обвинений. В жизни «Эпохи» эта распря,сыграла существенную роль. Она усилила отрицательное отношение журнала не только к идейной стороне полемики, но и к ее участникам, а также к тем методам, какими велись эти споры. Оба издания, враждебно настроенные к журналу, все время втягивали его в полемику. «Эпоха» вступала в нее, но всегда первая умолкала, так как была связана постоянным опасением возможного цензурного преследования.

Существование «Эпохи» закончилось объявлением, напечатанным в газетах и в журнале «Библиотека для чтения» в середине июня 1865 г. иод заголовком «От издателей журнала „Эпоха"»: «Многие неблагоприятные обстоятельства, большей частью от нынешней редакции не зависевшие и настигнувшие наше издание еще с прошлого года, заставляют нас прекратить в настоящее время выпуск журнала, а вместе с тем и продолжающуюся на него подписку». Далее сообщалось, что по

соглашению с издателем «Библиотеки для чтения» этот журнал будет высылаться подписчикам вместо «Эпохи» начиная с апрельской книжки до конца года. По и тут неудача преследовала «Эпоху»: данное читателям обещание не было исполнено в связи с закрытием «Библиотеки для чтения» на том же самом номере, в котором было напечатано это объявление. Издание «Эпохи» обогатило Достоевского редактрско-издательским опытом, но оно надолго обременило его тяжелыми материальными обязательствами. Он остался должным кредиторам около 15 тыс. рублей, которые смог выплатить лишь к концу жизни.

Интерес к журнальной и публицистической деятельности сохранился у Достоевского и в последующие годы. В декабре 1872 г. он принял предложение издателя газеты-журнала «Гражданин» князя В. П. Мещерского о редактировании издания. Здесь он осуществил свой давний замысел о создании «Дневника писателя» в форме злободневных очерков политического, литературного, мемуарного характера, объединенных идеей непосредственного общения с читателем. Вскоре Достоевский стал тяготиться текущей редакторской работой, мешали и постоянные разногласия с Мещерским. Весной 1874 г. он отказался от редакторства, хотя сотрудничество в «Гражданине» продолжал и позднее. В конце 1875 г. Достоевский возвращается к публицистической работе: издает моножурнал «Дневник писателя» (1876 и 1877), который представляет собой оригинальный сплав публицистических статей, очерков, фельетонов, «антикритик», мемуаров и художественных произведений малых форм. Большое место в «Дневнике писателя» занимают размышления Достоевского о «складывающейся» жизни, его попытки предугадать облик «наступающей будущей России честных людей, которым нужна одна лишь правда». «Дневник писателя» имел большой успех, он позволял автору вступить в прямой диалог с читателями-корреспондентами, ставить на обсуждение самые актуальные вопросы общественной и литературной жизни, продолжить полемику с различными течениями социальной мысли 1870-х годов: от консервативных до народовольческих и социалистических. Приобретенный в 1860-е годы опыт издания двух журналов был блестяще использован Достоевским в форме моножурнала в новых общественно-политических условиях.

§ 7. Сатирические журналы («Искра», «Будильник»)

Общественный подъем конца 1850-х — 1860-х годов дал мощный импульс развитию сатирических и юмористических изданий, равного которому не было в России с XVIII в. Волна обличительной литературы нашла отражение в появлении юмористических и сатирических уличных листков («Ералаш», «Муха», «Не журнал и не газета», «Потеха» и др.) и журналов («Весельчак», «Гудок», «Заноза», «Оса»), ориентированных на невзыскательного городского обывателя, ищущего развлекательного чтения, пикантных новостей, анекдотов, разоблачений. Более определенно черты сатирического издания проявились в сатирическом отделе «Свисток» журнала «Современник» и в журналах «Искра» и «Будильник».

Самым ярким представителем распространившегося в 60-е годы тина еженедельного журнала с карикатурами стала «Искра» (1859-1873), основанная в Петербурге художником-карикатуристом Н. А. Степановым и поэтом В. С. Курочкиным. Журнал сразу обратил на себя внимание остротой, злободневностью и разнообразием содержания, большим количеством иллюстраций, широким кругом авторов. Руководители издания Курочкин и Степанов хорошо дополняли друг друга. Курочкин занимался литературной частью журнала, Степанов —

художественной. Они привлекли к сотрудничеству много талантливых литераторов, художников. Ближайший редакционный круг составили II. II. Вейнберг, Г. 3. Елисеев, Н. С. Курочкин, Д. Д. Минаев, М. М. Стопановский. В течение пятнадцати лет в «Искре» принимало участие огромное число авторов, наиболее постоянные из них: прозаики Л. И. Левитов, Ф. М. Решетников, Г. И. Успенский, И. В. Успенский, Н. Н. Златовратский, Н. А. Лейкин; поэты В. И. Богданов, В. Р. Буренин, Л. II. Пальмин, II. В. Шумахер; публицисты, фельетонисты и критики П. А. Гайдебургов, Н. А. Демерг, И. А. Рождественский, П. Д. Боборыкин, А. М. Скабичевский; художники А. Н. Бордгелли, А. М. Волков, Я. Я. Громов, М. С. Знаменский, В. Р. Щиглев и др. Кроме того, журнал имел обширную сеть корреспондентов, о чем свидетельствовали многочисленные письма, поступавшие и частью печатавшиеся на его страницах. Постоянное общение с читателем легло в основу организации работы редакции. Коллективные методы работы во многом способствовали успеху «Искры». Редакция работала дружно и с увлечением. Душой коллектива был В. С. Курочкин, человек веселый и обаятельный. Современники отмечали его редакторский талант и щедрость, с которой он делился своими замыслами, идеями с другими сотрудниками и особенно с молодежью. Приемные дни в редакции собирали массу посетителей: здесь бывали литераторы и художники, студенты и чиновники, столичные жители и приезжие из провинции.

Как таковых постоянных отделов в «Искре» не было. Заканчивали журнал обычно «Искорки» — отдел смеси, включавший в себя мелкие заметки, стихотворения, «изречения». Ведущим отделом был «Нам пишут», в котором помещался материал из провинциальной жизни преимущественно обличительного характера. Название его часто менялось: «Картины из русского быта», «Между прочим», «Пестрые главы», «Голоса из провинции». Номера журнала с нетерпением ждали — одни ожидая разоблачений, другие боясь их. Страх перед обличениями «Искры» был сравним лишь с эффектом «Колокола» Герцена. С передовыми статьями в журнале выступали Елисеев и Гай-дебуров; в 1859-1865 гг. они объединялись, чтобы вместе публиковать «Хронику прогресса». Статьи этого цикла появлялись не в каждом номере. Елисеев предупреждал: «Когда не появится в „Искре" моей Хроники, значит, прогресс продвигается плохо. Если Хроника моя прекратится вовсе, пусть разумеют они, что друзья человечества восторжествовали вполне. Тогда уж мне нельзя будет и писать». Когда в конце 60-х годов «Искра» стала много внимания уделять иностранной политической жизни, постоянное сатирическое обозрение на эту

тему вел Богданов под названием «Заметки со всех концов света». Для структуры «Искры» вообще были характерны циклы публикаций. С такими циклами выступали Вейнберг («Выдержки из памятной книжки старшего чиновника особых поручений „Искры"»), Минаев («Из записной книжки отставного майора Михаила Бурбонова» и «Рекреационные часы»). Они вели полемику с разными изданиями и журналистами, печатали сатирические заметки со стихами. Написанные в легкой и живой форме, они хорошо воспринимались читателями.

В литературной полемике «Искра» по своим взглядам в основном совпадала с демократическими изданиями. В литературе, как и в журналистике, искровцы видели прежде всего общественное предназначение. Вместе с «Современником» и «Русским словом» редакция выступала с критикой сторонников эстетической критики, отвергая «искусство для искусства», как уводящее от жизненных вопросов и не помогающее разрешать насущные проблемы современности. Журнал следовал

художественным принципам, которые были заложены в творчестве Гоголя и писателей «натуральной школы». Литературные взгляды искровцев развивали демократическую традицию критики Белинского, Чернышевского и Добролюбова, еще более усиливая ее социальную направленность. Для них более привлекательными оказывались судьбы «маленьких людей», а не исключительных личностей. Типичным отражением взглядов беллетристов «Искры» является очерк Александрова «На волжской каменоломне». «Я наблюдатель не издалека, — сообщал автор о своей ли гературной позиции, — писатель нравов и обычаев не по слухам, а все, что описываю, вижу собственными глазами, смотрю открыто в глаза труженикам мира сего и зачастую даже вхожу в роль их товарища по работе».

Активную позицию «Искра» занимала в отношении к либерально-монархической прессе в пореформенный период, выступая прошв «Русского вестника» Каткова, сотрудника «Нашего времени» Чичерина, «Дня» Аксакова. Резкой критике на страницах «Искры» подвергалась «Домашняя беседа» Аскоченского. Елисеев писал, что несмотря на то, что это издание называется «Домашняя беседа для народного чтения», на самом деле оно презирает народ, выступает против его просвещения. Особенно популярными у читателей было стихотворение Д. Минаева «Фанты», в котором сатирически представлен целый «букет» журналистов: Аскоченский, Дружинин, Гро-мека, Катков, Краевский, Писемский и др.

Журнал сразу обратил на себя внимание резким обличительным тоном. Попасть на страницы «Искры» было так же болезненно, как в

«Колокол» Герцена. Не зря Курочкина называли «председателем суда общественного мнения». Популярность журнала у читателей росла вместе с тиражом издания: в 1861 г. он достиг 9 тыс. экземпляров. Журнал в своем развитии претерпел определенную эволюцию. Ожидание реформ и надежды, связанные с ними, обличительство дореформенного периода уступили после 1861 г. место резкой социальной сатире, критике реформ и острой полемике с либерально-монархической прессой.

Как и «Современник», «Искра» встретила царский Манифест об отмене крепостного права демонстративным молчанием. Подготовленные впоследствии отклики и карикатуры не 6bujn пропущены в печать, и лишь в материалах 1X62 г. в иносказательной форме редакция высказала свое отношение к обнародованному освобождению крестьян. Автор «Дневника отставного штабс-офицера», намекая на характер реформы, писал: «Пусть и не будет имени рабства, если этого требует приличие, но можно ведь и умненькими мерами свободный народ прикрутить так, что он все-таки будет выполнять свое природное назначение».

«Искра», как и вся демократическая журналистика, широко пользовалась языком иносказаний. Стесненная рамками цензуры, она прибегала к недосказанности, намекам, недомолвкам, умолчаниям. «Иногда, когда мне хочется довести иное соображение до его последних (а по-моему, и логических) результатов, — писал Н.С. Курочкин в одной из статей цикла «Житейские выводы и измышления», — я обмакиваю перо... но останавливаюсь, над ухом моим как будто слышится: э! братец! как ты хватил! А в сущности я очень хорошо знаю, что не только не перехватил, а весьма значительно недохватил, а все-таки остановишься и не напишешь». Самоцензура сковывала свободу выражения авторов даже в безобидных материалах. Редакция приучала читателей видеть больше, чем написано в тексте:

«Читать умейте между строк На самом интересном месте».

Вжурнале была выработана понятная читателю система условных, зашифрованных географических названий и реальных имен. Так, читая о Приморске, Угрюмске, Грязнославле, Чернилине, Лахани, читатель догадывался, что речь об Одессе, Саратове, Екатеринослав-ле, Чернигове, Астрахани. Под именами Муму, Ферфлюхтер подразумевались псковский губернатор В. Н. Муравьев и минский губернатор Э. Ф. Келлер. Названия и имена нередко угадывались по

созвучию: Кострома — Кутерьма, губернатор Астрахани Дегай — Растегай, губернатор Херсона Клушин — Баклушин. Подобным образом обыгрывались и имена литераторов, названия изданий.

Всистеме выразительных средств «Искрой» использовались внешне нейтральные слова, за которыми скрывались социально-исторические понятия («компромисс» как обозначение либерализма, «недоразумения» — конфликты между крестьянами и помещиками, «скачки» — революционные пути развития и пр.). Большое место в арсенале сатиры «Искры» занимала пародия, причем не только литературная. Предметом пародирования становились взгляды и представления целых социальных групп: чиновничий жаргон, либеральная фразеология, косноязычная речь провинциального помещика. Очень разнообразными были жанровые формы в журнале (стихотворные, прозаические, драматические), они имели специфический характер, хотя и представляли типичные для журналистики того времени жанры. В «Искре» широко использовались рассказ, очерк, фельетон (в стихах и прозе, часто со стихотворными вставками), сатирический портрет, корреспонденция, обозрение, пародия, эпиграммы и множество публикаций малых форм (язвительные заметки, изречения, анекдоты и пр.).

Особую роль в журнале играла карикатура, рисунки. Они касались всех злободневных тем, были направлены против крепостников и полицейских, правительства и прессы. Сильное впечатление на читателей произвел рисунок, изображавший министра внутренних дел Валуева в виде эквилибриста-канатоходца, идущего по канату между светом и тьмой, между «да» и «нет». По словам Елисеева, благодаря таланту Степанова, изображаемые им лица получали «такое сходство с подлинными, что цензура приказывала им сбривать бакенбарды с изображаемого лица, или поставить его не en face, а в профиль, чтобы не так бросалось в глаза сходство». Такие рисунки оказывались порой более действенны, нежели публицистические статьи.

Впореформенный период острота звучания журнала возросла. Однако воинственный тон «Искры» после 1862 г. (в период петербургских пожаров, студенческих волнений, польского восстания) не мог не отразиться на ее судьбе. Цензурные органы характеризуют журнал как «один из деятельнейших органов периодической прессы, которых нигилистические принципы и отуманивающие воскурения молодому поколению наиболее содействовали к развитию в последних духа отрицания и заносчивой самонадеянности». В 1864 г. В. Курочкин был отстранен от редактирования. В это же время из журнала ушел Н. Степанов, который стал издавать сатирический жур-

нал «Будильник». Официальным редактором был утвержден Владимир Курочкин брат Василия Курочкина. хотя фактически он продолжал руководить изданием, соблюдая осторожность (лишь в 1868 г. Василий Курочкин будет восстановлен

вкачестве редактора). В 1865 г., когда столичные издания были освобождены от предварительной цензуры, это положение не распространялось на сатирические, иллюстрированные журналы. Редакция не раз обращалась в Главное управление но делам

печати с просьбой об освобождении от предварительной цензуры при условии, что издание будет выходить без карикатур, которые будут выпускаться на прежних основаниях в виде отдельных ежемесячных альбомов. Такое разрешение было получено после долгих хлопот. С 1870 г. «Искра» начинает выходить без предварительной цензуры и без карикатур. Но и без карикатур журнал продолжает сохранять сатирическую направленность и остроту. На страницах «Искры» появляются публицистические статьи, выходящие за рамки утвержденной программы. Активно выступает в журнале автор знаменитой «Дубинушки» Богданов, публикуя публицистические заметки, сатирические стихи, фельетонные обозрения иностранной жизни.

Злоключения с цензурой продолжались. Курочкина вновь и вновь отстраняли от руководства изданием, менялись официальные редакторы, выход журнала приостанавливался. «Искра» переживала постепенный упадок, что отражалось на тираже: в последние годы он снизился до 2 тыс. экземпляров. В 1873 г. журналу было объявлено третье предостережение с приостановлением на четыре месяца. После этого издание журнала уже не возобновилось. Очевидно, сказались многие причины: усталость Курочкина, финансовые сложности, отсутствие новых ярких сотрудников, изменение общей политической обстановки, сделавшей невозможной выпуск острого сатирическою журнала.

История «Искры» является одной из самых ярких страниц в отечественной прессе. Журнал представлял собой новый тип еженедельного сатирического издания с иллюстрациями, спрос на который оказался огромным как в столицах, так и в провинции. Хорошо налаженные связи с читателем, профессиональный круг сотрудников, разнообразие материала, жанровое богатство, удачное взаимодополняющее сочетание текста и иллюстраций сделали его популярным и привлекательным для читателя. Значение «Искры», ее профессиональная репутация были очень высоки в демократической журналистике XIX в. и оказали влияние на формирование других изданий.

Еще одним журналом с сатирической программой, который во многих отношениях оказался близким «Искре», был «Будильник» (1865-1871). Он был создан Н. А. Степановым после

ухода из «Искры» в результате возникших между ним и В. С. Курочкиным денежных недоразумений. Первые полтора года «Будильник», в отличие от других сатирических еженедельников, выходил два раза в неделю. Однако такая периодичность оказалась неудобной, и журнал переходит на еженедельный выпуск.

Близость позиций журналов обнаруживается в темах и мишенях сатиры, богатый материал для которых представляла жизнь иорефор-хменной России. Статьи и карикатуры «Будильника» также посвящены социальным противоречиям, произволу, насилию, взяточничеству, неправедности судов. Постоянной темой было положение крестьянства после реформы. «Будильник» пишет, что, несмотря на недовольство помещиков «прогрессом», который их якобы разорил, они сумели приспособиться к новым порядкам и ввести «какое-то новое, прогрессивное, дистиллированное крепостное право, которое и не казалось бы на первый взгляд крепостным нравом, но в сущности было этим нравом». Врагами крестьянства «Будильник» называет не только помещиков, но и купцов, и кулаков. Карикатуры журнала изображали мироедов, наживающихся на бедах крестьян. В статьях писалось о жизни крестьян, ушедших на заработки в город, о нечеловеческих условиях труда, об эксплуатации детей.

Как и «Искра», «Будильник» с иронией отзывался о восторгах либералов по поводу итогов реформ. Их «прогресс, — писал он, — развернул свое знамя, на котором было написано: „Все обстоит благополучно". Либералы только и делают, что клянутся в том, что „они радуются дарованной нам свободе"». Журнал вел полемику с изданиями Каткова, Краевского, Аксакова, Корша (особенно последовательно выступал против Каткова), насмешливо отзывался об известной полемике в 1865 г. между «Русским словом» и «Современником». В 1865 г. в журнале был помещен пародийный роман Минаева «Евгений Онегин», обращенный против статьи Писарева «Пушкин и Белинский». В литературной полемике позиции «Будильника» были искровскими — журнал также выступал против сторонников «чистого искусства» и авторов антинигилистических романов, отстаивая общественное предназначение литературы.

С 1867 г. в журнале много места уделялось международным событиям. В отделе «Политические шалости» в форме юмористических заметок, рассказов, очерков, карикатур печатались обозрения «политической жизни иностранных государств».

В «Будильнике» принимали участие многие авторы «Искры». Так,

в литературном отделе сотрудничали II. П. Вейнберг, Д. Д. Минаев, В. П. Буренин,И. И. Дмитриев, Л. П. Пальмин, Г. Н.Жулев, М. М. Стопа-иовский, Н. А. Лейкии и др. Из художников кроме Степанова в журнале участвовали В. И. Никитин, Я. Я. Громов, В. Р. Щиглев, К. И. Юрьев и др. Однако, несмотря на то, что в «Будильнике» и «Искре» было немало общих сотрудников, часто совпадали адресаты их критики и сатиры, обнаруживались общие темы выступлении, «Будильник» все же не сумел подняться на искровский уровень популярности. Он уступал «Искре» в яркости и остроте сатиры, в весомости полемических выступлений. Развлекательный юмористический материал занимал большую часть журнала, оттеснив сатиру на второй план. Первые два года, когда в журнале сотрудничали Дмитриев и Минаев, являлись самыми яркими в его существовании. Затем издание постепенно обесцвечивается как в сатирическом, так и в литературном отношении. Если в 1865 г. тираж «Будильника» достигал 3500-4200 экземпляров, то в 1867-1871 гг. он уже не поднимался выше 2500 экземпляров.

Степанов неоднократно пытался добиться освобождения журнала от предварительной цензуры. Но все ходатайства оказались безрезультатными. Журнал продолжал оставаться под предварительной цензурой. С 1873 г. издание «Будильника» было переведено в Москву. Степанов, номинально оставаясь его редактором до самой своей смерти (1877 г.), фактически уже с 1871 г. не имел к нему никакого отношения. Журнал выходил как типично юмористическое издание, рассчитанное на читателя с непритязательными вкусами. Степанов оказался прав, заявив, покидая журнал: «Я очень рад, что схожу вовремя со сцены измельчавшей и дошедшей до рыночного торгашества журналистики».

§ 8. М. Е. Салтыков-Щедрин — публицист и редактор

Более сорока лет продолжалась журнальная деятельность известного русского писателя-сатирика Михаила Евграфовича Салтыкова (псевдоним — Н. Щедрин), вместившая в себя его участие в периодических изданиях и руководство ведущими демократическими журналами «Современник» и «Отечественные записки».

В журнальной биографии Салтыкова-Щедрина можно выделим» три периода. Первый, начавшийся «писанием рецензий» для «Отечественных записок» и «Современника» в 1846-1848 гг. и продолжившийся в 1856-1862 гг., характеризуется лишь