Корф М.А. Жизнь графа Сперанского

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

вает, не на достоинства работы, не на то, что ею во многих частях пополнялись весьма важные проблемы в нашем законодательстве, а лишь на слабые стороны проекта и на неизбежные в таком деле недостатки. Неприязнь и зависть, которые в это время уже сильно начинали ополчаться против Сперанского, нашли и тут желанное для себя оружие. Произведение комиссии законов, или, лучше сказать, ее директора, подверглось жестоким порицаниям. Свод их мы опять находим в вышеприведенной записке Карамзина.

Колко посмеявшись над законодательными попытками первых лет XIX столетия и перейдя потом непосредственно к эпохе Сперанского, Карамзин писал: «Опять новая декорация. Кормило законодательства в другой руке. Обещают скорый конец плавания и верную пристань. Уже в манифесте объявлено, что первая часть законов готова, что немедленно будут готовы и следующие. В самом деле издаются две книжки под именем проекта уложения. Что ж находим? Перевод Наполеоновского кодекса!

Какое изумление для Россиян, какая пища для злословия! Благодаря Всевышнего, мы еще не подпали железному скипетру се-

го завоевателя; у нас еще не Вестфалия, не Итальянское королевство, не Варшавское герцогство, где кодекс Наполеона, со слезами переведенный, служит уставом гражданским. Для того ли существует Россия как сильное государство около тысячи лет, для того ли около ста лет трудятся над сочинением своего полного уложения, чтоб торжественно, пред лицом Европы, признаться глупцами и подсунуть седую нашу голову под книжку, слепленную шестью или семью экс-адвоката- ми и экс-якобинцами? Петр Великий любил иностранное, однако ж, не велел бы, без всяких дальних околичностей, взять, например, шведские законы и назвать их русскими1: ибо ведал, что законы народа должны быть извлечены из собственных его понятий, нравов, обыкнове-

1 Нужно ли оговаривать, как ошибался здесь Карамзин? Некоторые законы Петра Великого были целиком переведены с шведского, голландского и немецкого, например: часть воинского устава, все военные артикулы, генеральный регламент, устав главного магистрата и др. Сверх того, при всем нашем уважении к памяти Карамзина, мы должны заметить, что осуждение им Наполеонова кодекса можно объяснить лишь политическими обстоятельствами того времени и частью тем риторическим увлечением, которому нередко подвергался наш историк. Наполеонов кодекс, каковы бы ни были частные его несовершенства, вполне соответствовал всем тогдашним требованиям науки и общества. Замечательно, что, далее, Карамзин ставит в упрек Сперанскому и то, что в его проекте упоминается о гражданских правах (т.е. о праве собственности, о заве-

131

Часть вторая

ний, местных обстоятельств. Мы имели бы уже девять уложений, если б надлежало только переводить. Правда, благоразумные авторы сего проекта иногда чувствуют невозможность писать для России то, что написано во французском подлиннике, и, дошедши в переводе до главы о супружестве, о разводе, обращаются от Наполеона к Кормчей книге; но везде видно, что они шьют нам кафтан по чужой мерке. Кстати ли, например, начинать русское уложение главою о правах гражданских, коих в истинном смысле не бывало и нет в России? У нас только политические или особенные права разных государственных состояний; у нас дворяне, купцы, мещане, земледельцы и пр. Все они имеют особенные права: общего нет, кроме названия русских. В Наполеоновом кодексе читаю: participation aux droits civil ci-après exprimés, и далее законодатель говорит о праве собственности, завещании. Вот гражданские права во Франции; но в России господский и самый казенный земледелец имеет ли оные, хотя и называется русским? Здесь мы только переводим, и в иных местах не ясно. Например, в подлинном сказано о человеке, лишенном прав гражданских: il ne peut procéder en justice ni en défendant, ni en demandant; а в переводе, что он не может быть в суде ни истцом, ни ответчиком: следственно, прибьет вас, ограбит, и за то не ответствует! Переводчики многое сокращают: они могли бы выпустить и следующие постановления, ими сохраненные в описании движимого и недвижимого имения: les glaces dʼun appartement sont censées mises à perpétuelle demeure, lorsque le parquet sur lequel elles sont attachées fait corps avec la boiserie; quant aux statues, elles sont immeubles lorsquʼelles sont placées dans une niche pratiquée exprès pour les recevoir, encore quʼelles puissent être enlevées sans fracture ni détérioration; могли бы также не договорить об alluvion. От начала России еще не бывало у нас тяжбы о сих предметах и никто из русских, читая этот проект, не догадался бы, что он читает наше гражданское уложение, если б не стояло того в заглавии; все не русское, все не по-русски, как вещи, так и предложение оных1. Кто поймет для чего при нашем учреждении

щаниях и т.п.), будто бы никогда не существовавших в России. Такое странное утверждение можно объяснить в критике только одним движением раздраженной страсти.

1 Замечание это было сделано и Государственным советом, при первоначальном рассмотрении в нем проекта. Многие члены потребовали, чтобы комиссия представила указание русских законов, из которых почерпнуто уложение, и Сперанский возложил это на известного в то время законоведца Ильинского (уже знакомого нам Обольяниновской канцелярии), находившегося при комиссии начальником архива. Надлежало подвести под каждую статью ссылки на те указы, из которых она будто бы была

132

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

опек быть семейственному совету? Но в сем отделении Французского кодекса говорится о conseil de famille! Кто поймет сию краткость в деле важном, где не надобно жалеть слов для ясности и сию плодовитость в описании случаев, совсем для нас не известных? Я слышал мнение людей умных: они думают, что в сих двух изданных книжках предлагается только содержание будущего кодекса с означением некоторых мыслей. Я не хотел выводить их из заблуждения и доказывать, что это – самый кодекс; они не скоро бы мне поверили: так сия наполеоновская форма законов чужда для русских. Есть даже вещи, смешные в проекте, например: «Младенец, рожденный мертвым, не наследует». Если законодатель будет говорить подобные истины, то он наполнит оными сто, тысячу книг! Я искал сей аксиомы в Code Napoléon и вместо нее нашел: celui nʼest pas encore constitué enfant qui nʼest pas né viable. Здесь переводчики делаются авторами. Не привязываюсь к новым словам; однако ж скажу, что в книге законов странно писать о ложе реки (le lit la rivière) вместо желобины, русла. Самая выписка из наших церковных законов о позволенных браках и разводах сделана наскоро; например, забыта главная вина развода: неспособность к телесному совокуплению. Вижу крайний страх авторов предлагать отмены в делах

почерпнута, что Ильинский и исполнил с величайшим, однако ж, как сам он признается

всвоих записках, затруднением и крайнею часто натяжкою. Но как и подведенный его стараниями длинный ряд узаконений нисколько не оправдывал многих статей, то некоторые члены остались при том убеждении, что наш кодекс взят из Наполеонова и несвойствен русскому духу. Один из них, старый генерал Философов, даже поехал к Государю ходатайствовать, чтобы Розенкампф, как немец и неправославного исповедания, был заменен при докладе уложения в совете вышеупомянутым Ильинским. Последний, быв по этому поводу призван к Философову, с которым не виделся дотоле лет восемь, и узнав о предложенной им Государю мысли, до того испугался, чтобы ее не приписали собственному искательству его, Ильинского, что тотчас побежал оправдываться перед Сперанским. «Не знаю уже, – прибавляет он в своих записках, – что после того произошло; но я оставлен был в покое». Мы не будем, впрочем, останавливаться на странности некоторых недоразумений, обращавшихся по поводу уложения в публике и даже

вГосударственном совете и которых Карамзин был только отголоском. Юридические наши сведения, даже у государственных людей, были в то время, как горько и справедливо заметил Сперанский, еще очень слабы и поверхностны. Сам Карамзин был в эту эпоху далеко не юрист, даже еще и не ученый: его последующее ученое образование шло об руку с его работою над Историею Российского государства; с нею созрели и гений Карамзина, и его эрудиция. Законоведение считалось еще тьмою, в которую проникали лишь так называвшиеся тогда дельцы; для них же все, чего они не могли найти буквально в наших указах или что было выражено иными словами, казалось вредною или по крайней мере бесполезною чужеземщиною.

133

Часть вторая

духовных; но в Уложении надлежало бы по крайней мере сказать, что епископы в своих епархиях могут, по усмотрению, дозволять браки, сомнительные по свойству жениха с невестою; иначе в небольших деревнях скоро нельзя будет никому жениться от размножения свойства. Хваля закон о разделе между братьями и сестрами, детьми и родителями, уже давно предлагаемый общим мнением, не знаю, можно ли, сверх того, похвалить что-нибудь в сем проекте.

«Оставляя все другое, спросим: время ли теперь предлагать россиянам законы французские, хотя бы оные и могли быть удобно применены к нашему гражданскому состоянию? Мы все, любящие Россию, Государя, ее славу, благоденствие, все так ненавидим сей народ, обагренный кровью Европы, осыпанный прахом столь многих держав разрушенных, – и в это время, когда имя Наполеона приводит сердца в содрогание, мы положим его кодекс на святый алтарь отечества1!!»

Мы видели выше, как в отчете за 1810 год Сперанский оправдывал медленность законодательных своих работ. Говор и насмешки, возбужденные в публике, когда проект уложения огласился, тоже, конечно, не могли остаться для него тайною. В Пермском письме он так пытался очистить себя от этих укоризн: «Есть люди, кои и комиссию законов считают вредным уновлением, хотя она учреждена еше при Петре Великом и с того времени почти непрерывно существовала. Развлеченный множеством дел, я не мог сей части дать того ходу, какого бы желал; но смею сказать, что и в ней сделано в течение двух лет более, нежели во все предыдущее время. Целое почти столетие протекало в одних несвязанных планах и обещаниях; в мое время не только составлены твердые планы на важнейшие части, но составлены, изданы и в Совете рассмотрены две труднейшие части Гражданско-

1 За сим следуют в записке Карамзина предложения о том, что, собственно, было бы нужно для России по части законодательной. Любопытно, что он предлагал почти тоже, что после при Императоре Николае и было сделано, по крайней мере в одном отношении: сперва собрать законы по предметам, потом соединить однородные части в целое и наконец исправить то, что по настоящему гражданскому состоянию России потребует перемены; ежели же не найдется людей, способных для составления прагматического кодекса, то издать полную сводную книгу русских законов по всем частям,

согласив противоречия и заменив лишнее нужным. «Для сей сводной книги, – заключал автор, впрочем, едва ли основательно, – не требуется великих усилий разума, ни гения, ни отличных знаний ученых: не будем ею хвалиться в Европе, но облегчим способы правосудия в России, не затрудним судей наших галлицизмами и не покажемся жалкими иностранцами, что, без сомнения, заслужим переводом Наполеонова кодекса».

134

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

го уложения; третья, и последняя, требовала только отделки. Со всем тем никогда не хвалился я сими работами и охотно, и в свете и перед Вашим Величеством, разделял честь их с комиссиею; но несправедливости людей принуждают меня, наконец, быть любочестивым. Пусть сличат безобразные компиляции, представленные мне от комиссии, т.е. от г. Розенкампфа, и если найдут во сте два параграфа, коими бы

явоспользовался: я уступлю им всю честь сего произведения. Другие искали доказать, что уложение, мною внесенное, есть перевод с французского или близкое подражание; ложь или незнание, кои изобличить тоже нетрудно: ибо то и другое напечатано. В источнике своем, т.е. в римском праве, все уложения всегда будут сходны; но со здравым смыслом, со знанием сих источников и коренного их языка можно почерпать прямо из них, не подражая никому и не учась ни в немецких, ни во французских университетах».

Это справедливо. Но то обстоятельство, которое Сперанский ставил себе в заслугу – именно быстрота в создании нового уложения – скорее может быть обращено ему в упрек. Он забывал, что во Франции составлению кодекса предшествовало сильное движение в умах, которым возбудилось множество новых идей, и что при всем том потребовались годы, покамест этот кодекс созрел. Наш, напротив, являлся одним скороспелым плодом блестящей импровизации.

Чтобы не прерывать нити повествования и не возвращаться более (до 1821 года) к этому предмету, упомянем здесь, что приготовленная при Сперанском, но оконченная уже после его падения третья часть Гражданского уложения была внесена в Государственный совет в декабре 1813 года1. Однако, прежде чем совет приступил к ее рассмо-

1В записках преемника Сперанского в звании государственного секретаря, Александра Семеновича Шишкова, – не тех, которые напечатаны, но других, остающихся в рукописи, – помещен следующий любопытный анекдот, имеющий прямое отношение к третьей части уложения: «В исходе 1813 года, – пишет автор, который находился тогда в свите Александра за границею, – прислана была ко мне из Петербурга для поднесения Государю третья часть законов (две первые изданы были прежде) и при ней приложен был список о награде трудившихся над сочинением ее. Мне о составлении сих законов известно было по одному только слуху, потому что до вступления моего в звание государственного секретаря никогда не входил я в это и не читал их. Но тут показалось мне, что я не исполню долга моего, когда поднесу Государю столь важную книгу, не имея о достоинстве и содержании ее ни малейшего понятия. Для сего приступил

янаперед к прочтению оной, но, читая, нашел в ней много невразумительного и даже

противного здравому рассудку; увидел, что многие в ней статьи выписаны, но весьма худо и в иных местах противосмысленно переведены из французской книги Code Na-

135

Часть вторая

трению, последовало в июне 1814 года высочайшее повеление: вместе с нею подвергнуть новому пересмотру и первые две части. Наконец,

в1815 году и этот пересмотр был остановлен возражениями Трощинского, который по определении его вновь на службу сменил Дмитриева

вМинистерстве юстиции. Он в очень резком мнении доказывал, подобно Карамзину, аналогию проекта с чужеземными образцами и несвойственность вообще его духа русской народности. Беречь было уже некого! Нужно, рассудили в Совете, сличить проект с законами существующими, и под таким предлогом – очень благовидным и основательным, но в эту эпоху не более настоятельным, чем при первоначальном рассмотрении проекта, – Совет положил (8 марта 1815-го): сперва составить и напечатать систематический свод действующих законов, что и поручить той же комиссии. Не все, однако же, на чем было основано заключение совета, могло быть внесено в его журналы. В дополнение к ним мы имеем документ, отчетливее раскрывающий мысли членов Совета по настоящему предмету и любопытный для характеристики эпохи и тех людей, с которыми Сперанский ежедневно должен был бороться. Когда в 1821 году по возвращении его в Петербург Александр снова поручил ему работы по уложению, Алексей Николаевич Оленин, с самого его удаления управлявший государственною канцеляриею, счел долгом при отсылке к нему разных бумаг по этому делу подробно объяснить те особенные причины, которые побудили Совет отвергнуть прежний проект. Упомянув о мнениях, поданных членами

poléon. Удивясь такой небрежности и бестолковице в составлении русских законов, выписал я некоторые из оных и сделал на них мои примечания. При докладе Его Величеству не мог я об этом умолчать и, представляя мои выписки, спросил: не угодно ли ему прочитать их, дабы в том удостовериться? Слова мои, казалось, не понравились Государю; он отвечал мне сухо и довольно сурово: «Их составляла комиссия законов под руководством Сперанского; мне теперь некогда читать; оставь это до другого времени». Таким образом, доклад сей оставался нерешенным до приезда нашего в Фрейбург. Здесь вторично доложил я о сем, напомня притом и о списке представленных к награде чиновников. Государь сказал мне на это: «Да ты находишь законы сии худо написанными?» – «Мой долг, – отвечал я, – принудил меня не скрыть от Вас моего мнения; но, впрочем, я не выдаю оного за непреложное: извольте рассмотреть». – «За что же и награждать их? – сказал Государь, – оставь это до возвращения нашего в Петербург». – «Но меня, – примолвил я, – будут там винить за медленность моего доклада». – «Напиши, – отвечал Государь, – что ты не имеешь времени доложить мне». Принужденный удовольствием сим, я откланялся ему; но можно себе представить мое удивление, когда, возвратясь домой, увидел я привезенные в тот день из Петербурга ведомости, в которых напечатано, что упоминаемые по сему представлению в списке чиновники получили уже свои награды. Каким образом было сие сделано, я нимало о том неизвестен».

136

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

при пересмотре уложения в конце 1814 и в начале 1815 годов, Оленин писал: «Сия часть деяний верховного совещательного сословия доказывает, сколь далеко могут увлекаться от настоящего предмета даже

ивесьма умные люди, когда они руководствуются одним только долговременным навыком. Сии, впрочем, опытные люди, устрашенные, частью и не без причины, превратностью и дерзновением мыслей и замыслов людей нынешнего времени, опасаются встретить, даже и в самых искренних желаниях лучшего в управлении устройства, какие-ни- будь тайные намерения, клонящиеся, по их мнению, к испровержению старого порядка. Сей страх действует в них так сильно, что они в существующем порядке никаких недостатков не видят, хотя оный уже давно от времени и от разных обстоятельств пришел в совершенный упадок и запутанность. В сем-то именно виде – испровержения коренных наших законов и заменения оных совершенно новыми – принят был некоторыми из членов Совета и проект Гражданского уложения. Малый формат книги, в коей сей проект заключается, показался им весьма сомнительным. Люди, привыкшие с самых юных лет видеть, что даже и неполное собрание существующих у нас гражданских законов составляет немаловажное число бумажных рукописных книг или десяток и более печатных томов в лист и четверку, крайне были удивлены и даже, так сказать, испуганы, когда объявлено было, что вся масса сих законов заключается в одной книжке, напечатанной в восьмушку

идовольно крупным шрифтом на 248 страницах. В самом деле, по долговременной привычке видеть огромные кипы существующих законов трудно им было вдруг постигнуть и убедиться в том, что, отбросив из оных все, что составляет обыкновенную форму предисловия, объяснения, повествования и общепринятого Сенатом заключения, также встречающиеся иногда повторения, что, за отделением всех таковых излишеств при составлении полного и систематического уложения, самое существо закона содержится обыкновенно в нескольких строках, и что потому как Гражданское уложение, так и все другие коренные узаконения во всей их полноте могут быть весьма удобно помещены в малом числе небольших печатных книг. Вот что было весьма трудно и почти невозможно доказать без особого собрания или свода существующих законов, расположенных по порядку статей проекта Уложения. Вот почему бóльшая часть членов согласилась составить таковый свод для совокупного рассмотрения со статьями проекта и для поверки оных. Вот что при издании сего проекта в виде настоящего

137

Часть вторая

Уложения казалось необходимо нужным для удостоверения в том, что

внем нет ничего вновь выдуманного и ничего другого не исключено из существующих законов, кроме того что по времени и обстоятельствам сделалось уже неудобоисполнимым, и наконец, для убеждения

втом, что существо законов в новом уложении вполне выписано и хотя в самом кратком, однако же в весьма ясном виде расположено по порядку предметов».

Сверх Гражданского уложения, комиссия законов при директоре ее приступила еще к составлению Устава гражданского судопроизводства и уложений уголовного и торгового. Устав был почти окончен еще самим Сперанским, прочее довершено уже после, и все вместе внесено в Государственный совет в 1813 и 1814 годах, но рассмотрено только в департаменте законов, и то не вполне. Тогдашнее положение дел политических и отсутствие Государя не позволили окончательно заняться этими проектами.

II

Законодательство текущее

Для представления полного перечня работ Сперанского по текущему законодательству за время, когда он состоял при лице Императора Александра, едва ли бы нашлись теперь нужные материалы, а между тем уже один этот перечень верно послужил бы новым доказательством гигантской в то время производительности деятельного статс-секре- таря. Не подлежит сомнению одно: все публичные акты тех годов, все манифесты, важнейшие именные указы, даже такие положения, которые, принадлежа непосредственно к разным частям управления, долженствовали, казалось, истекать прямо от их ведомств, – все это было не только написано Сперанским, но большею частью им же и задумано. Имя его в этих актах почти нигде не оглашалось, но во всех он принимал участие. Так, для примера, укажем хоть на Царскосельский лицей, который, быв учрежден в непосредственном ведении Министерства народного просвещения и под особенным покровительством тогдашнего министра Разумовского, существованием своим также был обязан благой мысли Сперанского. В 1815 году на вопрос Масальского, где бы ему воспитывать своего сына, Сперанский, советуя поместить его в лицей, писал: «Училище сие образовано и устав его написан мною,

138

Сперанский при Императоре Александре I до своего удаления. 1801–1812

хотя и присвоили себе работу сию другие»1. Сколько, по всей вероятности, и в других частях было подобных присвоений, особливо после того, как автор их лишился прежней силы, а с нею и возможности отстаивать право собственности на умственное свое достояние!

Но на двух постановлениях мы должны остановиться несколько долее. Оба по своему влиянию на умы составили в то время эпоху; оба были очень важны в видах государственных; оба, наконец, присоединились к числу главнейших причин общественной неприязни против их автора, но оба пережили его и живут еще и теперь: одно – в полном своем объеме и действии, другое – если не в самой букве, то в благодетельных последствиях своих на народное просвещение. Мы говорим о двух знаменитых указах 1809 года: одном, касательно придворных званий, другом – касательно экзаменов на гражданские чины.

Известно, что со времен Екатерины II звания камер-юнкера и камергера, хотя бы кто получил их и в колыбели, давали прямо чин: первое 5-го, второе – 4-го класса. При таком простом способе достигать высших чинов без труда и в праздности молодые люди знатнейших фамилий часто проводили жизнь в одной светской суете, без всяких серьезных занятий, а если и решались иногда вступать в действительную службу, то без опытности, без делового приготовления, с одним поверхностным в тогдашнее время большею частью французским воспитанием, нередко занимали по придворным своим чинам прямо высшие места, к огорчению заслуженных подчиненных и даже к расстройству самых частей. Указ 3 апреля 1809-го (№ 23.559), никем нежданный, решенный единственно между Сперанским и Государем, положил тому конец. Этим указом повелевалось: имевшим уже звание камергеров и камер-юнкеров, которые не состояли в военной или граждан-

1 Лицей был первым закрытым заведением в России, которого устав запрещал «телесные наказания». Сперанский во всем шел впереди других. В приведенной уже нами статье г. Колбасина И.Н. Мартынов, бывший в эту эпоху директором департамента народного просвещения, рассказывает: «Его Величество изволил начертать главнейшие статьи постановления сего заведения (т.е. лицея) и возложить на графа А.К. Разумовского рассмотреть первоначальные сии статьи, сообразить с существующими уже по части просвещения постановлениями и сделать в них перемены и пополнения для

начертания постановления лицея. Граф дело сие поручил мне и существующее ныне постановление, рассмотренное министром, вскоре поднесено было Императору и удостоено высочайшего его утверждения 19 августа 1810 года». В письме своем Сперанский под именем написанного им устава лицея, без сомнения, разумел те «главнейшие статьи постановления», о которых говорит Мартынов.

139

Часть вторая

ской службе, избрать в течение двух месяцев род действительной службы; впредь эти звания при пожаловании их вновь считать отличиями, не приносящими никакого чина; наконец, всякому принимаемому ко Двору в упомянутые звания продолжать вместе с исправлением придворных обязанностей и действительную службу и проходить ее наравне с прочими дворянами, без чего он будет отставлен.

Естественно, что эта энергическая мера возбудила общий и горький ропот в тех, которых ее последствия должны были коснуться или

вих настоящем положении, или в будущих надеждах. Вся так называемая аристократия наша вздрогнула от столь дерзновенного прикосновения к тому, что она привыкла считать старинным своим правом, и целыми родами восстала против нововводителя, которого после такой неслыханной наглости уже, конечно, нельзя было не признать человеком самым опасным, стремящимся к уравнению всех состояний, к демократии и оттуда к ниспровержению всех основ империи. Голоса тех, которые беспристрастно оценяли необходимость меры, вызванной не для насильственного привлечения кого-либо в службу, а для освобождения ее от людей неспособных или неприготовленных, исходили преимущественно из средних и нижних слоев общества и потому не могли покрыть вопля сильных. Аристократия оскорблялась и выражениями указа, в которых дерзкий попович так позорно клеймил всех бывших дотоле камергеров и камер-юнкеров, указывая чего ожидает правительство в будущем и чего, следственно, дотоле не было. В самом деле, указ говорил: «Постановляя сии правила, мы желаем утвердить и укоренить ту необходимую истину, что каждый род службы требует исполнителей, опытностию и постепенным прохождением ее приуготовленных; что переход и внезапное помещение из одной службы в другую всегда сопряжено бывает с важными неудобствами и что к благоустройству разных частей необходимо нужно, чтоб каждый при самом вступлении в обязанности общественные избрал и предназначил себе род службы, военной или гражданской, и, сходственно сему избранию, образуясь в той или другой учением или опытами, следовал бы своему назначению неуклонно. Сим образом каждая часть государственной службы будет иметь исполнителей, свойственным ей упражнением и опытностию приуготовленных, минутными побуждениями неразвлекаемых, но полагающих истинную честь и уважение

вотличном и непрерывном исполнении того звания, к коему они себя благовременно определили».

140