Пережитое земля и жизнь историко-социологический очерк

броской красоты, и дочь Лида – как оказалось, красивейшая девица на всю округу, унаследовавшая все лучшее на сей счет от родителей. Приняли они нас дружелюбно и так же хорошо относились к нам потом. Домик не был большим. Имелась комнатка для Лиды – часть дома, отделенная ситцевой занавеской. Здесь – кровать, застланная когда-то накидкой; над кроватью – гитара (с розовым бантом на грифе). Нам, квартирантам, – полати.

Вавож – довольно крупное село. Раскинулось на правом высоком берегу р. Валы. Вала здесь много крупнее, чем в районе г. Можги. В обширной пойме – луга. В прежнее время это было базарное село, сейчас – райцентр. Несколько помещений занимали районные власти. Имелся клуб, столовая, хлебопекарня и маслозавод. Под наш техникум заняли двухэтажное недавно выстроенное помещение школы-десятилетки. Десятилетку перевели в помещение старой, видимо, строенной еще земством, школы на двухсменные занятия. Мы занимались тоже в две смены. Имелась ветлечебница, тоже, видимо, строенная земством. И больница из нескольких зданий, часть из которых – след земства. Достопримечательность Вавожа – двухэтажная кирпичная церковь. Верхний этаж был не сделан. В нижнем оборудовали кинотеатр. Само здание с колокольней

икуполом выглядело внушительно.

Всвязи с переездом техникума от нашего курса, а также от других, особенно от первого, осталось не много ребят. Здесь в Вавоже из двух параллельных классов сделали один. Со мно-

гими однокурсниками я теперь оказался соседом по парте. И рядом с девушками. Правда, они еще группировались посвоему, но круг флиртующих сузился. Со временем, особенно на третьем курсе, я стал предметом их внимания.

Из преподавателей в Вавож переехали не все. Но из тех, кто как-то запомнился мне, – Григорий Андреевич Устюжанин (завуч), преподаватели анатомии и физиологии сельскохозяйственных животных, зоотехник Кашин. Директор техникума был новый, новыми были учитель математики Худяков с женой и еще кто-то. Переехал сюда и учитель химии Михаил Петрович

201

elib.pstu.ru

Дмитриевский, хотя его студенты не любили, но он на меня оказал большое влияние. Не любили его то ли за требовательность, то ли за его более высокую по сравнению с другими преподавателями культуру. О нем изложу подробнее.

М.П. Дмитриевскому было за 50. Говорили: 54 года. Сын известного в дореволюционное время врача г. Казани. Отец Дмитриевского имел обширную частную практику, входил в казанскую элиту. И был не только лекарем знатных казанских господ, но играл среди них важную политическую роль. Возможно, был однокашником В.И. Ленина, только на разных факультетах, если учился медицине в Казани. Правда, Михаил Петрович нам об этом не говорил, и я могу лишь предполагать. В Можге он вел довольно замкнутую холостяцкую жизнь. Из-за этого о нем среди студентов бытовало мнение как о женоненавистнике. Выводы сделали старшекурсники. Я верил. Сейчас это вспоминаю с иронией: девушек-то практически не было. Лишь на нашем потоке их было не более полутора десятков. Скорее всего, первых студентов с их слабой подготовкой доводил своими требованиями на экзаменах. По отношению к девушкам на нашем курсе я за ним такого требовательного подхода не замечал. Ходили слухи, что женоненавистником он стал в молодости после коварства его возлюбленной, но он дружил с Верой Васильевной Толстой. Графиня В.В. Толстая была любимейшей племянницей Л.Н. Толстого. Писатель ее выделял за революционные взгляды и поведение. Даже подарил ей свой портрет, писанный каким-то кавказским художником. Портрет писан мелкими буквами. Такими мелкими, что для чтения требовалась лупа. Текст – «Крейцерова соната».

Среди моих однокурсников был Коля Балабанов. Он жил на квартире своей тетки – сестры отца, имевшей в Можге обширный дом. Вера Васильевна снимала у нее отдельную комнату. Коля нам обещал показать этот портрет. Вера Васильевна поощряла это. У портрета всегда лежала лупа. К сожалению, мало кому пришлось лицезреть этот портрет и тем более читать «Крейцерову сонату» на нем. Из нас – лишь Коле. Если бы не переезд техникума в Вавож, я бы имел такую возможность.

202

elib.pstu.ru

Можно судить, что Вера Васильевна примкнула к народникам, в благородном порыве молоденькой девушкой уехала учительницей в глухую деревню Вятской губернии Елабужского уезда – Можгу. Она была мужественным человеком. Коля нам доверительно говорил: «У Веры Васильевны есть книга, где Ленин ругает Сталина». Лишь после XX съезда КПСС было обнародовано «Завещание» Ленина. И тем не менее Вера Васильевна в 1937–1938 годах не только имела и хранила этот крамольный документ, но не страшилась знакомить других с ним. М.П. Дмитриевский, конечно, не мог не знать об этом.

Вера Васильевна по-прежнему учила. Ей было присвоено почетное звание заслуженного учителя СССР, она была награждена орденом Ленина. Во время войны переехала в Москву и работала директором музея Л.Н. Толстого. Уникальный портрет писателя теперь стал достоянием музея. А до того в музее демонстрировали точную копию с подлинника, находившегося в Можге. Коля Балабанов во время и после войны, бывая в Москве, останавливался у Веры Васильевны. Мне до сей поры этот портрет повидать не пришлось.

Еще на первом курсе в Можге М.П. Дмитриевский обратил на меня внимание. Поскольку я на его уроке оказывался в последнем ряду парт, в углу, у печи (почти за печью), и поскольку у меня с детства был ослаблен слух, я не все иногда слышал. Это его, музыканта, обладавшего абсолютным слухом, похоже, даже раздражало. И он, я это чувствовал, относился ко мне, если не брезгливо, то как-то насмешливо. Тихим голосом называл мою фамилию – я не слышал, громче – снова не слышал, еще громче – услышал.

Учебников по химии не было. М.П. Дмитриевский обычно не излагал материал, а медленно читал свой конспект, а мы записывали. Я и сейчас пишу медленно, а тогда тем более. Не все успевал записать, памятью не страдал, многое запоминал. Мои товарищи отвечали ему, украдкой посматривая в тетради или прислушиваясь к подсказкам соседей. Я этим приемом не пользовался. Я отвечаю, а Дмитриевский покачивает головой и говорит: «Ну, философ, ну и

203

elib.pstu.ru

философ». Я сконфуженно заканчиваю – уверенный провал. Однако в журнале обнаруживаю – 4. До сих пор не представляю, что я философствовал. Да и товарищи мне маячили: мол, не так написано. Зато они усвоили смысл реплики Дмитриевского и стали использовать слово «философ» как прозвище. Я по-детски переживал из-за прозвища, и особенно тогда, когда им меня дразнили. Мои сверстники, не имевшие ни малейшего представления о философии, но где-то слышавшие о каком-то Сократе, чтобы больше уязвить меня, «усилили» прозвище. Стали дразнить меня: «Сократ! Сократ!» Виновником прозвища я, конечно, считал Дмитриевского. Враждебного к нему чувства я не имел (в отличие от других студентов, не любивших его): очень мне нравилась химия. Любовь к химиикомпенсироваланеприязнь.

Сейчас, имея неплохие знания по марксистко-ленинской философии, до сих пор вспоминая, как Дмитриевский настойчиво растолковывал закон кратных отношений, и зная, что именно этот закон поставил тогда точку на философских спорах об атоме, длившихся более двух тысяч лет, не исключаю, что я наивно, по-детски, инстинктивно что-то говорил Дмитриевскому об объективности атома.

Был урок химии последним. Не помню почему: то ли на перемене меня кто-то назвал Сократом (а на этот счет горазд был Генка Черных, по успеваемости мой соперник – он учился хорошо), то ли сам Дмитриевский меня чем-то спровоцировал,

вконце урока я расплакался. Расплакался навзрыд. Это был третий случай в моей жизни и, к счастью, последний. Дмитриевский не ушел из класса: все ушли, дождался, пока я выплачусь, успокоюсь. Подошел ко мне, положил руку на плечо, левое, как сейчас помню, и назвал: «Ванюшка...» Говорил что-то успокоительное и пригласил меня к себе в гости на его квартиру.

Приглашение меня озадачило. Не знаю, каждый год или только в учебном 1937–1938 году Дмитриевский брал одного студента на свое полное содержание. При нашем поступлении

втехникум у него жил студент второго курса Иван Суслов. Говорили: Дмитриевский держал его как сына. Даже баловал. Купил ему, например, фотоаппарат «Фотокор» – мечта многих фо-

204

elib.pstu.ru

толюбителей того времени. Ванька Суслов, так его звали попростому (заочно, конечно), был из какой-то деревни, один сын у матери-одиночки. Красивый собой паренек, брюнет. Осенью 1939 года Суслов у Дмитриевского не жил. Причину не знаю. Он учился уже на третьем курсе и жил где-то на квартире.

В названное время я пришел к Михаилу Петровичу. Он проявил гостеприимство. Стал готовить что-то вкусное. Предложил мне просмотреть два толстых альбома в бархатных переплетах. Один, помню, голубого цвета с золотым тиснением. Просматривая альбомы, я не только любовался их содержимым, а еще оглядел его жилье и следил за ним.

Он снимал комнату с отдельным входом, размером примерно 3 на 6 метров. Слева вдоль стены впереди комнаты кровать железная полутораспальная, потом пианино черного цвета иностранной марки, шкаф с посудой, умывальник. Справа два окна, в простенках этажерки с книгами и нотами; у ближнего к выходу окна обеденный столик с кухонной посудой. Аккуратная чистота. Михаил Петрович проворно чистил картошку иготовилсъестное.

Альбомы меня заинтересовали. Между фотографий мужчин и дам в костюмах дореволюционного периода – видимо, родных, знакомых Михаила Петровича в период его молодости – почтовые открытки. Фотографии меня, конечно, мало интересовали, но открытки – чудо! Виды городов и их достопримечательности в черно-белом снимке, вручную подкрашенные, как российские, так и иностранные (Западной Европы). Почтовые открытки. Из них запомнилась одна – портрет композитора (Моцарта или Бетховена); черты лица его художник изобразил фигурами, видимо, из действующих в их произведениях человеческих образов. Преимущественно обнаженных женских тел. Обращало внимание – кончик носа композитора венчала ягодица девицы. Для меня такие картины были в диковинку – порнография в те годы не процветала.

Другая поразившая меня новинка. Из цветных перышек путем мультипликации на плотной бумаге размером с почтовую карточку изображались фантастические птицы. Лапки, клювики, глаза, головки были нарисованы тушью.

205

elib.pstu.ru

Наконец, кушанье было готово. Не помню, из чего оно состояло, но для меня было новым. Михаил Петрович поставил бутылку какого-то марочного вина, налил в рюмки. Я, конечно, с удовольствием выпил и поел. С непривычки слегка захмелел. После этого мы с ним еще листали альбомы, и по некоторым снимкам он давал объяснения. В частности, два или три снимка зафиксировали разрушения. На одном из них впечатляет вздыбленный рояль. Михаил Петрович объяснил, что в 1920 году

вКрыму было сильное землетрясение. Он жил в Ялте, и дом,

вкотором он жил, был разрушен. Рояль был очень ценный. Теперь у него лишь пианино. В приобретении помогли сестры, живущие в Москве. Во время этого разговора, точнее, его разъяснения (я лишь удивляющийся слушатель) он предложил мне попробовать учиться музыке. Я охотно согласился.

Он усадил меня за инструмент, развернул нотную тетрадь (для обучения начинающих), стал объяснять ноты. Я нотное письмо знал еще со времен уроков МУЗО в Русско-Пычаской семилетке, дававшихся Леонидом Дмитриевичем, сказал ему об этом. Значение клавиш я усвоил быстро.

Первые звуки из-под моих пальцев сливались с аккордами из-под его рук. Он поддерживал мое настроение, уверял: есть надежды. Алкоголь от выпитой рюмки хорошего, впервые принимаемого виноградного вина (если не считать церковного причастия!) испарился. Я с добрыми чувствами оставил его квартиру. Иван Суслов теперь жил не у него, и я подумал: не займу ли я его место. Не помню, сколько раз я еще бывал у Михаила Дмитриевича в Можге и обучался музыке и ограничивалось ли все только занятиями музыкой.

ВВавоже он снимал отдельную комнату, очень схожую по

планировке и размещению прежнего (можгинского) хозяйства. Снова он приглашал меня «учиться музыке». Помню только, что при первом моем посещении он кроме рюмки хорошего вина угощал меня маринованными грибами. До того я о вкусе маринада не имел представления. В тот раз или в другие он предложил сходить в баню. У хозяев его квартиры имелась баня «побелому». Кстати, в бане «по-белому» я побывал впервые.

206

elib.pstu.ru

В наших краях бани были «по-черному». Объясняю это с позиций сегодняшнего дня, во-первых, тем, что они были проще, дешевле, а во-вторых, больше соответствовали борьбе с бельевой вшивостью – путем прожаривания одежды жаром от огромного очага каменки, сооруженной из булыжников. В бане «по-белому» каменка невелика. Однако такая баня не только более гигиенична, но, главное, рентабельна, ибо потребность топлива здесь меньше. И для райцентра это обстоятельство имело значение.

Мы возвратились из бани, он меня кормил или сажал за фортепиано. Продолжалось это недолго, я стал уклоняться от его приглашений. Потом он не стал меня приглашать, но отношения наши сохранились почти дружескими.

Об учителе математики Худякове. Он выпускник Ижевского пединститута (видимо, в 1939 году), со своей женой поехал в Вавож, хотя у него был свой дом в Можге. Оба молодые, красивые: он брюнет, она шатенка (выше его ростом!). Ко мне он, похоже, присматривался. Математику я любил, и она давалась мне легко. В Вавоже мы изучали геометрию (планиметрию). Запомнился один случай. Худяков вызвал меня к доске доказать одну теорему. Я запросто доказал, но, когда обернулся, смутился: весь класс мне маячил, показывая на свои конспекты – неверно, мол! Худяков похвалил и поставил пять. Дело в том, что я использовал иное доказательство, отличное от того, что он давал нам. О других преподавателях – позднее.

Учебный процесс начался в Вавоже нормально. Однако вышло постановление о платном обучении. Техникум загудел, как потревоженный улей. Действительно, для многих, таких, как я, это было тяжелым испытанием. Суммы были относительно невелики (точно не припомню), но волнения охватили, вероятно, многие учебные заведения и приняли политическую окраску.

В целом мое поколение в то время было политически инертным. Комсомол, профсоюз были для многих из нас чем-то не очень серьезным. Всерьез политику воспринимали старшеклассники. Такие судьбоносные события, как польская кампания, финская война, монгольские события и тем более война

207

elib.pstu.ru

между Германией и Англией, мало волновали нас. Помню, лишь вступление Красной армии на земли Западной Украины и Белоруссии, в Прибалтику и Бессарабию, вызывало недоуменные вопросы: «Как же так? Чужой земли хотим?»

Как ни странно, большой интерес был проявлен к о. Хасан. Может, это связано с политическими событиями 1936–1938 годов. Но вот плата за обучение плюс условия по стипендиям (они теперь выплачивались лишь тем, кто по итогам четверти имел оценки «хорошо» и «отлично») многих поставили на грань: учиться – не учиться. По этому поводу проходило не одно комсомольское и профсоюзное собрание. Я был пассивен, голосовал, как все. Волнениям примерно через неделю был положен конец. На комсомольское собрание явился секретарь райкома партии. Его выступление было не выступлением, а смесью увещеваний и угроз. Больше нас не собирали, и жизнь в техникуме вошла в нормальное русло. Кое-кто, видимо, оставил учебу, но на общем составе это не отразилось. Мои родители нашли деньги на обучение, так же как и родители других атабаевцев. У коекого осложнилось материальное положение по итогам третьей четверти, так как троечников лишили стипендии на всю четвертую четверть. У меня троек не было.

В конце марта или начале апреля внезапно заболел Ваня Красильников. Положили в больницу, через три-четыре дня сообщили: умер. Оказалось – от малярии. Горе его матери Поли было большим: она, мать-одиночка, потеряла единственного сына. Увезла его тело, окрашенное в желтый цвет. С высоты моих знаний, накопленных за 60 лет, я иногда задумываюсь над причиной смерти Вани. Если это действительно была малярия, то где он мог ей заразиться? В Атабаеве – маловероятно, болот нет, хотя комары, конечно, водились, но, чтобы кто-то болел этой болезнью здесь, я не слышал. В Вавоже мы еще лета не видели. Остается – Можга. Если малярия, то почему ее не вылечили? Не было хины? Хина, как я полагаю, в то время, точнее с давних пор, служила единственным и эффективным средством борьбы с малярией. Отсутствие этого препарата в райбольнице

208

elib.pstu.ru

вполне допустимо. Медицинские кадры в глубинке, несомненно, были хуже, чем в Ижевске или Можге. Как бы то ни было, из троих Иванов на квартире остались я и Ваня Бесогонов.

Между нами, тремя Иванами, пробежала черная кошка. Произошло то, что испытывают космонавты при длительном пребывании в изоляции от общества: психологическая несовместимость. Ваня Красильников и я были настроены против Вани Бесогонова. Почему мы невзлюбили его, до сих пор не могу объяснить. После смерти Вани Красильникова наши отношения с Ваней Бесогоновым обострились. Дело дошло до того, что мы с ним подрались. И ни где-нибудь, а в классе, в присутствии зрителей. После того, как мы оба «завелись», не помню, кто первый из нас то ли толкнул, то ли ударил. Я хилый, меньше его. У меня маленький и невесомый сжатый кулак: удар несильный. Поэтому я использовал прием «колчаном». Хватал соперника за его руки выше локтей, тем самым лишая его возможности бить меня кулаком, а сам вплотную подтягивался к его груди и быстро наносил несколько ударов головой. Такая драка у меня была вообще вторая. Первая была в Атабаеве весной 1938 года с Толей Тарасьевниным. Ваня, как и Толя, тоже заревел. В общем я вышел победителем. Однако это не только не разрядило наши отношения, но и усилило взаимную неприязнь.

Среди студентов, еще в Можге, выделялся Митя Буров (Дмитрий Федорович) своей экстравагантной внешностью. Собою он не был красив, но одевался: шляпа, галстук, белая рубашка и наглаженый костюм не из дорогого, но и не из дешевого шерстяного материала. Мода на эти молодежные атрибуты еще только входила в ту пору. До глубинки в провинции еще не дошла. Она пришла где-то после войны. А тогда, да и первое десятилетие до войны, это воспринималось как пижонство, но модники всегда были в выигрыше. Поэтому, когда в Вавож нагрянула молодежь, да еще городская, у вавожских девушек глаза разбежались. Понятно, «самые лучшие» сблизились с «самыми лучшими». Самая красивая вавожанка обратила на себя внимание самого заметного. За нашей хозяйской дочерью стал ухажи-

209

elib.pstu.ru

вать Митя. По-моему, их отношения далеко не зашли, но это их знакомство отразилось, как ни странно, на мне, и при этом пагубно.

ВМожге Митя учился в параллельном классе, к тому же он горожанин. Поэтому для нас, таких как я, он не пара. И мы

сним не были знакомы. И, конечно, не пытались сблизиться.

ВВавоже сближение состоялось через Лиду. Лида, видимо, скоро разочаровалась в Мите. И, более того, внезапно уехала из Вавожа. В областном городе устроилась официанткой в столовую, а позднее вышла замуж.

Митя в расчете установить с ней связь стал общаться с нами. Я оказался для него более подходящим, чем Ваня Бесогонов. Скоро мы с ним сблизились. Учился он хуже, чем я. Когда готовили уроки вместе, я иногда помогал ему. Весной мы проводили много времени на просторных лугах поймы р. Валы. Для меня он был интересен не только своей экстравагантностью в одежде. Оказывается, его брат в Можге хорошо зарабатывал и даже возил Митю в Ленинград. Митя рассказывал о Ленинграде, где они побывали, о достопримечательностях. Это было для меня настоящим открытием. Ленинград с подачи Мити стал для меня мечтой. Я для Мити стал вроде подчиненного.

Однако подобное времяпрепровождение совпало с экзаменами. Я, по-прежнему будучи уверен в своих знаниях, отнесся к подготовке к экзамену по эпизоотологии легкомысленно. На экзамене «срезался». Мне дали срок дня три-четыре на подготовку для пересдачи. Я подналег и экзамен сдал блестяще, но в итоге – тройка. А это значило – лишение стипендии на лето и на начало нового учебного года. Митя же сумел сдать нормально – на четверку.

Вконце весны 1940 года Митя предложил мне перейти на квартиру, где жили кроме Мити Петр Иванович Сергеев, Саша Стяжкин и Гена Габируллин. Они не только не возражали, но даже приветствовали мое появление у них.

Так закончился учебный год. Летом я, как обычно, работал в колхозе. В семье вновь прибыль. В зыбке гулила вторая сестрица – Римма. С постройкой дома больше не возились. Старый

210

elib.pstu.ru