+ Проблемы криминологии. Курс лекций
.pdf321
мость не погашена или не снята в установленном законом порядке, то она выступает как уголовно-правовой признак. Если же формально лицо «очищено» от судимости, тем не менее, это пошло событие в жизни лица продолжает его клеймить, вызывая недоверие, а то и подозрение, например, у участкового уполномоченного полиции, работодателя и т.д.
Однако далеко не всегда можно различить формальную и содержательную стороны иного такого признака. Например, чувство мести как элемент психической деятельности у лица, совершающего преступление, оценивается как важный мотивационный признак субъекта в момент совершения преступления. Но это же чувство, переживаемое человеком под влиянием внеправового обычая и выражающее его предрасположенность к определённому поведению, является не уголовно-правовым, а собственнокриминологическим (криминогенным) признаком.
То есть в кровной мести можно видеть два подхода к её оценке как ответной реакции на несправедливость: один подход ориентирован на юридическую оценку жизненных обстоятельств, где месть проявляется как реальный фактор криминальной мотивации индивидуального акта человеческого поведения; другой подход предполагает оценку мести как обычайное, глубоко укоренившееся чувство личного или солидарного справедливого отмщения, что рассматривается как один из мощных криминогенных факторов.
В том и другом случае можно говорить о реакции организма человека на внешние раздражители. Характер и степень раздражителя вызывает адекватные действия. Эти действия, как известно, могут иметь конструктивный (в данном случае правомерный) либо деструктивный (криминальный, криминогенный) характер.
Как мы помним, изучение преступника начиналось и развивалось с помощью эмпирического, или опытного познания. При этом первоначальные знания, в отличие от «чисто теоретических», полученных формально– логическим методом, хотя и выражали собой новую, позитивную форму знания (полезного, достоверного), тем не менее, в силу недостаточной зрелости
322
научно юридической мысли, не отличались, мягко говоря, достоверностью. Скучный (стал притчей во языцех) пример, иллюстрирующий этот факт, может вспомнить сам читатель, услышав подсказку – знаменитое имя Чезаре Ломброзо. Можно сказать, с ошибочного поначалу вывода учёного о «прирождённом преступнике» и началась дискуссия о роли биологического фактора.
Последователь Ч. Ломброзо и один из основоположников антропологической школы Р. Гарофало, критически отнёсшийся к ошибочным выводам своего учителя, попытался заглянуть гораздо глубже в сущность человека, совершившего преступление, его внутренний мир. Результаты своего анализа Гарофало изложил в книге «Критерии опасного состояния» (1880). Такое состояние понималось как внутренне присущая человеку склонность к совершению преступления.
Здесь не могу обойти вниманием такой эпизод. В январе 2016 года я участвовал в работе «Всероссийской научно–практической конференции «Преступность, уголовная политика, закон», где в частности выступал известный российский учёный, проф. Ю.М. Антонян. Юрий Миранович начал с того, что обозначил своё научно кредо – изучение и объяснение роли биологического в преступном поведении. Наука имеет место тогда, подчеркнул учёный, когда есть объяснение. Профессор в своих работах даёт убедительное, доказательное объяснение роли биологического, или неморального фактора в мотивации преступления. Причём, речь, конечно, не идёт о преобладающей такой роли. Она исключена у психически здорового (вменяемого) человека.
В частности в ответе на вопрос проф. В.А. Номоконова о том, как сегодня следует относиться к теории опасного состояния личности, проф. Антонян ответил, что данная психологическая теория должна служить криминологической науке.
Ввиду «юридико (криминально)-психологической» сложности данной проблемы, заслуживает предложение Ю.М. Антоняна готовить соответству-
323
ющих («новых») специалистов. Учёный считает непреложным правилом в изучении и оценке причины конкретного преступления на первое место ставить рассмотрение личности преступника, исходить из его характеристики, определяя наказание, исполняя наказание и осуществляя последующий после отбытия наказания (постпенитенциарный) контроль и в целом социальную реабилитацию такой личности.
Подготовка указанных специалистов особенно нужна в этой области – социальной реабилитации лиц, как осуждённых и отбывающих наказание в учреждениях либо осуждённых условно, состоящих на учёте в уголовно– исполнительных подразделениях, так и, например, несовершеннолетних, находящихся под наблюдением контролирующих органов, например, комиссий по делам несовершеннолетних и защите их прав. Подготовку таких специалистов предполагает программа «Криминон» (в переводе с английского означает «нет преступности»)517.
Что касается наиболее сложных, «пустивших корни» в природу человеческую форм опасного состояния, и, таким образом, уже представляющих дефектность человека, или так называемую «уменьшенную вменяемость», то в отношении них требуется особая реакция – по сути, не наказание, а «меры социальной защиты», как это предлагал ещё А. Принс518.
В криминологии нет единого подхода к определению природы личности преступника. Например, кроме такого вот подхода, который основывается на психологизации личности, т.е. определения сущности личности из субъективных факторов, психических свойств, состояний и процессов лица, совершившего преступление, следует указать на другой, противоположный подход. Он основан на социологизации определения личности, т.е. рассмотрении социальных, социально значимых факторов, можно сказать, в преувеличенной оценке роли среды в формировании субъективных факторов лич-
517См.: Центр антикриминального просвещения и социальной реабилитации правонарушителей «Криминон»:URL: http://www.criminon.ru/ (дата обращения: 23.01.2016 года).
518См.: Принс Ад. Защита общества и преобразование Уголовного права: пер. с фр. Е. Маркеловой / под ред. и с предисл. проф. Г.С. Фельдштейна. – М., 1911. – С. 21–22.
324
ности, т.е. тех условий, в которых развивался (социализировался) человек и в которых он преступил уголовный закон.
Такое разделение мнений вполне понятно: оно порождено противоречивым характером взаимоотношений социального и психического, точнее биопсихического, который подчинён диалектическому закону единства и борьбы противоположностей.
Но такая дифференциация не должна преследовать целью доказывания преимущества какой-либо исключительно одной позиции, иными словами определять приоритетную роль личности или среды в механизме преступного поведения. Всё зависит, во-первых, от сфокусированных на достижение цели внутренних, т.е. личностных свойств человека, во-вторых, от конфигурации, или взаимного расположения элементов (условий) ситуации, с которой неразрывно связан человек.
Представляется, что так ставить вопрос некорректно. Позволю себе напомнить высказывание С.В Познышева о двух корнях преступления, из которых первый усматривается в личности, а второй – в среде окружения.
Здесь следует учитывать и очевидную нейтральную, или центристскую позицию. В изучении личности преступника необходимо учитывать, как в своё время писал Питирим Сорокин, во-первых, то, «ради чего» (какой цели) преступник совершил деяние; во-вторых, «из-за» чего (например, провоцирующего поведения жертвы) он это сделал. Для второго случая показательным примером может служить убийство в состоянии аффекта (ст. 107 УК РФ), или вовлечение несовершеннолетнего в совершение преступления (ст. 150 УК РФ).
Ныне проблема личности преступника по-прежнему привлекательна для исследователей разных направлений, в частности – биологического, психологического и социологического. Последнее направление является основным519. Однако это положение не должно отрицать закономерности их взаимосвязи. На это частности указывал ещё Ф. Лист, утверждая, что «биологи-
519 См.: Лунеев В.В. Криминология. – С. 169–170.
325
ческое и социологическое — не только не находятся в противоречии друг с другом, но, наоборот, взаимно дополняются, так как, лишь взятые вместе, они в состоянии дать нам причинное объяснение преступности»520.
Модель личности преступника применяется на различных уровнях изучения лиц, совершивших преступление. Во-первых, в целях изучения детерминации отдельно взятого преступления, точнее его внутренней (субъективной) стороны, или индивидуального преступного поведения. Сравнительный анализ «цепочки» преступников позволяет выявлять определённые типичные признаки, по которым проводится типизация преступников по категориям: случайный, устойчивый, злостный и т.д. Это важно для юридической оценки преступности деяния, обстоятельств его совершения, определения и назначения наказания, определения возможности исправления, предупреждения новых преступлений и т.д.
Во-вторых, данная модель используется в изучении определённых категорий преступников, например, воров (карманников, домушников и т.п.), насильственных преступников, корыстно-насильственных и т.п. Такой подход необходим для изучения личностного фактора определённого вида преступности, выработки политически значимых решений в предупреждении преступлений соответствующего вида – преступлений несовершеннолетних, преступлений экстремистской направленности, коррупционных преступлений и т.д.
В-третьих, изучение преступников вообще, позволяет получать знания о социально-психологической стороне преступности, или преступном поведении. На данном уровне систематизация знаний о личности преступника позволяет в частности проникать в сложные связи самодетерминации преступности
520 Лист Ф. Преступление как социально-патологическое явление. Пер. с нем. – С.- Петербург: Типография А.В. Орлова, 1903. – С. 92.
326
Вопрос 2-й. Виктимологический аспект криминологии
Начну изложение этого вопроса с воспоминаний, которые мне навевает великолепная книга «Криминальная виктимология» (СПб.; 2002). Книгу подарил сам автор – Давид Вениаминович Ривман, с которым меня связывала многолетняя дружба. И болезненно жаль, что она внезапно оборвалась, не дав нам возможности продолжить такое жизненно важное общение.
А мы тогда с большим интересом обсуждали виктимологическую проблематику. Не столько обсуждали, сколько я выпытывал у Давида Вениаминовича его мнение по тем или иным вопросам, например, – о понятии «виктимность». Как точнее определить сущность этого условно выделяемого в личности, «криминологического» свойства: способность стать жертвой или всё-таки неспособность защитить себя от преступного посягательства, избежать такового. И что значит виктимность как способность? Способность, как мне представлялось и представляется сейчас, предполагает какое-то умение, его развитие, требует приложения к этому усилий. А вот неспособность как сущность виктимности – это, несомненно, точнее. В чём разница между этой способностью или неспособностью у виктима с так называемым виновным и невиновным поведением? Однако этот вопрос не был для меня принципиальным, хотя и требовал уточнения.
Принципиальным был другой вопрос – о статусе самой виктимологии. Давид Вениаминович выстраивал свою концепцию в рамках предмета криминологии, но в то же время как размышлял и о смежных областях предметных знаний о жертве преступления. Тем более, что ему, можно сказать, недавнему оперработнику, адвокату была хорошо известна уголовнопроцессуальная и оперативно-розыскная практика. Соответствующие отраслевые знания входили в круг его научных интересов.
Я к этому вернулся сегодня, когда меня осенила та сама идея обратиться к идее «общетеоретической криминологии». Проблема жертвы имеет место не только в традиционной криминологии, но и в каждой антикриминаль-
327
ной отрасли. То есть виктимологический компонент криминологической науки присутствует в разных концептуальных (выражаясь модным ныне термином) «форматах», т.е. не только в криминологическом (преступностиведческом), но и в уголовно-правовом, уголовно-процессуальном, уголовноисполнительном, оперативно-розыскном. Можно сказать, виктимология, сегодня уже заметно «вырастает» из тесных рамок отраслевой науки, расширяясь в предмете изучения и преследуемых целях. Как однажды и предрекал самостоятельность виктимологии один из её основателей Б. Мендельсон, сегодня виктимология рассматривается и как «вспомогательная для уголовного права, уголовного процесса, криминалистики междисциплинарная наука о жертве преступления. Она существует и функционирует параллельно с криминологией»521.
Возникшая однажды в «недрах» этиологии преступности идея изучения жертвы преступления как криминогенного феномена и объекта защиты от преступного посягательства уже породила, можно сказать, дилемму: то ли учение о жертве преступления – это будущая самостоятельная наука (В. Мендельсон); то ли – направление в криминологии (Г. Хентиг)522.
Со временем эта неопределённость не только не исчезла, но и получила «диалектическое» продолжение.
Так, Л. В. Франк в известной работе «Потерпевшие от преступления и проблемы виктимологии» названием первой же главы утверждает: «Виктимология – одно из направлений советской криминологии». Объектом виктомологии (автор употребляет термин «предмет») учёный определяет потерпевших от преступления; предметом (предметными знаниями об объекте) выступает «индивидуальная способность тех или иных лиц стать потерпев-
521 См.: Малкина-Пых И. Виктимология. Психология поведения жертвы: URL: http://modernlib.ru/books/irina_malkina-pih/viktimologiya_psihologiya_povedeniya (дата обращения: 28.03.2015 года).
522 См.: Ривман Д.В. Криминальная виктимология. – СПб.: Питер, 2002. – С.9.
328
шими или, иными словами, неспособность избежать преступного посягательства, противостоять ему там, где объективно это было возможно»523.
Другую позицию занял В. И. Полубинский, в представлении которого виктимология – это междисциплинарная отрасль науки, которая параллельно существует с криминологией, к тому же включает в себя ещё и травмальную виктимологию524. Можно, конечно, с определённой долей условности объединить травматизм с преступностью, например, в случаях, предусмотренных УК РФ, т. е. связанных с преступлениями, обусловленными нарушениями правил эксплуатации транспорта. Но в жизни, к сожалению, возникает множество ситуаций с последствиями некриминального травматизма.
Более определённую позицию занимали, например, Л. В. Франк и Ю. М. Антонян, которые в перспективе рассматривали виктимологию как «междисциплинарную отрасль научного знания, отдельную, самостоятельную научную дисциплину, выступающую как вспомогательная для криминологии, криминалистики, уголовного права и уголовного процесса»525.
Профессор Д. В. Ривман считал возможным первоначальное развитие учения о жертве преступления только в рамках криминологии. Однако при этом учёный указывает на тесную «виктимологическую» связь, точнее, взаимный обмен виктимологической информацией между криминологией и другими дисциплинами криминального (криминологического) цикла, а также допускает в перспективе развитие виктимологии в самостоятельную комплексную (криминальную и некриминальную) науку.
Например, анализируя проблему виктимологической профилактики, Д. В. Ривман, в частности, рассматривал возможность осуществления её «в процессе оперативно-розыскной деятельности, расследования и судебного рассмотрения уголовных дел, исполнения наказаний, т. е. с использованием уго- ловно-правовых возможностей»526.
523Там же.
524Там же. – С. 6.
525Там же. – С.15–16.
526Там же. – С. 244.
329
Настоящая идея получает дальнейшее развитие в криминологии сегодня. Например, в данном направлении успешно продвигается российский криминолог А. В. Майоров, разрабатывающий теоретико-правовую базу виктимологической модели противодействия преступности. По убеждению учёного, которое он находит адекватным позиции проф. Т. В. Варчука, сегодня виктимологические исследования «вышли далеко за рамки криминологической науки»527.
В создание такой модели А.В. Майоров видит прежде всего необходимость уточнения понятия объекта охраны, т.е. жертвы преступления, того понятия, поясняет учёный, которое используется в виктимологии и дисциплинах криминологического цикла.
Но далее автор концепции, разъясняя свое видение жертвы преступления, и по примеру некоторых авторитетов виктимологии, выходит за предметные (криминологические) рамки и поясняет: жертва преступления «обладает всеми признаками, характеризующими общее междисциплинарное понятие жертвы, пострадавшей, как от воздействия иного лица (лиц), так и животных, механизмов, природных явления и т.п.»528.
Я не к тому пишу об этом, чтобы подчеркнуть кажущуюся мне некорректность критериев оценки жертвы как криминологической категории. В данном эпизоде я нахожу важное обстоятельство-иллюстрацию в пользу объективно развивающегося процесса интеграции (лучше систматизации) научных знаний, который, как бы органически перестраивает наш мыслительный аппарат согласно бурному течению прогресса, в котором мы, ко времени и к счастью, оказались. И здесь не мудрено в рассуждениях перейти и межотраслевые границы на научном поле, благо они не знают демаркации.
Так, рассуждая о виктимологической составляющей криминологической науки, А.В. Майоров и В.И. Назаров, переходит к рассмотрению викти-
527 Майоров А.В. Теоретико-правовые основы виктимологической модели противодей-
ствия преступности. Автореф. дис. …докт. юрид. наук. Екатерин-бург, 2015. – С. 4. 528 Там же. – С.14.
330
мологии вообще. Они с сожалением отмечают, что, в то время как за рубежом виктимология признана самостоятельной наукой, в родном отечестве виктимология представлена лишь отдельным направлением – в криминологии, психологии, социологии и педагогики, но в перспективе «она может предстать в несколько ином виде, чем представляется сейчас»529.
Возражения здесь неуместны. Это позиция учёных, и она вызывает уважение. Тем более речь идёт о виктимологии как «безотносительной», суверенной науке, например, как девиантология, в которой преступность определяется как одна из её форм.
Но я исхожу из традиционного, сложившегося направления и рассматриваю виктимологию как частную теорию отраслевой науки криминологии (преступностиведения), в которой она возникла и получила развитие. И в этом, криминологическом статусе виктимология имеет ярко выраженный прикладной характер.
Виктимология рассматривается в частности и как компонент уголовнопроцессуальной отрасли, где особенное значение имеет обеспечение безопасности участников уголовного процесса; и как компонент уголовноисполнительной отрасли в части обеспечения антикриминальной безопасности лиц, отбывающих наказания, и сотрудников исправительных учреждений; и как компонент оперативно-розыскной отрасли и др.
Такая отраслезация виктимологии сопряжена с определёнными специфическими характеристиками лиц, в отношении которых реализуются меры обеспечения антикриминальной безопасности. Это требует дифференцированного подхода к выбору методов, средств и технологий (методик) их применения, в связи с чем возникает потребность в специальных знаниях530.
Все эти отраслевые «веточки» должно питать их дерево – общетеоретическая виктимология как составляющая новой, родовой науки криминоло-
529Майоров А.В., В.И. Назаров. Виктимология: вчера, сегодня, завтра // Виктимология. – 2014. – № 1 (1). – С. 10.
530См.: Горшенков Г.Г. Антикриминальная безопасность личности: Моногр. – Н. Новгород: изд-во Волго-Вятской академии гос. службы, 2006. –294 с.