Семья того кандидата в императоры, которого поддерживал своим оружием дом Тайра, победила, и она удерживала власть в своих руках почти полвека. Затем они поддались привычкам и идеалам двора Фудзивара, и потеряли свою былую отвагу. Потомки Минамото посчитали их легкой добычей, и все их силы и могущество были уничтожены в эпической битве у Сума и Сиоя.

П р и м е ч а н и я

Чанъань сейчас называется Сиань, в регентстве Шэньси, где недавно укрылась вдовствующая императрица155 во время злополучной оккупации Пекина союзными странами. Чанъань и Лоян были двумя главными столицами династий Хань и Тан. В этом и других случаях мы следовали японскому произношению китайских имен и названий.156

Бхакти. Любовь к Богу, и посвящение себя этой любви, которые требуют самоотверженности. В Европе примерами подобного могут служить св. Тереза и некоторые современные протестантские секты.

Джыяна. Тот высший свет разума, в котором трансцендентное единство всех вещей становится самоочевидным.

Шанкарачарья. Великий индуистский святой и комментатор новых текстов. Он жил в восьмом веке, и является отцом современного индуизма. Умер в возрасте 32 лет.

Романуджа. Святой и философ пути бхакти. Жил в Южной Индии в двенадцатом веке. Он основал вторую великую школу философии Веданты.

Чайтанъя. Известен как «Пророк Надьи», в Бенгалии, восторженный святой тринадцатого века.

Сума и Сиоя.Два места недалеко от Кобэ, в Японии.

Глава 10

Эпоха Камакура (1200-1400 гг.)

С тех пор, как Минамото Еритомо157 установил в Камакура сёгунат в 1186 г., началась новая стадия в жизни Японии. Ее основные черты сохранялись вплоть до недавней реставрации Мэйдзи.

Эпоха Камакура важна, ибо она является связующей нитью между периодами Фудзивара и Токугава. Она характеризуется бурным развитием представлений о феодальных правах, а также появлением индивидуального сознания. Как все переходные

154 О. И. Лебедева. Искусство Японии на рубеже XIX-XX вв.

периоды, она интересна тем, что уже заключает в себе все те явления, которые раскроются в полной мере в последующие эпохи. Мы обнаруживаем здесь индивидуалистическую идею, стремящуюся выразить себя посреди ветшающих развалин аристократического порядка. Наступал век культа героев и героической романтики, весьма сходных с духом европейского индивидуализма рыцарских времен, с тем лишь отличием, что

вэтот век поклонение женщинам ограничивалась восточными представлениями о благопристойности, а религиозные представления — идеями свободы и простоты школы Дзёдо; недоставало еще сурового аскетизма, происходившего из внушавшего благоговение папства, которое удерживало западное сознание в железных оковах. Разделение страны на феодальные землевладения, возглавлявшиеся благородным и влиятельным родом Минамото из Камакура, заставляло каждую провинцию находить среди своей знати и воинов какую-нибудь центральную фигуру, которая заняла бы в ней высшее положение. Приток в район Хаконэ так называемых «восточных варваров», с их простодушной отвагой и незамысловатыми идеями, уничтожил изнеженную причудливость, оставшуюся от чересчур утонченных Фудзивара. Каждый провинциальный воин стремился превзойти всех остальных не только в военном деле, но и

всиле самоконтроля, в учтивости и благородстве; все эти качества рассматривались как признаки истинного мужества.

Девизом времени стало выражение «познать печаль вещей», и так родился великий идеал Самурая, смыслом существования которого были страдания ради других. Сам кодекс поведения воинского сословия эпохи Камакура безошибочно отсылает нас к концепции монашества, также как жизнь индийской женщины — к идеалу монахини. Самураи собирались вокруг своих командиров — даймё, и следовали за людьми своего клана, они носили монашеские одежды поверх доспехов, а многие заходили так далеко, что обривали головы. В искусстве войны не было ничего несовместимого с религией, и знатные люди, отрекавшиеся от мирской жизни, становились военными монахами этого нового уклада. Индийская идея Гуру, или учителя духовной жизни, была теперь представлена самурайским военным начальником, кто бы он ни был, и кипящая страсть верности сюзерену стала «главным знаменем», она была смыслом служе-

ния. Воины посвящали свою жизнь отмщению за смерть господина, как в других странах жены умирали за мужей, а верующие — за своих богов.

Возможно, этот монашеский огонь послужил причиной того, что японское рыцарство лишилось своей романтической составляющей. В жизни древних японцев идеализация женщины была, кажется, бессознательной ноткой. Ведь разве мы не были народом Богини Солнца? И только после эпохи Фудзивара, когда была открыта сфера религиозного вдохновения, почитание мужчиной женщины приняло свои истинно восточные формы: великого поклонения по той причине, что храм хранится в тайне, и сильнейшего вдохновения, так как источник сокрыт. Уста поэтов Камакура были запечатаны, но не следует думать, что японскими женщинами не восхищались. Ведь уединение восточных гаремов — это завуалированная святость. Трубадуры узнали этот секрет силы загадки, вероятно, в крестовых походах. Вспомним, что их наиболее прочной традицией была неясность, с вовлеченным в нее именем «моей дамы». Данте (во всяком случае, как поэт любви) — истинно восточный поэт, который воспевает Беатриче, восточную женщину.

Стало быть, в те времена молчали о любви, но воспевали героизм, и среди эпических героев особенно выделяется фигура Есицунэ из дома Минамото158, легенды о жизни которого напоминают сказания Круглого стола. Он скрылся, как рыцарь Пендрагона, в поэтическом тумане, предоставляя воображению последующих дней весьма правдоподобные основания для отождествения его с Чингисханом в Монголии, чья великолепная карьера началась примерно спустя пятнадцать лет после исчезновения Есицунэ на Эдзо. Имя этого полководца также произносится как Чэнги Кэй, и некоторые имена военачальников великого монгольского завоевателя очень напоминают имена воинов Есицунэ. Есть также Токиёри159, регент при сегунах, который, как Гарун аль-Рашид, путешествовал по всей империи один, подобно простому монаху, разузнавая о делах в стране. Все эти события подготовили почву для всплеска приключенческой литературы. Приключенческие романы строятся вокруг ка- кого-либо героического характера, они полны деталей, а язык их прост до грубости и резко контрастирует с элегантной изнеженностью сочинений предшествующей эпохи — Фудзивара.

156 О. И. Лебедева. Искусство Японии на рубеже XIX-XX вв.

Буддизм, чтобы он отвечал требованиям новой эпохи, следовало упростить. Идеал Дзёдо пришелся по душе народному сознанию, хотя представления о наказаниях стали более суровыми. Впервые появились изображения чистилища и ужасов ада, для того чтобы заставить трепетать народные массы, которые при этом новом порядке стали более заметными, чем раньше. А самурайство, или класс воинов, приняло в качестве своего идеала учение школы Дзэн (доведенное до совершенства южнокитайским сознанием при династии Суп), согласно которому спасение следовало искать посредством самоконтроля и силы воли. Поэтому искусству этого времени недостает как идеализированного совершенства эпохи Нара, так и утонченной нежности эпохи Фудзивара; но оно характеризуется энергичным возвращением к линии, а также мужественностью и силой контуров. Главное место в скульптуре этого героического века занимали статуи героев. Среди них можно отметить статуи монахов школы Кэгон, в храме Кофукудзи160 в Нара и несколько других. Даже будды и дэвы приобрели индивидуальные черты, что можно увидеть в огромном Нио, в храме Нандаймон161 в Нара. Прекрасный бронзовый Будда из Камакура162 не лишен человеческой нежности, которая отсутствует в более абстрактных бронзовых скульптурах эпох Нара и Фудзивара.

Помимо создания портретов, живопись приспосабливается к иллюстрации героических легенд. Эти иллюстрации существуют в основном в форме макимоно, или свитков, на которых картинки перемежаются с написанным текстом. Для художников тех дней никакие сюжеты не были слишком или чересчур низкими, так как в новоявленном энтузиазме индивидуального сознания были отброшены формальные каноны аристократичного различия. Однако более всего любили изображать дух движения. Лучше всего это видно в уличных сценках, запечатленных на макимонОу принадлежащем принцу Токугава из Бандайнагон, или в трех батальных сценах из «Хэйдзи моногатари»163, принадлежащих Императору, князю Ивасаки164 и Бостонскому музею. Эти свитки ошибочно приписывались Кэйон1 6 5 , художнику, само существование которого представляется сомнительным.

Вычурные последовательности изображений ужасов ада на макимоно «Дзигоку соси» и «Тэндзин энги» из храма Китано166,