Lord_A_B_-_Skazitel_Issledovania_po_folkloru_i_mifologii_Vostoka_-_1994

слога второй стопы. Можно, таким образом, ожидать, что в стихе встретятся формулы длиной в \1/2, 2*/2,23/4,З1^, 4 и6 стоп, считая от начала стиха, исоответственно — дополнительной кним длины, считая от паузы идоконца стиха.

Единственно надежным способом анализа формульной структуры является способ, который применил Пэрри и который также был использован втретьей главе настоящей книги.Он состоит втом, чтобы, выбрав некоторое число стихов (вданном случае 15), проанализировать каждый стих с точки зрения его формульности. ДлятаблицыVII использованы 15строк «Илиады». Поскольку моеразбиение несколько отличается от разбиения, сделанного Пэрри, я предлагаю читателю сравнить наши таблицы. Как и при анализе южнославянской поэзии, формулы подчеркиваются сплошной линией, а формульные выражения — пунктиром. Соответствующие параллели изГомера приведены в примечаниях ктаблице.

Разбиение внутри стихов не всегда соответствует тому, что было сделано Пэрри, и вполне возможно, что кто-нибудь другой мог бы разделить стихи иначе. Мы нестанем останавливаться надеталях такого рода и рассмотрим всю таблицу в целом. Приэтом оказывается,что более 90%строк приведенного отрывка подчеркнуты либо сплошной, либо пунктирной линией. Что жекасается двух полустиший, которые я определил какнеформульные, тотутя,видимо, проявил чрезмерную осторожность; то же относится и к шести целым стихам, также включенным в эту категорию. Конкордансы не дают примеров формульных схем подключевыми словами изданных отрывков. Но при сплошном просмотре обеих гомеровских поэм почти наверняка обнаружатся другие примеры таких ритмико-синтаксических структур. Впрочем, вэтом нетникакой необходимости, поскольку подчеркнутого вполне достаточно, чтобы продемонстрировать формульную структуру текста.

Таблица VII2

IAIAAOI А ecL rir|Xniri5eu) 'AxiXrjoc

7

89

,aurouc 6E eXiopia TEUXE KUVEOOIV10

6 — 2 1 1 1

Формульная техника гомеровских поэм и впрямь столь совершенна, система формул, как показал Пэрри, столь «экономна» и лишена альтернативных синонимических выражений, что поистине поражаешься, как такая совершенная техника была создана без помощи письменности3. Как было показано выше, южнославянская поэзия более экономна, чем считалось ранее. Длятого чтобы определить, экономна ли та или иная поэтическая традиция, следует ограничиться творчеством одного сказителя — как это и было сделано в предыдущих главах, — учитывая приэтом все поэтические элементы формулы, включая иее фонетическую структуру. Принцип экономии в южнославянской поэзии не понимали из-за того, что судили по наспех прочитанным сборникам песен, записанных в разное время от разных певцов из разных местностей. Таким путем невозможно получить достоверных результатов. Более того, даже если ограничиться творчеством одного сказителя и брать только напетые тексты, мы все равно не получим истинной картины, которую можно было бысравнивать сгомеровскими поэмами. Всегда нужно делать поправку нато,чтотекст поется, инаотклонения, неизбежные при непрерывном сложении стихов. Длясравнения следует использовать тексты продиктованные, причем певцом, который не сбивается придиктовке. Взяв такие тексты, мы убедились, что имеем

статистические данные, сопоставимые с данными гомеровских поэм, которые, естественно, могут быть только продиктованными, а не напетыми текстами. Если прибегнуть к более точным методам исследования, принимая во внимание характер текстов, используемых в нашем югославском эксперименте, и отдавая себе отчет в том, какой тип текстов представлен гомеровскими поэмами, то окажется, что никаких расхождений между статистическими данными, полученными для двух этих традиций, нет.

Таким образом, в греческой поэзии мы находим тот же тип формульной техники, что и в южнославянской, и действует она на основе тех же принципов. Это — самое надежное на сегодняшний день доказательство устного сложения текста, и его одного достаточно, чтобы обосновать вывод об устном характере гомеровских поэм. Есть,однако,

идругие признаки,подтверждающие этот вывод.

Всвоих исследованиях анжамбмана у Гомера Пэрри показал, что необходимый анжамбман в гомеровском эпосе встречается гораздо реже, чем у Вергилия или Аполлония Родосского4. Стих есть самостоятельная единица метра. В южнославянских песнях необходимый анжамбман практически отсутствует. Одной из основных причин такого расхождения между двумя рассматриваемыми традициями является длина гексаметрической строки. Протяженность ее достаточна для того, чтббы в ней можно было выразить законченную мысль, иногда строка оказывается даже слишком длинной. В этом случае новая мысль начинается до того, как закончится стих. Поскольку в этом стихе не хватает места для завершения новой мысли, она продолжается в начале следующего стиха. Этим объясняется возникновение системы формул для заполнения промежутка от буколической диэрезы до конца стиха

идополнительных к ним систем, охватывающих слова, перенесенные

вначало следующего стиха.

Как это выглядит в гомеровских поэмах, показал Пэрри, и я в специальной статье5 уже сопоставил его наблюдения со статистическими данными по южнославянской поэзии. При этом, чтобы правильно понять расхождения между этими двумя традициями, а именно: почему число синтаксически законченных стихов в южнославянской поэзии выше, чем в греческой, необходимо было, как и во всех прочих случаях, учитывать различие языков, длины стиха и, возможно, типов музыкального аккомпанемента. Этот принципиально важный стилистический признак становится понятным, если отнестись с особым вниманием к проблемам метода. Анализ анжамбманов дает нам, собственно говоря, простой эмпирический критерий, который удобно использовать, когда мы приступаем к исследованию какого-нибудь текста и хотим выяснить, может ли этот текст быть устным. Это, однако, нужно сделать с учетом музыкального сопровождения (если о нем вообще что-нибудь известно) и прочих особенностей, которые могут быть обусловлены длиной стиха и спецификой данного языка.

Еще один критерий, подтверждающий устное происхождение, не менее надежен, но применять его труднее, так как он требует гораздо большего количества материала, чем доходит обычно до нас от поэзии прошлых эпох. Способ этот состоит в исследовании тематической структуры6.

Пожалуй, никакие другие произведения мировой литературы не исследовались столь часто и разносторонне, как гомеровские поэмы. Нужна изрядная смелость, чтобы снова подступиться к ним, и такую попытку может оправдать только убеждение, что для этого есть новые и серьезные основания и что результаты анализа будут иметь принципиальное значение.

На первом этапе тематического анализа необходимо доказать, что исследуемое произведение действительно содержит поэтические темы. Иными словами, мы должны найти в этом произведении, или в других произведениях того же певца, или, наконец,в произведениях, созданных в той же традиции, одни и те же ситуации, которые хотя бы единожды повторяются. Здесь применяется тот же метод, что и при формульном анализе, с той лишь разницей, что в данном случае сопоставляются единицы более крупные и дословное совпадение их для сравнения не обязательно. Собственно говоря, буквальное совпадение, как мы видели, просто маловероятно.

Тема из числа легче всего вычленяемых в гомеровских поэмах, как, в сущности, и во всей эпической литературе; — это собрание. Так легко вычленяется она потому, что в ней есть очевидные начало и завершен ние. Рассмотрим эту тему в первой и второй песнях «Илиады». Первое собрание в «Илиаде» не носит характера официальной церемонии

ивесьма непродолжительно. Хрис подходит к кораблям ахейцев и обращается ко всем собравшимся, и в особенности к Атридам. Народ выражает ему свое одобрение, но Агамемнон грубо прогоняет жреца. Здесь мы находим гибридную форму темы собрания. Она находится гдето посередине между двумя темами: обменом двух персонажей речами

исобственно собранием, так как действие происходит при народе, но момент созывания и роспуска собрания отсутствует.

Во второй раз собрание происходит по всей форме; его созывает Ахилл, по наущению Геры; герои поднимаются, держат речи и возвращаются на свои места; тема завершается роспуском собрания. Это описание может служить эталоном использования данной темы.

Третье собрание — это заключительная сцена песни I, собрание богов, где происходит перебранка между Герой и Зевсом и Гефест принимает сторону матери. Здесь мы вновь встречаем специфическую разновидность более широкой темы, так как участвующие в ней боги всегда пребывают вместе, за исключением отсутстующих по какомунибудь делу. Их нужно специально созывать на совет, только когда обсуждается какой-то особо важный вопрос. Это напоминает картину из семейной жизни или то, как в мусульманских песнях Югославии аги

сГраницы всегда сидят все вместе в зеленой беседке в Удбине. Созывать совет обычно нет необходимости, поэтому нет необходимости и распускать его. Это собрание напоминает первое из описанных выше,

стой разницей, что там беседу начинает чужой человек, пришедший

всобрание, а здесь разговор ограничивается семейным кругом. Взаимоотношения между этими тремя примерами одной темы можно

представить следующим образом: А (собрание, созванное Ахиллом), Б{ (совет богов) и Б2 (ссора между Хрисом и Агамемноном).

Во второй песни «Илиады» мы находим^ряд весьма показательных примеров данной темы. Сначала идет совет старейшин, созванных Агамемноном вследствие обманчивого сна. Это официальное мероприятие, относящееся к категории А. Если обозначить собрание всего народа через А ь то совет старейшин можно представить как А2, хотя по структуре они не различаются. Однако в рассматриваемом примере из песни II совет старейшин входит как составная часть в сцену всеобщего собрания: посланы глашатаи, чтобы созвать весь народ, а пока он собирается, происходит совет старейшин. А2 здесь включается в А^ В первый раз это народное собрание формально не распускается, его прерывают сами участники, которых Одиссею приходится уговаривать вернуться. Такое прерванное и возобновленное собрание можно обо-

значить А1а.

В песни II находим еще два примера нашей темы. Один из них можно считать особой разновидностью А2, т.е. совета старейшин. Агамемнон созывает старейшин и военачальников; совершается жертвоприношение, и начинается пир (пир и жертвоприношение, конечно, и сами по себе являются отдельными темами); затем следует краткая речь Нестора, содержащая поучение и совет Агамемнону. Это можно обозначить как А2а. Хотя этот пример я объединяю с темой собрания, видимо, правильнее было бы отнести его к темам жертвоприношения и пира. Такая неоднозначность только подчеркивает, что темы могут частично перекрывать друг друга или, точнее, что та или иная подтема может использоваться в нескольких крупных темах. Созыв старейшин, равно как и речь Нестора, является как раз подтемой. Нечто подобное происходит и в стихах, которые следуют непосредственно за этой речью: вестники разносят призыв к битве, и собирается войско. Сама по себе подтема созывания людей может использоваться во многих ситуациях; в данном случае она входит в тему сбора войска, предваряющую тему «перечня». Архитектоника тематической структуры здесь просто поразительна.

Последнее собрание в песни II — собрание у троянцев — мы застаем уже в самом разгаре. Это всенародное собрание, оно, следовательно, представляет собой разновидность А^ К собранию обращается с речью Ирида, а распускает его Гектор. Мы застаем только конец этого собрания.

Таким образом, в первых двух песнях «Илиады» мы находим семь примеров темы собрания. Эталоном ее является второй пример из

166 Часть вторая

песни I. Остальные представляются нам вариациями на данную тему в различных тональностях. В процессе анализа мы увидели, как переплетаются и перекрывают друг друга крупные темы; теперь мы начинаем ощущать всю сложность тематической структуры «Илиады».

Итак, мы применили уже все три вида критериев, которые, как мы считаем, позволяют установить, является ли данное произведение устным. Гомеровские поэмы удовлетворяют всем трем критериям. Теперь мы действительно понимаем, что Гомер — устный поэт. Из этого вытекают важные следствия, и некоторые из них были очевидны уже в процессе тематического анализа. Но ограничиться этим мы не можем.

Прежде всего это значит, что Гомер принадлежит устной традиции эпической песни. Это не человек со стороны, который обращается к традиции, обладая лишь поверхностным представлением о ней и бессистемно выхватывая из нее отдельные элементы, или же пытается передать традиционный «аромат», хотя мышление его при этом по сути своей совершенно отлично от традиционного. У него нет и раздвоения личности, при котором половина его сознания и поэтической техники принадлежит традиции, а половина достигла парнасских высот письменной литературы. Он даже не «погружен» в традицию. Он сам — традиция; он является одной из неотъемлемых частей этого комплекса. Для нас, как, несомненно, и для своих слушателей, Гомер — это самое талантливое и поразительное, что есть в этой традиции. Яркость описания и непосредственное воздействие его поэм тем и обусловлены, что он устный поэт. Тот, кто хотел бы сделать из Гомера поэта литературного, не понимает, в чем состоит его «литературность»; в нем нет ничего от той искусственности, которая присуща авторам, использующим темы и приемы устной традиции в чуждых традиции целях. С древнейших времен и до наших дней нас постоянно вводили в заблуждение относительно истинной природы творчества и истинного величия Гомера. Объяснить это можно тем, что мы пытались понять Гомера, исходя из наших собственных категорий, которые мы окрестили «вечными категориями искусства».

Мы изощряли воображение и изобретательность, отыскивая в гомеровских поэмах какое-то единство, неповторимость и оригинальность, которые здесь совершенно ни при чем. Если бы Гомер задумывался об аристотелевских понятиях единства, он не был бы Гомером и он не сложил бы «Илиаду» или «Одиссею». Устный поэт прядет нить повествования, он украшает его, если у него есть к этому дар; а у Гомера такой дар, разумеется, был. И мы должны сосредоточить свое внимание не на том, чуждом ему, понятии тесного, неразложимого единства, а на самом повествовании и еще более на том, как оно орнаментировано. Вот повествование, и Гомер рассказывает его от начала до конца. Он излагает его во всех подробностях, не торопясь, охотно приостанавливая его, чтобы рассказать еще какой-нибудь вспомнившийся сюжет. И если эти

сюжеты приходятся к месту, то не из-за какого-то изначально заданного представления о структурном единстве, которого сказитель сознательно и старательно добивается, а потому, что, когда эти истории приходят в голову певцу, ведущему свой рассказ, он настолько занят своим сюжетом, что подходящая история сама возникает в силу естественных ассоциаций. И не беда, если какая-то история или какой-то орнаментальный элемент окажутся почему-то не связанными с основным сюжетом или с поэмой в целом: орнаментальный элемент ценится сам по себе, и это понимает аудитория сказителя.

Каждая тема, большая или малая, — можно даже сказать, каждая формула — окружена ореолом значений,собранных из всех контекстов, в которых она ранее оказывалась. Это значение, которым наделила ее традиция, находящаяся в состоянии активного бытования. Для каждого поэта в каждый данный момент времени значение темы включает все случаи, когда он ее использовал, и прежде всего те контексты, в которых она используется чаще всего. Оно включает также все те случаи, когда он слушал, как эту тему используют другие певцы, особенно те, кого он слушал в юности, или талантливые сказители, которые произвели на него сильное впечатление в последующие годы. У слушателей значение темы также выводится из опыта ее восприятия. Передача всего этого комплекса знаний возможна благодаря совместному опыту, которым обладает сказитель и его аудитория. Для нас, учитывая расстояние во времени и пространстве, приблизиться к пониманию этого дополнительного значения возможно, лишь погрузившись, насколько это осуществимо, в весь доступный нам материал традиционной поэзии вообще или в материал данной конкретной традиции.

Но не будем забегать вперед. Установив, что способ сложения гомеровских поэм тот же, что в устной поэзии, мы должны далее решить, какой этап сказительской практики они представляют. Какие этапы сказительской практики мы можем выделить? Во-первых,

собственно исполнение.

Здесь необходимо пояснение. Если имеется заинтересованная аудитория, у которой есть время и желание слушать певца изо дня в день, и талантливый певец, представляющий богатую традицию, это сочетание может породить песни не менее длинные, чем гомеровские поэмы. Но, как было показано в предыдущей главе, наши тексты не могли быть записаны во время исполнения. Обычное исполнение протекает слишком быстро для записи. Можно, конечно, представить себе, что писец запишет, сколько успеет, во время одного исполнения, внесет исправления во время следующего и так далее, пока за несколько раз не запишет весь текст целиком. Я говорю об этом потому, что у Пэрри в начале его полевой работы был помощник,который думал, что у него получится такая запись, но тексты так сильно менялись от исполнения к исполнению, что очень скоро ему пришлось оставить эту мысль.

Сейчас уже должно быть ясно, что такое предположение имеет смысл, только если речь идет о повторении фиксированного текста. А в исполнении устного эпоса такого не бывает. Без звукозаписывающей аппаратуры нельзя получить точный текст обычного исполнения. Поэтому мы не можем сказать, что наши тексты гомеровских поэм отражают первый ранг сказительскойпрактики.

В том, что касается способа сложения эпоса, второй ранг мало отличается от первого. Это устные продиктованные тексты. Запись под диктовку — самое точное приближение к тексту обычного исполнения, какого можно добиться без звукозаписывающей аппаратуры, но между ними есть существенные различия. Хороший сказитель и опытный писец могут таким образом создать текст длиннее и лучше, чем при обычном исполнении; причины этого мы уже рассматривали выше. Именно к этой категории, как мне представляется, логичнее всего отнести гомеровские поэмы. Они представляют собой устные продиктованные тексты. Внутри этой группы можно выделить квалифицированные и неумелые записи. Первые характеризуются метрически правильными стихами и полнотой изложения. Вторые будут содержать многочисленные нарушения метра, и общая их структура окажется куцей. Даже если сделать поправку на позднейшую редактуру, нельзя не признать, что гомеровские тексты — это образец диктовки и мастерства записи.

Третий ранг сказительской практики имеет место, когда грамотный сказитель записывает текст. В лучшем случае результат будет тот же, что и на втором ранге, с той лишь разницей, что перо при этом находится в руках сказителя, а писец в записи не участвует. Такой вариант должен прийтись по душе тем, кому непременно подавай писания грамотного Гомера. Теоретически при такой записи должно получиться примерно то же, что на предыдущем этапе. Однако такая ситуация неестественна, встречавшиеся нам подобные тексты (которые мы назвали самозаписанными устными текстам) во всех отношениях уступают продиктованным устным текстам. Вряд ли стоит цепляться за такое решение из чисто сентиментальных соображений. Тот, кто вкладывает в руку Гомера перо, рискует сделать из него плохого поэта. Дело не только в том, что сказитель и так уже обладает вполне совершенным методом сложения эпоса в виде высоко развитой устной техники, но и в том, что письменность только сковывает и ограничивает его. Метод, которым владеет сказитель, возник,как уже говорилось, специально для быстрого сложения непосредственно перед аудиторией. Письмо, даже для грамотного человека, — процесс слишком медленный, чтобы устный поэт стал с ним возиться7. Не могу я согласиться и с тем, что Гомер был полуграмотным, что бы под этим ни понималось. Судя по мастерству, он должен быть либо лучшим из устных поэтов, либо лучшим из поэтов литературных, а не какой-то посредственной помесью того и другого. Всякий, кто действительно знаком с «полуграмотными»

текстами, никогда, я думаю, не станет включать в эту категорию гомеровские поэмы.

Желающие могут искать утешения и поддержки в открытии догомеровской письменности, представленной линейным письмом Б. Тем самым им придется, конечно,списать со счетов мудрое предостережение Стерлинга Дау8, который указывает, что линейное письмо Б имело ограниченное применение и исчезло на материке около 1200 года до н.э. Он пишет (с. 128): «Греки прожили на территории Греции четыреста или пятьсот лет, прежде чем узнали письменность. В других ремеслах и искусствах, включая управление государством, они достигли огромных успехов. Искусство письма, т.е. самая основа античной культуры, у микенских греков, овладевших им, не получало развития... Грамотность у них развивалась в тесной связи с повседневными практическими нуждами. Созданная для этих целей, она в самый раз пришлась к ним...

Ее возникновение связано не с изящной словесностью, а с администрацией и торговлей. Когда с приходом дорийцев и наступлением "темных веков" цели, которым служила письменность, — торговля и тщательно разработанная система управления — отошли на второй план,письменность прекратила свое существование, тогда как словесность — т.е. устная словесность — продолжалась...

Первое знакомство Европы с грамотностью было сравнительно кратким, поверхностным и малоперспективным. Как ни ужасна была катастрофа, из-за которой грамотность была утрачена, сама по себе эта потеря была не таким уже безусловным несчастьем. Устная традиция, давшая нам гомеровские поэмы,на ранней стадии, т.е. до XII века, была, возможно, спасена именно благодаря ограниченному характеру употребления письменности на материке; в частности, письменностьнесомненно была исключена из области героической поэзии. Героическая поэзия, таким образом, оставалась устной, и в период ее расцвета ей ничего не угрожало, так как письменность в это время не только не распространилась, но, наоборот, полностью прекратила свое существование».

В той же статье (с. 108) Дау обращает внимание на наше несколько наивное отношение к грамотности:

«Так, грамотность обычно понимается как нечто нерасчлененное (мы, например, говорим: "Микенцы знали грамоту"), тогда как в действительности она представляет собой целый комплекс навыков, используемых в самих различных целях, — собственно, для всех видов коммуникации. Было бы опрометчиво полагать, что, как только человек — ребенок, варвар или миноец — научится писать, он станет использовать это умение во всех случаях, в каких используем его мы».

Если, однако, предположить даже, что во времена Гомера письменность процветала на службе у литературы, из этого отнюдь не следует, что и сам Гомер писал свои поэмы. Как мы видели, устная литература может существовать и существует бок о бок с письменной. Даже