Фильштинский И.М. (сост.) - Арабская средневековая культура и литература. - 1978

Ш. Пелла

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ АДАБА

В своей области исследований мы постоянно хотим ухватить глубинный смысл встречающейся нам терминологии, с самого начала стремимся использовать возможности филологии и се­ мантики, которая освещает основные концепции и раскрывает более или менее неясные стороны психологии носителей языка. Это прекрасно понимал знаменитый итальянский востоковед

К.Наллино, который в 1910—1911 гг., читая на арабском языке

вКаирском университете курс лекций по литературе, посвятил первые занятия определению и семантическому анализу слова адаб, выбранного самими арабами в качестве названия препо­ даваемого им предмета. Несмотря на давность, вводная статья

учебника Наллино, опубликованного по-итальянски, а затем по-французски, сохраняет свою ценность и по сей день и тре­ бует пересмотра лишь некоторых положений (конечно, если принять внешнюю форму концепции и отказаться от истори­ ческого взгляда на предмет). Я воздержусь от того, чтобы повторять сказанное этим ученым, подчеркнув лишь две де­ тали.

Наллино без особых колебаний признает этимологию, пред­ ложенную в 1906 г. Фоллерсом, для которого adab является именам единственного числа, образованным в доисламскую эпоху,от основы множественного числа: âdâb, соответствующего,

всвою очередь, единственному числу da'b, известного в Коране

взначении «привычка», «ситуация», «образ жизни». Это слово употребляется в одном из xaÄHC0B:fa-inna-hu da'bu s-sâlihîn qab- la-kum (это был образ жизни добродетельных людей до вас). Однако я считаю, что, как и сунна, da'b вначале имело конкрет­ ное значение «дорога», «путь» и что его дублет adab, поскольку испытывалась более или менее смутная потребность в создании этого слова, должен был выразить более абстрактное понятие. Этого слова нет в Коране, но оно появляется в хадисах, где глагол II породы addaba имеет значение «обучать», «вос­ питывать» с Аллахом в качестве субъекта. После распростра­ нения ислама и по сей день da'b не приобретает никакого особо­ го терминологического значения, в то время как сунна при­ обретает религиозный смысл, а адаб также приобретает подоб­ ное значение, но полностью светское. С другой стороны, лекси-

60

кографы противопоставляют irab, irâba и особенно arîb словам adab и adîb, причем arîb означает«умный», «тонкий», «ловкий», «владеющий ремеслом», в то время как adîb — тот, кто облада­ ет всеми качествами, составляющими адаб, т. е. «привычки», «манеры», «похвальный образ поведения», унаследованный от предков.

Далее Наллино замечает, что со времени достижения араба­ ми более высокой ступени цивилизации слово адаб в единст­ венном числе обозначает, с одной стороны, нормы, способствую­ щие организации практической морали, которую не содержит кораническое и традиционное образование, а с другой — врож­ денные или приобретенные манеры, воспитание, необходимое тому, кто хочет вести себя элегантно в высшем обществе, Все это профессор Габриэли сближает с латинским urbanitas. Нако­ нец, адаб означает овод светских правил, которые должен ус­ воить определенный слой общества для того, чтобы соответст­ вующим образом выполнять свои функции. Это судьи, учите­ ля, чиновники. Когда на смену устной традиции пришла пись­ менная фиксация правил поведения, традиционных норм и на­ ставлений, составлявших основу этого адаба, на свет появи­ лись три категории книг. Первая — это сочинения на моральные темы, так сказать, adab-parénèse, вторая — сборники для чте­ ния, предназначенные для образованных людей и включающие прозаические или поэтические фрагменты, относящиеся к раз­ личным традициям, а также анекдоты и шутки, которыми мож­ но было бы блеснуть в изысканной беседе. Этот культурно-свет­ ский адаб приближается к дидактическому адабу. И, наконец, третья категория книг — это учебники для представителей ин­ теллектуальных профессий, нечто вроде путеводителей или vademecum, адаб профессионального назначения.

Доклад Наллино, резюме которого дано выше, основыва­ ется-на словарных статьях и толкованиях. Я думаю, что этот доклад все еще является очень солидной основой для иссле­ дователя. Суть понятия адаб по-прежнему остается туманной для тех ученых, которые в поисках оригинальных определений предложили его искусственную дифференциацию, не соответст­ вующую исторической действительности. Эти критики не увиде­ ли, -что адаб в самом широком смысле основывается, если так можно выразиться, на тесном переплетении трех планов: мо­ рального, социального и интеллектуального. Правда, между различными аспектами адаба, содержание которого сводится к правилам поведения, унаследованным от предков, будь то ара­ бы,, лерсы или даже греки, нет четких границ. Короче говоря, действительной целью литературного адаба является опреде­ ление системы правил религиозного поведения мусульманина, его морали и культуры. Основные черты адаба я постараюсь описать, обращая особое внимание на Джахиза, с которым Наллино; кажется, не был очень хорошо знаком.

61

* * г

В прошлом веке, когда арабам вслед за турками понадоби­ лось найти эквивалент нашему слову «литература», для этого сразу же было выбрано слово adab, его множественное число âdâb, встречаемое сегодня чаще, либо также adabiyyât — един­ ственный термин, который X. Вер толкует как собственно «ли­ тературу» и который, очевидно, является слепком с турецкого edebiyet. Я пытался выяснить, что же в сознании арабов могло оправдать выбор именно этих слов, так как после всего того, что было сказано выше, неспециалист не может не удивиться подобному расширению значения слова, на первый взгляд не­ правомочному. Должен сознаться, что мои усилия были на­ прасны. Ведь требуется слишком много снисходительности, да же наивности, чтобы соотнести этот термин со всей массой ли тературной продукции — дело в том, что адаб обозначал лиыи некоторую ее часть. Из адаба исключались, с одной стороны, произведения религиозного характера и научная литература, которые составляли подавляющее большинство прозаических произведений, а с другой — вся поэзия, хотя ее, как подсказал мне недавно один тунисский друг, легко можно было включить в адаб, поскольку поэзия считается «архивом» арабов (ash-shi*r dîwân al-'arab). Возможно, однако, что новые интересы позво­ ляли арабам не видеть здесь никакой трудности, и они, как это часто случалось с начала нахды, не чувствовали себя связан­ ными старым этимологическим значением этого термина.

Мне хорошо известно, что если латинское слово litteratura подвергнуть детальному анализу, то обнаружилось бы, что им в античную эпоху обозначали письменность, грамматику или науку, которые не имеют никакого отношения к адабу, и что в конце концов litterae распространилось на всю литературную продукцию, включая труды историков. Уже Цицерон сетует на то, что abest historia litteris nostris. Что же касается арабской литературы, то если произведения, неправильно классифицируе­ мые как .исторические,— «Мурудж аз-захаб» ал-Мас "уди, напри­ мер,— и относятся к адабу, то специальные исторические проНеведения в него не входят.

/ У некоторых авторов, в особенности у..... андалу.секото поэта и прозаика V/XI в. Ибн Шухайда, слово байан означает литера­ турный талант вообще. Возможно, этот термин мог бы быть принятым для обозначения литературы во всех ее аспектах, но тогда при составлении «Тарих ал-байан ал-'араби» надо было бы исключить из данного понятия произведения, не отличаю­ щиеся высокими достоинствами, будь то стихи или проза.

Для того же Ибн Шухайда самая высокая похвала, кото­ рую можно дать литератору, это назвать его shâ'ir khatîb, что значит не просто «поэт и оратор», но одаренный писатель, одинаково хорошо владеющий двумя san'a или sinâ'a, двумя

62

искусствами: поэзией и прозой, которые и составляют литерату­ ру. Параллельное выражение shâ Чг adîb, которое имеет сильно отличающийся глубинный смысл, встречается значительно рань­ ше. Оно заслуживает того, чтобы на нем остановиться, посколь­ ку нам надо также определить понятие adîb.

Как элегантно выражаются испанцы, «поэтами рождаются, а не становятся». Именно так считают и хорошие арабские кри­ тики, ставящие на вершину иерархии ^lâUr^atbû 4 -- прирож­ денного поэта, которому нет необходимости изучать свое реме­ сло, поскольку поэзия является его природным даром. Кроме того,.если следовать античной точке зрения, гений начинается с языка. Древний khatîb образует пару с поэтом, и последний не просто прозаик, он, по крайней мере с IV/X в., скорее мастер эпистолярного жанра. В маленьком шедевре Ибн Шухайда «Рисалат ат-таваби' ва-з-заваби'» khatîb — это также и вдохно­ венный оратор. В других сочинениях того же автора он — секре­ тарь, составляющий в рифмованной прозе официальные письма. Он. же на досуге предается литературным упражнениям — со­ чинению описаний, munâzarât, и других таких же искусственных произведений. Зато в выражении shâ'ir adîb первый термин амбивалентен, он одновременно подразумевает как поэта по призванию, так и версификатора, который должен овладеть своим ремеслом, а второй обозначает нечто, отличное от khatîb. Он подразумевает не врожденные способности и выдающиеся природные данные, но, напротив, необходимость приложить уси­ лия ради приобретения светских познаний,— в противном слу­ чае это будет 'âlim,— которые могли бы служить основой <для ли­ тературной деятельности, естественно в прозе. Таким образом, если о ком-нибудь говорят, что он shâ'ir adîb, это означает, с одной стороны, что он сочиняет стихи, а с другой — что он об­ ладает обширными светскими познаниями, общекультурным адабом. Последний гораздо больше, чем обычный культурный адаб, необходимый для того, кто хочет стать профессиональным литератором и заняться беллетристическим адабом, который до некоторой степени соответствует, если я не ошибаюсь, тому, что римляне называли humaniores litterae.

Использованная мной крайне простая семантическая проце­ дура есть всего лишь игра, так как она выявляет одно-единст­ венное, значение слова adîb, именно то, которое мне хотелось бы продемонстрировать. Очевидно, легко было бы выявить и другие его значения. Например, после того как я прочитал в Фе­ се по-арабски доклад,, один молодой марокканец поднялся к тому подобию клетки для льва, в которое меня посадили, и я услышал, как другой марокканец постарше тихо сказал ему: kun adîb — «будь вежливым», а совсем не «покажи себя обра­ зованным».

Следуя методике сторонников фонологии, я противопоставил adîb-г khatîb. Однако уже у самого Джахиза в одном из его по-

63

сланий (risâla), к которому я еще вернусь, мы встречаем дру­ гую весьма интересную оппозицию. Вот что он говорит: «Слово mu'allim (учитель) происходит от 'ilm (религиозная наука). Слово mu'addib (воспитатель) происходит от adab. Итак, мы знаем, что религиозная наука есть „ствол", основа, в то время как адаб — это „ветвь", надстройка. Адаб является моральным воспитанием либо передачей традиции». Будучи прежде всего adîb, Джахиз не боится поставить 'ilm на первое место, посколь­ ку сам является в какой-то степени также и 'alim. В процитиро­ ванном отрывке интересным представляется то, что автор делит адаб на две ветви: моральное воспитание и передача традиций, точнее, приобретение знаний в светской области, собственно эрудиции. Однако мы увидим, что адаб у Джахиза означает не­ что другое и что в этом смысле его невозможно полностью свя­ зать с этими двумя категориями.

eIlm, религиозной науке, также противопоставляется ma'rifa, светские знания, так что в конечном счете ma'rifa равняется адабу (в смысле riwâya). Можно привести еще один дополни­ тельный довод, если в этом есть необходимость: книга Ибн Кутайбы, названная «Китаб ал-ма'ариф», является типичным про­ изведением адаба, а не истории, как считают некоторые авторы.

в обществе и даже блистать в нем. Adîb может, кроме того, ос­ тавить свой след и в истории литературной деятельности, либо передавая слушателям и ученикам разнообразные знания, со­ ставляющие традицию, либо сочиняя произведения, в которых эти знания упорядочены определенным образом (принцип по­ следнего часто от нас ускользает) и которые, естественно, при­ надлежат к жанру, называемому adab, основанному на более высоком уровне общей культуры.

Сочинения ученых, 4ulamâ\ будучи по своей природе утоми­ тельными, скучными, поучающими и сухими, ограничены своей темой и предназначены лишь кругу избранных. Они являются полной противоположностью сочинениям udabâ', которые отли­ чаются большей привлекательностью и разнообразием, меньшей формальной упорядоченностью. Они адресованы более широкой аудитории. Общий знаменатель, как принято говорить сегодня, произведений, относящихся к подлинному адабу, сводится к следующему: брать всего понемногу (al-akhdh min kulli shày'in bitaraf), чтобы просвещать, не утомляя, и наставлять, развле­ кая. Самый простой путь для достижения данной цели — это поступиться глубиной знаний ради широты охвата. Потом по мере возможности следует отобрать из всех доступных источ­ ников наименее непривлекательные факты и описывать суро­ вую действительность с помощью анекдотов и хороших стихов. С этой целью Джахиз в «Байан» и «Хайаван» внезапно преры­ вает главу для того, чтобы развлечь читателя и рассказать ему

64

забавную историю вне всякой связи с контекстом. Развлекать — нередко означает смешить, и меня всегда удивляло, как часто Джахиз пытается оправдать этот смех и тот наивный реализм, который его вызывает. Думается, что эта его настойчивость идет от желания противостоять общей тенденции к серьезно­ сти. Именно в противопоставление скуке научных трудов он со­ здал тот тип просвещающей и даже назидательной литературы, которая в то же время является и доступной и приятной, бла­ годаря своему непринужденному тону, а также отрывкам раз­ влекательного характера, включенным в текст. К сожалению, арабы запомнили именно этот наивный и ребяческий стиль и, не отдавая себе отчета в том, что Джахиз дал им на самом деле, сочли его чудаком.

После него форма адаба будет обусловлена личными вкуса­ ми и широтой взглядов авторов, которые, с одной стороны, ста­ нут либо расширять, либо сужать его рамки, а с другой — очень скоро предадут забвению саму суть этой области знания (апnisyân âfat al-41m). Почти во всех случаях будет забыт именно дух модели Джахиза и останется лишь ее внешняя форма. Од­ ни, обучая, забудут о развлечении читателя, и появится адаб, в высшей степени серьезный, ограниченный по своей тематике, тщательным образом отобранный. В то же время другие, раз­ влекая, забудут о просвещении, и возникнет развлекательный адаб, книги для отдыха, представляющие собой сборники анек­ дотов.

Поскольку серьезные арабисты лишь изредка говорят об адабе такого рода, я считаю необходимым остановиться на нем несколько подробнее. Мы знаем сейчас, что школы музыки и пе­ ния в святых городах, ставшие известными после принятия исла­ ма, способствовали, как это ни парадоксально, воспитанию на­ стоящих острословов, которые впоследствии перебрались в Ирак и воспитали, в свою очередь, профессиональных острословов, отличавшихся разнообразными талантами. Изысканность (zarf), которую автор «Агани» делает одной из отличительных черт Ме­ дины, умножающей ее славу, стала в III/IX в. привилегией дво­ ра и аббасидских салонов. Небольшой трактат, озаглавленный «ал-Мувашшаха», является ярчайшим свидетельством этому. Маленькие короли этой эпохи, zurafa', играют вместе с qiyân, рабынями-певицами, значительную роль в том, что нравы ста­ новятся все более утонченными, и употребляют свое влияние для развития изящной словесности. Кажется, именно в этих кругах зарождаются или имеют хождение анекдоты более или менее скабрезного толка. Эти анекдоты впоследствии связыва­ лись с именем какого-то знаменитого человека, даже если он и не имел никакого отношения к их созданию. Сейчас уже трудно с полной уверенностью установить их происхождение, но факт существования таких анекдотов неоспорим. Из них составлялись целые сборники. Их можно найти в значительном количестве

даже в самых старых книгах адаба, начиная с Джахиза. Если: судить по историческим свидетельствам, которые я взял на себя труд собрать, эти острословы играли порой завидную роль подле великих мира сего. Свидетель этому Абу-л-'Аббас ас-Саймари, кади и астролог III/IX в., от которого остался лишь большой аст­ рологический труд. Кроме этого, он сочинил также целый ряд: шуточных произведений, скорее порнографических и непристой­ ных, чем близких к духу Монмартра. Тот факт, что эти сочи­ нения полностью не были сохранены, говорит о том, что явное пристрастие некоторых авторов к шутке (я признаюсь, что это очень смелое обобщение) не разделялось открыто всеми мусуль­ манами, которые по примеру известного кади у Джахиза при всех обстоятельствах сохраняли чопорность, невозмутимое достоин­ ство и полное безразличие к любому явлению, которое могло бы стать предметом недоумения и, следовательно, исследования. Я убеждаюсь все более и более в том, что hilm является осно­ вной добродетелью арабов хорошего происхождения.

** *

Другой характерной чертой произведений, которые, не обя­ зательно имея в своем заглавии слово адаб, относятся более или менее явно к изящной словесности, является то, что в них значительно меньше места занимают воображение и личные* рассуждения автора. Конечно, степень одаренности автора вид­ на по предисловию и способу подачи материала. Однако основу составляют, так сказать, расположенные пластами источники — вклад поколений, следующих друг за другом. Он тем более значителен, чем древнее сами источники. Нельзя не удивляться, читая книги адаба, такие, как труд Ибн *Абд Раббихи, или даже небольшие энциклопедии, как «Мустатраф» ал-Ибшихи, обилию цитат из Джахиза и Ибн Кутайбы, как будто в этих двух мо­ делях, столь различающихся между собой, произошел оконча­ тельный отбор и фиксация знаний, подлежащих передаче, и некоторым образом определен уровень средневековой культу­ ры. Тут суверенно царит принцип авторитета, уважения к древ­ ним, подразумеваемый самой этимологией слова адаб. Именно в этой связи возникает проблема воображения и оригинально­ сти, поскольку адаб все-таки является литературой. Один мой тунисский коллега на днях сказал мне, что все арабские писа-* тели и даже поэты в целом были лишены воображения. Это утверждение можно было бы защитить, однако мне кажется,, что не стоит заходить так далеко. Все же, несомненно, что понятия sunna и ЫсГа, доминирующие в религиозной деятель­ ности, в равной степени действенны и в области светской лите­ ратуры. Это проявляется в том, что писатели в своей массе боятся позволить себе свободный полет воображения и поднять­ ся на уровень подлинного литературного творчества. Это на­ столько верно, что всякое мало-мальски оригинальное произве-

66

на вспомогательных науках религии: лексикографии, грамма­ тике, истории, еще примитивной,— науках, начинающих форми­ роваться на базе непосредственного изучения источников, кото­ рые собирает множество исследователей. Все собранные учены­ ми материалы имеют хождение в интеллектуальных кругах различных столиц, и именно там деятельность ученых переходит во вторую стадию: они начинают записывать или диктовать своим ученикам результаты своих исследований. Никогда не из­ мерить точно роль Асма'и, Абу 'Убайды, Мада'ини и им подоб­ ных, которых мы знаем по «Фихристу» и по тому немногому, что сохранилось, приложивших столько усилий, чтобы упорядо­ чить бесформенную массу документов и классифицировать в монографиях, от которых нам остались большей частью только названия, весь материал, относившийся к одному предмету.

Еще сложнее измерить роль, которую сыграли городские образованные люди в той области, что составляет предмет изящной словесности, поскольку осмысление накопленной уче­ ности было, как и в Европе, коллективным.

Когда собиралось приличное общество, присутствующие высказывали иногда оригинальные мнения по поводу той или иной традиции, критически высказывались по поводу тех или иных стихов и выдвигали идеи, которые они, однако, не запи­ сывали, во всяком случае, их сочинения, если они и были, до нас не дошли. Тем не менее результаты этой интеллектуальной деятельности полностью не утрачены, так как среди присутст­ вовавших были и собиратели: Джахиз, несомненно, был один из них, его соперник Абу Хаййан признает, что он занимался подобной записью. И разве Ибн ал-Джаузи не написал «Сайд ал-хатыр» («Охота за идеями»)?

Надо сказать, что деятельность эрудитов была частично вы­ звана настроениями шуубитов, которым они считали необходи­ мым нанести ответный удар, подчеркнув значимость элементов собственно арабской культуры. Действительно, во II/VIII в. Ирак наводнили переводы с пехлеви, которые заставили ара­ бов осознать существование тысячелетней цивилизации в за­ воеванной ими стране, перед которой бледнеют их собственные достижения.

Произведения, переведенные с пехлеви, имели в основном назидательный характер и были либо историческими, либо эти­ ческими по своему содержанию. Именно перс по происхожде­ нию, Ибн ал-Мукаффа, осуществил сложную задачу: придать рождающемуся адабу четкие формы и одновременно создать литературную прозу. Я должен сказать, что его сочинения до­ вольно-таки тяжелы по форме и общего с адабом у них нет ни­ чего, кроме содержащихся в них моральных принципов и пра­ вил поведения. Однако ему принадлежат басни Калилы и Димны. Я писал как-то, что если арабы восприняли благосклонно этот перевод, то только потому, что они нашли в нем в литера-

68