Фильштинский И.М. (сост.) - Арабская средневековая культура и литература. - 1978

5)«История благочестивого израильтянина, который был возвращен к своей жене и детям»56;

6)«Сайф ал-Мулук и Бади'ат ал-Джамал»57;

7)вторая часть истории «Ювелир Хасан из Басры»58;

8)вторая часть истории «НураддиниМарйам-кушачница»59;

9) два эпизода из истории «Худадад и его братья»60:

а) (т. 6, с. 335—336) на принцессу Дарйабар и ее же­ ниха во время брачной ночи напали пираты. Разбой­ ники перебили друг друга в схватке за обладание принцессой61;

б) (т. 6, с. 347 и ел.) похороны и сооружение мавзолея для героя, который, оказывается, еще жив62.

Современные романисты интересуются главным образом развитием характеров, а внимание греческого романа было при­ ковано к событиям. Такой подход встречается и у авторов А. С. И в греческих и в арабских историях свидетельством такого подхода является очевидная расплывчатость в описании ха­ рактеров героев, являющихся едва ли чем-то большим, нежели средой, в которой материализуется предопределенная цепь со­ бытий.

Поэт сосредоточивается на волнующих ситуациях, захваты­ вающих эпизодах, что обрекает персонажей на относительную незначительность, делает их в какой-то степени взаимозаменяе­ мыми. При всем этом бесспорно, что греческий писатель рисует свою героиню более яркими красками, чем ее возлюбленного: обычно он изображает ее более активной стороной в их отно­ шениях, практически противопоставляя пассивность и беспо­ мощность мужчины ее инициативности, находчивости и даже храбрости. А. С. изображают любовника обычно в несколько более достойном виде. Однако можно выделить достаточно примеров, похожих на греческие романические образцы, осо­

Греческий роман, наряду с А. С, полностью свободен от ареталогического преувеличения силы героев64, что уже есть

которых в равной степени наслаждаются описаниями сверхъ­ естественных подвигов своих героев65.

Манера, в которой написаны типичные любовные истории из А. С, сильно напоминает технику романа66. Ни постепенное развитие чувств героев, ни индивидуальные оттенки страсти в романе не описываются. Его авторы предпочитают иметь дело с любовью с первого взгляда не только потому, что для масс это самая убедительная форма любви, но и потому, что самим писателям с ней легче всего обращаться. Той же позиции при­ держиваются и авторы А. С.

Та любовь, от которой страдают герои,— ибо она действи-

169

тельно является страданием, считается болезнью, причем смер­ тельной,— в высшей степени сентиментальна, это эмоции ради самих эмоций, рыдания, обмороки, самоубийства. Целомудрие восславляется — для второстепенных персонажей оно не столь обязательно,— но сочетается со скрытым сладострастием. Не­ сложно показать, что любовь, описываемая в А. С, идентична той, которую без устали описывают авторы романов. Все повто­ ряется в арабских сказках, и не только в них67.

Возможно, что эта эллинистическая концепция любви по­ влияла на слезливые любовные излияния, которые стали штам­ пом в зачине доисламской касыды68. В поэзии это стало осо­ бенно цениться с расцветом мединской школы69. Развитие этой школы лирики, которая ввела в арабскую поэзию новый стиль интимных, похожих на признания эротических песен, одновре­ менно игривых и сентиментальных, сладострастных и целомуд­ ренных, странно совпадает с распространением мусульманского господства на греческую культурную территорию, прежде всего на Сирию. Другими словами, это, несомненно, связано с первым проникновением греческой традиции, которое, с другой сторо­ ны, привело к развитию ранних арабских занятий алхимией70.

Слезливая любовь71, считающаяся болезнью72 и в то же время основной причиной73 бессонницы74, истощения, безумия*. смерти75, стала в арабской лирике распространенной темой, ко­ торой уже не суждено 'было исчезнуть. До IX в. влюбленные становились героями народных романтических историй76, огром­ ное количество которых строилось по стереотипу «смерти от любви»77. Античный образец повторяется слово в слово. Достаточно одного примера.

В (возможно, поддельной) 23-й идиллии Феокрита78 отверг­ нутый влюбленный, собираясь повеситься у дверей своей воз­ любленной, просит ее написать на его могиле (ст. 47 и ел.): «Этого человека убила любовь»79. Спустя столетия греческая надпись из Хаурана (Сирия) рассказывает о некоем Аурелиосе Вахбане, сыне Александроса, эллинизированном арабе, причиной смерти которого стала любовь80. И вновь по прошествии не­ скольких веков мы находим в истории из А. С. такой стих: «Во имя Аллаха, о мой народ, когда я умру, напиши на моей могиле: здесь покоится раб любви»81.

Фразеология и образность этой ветви арабской поэзии во многих отношениях напоминает античную традицию. При внимательном рассмотрении арабских любовных выражений в поэтическом языке можно было бы установить множество, па­ раллелей, способных ответить на вопрос о том, насколько глу­ боким было влияние греческого стиля на арабскую эротическую поэзию. Здесь достаточно указать, что «военная» любовная тер­ минология, так широко используемая и в греческой и в римской поэзии, встречается в арабских стихах, датируемых очень ран­ ним периодом82.

170

Другим вопросом, требующим дальнейшего изучения, яв­ ляется отношение арабской теории любви к античной (и провансальской). В этой работе я хотел бы только заострить внимание на том, что арабская любовная поэзия, так же как

игреческая, сопровождалась теоретическими спорами о любви

иее психологии. Можно предположить, что влияние этого жан­ ра литературы на мнения и суждения, высказываемые в гре­ ческих романах, тождественно воздействию ее арабского ана­ лога на содержание позднейшей арабской лирики. В то же вре­

мя и о греческих и об арабских теоретиках можно сказать, что поэзия служит основой их аргументации83.

Все герои греческого романа и А. С. обладают одним общим качеством — они красивы. Их красота — это их raison d'être, первейшая, если не сказать единственная, причина того, что они любимы. Следовательно, главное внимание уделяется описанию героя или героини. И вновь способ изображения влюбленных в А. С. отражает описательные приемы романа. Однако представ­ ляется, что авторы арабских сказок действуют более независи­ мо там, где дело касается изображения людей, чем при созда­ нии декоративного обрамления их действий. Возможно, это про­ исходит из-за того, что собственно модель идеальной личности и способы ее описания развились довольно рано, по крайней мере в отношении женщин. Условность ранней поэзии84 и лите­ ратуры типа так называемого «Письма ал-Мунзира о совершен­ ной женщине»85 определенно свидетельствуют в пользу этого предположения86.

Авторы наиболее искусно построенных историй из А. С. при­ дают большое значение изображению декора. Как и в рома­ не, для свиданий избираются преимущественно сады, и пристра­ стие к пространным описаниям, столь характерное для грече­ ского стиля, не ослабевает и здесь. Сады и дворцы описывают­ ся скорее ради самого описания, чем из-за их функции в ска­ зочных историях. Трудно было бы не увидеть в этом прямого следования приему «экфрасис» (выражение), роду описания ху­ дожественной прозы («энос»). Антитеза и параллелизм прида­ точных предложений как требования античной формы вновь встречаются в композиции А. С, и так же, как и в греческих образцах, манера выражения очень близка к собственно поэ­ зии87. Прием «экфрасис» высоко ценился у византийцев: прост­ ранные описания дворца и сада героя в популярном эпосе о Дигенисе Акрите (X в.) являются типичным примером тому88. Не менее характерна сцена встречи Дигениса с его возлюблен­ ной з саду89. Манера, в которой описывается дворец Дигени­ са, идентична описанию зданий, построенных Василием I, у Константина Багрянородного90.

Для доказательства силы традиции в отношении «экфрасиса» важно отметить, что она была продолжена и на византийской и на арабской почве91. Перенос этого приема в арабскую прозу

171

примерно совпадает с подъемом описательной поэзии под грече­ ским влиянием в IX и X вв.92.

Я склонен производить прием муназара (сравнение двух объектов или спор о превосходстве одного из них), два при­ мера которого имеются в А. С, от греческого жанра «сингрисис». Стиль муназара определенно сформировался под влия­ нием «декламации». Эвристическая поэзия и проза развивались на протяжении всего периода античности93. Фон Виламовитц94 перечисляет самые ранние «сингрисис» и подчеркивает значе­

ние «Состязания Гомера и Гесиода» для развития этого жанра 95.

В А. С. (т. 3, с. 602 и ел.) воскрешается старый спор о пре­ восходстве одного пола над другим. Аргументы, посредством которых Будур под видом мужчины пытается склонить Камар аз-Замана к педерастии96, могут быть отзвуком античного «зитима» о том, что предпочтительнее — любовь мужчины или любовь женщины 97. Три муназары объединены в истории «Йе­ менец и шесть его рабынь», где рабыни, разбившись на пары, восхваляют собственные прелести и высмеивают физические не­ достатки своих соперниц98.

То, что Норден говорит о декламативном стиле", »пол­ ностью-применимо и к арабским «спорам о превосходстве»: они столь же страстны, сколь и наполнены тем, что греки называли «какозилиа» 10°, и сильными выражениями, так же насыщены намеками и цитатами, как и литературные произведения, им предшествовавшие. Совершенно очевидно, что привычка застав­ ляющая людей произносить импровизированные речи в ответ на чисто вымышленную ситуацию или для доказательства поучи­ тельных тезисов, берет свое начало от «инофесис» (упражне­ ний в беспредметных дискуссиях) школ риторики 101. Арабы сле­ дуют греческой традиции даже при выборе обсуждаемых «авекси инофесис». «Панегирик мухе» Лукиана 102 имеет аналог в ре­ чи Абд ас-Самада б. ал-Фадла о халк ал-ба'уда (достоинствах комара), которая, как говорят, была так длинна, что ее хватало на три маджлиса103. Арабская муназара, представленная в поэзии двумя поэмами-дискуссиями Ибн ар-Руми (ум. в 889 или 896 г.), «Нарцисс и роза» и «Перо и меч»104, и значительно позднее в садж'е, в обсуждениях достоинств и недостатков девы и женщины в 43 макаме ал-Харири (ум. в 1122 г.) 105, вызвала расцвет персидской муназары, которой вскоре было суждено на­ много превзойти свою предшественницу 106.

Привычка авторов А. С. излагать жизнь их героев с самого начала, уделяя должное внимание их образованию, восходит к «Киропедии» Ксенофонта, влияние которого на греческий ро­ ман и место, занимаемое им в истории его развития, нередко подчеркиваются 107. В пользу такого происхождения свидетель­ ствует и тот факт, что, как отмечал Д. С. Марголиус, некоторые политические трактаты Ахмада б. Аби Тахир Тайфура были

172

написаны, вероятно, в форме исторических романов, в стиле, введенном Ксенофонтом в его «Киропедии» 108.

Прозиметричеокая форма большей части А. С. кажется ис­ тинно арабским или, во всяком случае, восточным вкладом. Тот факт, что мениппова сатира и в некоторой степени сам роман представляют собой смешанную форму, привел к путанице во взглядах. Едва ли все-таки можно сомневаться в том, что прозиметрия появилась в античной литературе на много веков позже, чем на Востоке. Менипп, которому приписывают ее ос­ нование, был восточного происхождения, и вполне очевидно, что в арабском языке эта форма очень стара. Хотя смешанная фор­ ма прозы и стиха, столь характерная для А. С, имеет ближне­ восточное происхождение, не исключено, что эта устоявшаяся

форма греческого романа способствовала возникновению ее аналога в А. С.109.

Достойно упоминания и то, что большая часть А. С. соответ­ ствует требованиям античной теории литературы, предъ­ являемым к роману: истории «плазма» (правдивы), а не «псевдос» (лживы). Линия разграничения между тем, что могло слу­ читься, но не случилось, и тем, что не могло случиться, конеч­ но, проводится в греческой и мусульманской культуре в раз­ ных местах: всеобщая вера в демонов настолько сильна, что меняет точку зрения в этом вопросе. Но нам следует остерегать­ ся проводить такое разграничение в соответствии с нашими нынешними понятиями. Для мусульманской аудитории А. С. та­ кой же «плазматический» материал, как роман для греческого слушателя ио.

В качестве иллюстраций влияния греческого романа на А. С. отобраны следующие детали. Параллели в мотивах или сюже­ тах, такие, как кораблекрушение111, нападения разбойников, разбираться не будут. Мы не будем останавливаться также на чертах, общих для сказок вообще, таких, как влюбленность, возникающая после рассказа о достоинствах девушки112, если эти черты не будут иметь специального значения.

1. Хорошим примером того, как деградируют сюжетные мо­

тивы романа, служит замена «летаргического сна» на опьянение банджем в А. С.113.

2.Так же, как и в романе, но не так регулярно героя со­

провождает друг, играющий временами существенную роль для действия романа. Апокрифы повторяют роман114.

3.Все сказки, построенные полностью или частично по об­ разцу романа, следуют за ним и в том, что их развязка благо­ приятна для влюбленных. В этой связи следует подчеркнуть, что в других историях из А. С. счастливый конец не столь обя­ зателен.

4.Важность писем в любовной интриге является другой об­ щей чертой романа и A. G. Едва ли можно усомниться в том, что А. С. продолжают александрийский прием изображения

173

даже мифических героев, как свободно переписывающихся115.

5.Одинаковое для техники'романа и А. С. значение снови­ дений П6.

6.В обеих группах историй и в апокрифах люди проявляют участие к судьбе влюбленных 117.

7.Реакцией общества, аудитории или даже отдельных лиц на события является изумление, *аджабП8, то самое «экплик-

си!С» (восклицание), которое в античной теории литературы должно быть частью воздействия «мифос» (мифов) 119. В вол­ шебных сказках «экпликсис» служит для подчеркивания реаль­

ности и (Правдивости повествования. «Топос» (место) происходит от ареталогического повествования 120.

Стоит отметить и следующие менее важные детали: а)Кереньи (с. 154, прим. 10) справедливо указывает на

связь превращения Сиди Ну'мана в собаку (А. С. Т. 6, с. 268 и др.) и подробностей его жизни в собачьей шкуре с превраще­ нием в осла у Луки (Псевдо-Лукиана) и подробным описанием судьбы в обличий животного. Нигде более в А. С. судьба че­ ловека, превращенного в животное, не описывается в манере, которую можно было бы сравнить с историей Сиди Нугмана;

б) О. Вайнрайх («Gebet und Wunder», 1929, с. 343 и.ел.) подробно обсуждает случай открытия дверей посредством ма­ гического слова или формулы. Таким образом, О. Вайнрайх удачно иллюстрирует духовную атмосферу, породившую фор­ мулу «Сезам, открой дверь», которая так важна в истории об Али-Бабе, не упоминая саму эту историю (А. С. Т. 2, с. 841 и ел.);

в) кольцо со смертельными огненными лучами (А. С. Т. 6, с. 183 и ел.; с. 640 и ел.) напоминает нечто вроде огненной ман­ тии св. Феклы ш ;

г) значение того, что Камар аз-Заман работал садовником

(А. С. Т. 2, с. 467 и ел.), объясняется параллелями из ро­ мана 122.

III

Нет документальных доказательств, подтверждающих, что заимствование античных элементов действительно имело место. Изложенные выше факты уже сами по себе являются убедительным свидетельством живучести греческих элементов. Однако было бы целесообразно дополнить их ссылками на ана­ логичные процессы в смежных литературных областях, что­ бы продемонстрировать, по крайней мере, правдоподобность та­ кого развития, отдельные фазы которого, к несчастью, остают­ ся вне поля нашего зрения 123.

Р. Зёдер 124 убедительно показала, как много элементов ро­ мана вошло в апокрифические тексты Нового завета. Уцелели не только главные мотивы романического действия, но и зна-

174

чительные части его условного декора, а также, что особенно важно, характерное для него отношение к любви 125. Несомнен­ но, апокрифическая литература имела большое значение для сохранения более старых форм. Имеются, по крайней мере, две параллели между мотивами апокрифов и А. С. Снадобье, мо­ гущее превращать людей в животных, которым пользуется ца­ рица Лаб (А. С. Т. 5, с. 140 и ел.), напоминает одно из средств, упомянутых в «Актах» Андрея и Матфея (гл. 1 и ел.). Те же «Акты»126 знакомят нас с каннибалами, которые, перед тем как растерзать своих жертв, кормят их обильной пищей, от которой их сознание затуманивается. Эта деталь знакома нам по третьему путешествию Синдбада127. Проникновение сказа­ ний, типичных для ранней христианской литературы, в араб­ ские повести достаточно полно иллюстрируется историями,

собранными Р. Басэ в третьем томе его «Тысячи и одной ночи» 128.

Сирия является географическим центром апокрифов 129. Жи­ вучесть античного образа жизни вплоть до самого кануна мусульманского завоевания подтверждается стихами Хассана б. Сабита (590—674), в которых он насмехается над своими соперниками, называя их «лицемерами из Газы» 130. Хассан по­ сетил Дамаск в начале VII в. и позднее стал «придворным поэ­ том» пророка131. Тесное сотрудничество в административных

вопросах между арабами и покоренными греками хорошо из­ вестно 132.

Чтобы и далее подчеркнуть вероятность проникновения гре­ ческих форм в А. С, мною будут коротко рассмотрены вопро­ сы проникновения греческого литературного «евни» (стиля) и элементов формы в арабскую литературу.

1. К. X. Беккер («Islamstudien» .Т. 1, с. 501 и ел.) прослежи­ вает развитие мотива «Где те, кто был до нас в мире?» от его

зарождения в критике циников до применения в арабской ли­ тературе 133.

2. В течение первой половины IX в. у арабов вдруг снова

появляется элегия, посвященная животным,— детище элли­ низма 134.

3.Э. Захау135 указывает136, что самые ранние биографии Мухаммада, которые отнюдь не ограничивались описаниями войн, которые он вел, именовались магази. Следовательно, в годы ранней арабской историографии этот термин обозначал биографию лица, имевшего высокое духовное звание. Такое употребление слова магази (борец) происходит от привычки христиан называть великих святых или мучеников борцами,

«афлите», божьими воинами, а их действия битвами — «афли», сирийск. «тектоше» 137. Такое употребление продолжало сущест­ вовать, особенно в Медине, приблизительно до середины VIII в.

4.И. Гольдциер («Об арабской филологии». Т. 2. Введе­ ние, XLII—XLIII) устанавливает связь между арабской лите-

175

ратурой му'аммарун и произведениями «макровии» Псевдо-Лу- киана и Флегона 138.

5. И. Хоровитц («Следы греческих мимов на Востоке») кон­ статирует живучесть греческих «мимос» в арабоязычном мире и в настоящее время. Непрерывность развития неоспорима, хо­

тя у Хоровитца нет арабских свидетельств, датируемых ранее чем X в.139.

роятно, уместны только четыре замечания, касающиеся второ­ степенных вопросов:

а) в аббасидской поэзии вновь появляется александрийский обычай специально обыгрывать чужие стихи или дословно включать в свои стихи некоторые фразы другого поэта 144. Этот прием называется тадмин 145;

б) противопоставлению ingenium и ars в литературных суж­ дениях146 соответствует аналогичное противопоставление таб% итакаллуф у арабских авторов147;

в) мнение, согласно которому говорящий или поэт может «делать великие вещи ничтожными, придавать незначительному

величие» 148, встречает поддержку у Низами Арузи (XII в.) 149 и Ибн Халдуна (ум. в 1406 г.) 150;

г) важно понять, что арабы уже имели несколько туманные представления о греческой и византийской риторике еще до ве­ ликого притока греческой науки.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 J. Östrup . Studien über 1001 Nacht. Übers, von O. Rescher. Stuttgart,

der Heidelberger Akademie der Wissenschaften», 1923, H. 2, с 31; К. K é r e n y i .

Die griechisch-orientalische Romanliteratur in religionsgeschichtlicher Beleuchtung, 1927, с VIII.

sches im Plautus, 1922, с. 253—255, а также «Введение» А. Эрну к его изда­ нию и переводу этой пьесы (1936). К сожалению, заключения этих авторов

176

противоречивы. Не считая себя специалистом в области «плавтоведения»,

последний высказывается в пользу теории, поддерживаемой Е. Фрэнкелем, со­ гласно которой эта латинская комедия является контаминацией двух грече­ ских сюжетов.

9 А. С. Hrsg. M. Hadicht. T. 2, 1825—1843, с. 140—445. Далее А. С. будут цитироваться по немецкому переводу: Е. L i 11 m a n n. Bd 1—6, 1921—1928, так как цитаты из оригинала будут затруднять неарабистов. Перевод Литтманна, который является выдающимся литературным достижением, ба­ зируется на калькуттском издании 1839—1842 гг., но включает в себя значи­ тельное число важных историй, упущенных в индийском, а иногда в различ­ ных египетских изданиях. Эти истории приводятся в т. 6, с. 682—683. Пере­ вод Литтманна — тщательная переработка перевода П. Ф. Греве, который, в свою очередь, опирался на Бартона. История о мяснике у Литтманна отсут­ ствует.

гл. 18. Этот пример очень хорошо показывает, как впечатляющие детали жи­ вут независимо от своего истинного контекста. Параллели между апокрифи­ ческим Новым заветом и А. С. будут обсуждены ниже. История хозяина-вора (Rhampsinit)—египетского происхождения, хотя и была пересказана Геро­ дотом (Hist. Vol. 2, с. 121—122). Ее отзвуки в плутовских историях А. С. были продемонстрированы Th. Nöldeke (см.: ZDMG. Bd 42, с. 68—70, и А. С. Т. 6, с. 711). К. Броккельманн (GAL SBd 2, с. 59, прим. 2) предполагает скорее египетское влияние, не ссылаясь на какие-либо определенные примеры.

работа содержит много полезного материала. На с. 165—167 Райтценштайн обсуждает влияние сабейцев на исламскую мысль и их роль в сохранении эл­

Ефрема Сирийского. Однако Андрэ придает большее значение мыслям и об­ разности, чем формам. G. Р. Wetter («Phos», 1915, с. 14) возводит формулу «эго ими» к мандейским писаниям.

24(1) «Славьте имя господа всевышнего.

(2)Создавшего и уравновесившего все сущее,

(3)Начертавшего их судьбы и ими управляющего» и т. д.