Давид Юм Англия под Властью Дома Стюартов (1649-1685) Том 1

была первой прийти на ум грубому и непросвещенному человечеству. Лишь затем были последовательно учреждены сложные и искусственные добавления в виде магистратов и законов; если же их навязали государю силой мятежные подданные, то по этой самой причине их происхождение должно казаться еще более двусмысленным и случайным. В Англии власть короля во всех внешних атрибутах правления и в обычном языке законодательства предстает верховной и совершенно неограниченной, да и подлинный дух конституции, как он неизменно обнаруживал себя на практике, не слишком далек от этой видимости. Парламент собирается по его воле, по его воле он распускается. Только воля короля, хотя и в соот­ ветствии с желанием обеих палат, способна сообщить силу и авторитет законам. Кажется, что и в представлении всех чужеземных народов одно лишь величество монарха заслуживает действительного внимания и ува­ жения. Никто из подданных, навлекших на себя гнев короля, не может надеяться на безопасную жизнь в королевстве, и даже покинуть его без согласия своего владыки он, по закону, не имеет права. И если магистрат, обладающий такой силой и окруженный подобным блеском, сочтет свою власть священной, а себя самого помазанником божьим, то его притяза­ ния можно истолковать в весьма выгодном свете. Если же мы признаем их всего лишь благочестивым обманом, то нам не следует удивляться тому, что в наше беспокойное и любознательное время король Англии исполь­ зует ту самую уловку, к которой прибегали Минос, Нума(141) и знамени­ тейшие законодатели древности. Подданные, даже собранные в парламен­ те, всегда остаются подданными, и к своему государю они по-прежнему должны относиться с почтительной покорностью и смирением. И хотя го­ сударь милостиво дарует им право рассказывать ему о своих домашних тяготах и печалях, известных им, надо полагать, лучше, чем самому госу­ дарю, это отнюдь не позволяет подданным дерзко вторгаться во всякую область правления. Любой здравомыслящий наблюдатель непременно заключит, что «более вольное и менее почтительное использование при­ знанных прав является нарушением долга в такой же степени, как и узур­ пация прав новых и прежде неизвестных».

Между тем приверженцы свободы рассуждали по-другому. Напрас­ но, говорили они, возводит король английскую форму правления к ее пер­ воначалу, желая показать, что привилегии парламента вторичны и случайны; право давности и многовековой обычай задолго до нашего вре­ мени узаконили эти собрания, пусть даже их происхождение является не более величественным, чем то, которое приписывает им король. Если письменные памятники английской истории, как утверждается, изобра­ жают парламенты возникшими по воле и с разрешения монархов, то прин­ ципы человеческой природы, если мы проследим источники правитель­ ства несколько глубже, ясно нам продемонстрируют, что сами монархи всей своей властью обязаны добровольному подчинению народа. В дей­ ствительности, однако, нельзя указать ни один век, когда бы английская форма правления представляла собой чистую и несмешанную монархию,

и если в какие-то периоды права нации попирались грозным иноземным вторжением или внутренней узурпацией, то возвышенный дух народа вся­ кий раз пользовался первой же возможностью, чтобы восстановить ста­ ринную конституцию и образ правления. В языке законодательства и в обычных формулах администрации и суда королевская власть может изоб­ ражаться священной и верховной, однако все, что безусловно необходи­ мо для осуществления законодательной власти, следует считать столь же божественным и неприкосновенным. Если же проводить между ними в этом смысле какое-либо различие, то предпочтение, несомненно, следует отдать народным советам, чье вмешательство обуздывает крайности и беззакония деспотической власти и оберегает ту святую свободу, кото­ рую героические души во все века считали более драгоценной, чем сама жизнь. И недостаточно сказать, что кроткое и справедливое правление Якова дает мало или вовсе не дает поводов для недовольства. Как бы сдер­ жанно ни пользовался король своей прерогативой, как бы строго ни со­ блюдал законы и конституцию, «но если он основывает свою власть на произвольных и опасных принципах, то за действиями его нужно следить столь же бдительно и противиться ему столь же энергично, как если бы он предавался всем бесчинствам жестокости и тирании».

Посреди этих споров люди мудрые и умеренные пытались, насколько возможно, сохранить беспристрастие, занимая нейтральную позицию между враждующими партиями, но чем больше размышляли они о ходе общественных дел, тем труднее им было составить твердое мнение на сей счет. С одной стороны, в самом возникновении партий они видели счаст­ ливое предвестие свободы, и они, разумеется, не могли рассчитывать на то, что при смешанной системе правления можно будет наслаждаться столь бесценным благом, не испытывая соответствующих неудобств, ко­ ими оно неизменно сопровождается в подобном государственном устрой­ стве. Но, с другой стороны, когда задумывались они о неизбежных целях и стремлениях обеих партий, их смущали горестные предчувствия, и они не могли отыскать никакого реального средства примирить противников. Благодаря давно утвердившемуся обычаю, корона обладала теперь столь обширной прерогативой, что свободе было уже недостаточно по-прежне­ му держаться оборонительной тактики, пытаясь защитить оставшийся в ее распоряжении клочок земли: нужно было повести наступательную вой­ ну и ограничить власть суверена более узкими и точными пределами. Но после такого вызова любой государь, даже самый справедливый и умерен­ ный, непременно должен был сделать попытку сломить своих противни­ ков, а поскольку он уже стоял на самом краю деспотической власти, то приходилось опасаться, что он опрометчиво и необдуманно переступит эти границы, к тому же весьма смутно обозначенные конституцией. Бес­ покойное английское правление, вечно колеблющееся между привилеги­ ей и прерогативой, предоставило бы множество исторических прецеден­ тов, на которые могли бы ссылаться обе стороны. В столь сложных и за­ путанных вопросах нация непременно разделилась бы, а так как военные

силы государства по-прежнему находились в ее руках, то неизбежно вспыхнула бы гражданская война — война, ответственность за которую легла бы на обе партии (или ни на одну из них); война, в которой люди порядочные и добродетельные не знали бы, чего им желать и за что мо­ литься, если бы любви к свободе, столь необходимой для совершенство­ вания человеческого общества, не оказалось достаточно, чтобы склонить их симпатии на сторону ее защитников.

ПЕРЕГОВОРЫ О БРАКЕ НАСЛЕДНИКА И О ВОЗВРАЩЕНИИ ПФАЛЬЦА

Задача вырвать Пфальц из рук императора и герцога Баварского все­ гда должна была казаться чрезвычайно сложной для Англии, страны, уп­ равляемой таким невоинственным государем, как Яков; пока же он нахо­ дился в ссоре с собственным парламентом, дело это было явно невозмож­ ным. И потому сколь искусно ни вел бы переговоры король, с ним теперь считались гораздо меньше, и уклониться от исполнения его просьб было не слишком трудно. Когда лорд Дигби, посол Якова при императоре, по­ требовал прекращения военных действий, его адресовали к герцогу Ба­ варскому, командовавшему габсбургскими войсками. Герцог объявил по­ слу, что заключать особый договор на сей счет нет никакой нужды. «Воен­ ные действия уже прекратились, — сказал герцог, — и я нисколько не сомневаюсь, что смогу предотвратить их возобновление, твердо удержи­ вая Пфальц в своих руках до тех пор, пока стороны не придут к оконча­ тельному соглашению»218. Несмотря на эту обиду, Яков попытался про­ должить обсуждение условий примирения пфальцграфа с императором и открыл в Брюсселе переговоры при посредничестве эрцгерцога Альберта, а после его смерти, последовавшей вскоре, при посредничестве инфанты; но когда стороны приступили к совещаниям, выяснилось, что упомяну­ тые особы не обладают достаточной властью для решения спора. Теперь в Лондоне ждали имперского посла Шварценбурга, надеясь, что он прибу­ дет с более широкими полномочиями, так как данное ему поручение все­ цело относилось к брюссельским переговорам. Король мог легко заметить, что император пренебрегает всеми его ходатайствами, но поскольку иных

84 События 1622 года

средств в распоряжении короля не имелось, а постоянные напоминания о претензиях его зятя были, казалось, в интересах последнего, то Яков попрежнему соглашался терпеть все уловки и отговорки Фердинанда. Ко­ роль не был совершенно обескуражен даже тогда, когда имперский сейм в Ратисбоне, под влиянием или скорее под давлением императора, хотя и вопреки протесту курфюрста Саксонского и всех остальных протестант­ ских князей и городов, перенес курфюршеское достоинство с пфальцгра­ фа Рейнского на герцога Баварского.

Тем временем Фридрих предпринимал энергичные усилия для возвра­ щения своих земель. По его распоряжению в Германии были набраны три

армии под командованием герцога Христиана Брауншвейгского, князя Баден-Дурлахского и графа Мансфельда<142). Первые два были разбиты графом Тилли(143) и имперцами; третий же, хотя его силы значительно ус­

тупали неприятельским, все еще продолжал военные действия. Он, одна­ ко, не получал необходимой денежной помощи ни от пфальцграфа, ни от английского короля и армию свою содержал главным образом благодаря грабежам и вольному постою на территории Пфальца. Поскольку габс­ бургским солдатам платили регулярно, дисциплина у них была более стро­ гой, и Яков начал справедливо опасаться, что столь неравная борьба не просто опустошит наследственные владения пфальцграфа, но закончится тем, что подданные Фридриха совершенно охладеют к своему прежнему государю, который их грабит, и почувствуют привязанность к новым вла­ дыкам, которые их защищают219. А потому он убедил своего зятя прекра­ тить военные действия под предлогом покорности и повиновения импера­ тору. Мансфельд был уволен со службы пфальцграфа, после чего этот знаменитый генерал отвел свою армию в Нидерланды, где поступил на службу к Генеральным штатам Соединенных провинций.

Как мало важности придавали переговорам Якова за границей, ясно показывает один забавный эпизод, упоминаемый всеми историками и по­ тому заслуживающий упоминания и у нас. В одном фарсе, разыгранном в Брюсселе, был выведен курьер, доставляющий печальные вести о том, что Габсбургам суждено вскоре потерять Пфальц, ибо на выручку лишенно­ му своих земель курфюрсту отовсюду спешат мощные подкрепления: ко­ роль Дании согласился помочь ему сотней тысяч маринованных селедок, голландцы шлют сто тысяч бочек масла, а английский король — сто ты­ сяч послов. В других случаях Якова изображали с ножнами, но без меча, или же с мечом, который никто не мог извлечь из ножен, хотя сразу не­ сколько человек пытались его вытащить220.

Впрочем, отнюдь не с этими переговорами с императором или с герцо­ гом Баварским связывал Яков действительные надежды на успех своего проекта реставрации пфальцграфа — взоры его были всецело обращены к Испании, и он не сомневался, что если ему удастся женить сына на ин­ фанте, то после заключения столь тесного родственного союза можно бу­ дет без труда достигнуть и другой цели. Испанский двор всегда вел пере­ говоры с чрезвычайной неспешностью, а потому столь непроницательно-

му государю нелегко было уразуметь, действительными или мнимыми яв­ ляются встретившиеся на его пути затруднения, и Яков с изумлением видел., что после пяти лет переговоров по, казалось бы, столь простому вопросу он находится в том же пункте, что и при их начале. Для замуже­ ства инфанты с протестантским государем требовалось специальное раз­ решение Рима, и король Испании, взявший на себя соответствующие хо­ датайства перед папой, получил таким образом возможность по собствен­ ному усмотрению задерживать или ускорять переговоры о браке и в то же время сохранять свои уловки в совершенном секрете от английского двора.

Чтобы устранить все помехи, Яков отправил послом к Филиппу IV(144),

только что наследовавшему от отца испанскую корону, лорда Дигби, вско­ ре после этого возведенного в достоинство графа Бристола(|45). В каче­

стве своего тайного агента в Риме он использовал Гейджа; выяснив с его помощью, что главным, если не единственным затруднением, замедляв­ шим брак, было различие вер, Яков решил, насколько возможно, ослабить это препятствие. Он велел освободить из заключения всех папистов-ре- кузантов, и англичане каждый день с ужасом ожидали, что король запре­ тит исполнять впредь любые законы, принятые против католиков. Король

потрудился представить особые аргументы в оправдание этой меры, столь противной непримиримому духу его подданных, и даже попытался объяс­ нить ее своим великим рвением к делу реформированной религии. По его словам, он обращался ко всем иноземным государям с просьбой проявить некоторое снисхождение к несчастным протестантам, но ему всякий раз отказывали, ссылаясь на строгость английских законов против католи­ ков221. Возможно, ему и вправду пришло на ум, что если крайности рели­ гиозного фанатизма христианских сект должны когда-нибудь смягчиться, то одной из них непременно следует сделать первый шаг на пути терпимо­ сти, и что нет ничего более почетного для Англии, чем опередить других в этом мудром и достойном предприятии.

Не одни лишь религиозные пуритане выражали недовольство этим актом терпимости со стороны короля: поклонники гражданской свободы также были встревожены подобным применением монаршей прерогати­ вы. Следует, однако, заметить, что наряду с другими опасными полномо­ чиями английские короли обладали в то время правом освобождать от обя­ занностей и наказаний, предусмотренных законом, во всяком случае по­ стоянно им пользовались. Кроме того, хотя королевская прерогатива в гражданских делах была тогда весьма обширной, в последние царствова­ ния государи присвоили себе еще более широкую власть в церковных воп­ росах. И потому король не преминул изобразить терпимость к католикам как меру, всецело оправданную подобного рода аргументами.

Уступками в пользу католиков Яков добился своей цели. Те самые ре­ лигиозные мотивы, которые до сих пор делали мадридское правительство столь неискренним во всех его шагах в связи с проектом брака, стали те­ перь главной причиной, способствующей его заключению. В Мадриде на­ деялись, что благодаря этому браку английские католики смогут в буду-

щем наслаждаться покоем и терпимостью, а инфанта станет тем благо­ словенным орудием, которое наконец обеспечит католической церкви в Англии мирную жизнь после стольких жестоких гонений, обрушившихся на нее в прежние годы. Посол граф Бристол, человек весьма осторожный и проницательный, который ранее решительно возражал против любого брачного союза с католиками222, теперь был совершенно убежден в ис­ кренности испанцев и уже готовился поздравить Якова с успешным осу­ ществлением всех его планов223. Дочь испанского короля, особа, как он утверждал, превосходно воспитанная, вскоре, по его словам, должна была прибыть в Англию и привезти с собой громадное богатство — два милли­ она песет, или 600 000 фунтов стерлингов — сумму, вчетверо большую, чем то, что Испания когда-либо давала в приданое за своих принцесс, и почти равную всем субсидиям, которые в течение этого царствования выделил королю парламент. Но еще более важным для чести и счастья Якова было то обстоятельство, что в предполагаемом браке Бристол ви­ дел верное предзнаменование скорой реставрации пфальцграфа, полагая, что Филипп никогда бы не отдал англичанам свою сестру и столь громад­ ные богатства, если бы намеревался на следующий день вступить с ними в войну. Его осведомители, похвалялся Бристол, были столь точны в сво­ их сообщениях, что даже самые секретные планы испанцев никогда не ос­ тавались для него тайной224, и потому он выяснил, что возвращение Фрид­ риху Пфальца и брак инфанты испанцы всегда рассматривали как меры тесно связанные или даже неотделимые одна от другой225. Как бы мало ни был способен Яков по своему характеру добиться от испанцев столь гро­ мадной уступки, какие бы неудачные средства ни употреблял он ради этой цели, английский посол не мог отрицать свидетельства фактов, ясно те­ перь доказывавших совершенную искренность намерений Филиппа.

Возможно также, что Бристол, как человек умный, понимал, что со­ ображения государственного интереса, которые, как принято думать, только и имеют вес в советах монархов, не всегда в конечном счете берут там верх; что мотивы более бескорыстные — благодарность, честь, друж­ ба, великодушие — у государей точно так же, как и у частных лиц, неред­ ко способны уравновесить эти эгоистические побуждения; что справед­ ливость и умеренность Якова, а также его полное доверие к Испании про­ явились во всем ходе переговоров с такой очевидностью, что ему наконец удалось добиться искреннего союза с этой нацией, столь знаменитой чув­ ством верности и чести. Либо, если чисто политические мотивы следует все же считать определяющими во всех государственных делах, можно принять такое объяснение: морская мощь Англии была столь внушитель­ ной, а испанские владения — столь разбросанными по различным частям света, что советники Филиппа вполне могли склониться к тому мнению, что для завоевания искренней дружбы владычицы морей никакие уступки нельзя считать чрезмерными. А так как Якова в течение многих лет мани-. ли соблазнительными надеждами и другими торжественными обещания­ ми, а его народ в это время приходил в ярость из-за бесконечных задер-,

жек и досадных разочарований, то, вероятно, должен был наступить та­ кой момент, когда для двух наций уже не оставалось среднего пути между самой ожесточенной ненавистью и самым тесным союзом. Мы уже не го­ ворим о том, что примерно в это же время политика французского двора вновь начала приобретать прежнюю энергию, а следовательно, для безо­ пасности и величия испанского монарха дружба с Англией с каждым днем становилась все более необходимой.

Итак, стороны пришли к согласию по всем пунктам, и недоставало теперь лишь папского разрешения, которое, впрочем, можно было счи­ тать простой формальностью226. Король ликовал, видя успех своей ми­ ролюбивой политики, и, казалось, с полным правом похвалялся необык­ новенным своим умом и проницательностью — как вдруг все эти голово­ кружительные надежды были разрушены дерзкой опрометчивостью человека, которого Яков, на горе самому себе, своему семейству и своему народу, когда-то безрассудно возвысил над сферой частной жизни.

ХАРАКТЕР БЕКИНГЕМА

Со времени падения Сомерсета Бекингем пользовался неограничен­ ным влиянием как при дворе, так и в государстве, и если бы Яков открыл глаза, он имел бы теперь полную возможность убедиться, насколько непригоден его фаворит для того высокого положения, на которое он ока­ зался вознесен. Известными достоинствами придворного Бекингем обла­ дал, талантов государственного мужа не было у него и в помине. Безу­ держный в своих страстях и равно неспособный к осторожности и при­ творству; прямой и откровенный больше от грубой несдержанности, нежели от подлинного чистосердечия, расточительный скорее от свалив­ шегося на него богатства, чем от природной щедрости; горячий в дружбе, неистовый во вражде, но в обоих случаях лишенный всякой проницатель­ ности и умения разбираться в людях, — со всеми этими качествами он быстро достиг высшего положения и тотчас же обнаружил как дерзкую надменность, свойственную выскочкам, недавно добившимся славы и бо­ гатства, так и гневную запальчивость, характерную для особ высокород­ ных и не привыкших к возражениям.

Среди тех, кто испытал на себе высокомерие всесильного фаворита, оказался даже принц Уэльский; по этой причине отношения между ними были чрезвычайно холодными, если не прямо враждебными. Бекингем, искавший способ привязать к себе принца и преодолеть его нерасположе­ ние и в то же время завидовавший огромному влиянию, которого в ходе переговоров с испанцами добился Бристол, придумал средство разом Удовлетворить обе эти склонности. Он стал твердить Карлу на то, что лица его сана бывают особенно несчастливы в браке — а между тем это важ­ нейшая часть жизни человеческой; что они обыкновенно получают невес-

ту, незнакомую для них, сами будучи ей совершенно чужды; невесту, ко­ торой родство душ не внушило любви, а знаки внимания — привязаннос­ ти, чьей руки добивались единственно лишь с помощью переговоров, со­ глашений и политических расчетов; что, какими бы достоинствами ни об­ ладала инфанта, она непременно должна видеть в себе печальную жертву государственных интересов и не может не думать с отвращением о том дне, когда ей придется разделить ложе с незнакомцем и, попав в чужую страну и новую семью, навеки распрощаться с отчим домом и родной зем­ лей; что принц в силах смягчить все эти горестные обстоятельства и ока­ зать ей такие услуги, которые привяжут к нему самое равнодушное суще­ ство и пробудят теплые чувства в самом холодном сердце; что его путеше­ ствие в Мадрид станет актом совершенно неожиданной галантности, который не уступит любым фантазиям испанских рыцарских романов и, польстив страстному и смелому характеру этого народа, тотчас же явит его принцессе в привлекательном образе преданного своей даме кавалера и храброго искателя приключений; что переговоры о судьбе Пфальца, ко­ торые до сих пор так медленно велись министрами и послами, будут быс­ тро завершены усилиями столь выдающегося посредника, коему посодей­ ствует своими просьбами и ходатайствами благодарная инфанта; что ис­ панское великодушие, тронутое этим беспримерным актом доверия, сделает уступки, далеко превышающие те, которых можно ожидать от политических видов и расчетов; и что он, принц, скоро возвратится к ко­ ролю с великой славой, ибо одним и тем же деянием восстановит на пре­

столе несчастного пфальцграфа и завоюет руку и сердце испанской прин­ цессы227.

Возвышенно-романтический прожект Бекингема взволновал чистую душу юного принца, и он согласился просить короля его одобрить. Карл и Бекингем улучили момент, когда Яков находился в самом веселом и бла­ годушном настроении, и скорее своим упорством, нежели силой доводов добились опрометчивого и необдуманного согласия на свое предприятие. Вырвав у короля обещание хранить их замысел в тайне, они покинули его, чтобы заняться приготовлениями к отъезду.

Едва король остался один, его характер, скорее осторожный, чем склонный к чрезмерному оптимизму, внушил ему совершенно иные мыс­ ли на сей счет, ясно представив все возможные затруднения и опасности. Он рассудил, что даже если люди простят эту юношескую выходку прин­ цу, они никогда не смогут извинить самого короля, который — в его годы и с его опытностью! — мог отдать своего единственного сына, наследника его короны и опору его старости, в полную власть чужеземцев, не обеспе­ чив для него даже такой слабой гарантии безопасности, как охранная гра­ мота; что если испанский монарх искренен в своих заверениях, то уже через несколько месяцев договор о браке будет заключен и инфанта при­ едет в Англию; если же он неискренен, то предавать принца в его руки значило бы совершать еще более вопиющую глупость; что Филипп, обла­ дая столь бесценным залогом, может предъявить более высокие требова-

ния и навязать англичанам более жесткие условия договора; что безрас­ судство этого предприятия столь очевидно, что даже самый успешный исход не сможет послужить для него оправданием, тогда как неудача по­ кроет короля бесчестьем в глазах собственного народа и превратит в веч­ ный предмет насмешек для потомства228.

Как только принц и Бекингем возвратились к нему за инструкциями, король, совершенно истерзанный этими мыслями, представил им все до­ воды, заставившие его изменить свое решение, умоляя их отказаться от столь безрассудной авантюры. Принц встретил разочарование с печаль­ ной покорностью и безмолвными слезами, Бекингем же осмелился заго­ ворить тем повелительным тоном, который, как он знал по опыту, всегда неотразимо действовал на его слишком мягкого и уступчивого государя. Он заявил королю, что впредь никто уже не поверит его словам, если он так быстро отречется от столь торжественного обещания; что ему совер­ шенно ясно, откуда проистекает перемена в мыслях короля: Яков нару­ шил другое свое слово и рассказал обо всем какому-то мерзавцу, который и снабдил его этими жалкими доводами; что он, Бекингем, вне всякого сомнения, узнает имя этого советчика; что если король отступится от обе­ щанного, то это будет столь неучтивым поступком по отношению к прин­ цу, который, получив согласие Его Величества, страстно возжелал этой поездки, что принц уже никогда не сможет забыть подобную обиду и про­ стить того человека, который стал ее причиной229.

С чрезвычайной искренностью, подкрепляемой множеством клятв, король начал оправдываться, решительно отрицая, что он кому-либо со­ общал об этом деле, но, осажденный назойливыми требованиями Бекингема и страстными мольбами своего сына, чьи просьбы по другим поводам до сих пор всегда были почтительными и никогда не становились слиш­ ком настойчивыми, он вновь имел слабость дать согласие на задуманное ими путешествие. Было решено, что сопровождать их будут лишь два че­

ловека — сэр Фрэнсис Коттингтон, секретарь принца, и Эндимион Пор­ тер, его постельничий<|47); первый из них в этот момент находился в при­

хожей, и король тотчас же велел его пригласить.

Яков сказал Коттингтону, что, поскольку тот всегда был честным че­ ловеком, он доверяет ему теперь дело исключительной важности, о кото­ ром Коттингтон не должен сообщать никому на свете. «Коттингтон, — добавил король, — вот крошка Карл и Стенни (этими нелепыми прозви­ щами он любил называть принца и Бекингема), им не терпится поскорее отправиться в Испанию за инфантой. С собой они согласны взять только Двух спутников, и одним из них избраны вы. Что вы думаете об этой поезд­ ке?» Сэру Фрэнсису, человеку благоразумному, который к тому же про­ вел несколько лет в Испании, выполняя поручения короля, тотчас же при­ шли на ум все очевидные возражения против подобной затеи, и он не по­ колебался открыто их высказать. «А ведь я уже говорил вам об этом!» — воскликнул король, бросившись на постель; он вновь разгневался, а по­ том зарыдал, горько сетуя на то, что теперь он погиб и что ему суждено навеки потерять крошку Карла.