Канке В.А. Энциклопедия философии науки

Глава 13. Аналитическая философия и наука

вой физической геометрии». Бесспорно, Карнап находился под впе- чатлением фундаменального открытия Х. Рейнхенбаха (1928). Последний, выявив различие так называемых универсальных и дифференциальных сил (см. п. 6.5), пришел к очень содержательному выводу: «Освобождение от произвольности описания природы достигается не наивно-абсолютным ее отрицанием, но только признанием и определением точек произвольности» [27, c. 55, 56]. Недостаточно признавать факт наличия в науке конвенций, надо понимать их смысл.

Неопозитивистская трактовка конвенционализма была поставлена под сомнение К. Поппером. Он полагал, что судьба теории определяется не принципом простоты, а строгостью проводимых процедур ее фальсификации [18, c. 145]. В конечном счете, всегда можно установить, какая теория позволяет лучше преодолеть ту или иную проблемную ситуацию. Тому, кто действительно продуктивно использует методологию фальсификационизма, нет необходимости прибегать к конвенционалистским уловкам.

В отличие от Поппера Куайн не являлся антиконвеционалистом. Но куайновский конвенционализм имеет мало общего с неопозитивистским конвенционализмом. Куайн несколько модифицировал утверждение Дюгема о возможности коррекции любой части теории ради ее согласования с экспериментальными фактами. Он настаивал на согласовании теории с определенным поведением людей. Конвенционализм Куайна окрашен, по сути, в прагматические тона. Философские позиции Дюгема и Куайна различны. Это обстоятельство обычно не учитывается при формулировке так называемого тезиса Дюгема–Куайна: рост научного знания достигается своевременными модификациями уже существующих теорий. Если обратиться к реальной практике современного естествознания, то нетрудно убедиться, что в ней сохраняется актуальность неопозитивистской версии конвенционализма. Актуальны также рекомендации Поппера и, хотя и в меньшей степени, – Куайна.

Итак, неопозитивистская философия науки на сегодняшний день сохраняет свою актуальность. Ее проблемные аспекты дали богатую пищу для размышлений и постпозитивистам, и представителям новейшей аналитической философии, равно как и представителям других философских направлений. Современную философию науки едва ли можно представить себе без неопозитивистов.

211

Часть 1. Общая философия науки

13.4. Аналитизм и прагматизм: от У. Куайна до Р. Рорти

Âпроблемном поле философии ближе всех к неопозитивизму,

âлице Карнапа, стояли Поппер и Куайн. Оба критиковали гения неопозитивизма, правда Куайн воспринял у Карнапа значительно больше, нежели Поппер. Возможно, это не в последнюю очередь объясняется тем, что в качестве логиков Карнап и Куайн сильно превосходили Поппера. Куайн отмечал: «...от Карнапа я получил больше, чем от другого философа» [28, с. 42]. С учетом сказанного мы решили остановиться на воззрениях Куайна (о философии Поппера см. 14.1). Стоит, пожалуй, заметить, что в отечественной философской литературе лишь в последние годы появились переводы лучших работ Куайна, например книги «Слово и объект» и статей «Онтологическая относительность» и «Вещи и их место в теориях» [25, 29, 31], а также их адекватная оценка [30].

Куайн, в большей степени чем кто-либо другой, задал магистральную линию эволюции американской философии второй половины ХХ в. В его философствовании, которое часто называют радикальным эмпиризмом, гармонично сочетаются друг с другом импульсы, исходящие от философии, логики и лингвистики – трех областей знания, в которых Куайн был наиболее сведущим. Его философия для нас интересна прежде всего тем, что она содержит весьма необычный вариант философии науки. Куайн сообщает о природе науки кое-что такое, чего не найти у других авторов. Как эмпирицист Куайн продолжал британскую традицию. Своеобразие позиции Куайна заключалась в его экстернализме: внутренний мир человека, различного рода интроспекции отвергаются, ибо о них можно сказать лишь что-то невразумительное. Куайн резко критиковал «миф о музее», согласно которому каждое выражение и каждое предложение есть этикетка, прикрепляемая к тем или иным идеям.

Наиболее бесспорные основания его философствования суть следующие [31, с. 40–41]:

1) внешние объекты, воздействуя на чувственные рецепторы, вызывают возбуждение в нервах;

2) специфика человека состоит в использовании им языка, который обладает социальной, интерсубъективной природой;

212

Глава 13. Аналитическая философия и наука

3)действенность языка проявляется не иначе как в определенных ситуациях;

4)значения слов и предложений должны оцениваться в терминах поведения;

5)любое научное знание должно базироваться на эмпирическом методе, лучше всего представленном в естественных науках, особенно в физике.

Таким образом, Куайн ориентировался в своем философствовании на эмпиризм (положение 1), прагматизм (положения 2–4), натурализм и физикализм (положение 5). Он – сторонник инструментализма Дьюи: теории позволяют нам выжить в этом бушующем мире. Очертив основание своей методологии, Куайн стремился внести ясность в целый ряд спорных философских вопросов. Какие вещи действительно существуют? Возможен ли лишенный неопределенности перевод предложений из одного языка в другой? Что такое теория?

В поиске ответа на вопрос, допустимо ли принимать как данное существование объектов, обычно именуемых теми или иными словами, Куайн обращался к воззрениям британского философа XIX в.

È.Бентама, который подметил, что первичным хранилищем значе- ния являются не слова, а предложения. Слова принимают значения лишь в контексте предложений [31, с. 323–324]. Этот тезис особенно приглянулся Куайну, поскольку он прекрасно корреспондирует с логикой предикатов первого порядка, в которой, как известно, используются переменные. Куайн убедительно показал, что в логике предикатов первого порядка сингулярное экзистенциональное утверждение относительно конкретной сущности равнозначно допущению экзистенционального обобщения относительно этой сущности, которое записывается с использованием кванторов или относительных местоимений (в частности, «тот», «который», «такое-то и такое-то»). Указанное правило справедливо лишь в том случае, если именуются действительные вещи (индивиды или признаки). Воспользуемся разъясняющим суть дела примером Кюнга [6, с. 158–159].

Допустим, речь идет о двух кличках лошадей, Буцефал и Пегас. Буцефал – подлинное имя, оно используется для именования конкретной лошади. Пегас – мнимое имя, оно не обозначает что-либо существующее. Сингулярное утверждение: «Буцефал – горячий конь», равнозначно общему утверждению: «Существует х, который есть го-

213

Часть 1. Общая философия науки

рячий конь». В случае с мнимым именем такое обобщение может оказаться противоречивым. Так, истинное предложение: «Ничто не тождественно Пегасу» – ведет к явно ложному предложению: «( х) ничто не тождественно х» (читается: существует х, что ничто не тождественно х). Достижение Куайна состояло в том, что он показал, каким образом, используя технику логики, можно отличить подлинные имена от неподлинных, от так называемых синкатегорематических слов, по определению не обозначающих реальные сущности. Ясность наступает лишь тогда, когда используются общие экзистенциальные утверждения. Куайн пришел к выводу, что «любые объекты могут выступать в качестве значений переменных. Принять объекты некоторого вида – значит рассматривать их как значения наших переменных» [31, с. 328]. Существует лишь то, что является значе- нием связанной переменной, т. е. переменной, входящей в область действия операторов общности и существования.

Куайновское понимание критерия существования предполагает различение свободных и связанных переменных. Так, из формулы х2 = 4 следует, что х1 = 2 è õ2 = –2. Связанная переменная – неопределенное имя объекта из некоторой области значений этой переменной, вместо которой могут подставляться имена предметов данной области. Так, в формуле х > у вместо х и у могут быть подставлены некоторые числа, но из нее не следует, чему именно равны х и у. Чтобы понять значение кванторов, рассмотрим выражение: «х есть учи- тель у». С использованием кванторов общности («все») и существования («некоторый») предложение: «х есть учитель у» – преобразуется в высказывание: «Для всякого у существует такой х, что х есть учитель у» («Всякий ученик имеет учителя»). Значение кванторов состоит в том, что они позволяют выразить общность научного знания в логической форме. Рассмотрим сингулярное экзистенциональное утверждение: «Иванов есть учитель Петрова». Переведем наше сингулярное утверждение в общее: «Существует такой х, который есть учитель у». Логике, строго говоря, нет дела до того, кто именно является учителем, а кто учеником. Требование существования, выраженное в обобщенной форме, означает: существовать – значит обладать признаком (свойством или отношением). Куайн показал, что согласно потенциалу логики предикатов проблема существования должна осмысливаться в обобщенном виде. На первый план выходят не име-

214

Глава 13. Аналитическая философия и наука

на индивидов, а их признаки. Существовать – значит быть элементом множества индивидов, т. е. класса. Четкие утверждения о существовании индивидов не предполагают описания их конкретного вида. Куайн придал этому обстоятельству большое значение. Он полагал, что об объектах (индивидах) вообще нельзя судить скольконибудь определенно. Как будет показано ниже, это убеждение трудно согласовать с содержанием актуального научного знания.

Читатель, который не вошел во вкус приведенных логических рассуждений, без существенной потери для себя может удовлетвориться выводом Куайна: существовать – значит быть значением связанной переменной. Куайновский критерий существования вряд ли представляет собой что-то загадочное для всякого, кто привык к уравнениям, в которых используются переменные. Тонкость состоит в том, что в науках, например в физике, переменные могут использоваться в качестве как подлинных (категорематических) имен, так и в форме синкатегорематических, неполных символов. Разумеется, в свете исследования Куайна при интерпретации тех или иных явлений следует руководствоваться его критерием существования. Итак, какие же объекты существуют, по Куайну? Прежде всего тела, а также области объектов, обозначаемых общими терминами, – области свойств или множеств [31, с. 328–329].

Там, где Куайн непосредственно использовал достоинства логики, его рассуждения являлись хорошо обоснованными и весьма актуальными. Когда же он покидал ее пределы, его суждения и выводы становились дискуссионными. Казалось бы, что после установления отнюдь не обыденного, а научного критерия существования, Куайн должен был обратиться к наукам, например к физике. В таком случае ему пришлось бы выяснить, в каком виде фигурируют физические вещи (частицы, поля, пространственно-временные свойства) в физических теориях. Однако, начав с науки, точнее, с логики, Куайн несколько неожиданно для мыслителя такого масштаба резко изменил свою стратегию. Его рассуждения стали приобретать квазинаучный характер, который далеко не всегда распознается с легкостью. Рассмотрим в этой связи несколько новаций Куайна.

Рассеивание смысла отдельных слов. Выяснив, что значение слова зависит от контекста предложения, а имена случайны, Куайн сделал весьма обязывающий вывод об отсутствии смысла слов. Это по-

215

Часть 1. Общая философия науки

влекло за собой отказ от осмысленности аналитических предложений (ибо их истинность зависит от значения отдельных слов), а также от различения аналитических и синтетических предложений. Куайн полагал, что с реальностью соотносится лишь система теоретических высказываний, да и то лишь на своей периферии. Швейцарский философ и логик Гвидо Кюнг с сожалением отмечает: «Ни для отдельного слова, ни для всей системы Куайн не объясняет, что значит их осмысленность, т. е. как они соотносятся с реальностью» [6, с. 190]. Многие философы-аналитики полагают, что Куайн поспешно отказался от осмысленности отдельных слов. В своей знаменитой статье «Две догмы эмпиризма» (1951) Куайн критиковал различение аналитических и синтетических предложений и сведение каждого осмысленного высказывания к непосредственному опыту. Эта критика не попадает в цель. Она всецело определяется куайновским отрицанием осмысленности отдельных слов.

Абсолютизация остенсивных определений, т. е. таких определений значений слов, когда указывают на предметы, которые обозначаются словами. При таких дефинициях всегда остается неопределенность, ибо не ясно, на что именно указывается (например, то ли на кролика в целом, то ли на его голову или его туловище). Куайн как сторонник остенсивных определений делал на их основе далеко идущие выводы, в частности о неопределенности перевода. А между тем остенсивные определения занимают в науке весьма незначительное место. Об элементарных частицах судят отнюдь не указывая на них пальцем.

Тезис о непостижимости референции [31, с. 339] Куайн обосновывал следующим образом. Пусть х есть Р. Анализируя такого рода предложения, мы судим о том, что действительно есть. Но вместо Р всегда можно подставить некоторую функцию f (Р). Например, мы можем вместо «х есть собака» утверждать, что «х есть пространствен- но-временная область собаки», и тогда речь идет уже не о собаках, а о некоторых пространственно-временных областях. «Осуществляемое изменение является двойным и радикальным. Устраняются первоначальные объекты и изменяются интерпретация общих терминов. С одной стороны, происходит изменение онтологии, с другой – идеологии, и это осуществляется одновременно. Вместе с тем вербальное поведение не нарушается, находя подтверждение в тех же самых

216

Глава 13. Аналитическая философия и наука

наблюдениях, что и прежде. Реально ничего не меняется. Отсюда я делаю вывод о непостижимости референции. Вопрос о том, о каких объектах говорит человек, есть не более чем вопрос о том, как мы предлагаем переводить его термины на наш язык» [31, с. 339].

В приведенной цитате заключено, как нам представляется, много смысловой путаницы. Чтобы это показать, достаточно обратиться, например, к практике физических исследований. Допустим, изуча- ются электроны, теорией которых является квантовая электродинамика. Вы можете использовать импульсно-энергетическое или же пространственно-временное представление теории. Соответственно избирается не любой, а лишь тот тип измерений, который описывается данным представлением теории. В зависимости от типа измерений меняется и поведение экспериментаторов и используемая ими терминология. При этом электроны остаются электронами. Как и всегда, их природа отображается квантовой электродинамикой, различные представления которой взаимодополняют друг друга. Если бы Куайн обратился к семантическим теориям, ему, думается, пришлось бы отказаться от тезиса о непостижимости референции. Для суждений об онтологии мира недостаточно одной логики. Недопустимо подменять логикой, например, физику. При современном уровне развития физического знания невозможно опровергнуть реальность всем известных элементарных частиц.

Принцип онтологической относительности: все объекты являются теоретическими [25]. Куайн имел в виду, что для суждений о структуре мира необходима теория. Дело обстоит не так, что нам известна природа изучаемых объектов до и без теории. С таким выводом следует согласиться. Его пафос направлен против недооценки роли теории в науке. Антитеоретизм приводит, как правило, к грубому эмпиризму. И все-таки тезис Куайна о теоретичности всех объектов в его интерпретации выглядит недостаточно проясненным. Куайн прав, объекты таковы, какими их представляет истинная теория – та, которая согласуется с наблюдениями. Но при этом никак нельзя забывать о том, что, например, физические объекты, существуют от века, а не создаются теоретиками. Нет такой теории, которая могла бы сотворить новые объекты. Куайн рассматривал теорию как концептуальное средство, представленное в языковой форме. Но физические объекты или гены – это не концептуально-языковые

217

Часть 1. Общая философия науки

реалии, а объективные сущности. Не объекты, а сведения о них являются теоретическими. Актуален не принцип онтологической относительности объектов, а принцип теоретической относительности знания об онтическом, реально существующем.

Концепция неопределенности перевода: «два различных перевода могут соответствовать всем возможностям поведения и, таким образом, не существует реальности, относительно которой тот или иной перевод можно признать верным» [31, с. 342]. Концепция неопределенности перевода является прямым следствием тезиса о непостижимости референции. Применительно к теории концепция неопределенности перевода конкретизируется в форме тезиса Дюгема–Куай- на, согласно которому при необходимости теория может быть скорректирована самым различным образом. На наш взгляд, Куайн допускал здесь двойную неточность. Если рассуждать в контексте на- учного естествознания, любой перевод должен соотноситься с физи- ческой реальностью, которая одна и та же для каждого человека, каким бы языком он не владел. В соответствии с корреспондентной (семантической) концепцией истины высказывания должны описывать изучаемую реальность. О ней можно говорить различным образом, но в рамках науки всегда действует правило: различные представления теории взаимосоотносимы друг с другом. Всегда есть возможность установить, какое представление теории является более истинным. В идеале все переводы равнозначны, ибо они «замыкаются» на одну и ту же реальность.

По-другому выглядит ситуация в контексте гуманитарной теории. Системой отсчета для определения смысла высказываний здесь выступают поступки людей. Вопреки Куайну существует прямое соответствие между высказываниями и поступками людей. Всякое возникающее между людьми недопонимание всегда может быть выяснено и уменьшено до тех пределов, которые допускаются данными языками. Разумеется, в каждом языке существуют элементы неопределенности. Например, если утверждается, что «человек смел», остается неясным насколько он смел. Но Куайн рассуждает не о неопределенности внутри данного языка, а о принципиальной невозможности установить адекватность перевода. Проблема перевода, как известно, волнует лингвистов. Но они обсуждают обычно вполне конкретную проблему: как добиться адекватного перевода наиболее

218

Глава 13. Аналитическая философия и наука

экономными средствами. При этом лингвист не отказывается от концепта «адекватный перевод».

Научная система – это концептуальное средство, связывающее

один стимул с другим [31, с. 340]. Куайн рассуждал как ортодоксальный прагматист, не учитывающий в своем прагматическом энтузиазме уроки развития естественнонаучных и гуманитарных наук. По сути, Куайн интерпретировал содержание науки с позиций бихевиоризма (от англ. behaviour – поведение), согласно которому все че- ловеческое следует редуцировать к физиологическим реакциям на стимулы. Обзор современных наук показывает, что программу бихевиоризма пока еще никому не удалось успешно претворить в жизнь. Бихевиоризм не учитывает в полной мере действительное содержание научных теорий.

Особый интерес представляет вопрос о соотношении философии и науки. Куайн утверждал, что «сама наука, а не первая философия решает, какая реальность должна быть выделена и описана» [31, с. 340]. Под первой философией имеется в виду метафизика. Но, как уже подчеркивалось, Куайн не избежал искушения метафизикой. Отсюда явная противоречивость его концепции радикального эмпиризма, оказавшаяся в смысловом отношении равнозначной бихевиористскому варианту прагматизма. Творчество Куайна – прекрасный пример единства философии и науки. Утонченный анализ онтических проблем (что в действительности существует?) с позиций логики предикатов первого порядка сменяется внедрением в этот анализ метафизики, окрашенной в прагматические тона (редукция челове- ческого мира к стимулам и отрицание постижимости референции). Куайн был убежден, что в своих выводах он нигде не покидает области науки, но это не так. Возможно, он избежал бы части своих рискованных выводов в случае более четкого определения им статуса философии науки. Ее учение недопустимо приравнивать ни к метафизике, ни к науке, отчужденной от философии.

Творчество любого выдающегося философа, в том числе и Куайна, должно восприниматься без пиетета в его адрес. В советские годы в нашей стране философия Куайна оценивалась исключительно негативно. Теперь о ней часто говорят с безграничным восторгом, а все выводы Куайна воспринимаются как безупречные. На наш взгляд, он интересен для философии науки, прежде всего: а) утон-

219

Часть 1. Общая философия науки

ченным логическим анализом проблемы референции; б) попыткой прагматической интерпретации содержания философии, которая оказалась во многом неудовлетворительной, но дала пищу для дальнейших проблематизаций. Дональд Дэвидсон, ученик Куайна, склоняется в сторону философской прагматики еще решительнее, нежели его учитель, которого он критикует за недостаточное разрушение догмы эмпиризма. Основная мысль Дэвидсона состоит в том, что «общность убеждений нужна как базис коммуникации и понимания» [32, с. 344]. Условием мышления является наличие интерсубъективной коммуникации с другими людьми.

Все выдающиеся американские философы в той или иной степени холисты, как правило, объединяющие семантический, синтаксический и прагматический подходы. Если акцент делается на первых двух подходах, философии придается очевидная логико-эпистемоло- гическая форма, считающаяся визитной карточкой аналитического движения. Ситуация меняется, если акцент, как у Патнэма и Рорти, переносится на прагматический подход. Возникает заметная дистанция между прагматическим аналитизмом и теми формами аналитизма (например, неопозитивизмом), в которых отсутствует прагмати- ческий подход.

Хилари Патнэм считает, что логико-эпистемологическая аналитическая философия пуста. Задача же состоит в том, чтобы придать ей человеческое лицо. Чтобы этого достичь, необходимо, во-первых, не делить философию на части, обособляя, например, ее научный аспект. Во-вторых, акцент должен быть перенесен на прагматику, мораль. «Если бы я отважился быть метафизиком, думаю, что я, – выражает свое сокровенное Патнэм, – создал бы систему, в которой не было ничего, кроме обязательств», т. е. «факты» растворились бы в ценностях» [33, с. 506]. Но даже за пределами своей мечты, сохраняя приверженность аналитизму, Патнэм приходит к выводу, что «не существует фактов без обязательств, так же как не существует обязательств без фактов» [33, с. 506]. Философская программа Патнэма состоит в том, чтобы на основе аналитизма как стиля философского исследования, выработать моральный образ мира настолько строго, насколько это возможно.

Ричард Рорти выступает за изменение стиля аналитического философствования с научного на литературный. «Второй стиль мо-

220