Глава 3 характеристика средств психологического воздействия

Анализ психологической сущности того, что является, первичным элементом в сложном процессе осуществления психологического воздействия, мог бы сам по себе стать темой отдельного исследования. В психологии и смежных дисциплинах накоплен огромный материал, в первую очередь по проблемам восприятия, речи, функционирования потребностей сферы и, наконец, феномена деятельности. Мы не ставили своей задачей реферирование произведений признанных в этих областях авторов или создание подробного справочного издания но вопросам использования конкретных средств в определенных сферах общественной практики. Смысл дальнейшего изложения заключен в том, чтобы выделить моменты, наиболее важные при анализе причин наблюдаемых психологических эффектов при использовании различных средств.

3.1. Стимулы, ориентированные на различные анализаторы

3.1.1. ВИЗУАЛЬНЫЕ СТИМУЛЫ

Первое, к чему мы обратимся, - визуальные стимулы. Именно на этой группе средств удобнее всего продемонстрировать разнообразие тех психологических эффектов, которые связаны с их использованием в структуре воздействия.

Анализ исследований по вопросам визуальной стимуляции, особенно в сфере рекламы и создания зрительного ряда на экране (4, 13, 15, 18, 38, 88, 171, 227, 237,

109

290), позволил обобщить имеющиеся сведения следующим образом: визуальные стимулы оказывают воздействие па основе нескольких механизмов.

Первая группа эффектов является следствием ориентировочной реакции, которая может быть вызвана неравномерностью визуального фона вследствие появления или исчезновения визуальных стимулов, либо вследствие того, что эти стимулы чем-то выделяются из прочих, также находящихся в поле зрения (отличаются цветом, размером, перемещением на фоне стабильно ориентированных в пространстве объектов, специальной подсветкой; это может быть изображение живого объекта на фоне неживых, человека среди животных, ребенка среди взрослых).

Примеров использования подобных эффектов множество: в видеоклипах, рекламных изданиях, театральной практике, работе фокусника, наглядных пособиях для учебного процесса.

Вот как описывает ситуацию целенаправленного произвольного использования указанного эффекта У.С. Моэм в романе "Театр". Главная героиня - Джулия Лэмберт, стремясь изменить акценты мизансцены, неожиданно сменила сценический костюм и вместо привычного всем по генеральной репетиции желтого платья появилась на премьере в платье из серебристой парчи.

"Его блеск и то, как оно отражало свет, отвлекало внимание зрителей. Голубое платье Эвис выглядело рядом с ним линялой тряпкой. Когда они подошли к главной мизансцене, Джулия вынула откуда-то - как фокусник вынимает из шляпы кролика - большой платок из пунцового шифона и стала им играть. Она помахивала им, она расправляла его у себя на коленях, словно хотела получше рассмотреть, сворачивала его жгутом, вытирала им лоб, изящно сморкалась в него. Зрители, как завороженные, не могли оторвать глаз от красного лоскута" (170, с. 558).

110

Из этого отрывка очень хорошо видно, что "выбивающееся" из общего цветового контекста цветовое пятно, "завораживая" зрителей, способствует смещению внимания к иному, чем намечалось режиссером, персонажу. Это помогло заинтересованной в подобном эффекте актрисе изменить режиссерское решение, позволило ей осуществить собственный художественный замысел, а попутно решить и житейские проблемы.

Специалисты, работающие в тех сферах, где используется визуальная стимуляция, вынуждены уделять определенное внимание профилактике возникновения подобных эффектов, так сказать, в несанкционированном варианте, когда они вполне могут снизить эффективность воздействия в целом.

Сходные эффекты обусловливаются ориентировочной реакцией вследствие несоответствия видимого фрагмента изображения привычному образу, зрительному стереотипу.

Последнее может быть связано с особым ракурсом рассмотрения объекта, отсутствием или избытком привычных фрагментов изображения, изменением темпа движения, появлением объекта в непривычном контексте (живой объект в рисованном интерьере).

Понятно, что перечисленное не исключает эффекты, обусловленные иными механизмами, хотя и сами по себе они могут определять результат, который будет очень выразительным. Вспомним хотя бы известную рекламу противоугонного устройства, где основной эффект вызывается выемкой части плоскости, очерченной контуром автомобиля, сопровождаемой восклицанием "Угнали!". Подобного рода приемы создания визуального стимула не являются редкостью.

Приведем еще несколько примеров, демонстрирующих варианты использования рассматриваемого эффекта. Так, привлекал внимание любителей позагорать к проблеме рака кожи в связи с излишествами в использовании

111

солнечных ванн, авторы помещают в изображение привычного контекста (бассейн, пляжные принадлежности и т.п.) непривычный объект (в шезлонге загорает скелет), сопровождая эту композицию пояснительным текстом и телефонами, по которым можно получить дополнительную информацию по данной проблеме (300).

Не менее остроумно используется идея нарушения целостности плоскости изображения в рекламе нижнего белья (300). Реклама представлена изображением вечеринки, участники которой выглядят в целом достаточно импозантно, хотя по линии бедер как бы вырван фрагмент изображения, вследствие чего вместо части брюк зритель видит рекламируемое нижнее белье.

Понятно, что указанная группа эффектов не может возникнуть случайно. Задача специалистов при желании получить соответствующий результат - поиск способов разрушения визуальных стереотипов.

Особая область использования рассмотренных реакций на визуальные стимулы - применение их в качестве средств, позволяющих облегчить процесс концентрации внимания.

Это могут быть небольшие движущиеся объекты, светящиеся точки и т.д. Вследствие длительной фиксации внимания человека, например, на небольшом ярко светящемся объекте, происходит, наоборот, угасание ориентировочной реакции, снижение уровня мозговой активации и, как следствие этого, возникновение измененного состояния сознания, что может использоваться для гипнотического внушения. Достаточно часто подобным образом визуальные стимулы используются шаманами для концентрации внимания при погружении в состояние транса (240).

Следующая группа эффектов обусловлена эмоциональной реакцией, возникающей за счет физических характеристик стимулов.

112

К числу таких характеристик в первую очередь относят цвет и яркость стимулов. Влияние цвета на психику человека привлекало внимание не только психологов, специализирующихся в области восприятия, но и профессионалов, так или иначе осмысляющих истоки эмоциональных реакций человека (искусствоведы, художники, писатели) (100, 162).

Блестящий анализ психологического воздействия цвета на человека (и не только на него, но даже и на растения) представлен в замечательной книге Т. Забозлаевой "Символика цвета" (88).

Психологам хорошо известны исследования М. Люшера, свидетельствующие о сложных отношениях между наличным состоянием эмоциональной сферы и отношением к цвету (260, 299).

Само по себе подразделение цветовой гаммы на теплые и холодные составляющие свидетельствует о более или менее устойчиво наблюдаемой связи цвета и переживаемого при его восприятии уровня активации.

Интересно в этом контексте исследование А.Л. Гройсмана, направленное на изучение влияния цвета на психическое состояние человека, в котором ставилась задача определить разницу как в физиологических реакциях, так и в субъективных психологических перцепциях у лиц, находившихся в течение пяти минут в различной цветовой среде. Испытуемыми были 105 студентов. Оказалось, что восприятие красного цвета, полученного с помощью обычных проекционных ламп с дополнительными светофильтрами (экспозиции - 5 минут), было связано с эмоциями негативного характера: ограничение, ощущение тесноты, головная боль. При облучении в положении стоя возникло желание отступить или раздвинуть пространство. Физиологические реакции непостоянны, АД незакономерно повышается, но пульс, как правило, учащается. По-видимому, красный цвет действует возбуждающе на симпатико-тонические реакции вегетативной нервной системы. В целом, при освещении красным цветом наблюдалась реакция симпатической нервной системы (61).

113

Здесь уместно привести данные, которые упоминает Т. Забозлаева относительно восприятия цвета творческими людьми. Так, "композитор и философ Рихард Вагнер создавал свои мощные эпические полотна исключительно при красном освещении, в присутствии цвета, который, как он считал, максимально конденсирует созидательные способности человека, его страсть и мысль" (88, с. 3-4).

Восприятие желтого цвета в экспериментах А.Л. Гройсмана связывалось испытуемыми с ощущением вибрации, напряжения, наблюдалось моторное возбуждение. Так, одна из них указывала, что ощущает себя накаленной спиралью. Воздействие этого цвета связывается с увеличением пульсового кровенаполнения.

При использовании сине-фиолетового цвета физиологические реакции имеют тенденцию к замедлению, а при сине-зеленом цвете отмечалась тенденция к нормализации физиологических реакций. В целом, при сине-зеленом спектре воздействия наблюдалась реакция парасимпатической нервной системы (61, с. 272-273).

Хорошо известны в психологии рекламы исследования влияния цвета на восприятие величины объектов. Еще в двадцатые годы было выявлено, и этому оказались очень созвучны данные А.А. Гройсмана, что комната, оклеенная красными обоями, кажется на 30% меньше, чем оклеенная голубыми. Красный, оранжевый, желтый и белый цвета как бы увеличивают предметы, в то время как синий и зеленый производят обратное впечатление (205).

В целом, можно утверждать, что эмоциональное состояние человека, подвергнутого цветовому воздействию, может как модифицироваться, изменяется, так и актуализироваться через те или иные цветовые предпочтения (299).

Следующая группа эффектов, которые достаточно часто наблюдаются при восприятии визуальных стимулов, - это реакции, в том числе и эмоциональные, а также ассоциации, обусловленные спецификой гештальта, возникающего при восприятии визуального стимула.

114

Понятие гештальта, широко используемое в психологии не только для характеристики феноменов восприятия, но и для описания физических, физиологических и социальных процессов, обозначает целостные структуры, формы, образы, чье качественное своеобразие не сводимо к сумме отдельных ощущений от их восприятия (203, с. 70).

Работающими в этой парадигме исследователями выдвинуто предположение, что отдельные ощущения в психологическом поле связываются в устойчивые, простые, "экономные" конфигурации. Особое место среди факторов, способствующих "связыванию" отдельных стимулов в гештальт психологами отводится "фактору близости", "фактору сходства", "фактору продолжения", "фактору общей судьбы". Таким образом, любая композиция, особенно графическая, может образовывать "хороший" или "плохой" гештальт, не только в соответствии с законами внутренней гармонии, но и сообразно требуемому эмоциональному эффекту. Специалисты это учитывают при создании товарных знаков, логотипов, эмблем и проч.

Следующая группа эффектов возникает благодаря устойчивому отнесению в рамках определенной культуры конкретного визуального стимула к определенному смысловому контексту.

Примерами подобных визуальных объектов могут быть изображения, например, Чебурашки и Буратино для детей, выросших в советскую эпоху, супермена для тех, кто знаком с соответствующими комиксами и т.д. Изображения Будды и Шивы не только не будут однозначно идентифицированы средним российским испытуемым, но и ассоциативный ряд, возникающий при восприятии этих изображений, будет совершенно иным, более индивидуализированным, чем у испытуемых, хорошо знакомых с индийской культурой.

Подобные объекты могут помещаться в иной смысловой контекст, чем достигается либо эффект комического, либо обеспечиваются условия для увязывания прежнего и

115

ноною контекстов, если не на смысловом, то хотя бы на эмоциональном уровне. Примером может служить политическая карикатура, приводимая S. Keen в известном исследовании "Faces of the enemy", направленная на идентификацию Сталина с Гитлером. Сталин, хоть и не вызывающий симпатии, но вполне узнаваемый, изображен изучающим "Mein kampf". Поместив подобную книгу в руки Сталина, автор этого плаката создал для читателей своего издания предпосылки для эмоциональной "увязки" двух политических фигур (290).

Несколько иной эффект возникает при наличии сложных визуальных композиций, передающих конкретную ситуацию, имеющую определенный смысл для носителей определенной культуры. Такого рода композиции, в отличие от предыдущего, задают контекст, обеспечивая включенному в него элементу определенную эмоциональную и смысловую нагрузку.

Примером тому могут быть плакаты, используемые в практике политической борьбы. Они бывают выполнены в виде традиционных для США плакатов с изображением находящихся в розыске преступников, где под призывом "WANTED!", выполненном в графике, принятой для этого типа плакатов, помещают фотографию дискредитируемого политического деятеля. Попасть на такой плакат может как политик собственной страны (перед покушением в Далласе были распространены листовки с подобным изображением Дж. Кеннеди), так и представитель страны противника (290, с. 50).

Рассмотрим еще один пример из этого ряда. Известно, что религиозные сюжеты в изобразительном ряду для верующих могут иметь совершенно особый смысл и придавать его также и тому, что контекстно с ними увязывается. Это может использоваться даже в политическом плакате. Так, на одном из подобных плакатов изображен человек с чертами лица, традиционными для иконографии Христа и нимбом, но с винтовкой. Вот что пишет по поводу

116

такого плаката S. Keen: "Когда солдат или революционер идентифицируется с Богом как спасителем, убийство врага является сакральным актом - уничтожением врага Господа" (290, с. 38). Винтовка в этом контексте приобретает смысл орудия Господа.

Неизгладимое впечатление производит листовка, призванная обратить внимание общественности Великобритании на проблему голода, смертности от голода и побудить ее к активной поддержке деятельности, направленной на борьбу с этим злом, от которого страдают (о чем информирует листовка) более 500 миллионов жителей Земли ежедневно. Ее текстовая часть составляет лишь 1 / 6 часть обшей площади. Остальное - гриб ядерного взрыва, но состоящий не из пылевой массы, а из детских личик, скорее даже, детских черепов, выражающих ужас и страдание. В центре изображения ядерного гриба находится врезка текста: "Количество детей, умирающих из-за голода каждую неделю, эквивалентно трем Хиросимам" (Oxfarm. United Kingdom. Agency: Fletcher Shelton Delaney) (300).

Ожидаемый психологический эффект, также как и в предыдущем примере, опирается на генерализацию эмоционального контекста целостной визуальной композиции на отдельный привнесенный элемент, в данном случае представленный сообщением. Отношение к ядерному взрыву как трагедии, с которой должны бороться, должно быть перенесено, по мнению создателей листовки, и на проблему детской смертности от голода.

Совершенно особую группу эффектов составляют реакции, обусловленные символическим значением конкретного стимула, выступающего результатом обобщения естественных наблюдений человека, его непосредственного чувственного опыта.

Мы уже упоминали об этом, рассматривая механизмы влияния цвета на человека. Оказывается, что не только цвет, но и другие характеристики видимого мира обобщаются и приобретают в определенном контексте символический

117

смысл. Очень интересные наблюдения подобных символов собраны В. Бауер, И. Дюмоц, С. Головиным в "Энциклопедии символов". Так, ими указывается, что прямая линия выступает как символ горизонта, пассивного положения, женского начала, а вертикальный луч как символ мужского начала, активный действующий элемент сотворения (18, с. 23-25). Такого рода символами могут быть и более сложные изображения, соотносимые не только с пассивно созерцаемым миром, но с миром, воспринимаемым в контексте актуальных потребностей и переживаний. Известный исследователь природы символизма Р. Шваллер де Любич называл такого рода символы изотерическими. "Изотерический символ, - писал он, - есть природное явление или артефакт, вызывающий предельно общий живой ответ, который находит выражение на уровне физиологии, нервной системы, ментальности и эмоций организованных существ или же энергетической реакции на уровне неорганизованного бытия" (269, с. 221). Интересным в этом смысле является объяснение В. Райхом в книге, вышедшей в 1933 году, притягательного действия свастики на массы:

"Если мы теперь обратимся к свастикам, изображенным на предыдущей странице, то увидим схематическое, но легко узнаваемое изображение двух соединенных человеческих фигур. Свастика, расположенная слева, изображает половой акт в положении лежа, а свастика, расположенная справа - половой акт в положении стоя. Отсюда видно, что свастика символизирует основную функцию жизненного процесса. Воздействие свастики на бессознательную эмоциональность личности не объясняет успех массовой пропаганды фашизма, но безусловно способствует ему. Произвольное тестирование мужчин и женщин, различающихся по возрасту и социальному положению, показывает, что, посмотрев некоторое время на свастику, большинство людей раньше или позже приходит к интуитивному пониманию ее значения. Поэтому можно предположить, что свастика, изображающая две соединенные фигуры, оказывает мощное воздействие на глубинные

118

слои психики, причем сила ее воздействия определяется степенью неудовлетворенности и интенсивностью полового влечения личности. Восприятие свастики существенно облегчается, когда ее представляют как эмблему честности и верности. Таким образом, учитываются защитные стремления моралистического эго" (209, с. 119-120).

Символическое значение также могут иметь специфические траектории перемещения визуальных стимулов: подъем, спад, волнообразные перемещения, что также связано с обобщением визуального опыта человека.

В связи с этим особо следует остановиться на рассмотрении использования символической функции визуальных гештальтов, аналогичных специфическим траекториям перемещений визуальных объектов, приобретшим символическую функцию.

Рассмотрим следующий пример. Речь пойдет о подборке материалов в газете "Московский комсомолец" от 10 января 1996 года (разгар президентской предвыборной кампании) под общим заголовком "Коммунисты, назад!". Подборка материалов представлена письмами читателей как прокоммунистической политической ориентации, так и их противников. Кроме того, материал иллюстрирован тремя снимками, имеющими для нас весьма интересное пространственное расположение: они как бы образуют ступени, идущие из левого верхнего угла в правый нижний угол. Верхний снимок озаглавлен "Идеализм. Коммунисты 1920-х". На нем читатель видит группу юношей и девушек, как принято писать, с очень "хорошими", вдохновенными лицами. На среднем снимке - изображение покосившегося забора из колючей проволоки, наблюдательной вышки. Подпись - "Практика. Красноярские лагеря". И, наконец, правый нижний визуальный объект - "Ностальгия. Коммунисты 1990-х." - представлен фотоснимком Г.И. Зюганова, позволяющим сформировать его образ как человека хмурого, настороженного, подозрительного, смотрящего на мир исподлобья.

Понятно, что не только сюжеты визуального ряда и ориентирующие подписи к ним, но и визуальный гешталы

119

порождают ассоциацию со скатыванием от открытости и революционного романтизма через тоталитаризм и репрессии к настороженности, подозрительности по отношению к внешнему миру и даже озлобленности в позиции соответствующих сил, персонифицированных в образе Г.А. Зюганова.

Подобная композиция наряду с использованными сюжетами и ориентирующими подписями способна создать определенный эмоциональный фон для восприятия текстов, входящих в эту подборку, еще до знакомства с самими текстами. Визуальный ряд - это то, что в данном материале первым "бросается в глаза". Подобная компоновка текста и визуальных объектов позволяет эмоционально "подстроить" читателей в том направлении, как это требуется издателям, что особенно важно в условиях предвыборной кампании в отношении лиц, не имеющих определенных политических предпочтений.

Символическая функция подобных гештальтов находит отражение в метафорах. Так, при безвыходности положения и тщетности усилий, направленных на преодоление обстоятельств, говорят, что человек "находится в замкнутом круге", "бегает по кругу"; процесс развивается "по нисходящей" или "по восходящей", "по спирали" и т.п.

Следует отметить, что символическое значение может возникнуть не только в связи с обобщением визуального опыта, но и за счет иных источников. Например, известно, что в некоторых культурах правая и левая ориентация относительно тела в символическом значении не равноценны. С этими ориентациями связываются символические значения различных визуальных объектов. Приведем некоторые примеры, опираясь на исследования Э.Б. Тайлор. Так она указывала, что "...калмык кланяется и благодарит за доброе предзнаменование, когда сокол летит от него вправо, а видя его на левой стороне, он отворачивается и ожидает бедствия. Здесь мы имеем очевидный символизм правой и левой руки... Для нас, например, понятно, почему предзнаменование в виде крика вороны должно быть различным с правой и с левой стороны..." (235, с. 96).

120

Э.Б. Тайлор также указывала, что системы символов не только опирались на непосредственные восприятия и наблюдения за природными объектами, но и на фантазии. Примером могут служить представления, отраженные в притче, приводимой И.П. Сахаровым, исследователем русских народных верований, обычаев, преданий, жившим в XIX в.:

"Стоит щит, на щите сидит заяц, прилетел сокол и взял зайца, прилетела сова на щит и села вместо зайца".

"Щит бо - есть земля; на щите сидит заяц, то есть правда на земле; прилетел сокол и взял зайца - то взята правда с земли на небо; прилетела сова вместо зайца на щит - то села на земле кривда" (222, с. 212).

Восприятие некоего визуального стимула в соответствии с наличествующим символическим значением правосторонней относительно тела или левосторонней ориентацией объектов или некоторыми фантастическими допущениями опирается на обобщение опыта и ассоциативные процессы. Это оказывается возможным из-за определенной универсальности опыта и потребностных состояний человека.

Достаточно часто изображения подобных объектов, наделяемых представителями определенных сообществ символическим значением, включаются в сюжеты художественных полотен или в атрибуты обычных бытовых ситуаций.

Вместе с тем, визуальные стимулы приобретают символическое значение не только из-за универсальности человеческого опыта и его основных потребностных состояний, но и в силу их включенности в определенный культурный контекст.

Так, некоторый визуальный объект, возможно достаточно сложный, способен вызвать определенную эмоциональную реакцию и актуализировать определенный смысловой контекст вследствие символического значения данного стимула в рамках определенной культуры, отражающей опыт конкретных общностей.

121

Возвращаясь к исследованию Э.Б. Тайлор, рассматривавшей в числе прочего истоки различных примет и предсказаний, находим у нее, что ей вполне понятно, почему "коршун означает хищничество, аист - согласие, пеликан - благотворение, осел - трудолюбие, ... почему пчелы - символ покорного народа - могут быть благоприятным знамением для короля, а мухи, которые снова прилетают, сколько бы их ни гнали, могут быть символом докучливости и наглости" (235, с. 97).

Имея возможность наблюдать конкретную среду, фауну и флору, члены определенного сообщества, обобщая свой опыт, придавали соответствующим объектам и проявлениям символическое значение. Воспринимая их или их изображения, носители соответствующей культуры могли испытывать определенные эмоции: удовлетворение, воодушевление или, наоборот, страх, тревогу, подавленность.

Вместе с тем, символическое значение некоторых объектов в различных сообществах будет различным. В качестве примера можно рассмотреть изображение пятиконечной звезды. Так, для последователей средневековых магов пентаграмма с вписанной в нее фигурой человека являлась знаком адептов, "которые полагали, что благодаря знанию законов мира, который большинству представляется четырехсторонним, они могут найти путь к счастливому бытию"; пентаграмма в гностических школах - знак всемогущества и духовного самоконтроля; для свободных каменщиков пентаграмма с вписанной в нее буквой G напоминала о двух священных словах Кабалы "гносис" и "генерацио", а также означала "Великий архитектор" (18, с. 39-40). Понятно, что для простого красноармейца звезда на его буденовке могла выступать совершенно в ином смысле, как и для граждан США, в связи с использованием этого образа на их государственном флаге,

Примером аналогичного расхождения в понимании значения определенного символа в различных культурах может быть трактовка количества цветков в праздничном и погребальных букетах. В Японии и США, в отличие от отечественной традиции, праздничный букет имеет четное

122

количество цветков. Наталья Петровна Бехтерева, известнейший исследователь в области психологии и физиологии, в личной беседе с автором упоминала, что несмотря на отсутствие склонности к суевериям, первое время, получая от американских коллег букеты с четным количеством цветков, отмечала у себя хотя и мимолетное, но достаточно неприятное чувство.

Очень интересны примеры использования, если так можно выразиться, метафоры матрешки для характеристики некоторых стимулов, которые, будучи уже носителями определенного символического значения, приобретают сверх этого дополнительное значение. Примером может служить образ пеликана в средневековой живописи.

Чуть раньше мы уже приводили сведения из исследования Э.Б. Тайлор относительно того, что пеликан на ранних этапах развития культуры у народов, имеющих возможность его наблюдать, приобретает символическое значение доброхотства. По мере становления христианства мотив пеликана, разрывающего грудь, чтобы кровью своей вскормить своих детенышей, стал символом жертвы Христа на кресте. В этом значении, например, его изображение может украшать сосуд в натюрморте. Как указывал известнейший иконолог Д. Холл: "Он является атрибутом персонифицированного милосердия" (258, с, 423).

Вместе с тем, символическое значение некоторого стимула может быть связано в своем происхождении не только с наличием конкретного коллективного опыта, но и с особой личностно значимой ситуацией, в которой этот стимул наблюдался. Примером может служить анализ опыта собственных переживаний, осуществленный Джоном Дэвисом, профессором психологии, занимающимся трансперсональной психологией, в связи с использованием им ритуалов обновления, осуществляемых в природных условиях и служащих для личностного роста: "... в своем первом походе я окружал себя красными предметами, порой почти неосознанно. Всю неделю я носил один и тот же красный шейный платок, не задумываясь об этом, я нарисовал красное сердце в середине картины, которую мы

123

рисовали вместе, я выбрал место для своего ритуала в Красных Горах, в ночь моего бдения я видел красные огни, мерцающие в лесу. Но только через день или два после моего возвращения я связал красный цвет с мужеством, отвагой и следованием собственным убеждениям. Я обнаружил трансперсональную поддержку решению перенести мою преданность работе в мою профессиональную жизнь" (65, с. 76).

Как правило, закрепленное подобным образом символическое значение некоторого стимула, актуализируясь в иных ситуациях, способно вызывать определенные эмоциональные переживания, например, воодушевление, подавленность, уверенность, готовность встретиться с худшим и т.д., что отражается и на регуляторах активности.

И, наконец, визуальный объект может в той или иной степени вызывать эстетические переживания, которые становятся побудителями той или иной активности.

Подводя итог рассмотрению причин, обуславливающих эффекты, вызываемые визуальными стимулами, еще раз напомним, что они действуют

• вызывая ориентировочную реакцию вследствие неожиданных наблюдаемых изменений визуального поля, его неоднородности, разрушения визуальных стереотипов;

• как дополнительные средства для концентрации внимания при погружении в измененные состояния сознания;

• вызывая эмоциональную реакцию за счет физических характеристик стимулов (цвета, яркости, контрастных сочетаний), т.е. особенностей цветового воздействия на человека;

• вызывая эмоциональную реакцию и ассоциации за счет специфики гештальта, возникающего на основе визуального ряда;

124

• благодаря устойчивому отнесению в рамках определенной культуры конкретного визуального стимула к определенному смысловому контексту;

• передавая некоторую конкретную ситуацию, имеющую или приобретающую определенный смысл для реципиента;

• вследствие символического значения данного стимула, происходящего из естественных наблюдений человека, его непосредственного чувственного опыта;

• вызывая определенную реакцию вследствие символического значения данного стимула в рамках определенной культуры, отражающей опыт конкретных общностей;

• вызывая определенную реакцию вследствие символического значения данного стимула в рамках личного опыта человека;

• становясь источником эстетических переживаний.

Исходя из приведенных материалов, становится понятным некоторая противоречивость сведений относительно связи тех или иных реакций человека на цветовые раздражители с характеристиками стимула. Это обусловлено тем, что цветовые раздражители должны рассматриваться как бы в системе трех координат.

• Первая группа эффектов связана с физической природой стимула. Об этом мы уже упоминали достаточно подробно.

• Вторая группа - это эффекты, возникающие вследствие символического значения данного стимула, основывающегося на естественных наблюдениях человека, вытекающие из его непосредственного чувственного опыта, например, восприятия многими поколениями людей света и тьмы ночи, крови и огня. В связи с этим опытом темно- синий ассоциируется с ночным покоем, желтый - с дневными заботами, красный - с ситуациями, требующими высокой активности (90). Примечательным в этом смысле являются замечания В. Кандинского относительно символической сущности белого цвета, состоящей в том, что белое выступает символом "мира, где исчезли все краски, все материальные свойства и субстанции. Этот мир стоит так высоко над нами, что ни один звук не доходит до нас. Великое молчание идет оттуда, подобное в материальном изображении холодной в бесконечность уходящей среде, которой ни перейти, ни разрушить. Поэтому и действует белое на нашу психику, как молчание такой величины, которое для нас абсолютно" (100, с. 46).

125

Из этого отрывка мы видим, как символическое порождается из чувственного опыта, его осмысления, ассоциирования.

• Третья группа эффектов связана с культурными традициями. Так, для европейцев черный цвет олицетворяет траур, у мусульман, наоборот, траурный - белый цвет (273). Вместе с тем, на определенном этапе и у европейцев белый цвет символизировал траур (88). Вот какие сведения по культурным различиям в символической функции цвета приводит В.Г. Зазыкин: "У американцев красный цвет ассоциируется с любовью, желтый - с процветанием, ...зеленый - с надеждой, ...белый олицетворяет чистоту, спокойствие, мир, а черный - символ сложности и чрезвычайной ситуации. ...в Китае красный цвет означает доброту и отвагу, черный - честность, а белый, что слишком необычно для европейцев, - подлость и лживость" (90, с. 33).

Как мы видим, отличия в интерпретации цвета очень разнятся в различных культурах. В подтверждение этого еще раз обратимся к исследованию Т. Забозлаевой, по данным которой удается легко проследить, каким образом символика, обусловленная обобщением чувственного опыта, ложится в основу символики конкретно исторической. Вспомним еще раз, как характеризовал белый цвет В. Кандинский. Белый им воспринимался как символ абсолютного молчания, абсолютной пустоты.

126

Из этого ощущения цвета как бы естественно вытекает его использование в ситуации траура. Белые одежды - ранний символ траура и в европейской традиции - "символ неокрашенной одежды в знак отказа от всех цветов, вкупе олицетворяющих жизнь. Белый траур носили овдовевшие королевы. Белый избрали своим цветом некоторые монашеские ордена в знак отрешенности от красок жизни" (267, с. 102). В России черная одежда, как знак скорби и траура, вошла в обиход лишь в семнадцатом веке.

Вместе с тем, в белые наряды облекались молодые рыцари средневековья и английские короли в день коронации. При Бургундском дворе в пятнадцатом веке принято было облачаться в белый, если хотели выказать неподкупность сердца и чистоту (88, с. 15). В христианской символике белый цвет выступает как символ причастности к ангельскому чину, святости (15, с. 26). Таким образом, отрешенность и чистота, свобода от чего-либо в различных условиях становятся источником следующего слоя ассоциаций, на которых вырастает конкретно-исторический символический контекст.

В связи с этим, представляется уместным говорить о первичном и вторичном символизме, хотя эта терминология используется в литературе несколько в ином смысле - в связи с символизмом знаковых средств (87). В этом случае первичным рассматривается закрепление за знаком в определенной культуре некоторого символического значения, а вторичным - на уровне конкретного субъекта - увязка знака с чувственным опытом. Но поскольку знаковые средства, будучи представленными в качестве визуальных или аудио стимулов, выступают средствами отражения чувственного и надчувственного опыта, то процесс становления их символического значения в целом является вторичным по отношению к первичности процесса ощущения. Поэтому мы сочли возможным использовать эти термины в указанном нами смысле.

Ну и, наконец, для конкретных людей конкретный цвет может приобрести символическое значение вследствие

127

сопряженности с определенным личным опытом, например, счастливый или несчастливый цвет автомобиля.

В целом, завершая этот раздел, еще раз укажем на то, что имеющаяся многомерность в оценке цвета создает предпосылки для некоторых сложностей в использовании данных эмпирических исследований относительно связи цвета стимула и эмоциональной реакции на него.

128

128 :: 129 :: 130 :: 131 :: 132 :: 133 :: Содержание

3.1.2. ЗВУКОВЫЕ ВОЗДЕЙСТВИЯ

Остановимся далее на рассмотрении различных вариантов использования звуковых стимулов как средств психологического воздействия. Как мы уже указывали ранее, основные классы вызываемых ими эффектов совпадают с теми, которые мы уже рассмотрели при анализе визуальных стимулов, и существует множество видов деятельности, где они используются.

Это, во-первых, оказываемое звуковыми стимулами воздействие, возникающее в связи с изменениями аудиополя.

Так, фраза, в отличие от прочих, произнесенная актером шепотом, позволяет определенным образом расставить смысловые акценты в соответствующей реплике. Примером использования подобного эффекта также может служить прием, часто используемый в сценической практике, когда значимость текущего момента, "излом" ситуации, постановщики пытаются обозначить неожиданно возникающими звуком, музыкальным фрагментом. Основой подобных воздействий будет ориентировочная реакция. В связи с этим, изменение тембра, длительности звучания и прочих характеристик элементов аудиополя может играть роль своеобразных маркеров.

Ориентировочная реакция также может быть следствием неожиданного нарушения "звукового "контекста, когда появляется неожиданный звуковой фрагмент, иной эмоциональной окраски, "не из этой оперы "; речь прерывается специфическим шумом или, наоборот, обрывается тишиной.

128

Понятно, что привнесенный звуковой фрагмент может иметь определенную эмоциональную нагрузку, которая также привносится в соответствующий контекст. Это активно используется, например, в сценических постановках, в музыкальных произведениях как средство создания образа определенного будущего, его неотвратимости.

Звуковые стимулы, так же как и визуальные, используются как средство, позволяющее концентрировать внимание. Значительное место в числе эффектов, вызываемых звуковыми стимулами, занимают те, что обусловлены психофизиологическими реакциями, обусловленными спецификой сигналов, их громкостью, тембром, высотой звуков.

Вспомним, какой эффект вызывает звук, производимый путем царапанья металлом по стеклу, звук свистка и т.д.

Феномен гештальта исследовался и в отношении аудиополя. Именно с целостным восприятием, не сводимым к отдельным ощущениям, связывается возможность узнавания определенной музыкальной темы, исполненной на различных инструментах и в различной аранжировке. Но существуют и еще более общие гештальты. Так, лаже неискушенный слушатель легко отличает грустную мелодию от веселой, героическую тему от трагической, "хрустальный" звон бокалов от "малинового" звона колоколов.

Таким образом, определенный гештальт позволяет идентифицировать музыкальные фрагменты с определенным уровнем активности, эмоциональным состоянием.

Чрезвычайно перспективными в этом контексте являются исследования так называемого эмоционального слуха. Этот термин введен В.П. Морозовым для обозначения способности к адекватному восприятию, а также и воспроизведению эмоциональной информации в речи, пении, музыке. Психоакустической основой эмоционального слуха является "тонкий анализ и различение тембральных (спектральных), темпоритмических, динамических и интонационных (звуковысотных) особенностей акустического строения и динамики звука речи, голоса или музыки,

129

характерных для той или иной эмоциональной окраски и ее нюансов" (165, с. 240) В экспериментальных исследованиях В.П. Морозовым и Е.И. Серебряковой выявлена возможность дифференциации эмоциональной окрашенности (радости, печали, страха, гнева) речевых фраз, озвученных нар. арт. СССР О. Басилашвили. Понятно, что психоакустические "коды" конкретных эмоциональных состояний представлены достаточно сложными гештальтами, способность к адекватному распознаванию которых (по данным В.П. Морозова) может рассматриваться как индивидуально психологическая особенность.

Некоторые гештальты не только непосредственно порождают определенные эмоциональные реакции, но и ассоциируются с чувственным опытом человека.

Так, трели соловья у жителей средней полосы могут ассоциироваться с тихим весенним вечером, а крики чаек - с морским побережьем. Шум леса, щебет птиц, шум океана у жителей мегаполисов ассоциируются с покоем, "естественным бытием", что активно используется в сеансах релаксации. Звуки льющейся воды, издаваемые животными, работающими механизмами или возникающие при протекании тех или иных процессов, в тех случаях, когда они однозначно связаны в опыте человека с их источником, способны вызвать более или менее общий для многих людей ряд ассоциаций, в частности, зрительных представлений. Не случайно представители радиостанций, заинтересованные в развитии радиорекламы, уверяют потенциальных рекламодателей в том, что радиорекламу можно видеть даже с закрытыми глазами.

Очень интересны эффекты, основывающиеся на символическом значении стимула, вытекающем из обобщении непосредственных наблюдений человека, его чувственного опыта.

130

Раскаты грома, как предвестники надвигающейся стихии; крик петуха как символ поворота ночи к утру со всеми из этого вытекающими последствиями - примеры такого рода стимулов.

Подтверждение существованию такого уровня реакций на звуковые стимулы мы, например, нашли в описании особенностей понятийного строя языка и некоторых ритуалов, характерных для африканских племен ачоли и луо. Для них ночь - время отдыха и безопасности, когда семья защищена хижиной. Ночной покой нарушают только "антиобщественные" существа "ладжоки", которые своими криками предвещают несчастья и неудачи. Крик петуха на заре луо истолковывали как восклицание боли, оповещавшее о страданиях наступающего дня. Петуха, который осмеливался закукарекать вечером или посреди ночи, немедленно прирезали (183, с. 200). В этом примере крик петуха олицетворяет переход к боли и опасности, выступает их символом.

Звуковые стимулы, точнее сказать их ряды, могут восприниматься и как элемент определенной культуры. Примером служат различные музыкальные традиции. Понятно, что в зависимости от того, является слушатель носителем соответствующей культуры или нет, глубина и эмоциональная насыщенность его переживаний будут различными. Косвенным экспериментальным свидетельством этого положения могут быть данные, полученные В.М. Цеханским и Н.С. Шугриной при отработке методики подбора музыкальных фрагментов для программ музыкального воздействия на функциональные состояния человека. Этими исследователями использовались музыкальные фрагменты, относящиеся к различным музыкальным традициям: индийской, японской, вьетнамской, чукотской, алтайской, уйгурской; использовались арабская культовая музыка, русская духовная музыка, отечественная и европейская классика, образны современной массовой культуры. В эксперименте участвовали 40 человек, наших соотечественников, в возрасте от 20 до 55 лет, различного образовательного уровня, относящиеся к различным социальным

131

группам. Оказалось, что наибольший "рассеивающий эффект", т.е. увеличение дисперсии психофизиологических показателей, наблюдался на фрагмент, соответствующий японской музыкальной культуре и арабской культовой музыке (265, с. 172). Подобные данные могут свидетельствовать, что подобные гештальты для слушателей не однозначно "нагружены" конкретным эмоциональным содержанием, т.е. этот способ "кодировки" эмоций в нашей культуре непривычен, у каждого слушателя при этом возникают сугубо индивидуальные ассоциации и эмоции.

Кроме того, конкретный звуковой ряд, будучи элементом культуры, также может рассматриваться и в структуре личного опыта конкретного человека, благодаря чему с ним могут связываться те или иные личные переживания.

Так, исполнение национального гимна может вызвать слезы и прилив гордости у граждан, но не у всех и не во всех ситуациях.

Понятно, что наиболее полно все перечисленные факторы находят свое выражение во влиянии музыки на человека. Исследования психофизиологических аспектов восприятия музыки позволили установить не только тот факт, что отдельные музыкальные фрагменты способны породить "...адекватные характеру раздражителя психические состояния и физиологические сдвиги" (101, с. 124), но вызвать настроения и мысли, поднимающие человека над его переживаниями, способствовать преодолению внутренних конфликтов, т.е. оказывать катарсическое действие (23, 101, 119). Наиболее широкий перечень тех психологических задач, которые решаются за счет музыкального воздействия, дан В.М. Цеханским и Н.С. Шугриной. Так, музыкальное творчество связано с удовлетворением высших социальных потребностей, таких как потребность в творчестве и самовыражении; музыкальное воздействие способствует формированию и поддержанию социальных контактов, обеспечивает снятие напряженной социальной ситуации и изменяет социальную активность человека, выступает психотерапевтическим средством (265, с. 164).

132

Заключая этот раздел, еще раз укажем, что среди причин, обуславливающих психологические эффекты, вызываемые звуковыми стимулами, могут быть:

• ориентировочная реакция вследствие неожиданных изменений аудиополя, его неоднородности;

• неожиданное нарушение "звукового" контекста, привнесение эмоционально иного фрагмента;

• угашение ориентировочной реакции при фиксации внимания на однородном звуковом стимуле;

• физические характеристики стимулов, в том числе, высота, тембр, сила звука;

• специфика гештальта, возникающего на основе звукового ряда;

• отнесение в рамках определенной культуры конкретного звукового стимула к определенному смысловому контексту;

• отнесение звукового стимула к определенной ситуации, имеющей определенный смысл для конкретного человека;

• символическое значение данного стимула, происходящего из наблюдений человека, его непосредственного чувственного опыта;

• символическое значение стимула в рамках определенной культуры, отражающей опыт и традиции конкретных общностей;

• символическое значение данного стимула в рамках личного опыта человека;

• эстетические переживания вследствие комплексного воздействия музыкальных произведений;

• непосредственные переживания, вызванные музыкальными образами, а также их осмысление в контексте собственного мироощущения, приводящее к катарсису.

133

134 :: 135 :: Содержание

3.1.3. ТЕМП И РИТМ В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ВОЗДЕЙСТВИИ

Рассматривая причины, обуславливающие те или иные психологические эффекты при воздействии визуальных и аудиостимулов, нельзя не упомянуть такие характеристики, как темп и ритм их предъявления. Исследователи отмечают, что ритмические раздражители (музыка, свет и движения) использовались практически во всех культурах (хасиды, греки, африканцы) (18). Роль ритмических воздействий как регуляторов трудовой деятельности рассмотрена немецким исследователем К. Бюхеромом еще в конце прошлого века в его исследовании "Работа и ритм. Рабочие песни, их происхождение, эстетическое и экономическое значение" (32).

Считается, что ритмические раздражители выполняют ряд функций:

• Звуковые и визуальные стимулы именно при их ритмическом предъявлении выступают средством концентрации внимания во время гипноза, подготовки шаманов к ритуалам, в процессе овладения двигательными навыками, для согласования физических усилий и динамических моментов совместно действующих людей. Ритмические раздражители выступают в роли дестабилизирующих факторов, обуславливающих изменение актуального состояния сознания и переход в измененные состояния. Так, например, большинство западных неофитов во время участия в религиозных ритуалах легко входили в измененное состояние сознания при бое барабанов с частотой 200 - 220 ударов в минуту (241). В целях изменения состояния сознания ритмическое воздействие может осуществляться не только с помощью звуковых стимулов, но и посредством света, цвета, звука, инфразвука, электромагнитных полей (225, с. 309).

134

• Ритмические раздражители используются как средство, способствующее более эффективному эмоциональному заражению. Широко известно использование эмоционального заражения на фоне музыкального и ритмического воздействия в различных ритуалах. Исследователи древних религиозных культов и ритуалов отмечают, что отголоски подобной практики наблюдались в Европе не в столь отдаленные времена. Так, "шабаш ведьм", по мнению исследователя XIX в. Монье, был ритуалом пришедшего в Западную Европу из Азии культа, который просуществовал вплоть до средневековья, а кое-где сохранился и до более позднего периода. Его участницы кружились в хороводе по спирали под соответствующую музыку и непонятные посторонним возгласы. "Стремительное совместное движение вызывало чувство, что все тело наполняется жизненными силами, и чем острее подобные душевные состояния, тем сильнее ощущение того, что из всего окружающего мира струится (исходит) бесконечная полнота энергий" (18, с. 240-241).

Можно предположить, что аналогичная с психологической точки зрения ситуация возникает в современных дискотеках, когда совокупный психологический эффект, ощущаемый их посетителями, бывает следствием ритмических визуальных и звуковых воздействий, а также эффекта заражения вследствие скопления значительного числа людей, вовлеченных в ритмическое взаимодействие.

135

135 :: 136 :: 137 :: Содержание

3.1.4. ЗАПАХИ

Из жизненного опыта известно, сколь велика роль запахов в процессе воздействия на человека. Подчас едва уловимые, не всегда осознаваемые, они могут вызвать определенные ассоциации, воскресить воспоминания, сигнализировать о чем-то очень важном. Трудно найти литературное произведение, в котором автор не пользовался бы непосредственным чувственным опытом читателей в области восприятия запахов для создания образа героя или раскрытия смысла той или иной ситуации для героев. И если автор пишет о запахе плесени и тления, солнца и

135

моря, кофе, свежеиспеченного хлеба и парного молока, переспелых фруктов, снеге, который пахнет арбузом и т.п., у читателей возникают вполне определенные эмоционально окрашенные образы.

Использование различных ароматов для создания определенного образа, настроения использовалось с древнейших времен. Воскурение ароматических веществ во время религиозных ритуалов, мистерий позволяло их участникам не только создать требуемый эмоциональный фон, но, как оказывается, облегчало им вхождение в измененные состояния сознания. Запахи могут вызывать ощущение покоя или способствовать созданию бодрого настроения, что и в настоящее время используется в ароматерапии для повышения комфортности рабочего и жилого помещений (231, 233).

Таким образом, запахи, также как аудио и визуальные стимулы, оказывают воздействие в силу своей химической природы. Особо следует отметить символическое значение запахов, которое возникает из обобщения чувственного опыта, но окрашенного социальным контекстом.

Так, у многих авторов запах дорогих духов, хорошего табака описывается как запах богатства и благополучия. В русской классике упоминание о подъезде и лестнице, которые пропахли протухшей кислой капустой и кошками, всегда подразумевало бедность и безысходность существования обитателей этого жилища.

Опираясь на эту символическую функцию запахов, их могут использовать и как средство, позволяющее расставить определенные акценты, например, в моде. Так, создание особых женской и мужской линий в парфюмерии подразумевает определенные тенденции в формировании образа женственности и мужественности, также как и создание парфюмерной линии "унисекс" подчеркивает тенденцию "унисекс" в одежде. Учитывая гот факт, что мода является сложным социальным феноменом, можно сказать,

136

что запахи способствуют более полному выражению тенденций в столь сложном феномене. Таким образом, запахи могут использоваться в функции маркера, несущего информацию об общих тенденциях моды,

В отношении запахов, так же как в отношении визуальных и звуковых стимулов, можно говорить о роли гештальта как основы определенного психологического эффекта.

Так, существуют "холодные" и "теплые", "для юных девушек" и "для зрелых дам" парфюмерные композиции. Каждая категория может быть представлена разнообразными духами, вместе с тем, возникающие на их основе образы отличаются сходной окраской.

Таким образом, запахи и их композиции оказывают психологическое воздействие на основе:

• ориентировочной реакции вследствие неожиданных изменений воспринимаемой совокупности запахов:

• химического состава вещества, вызывающего соответствующие ощущения:

• специфики гештальта, возникающего на основе совокупности ряда запахов;

• отнесения в рамках определенной культуры конкретного стимула к определенному смысловому контексту;

• отнесения стимула к определенной ситуации, имеющей определенный смысл для конкретного человека;

• символического значения данного стимула, происходящего из наблюдений человека, его непосредственного чувственного опыта.

• вследствие символического значения данного стимула в рамках определенной культуры, отражающей опыт конкретных общностей.

• вследствие символического значения данного стимула в рамках личного опыта человека.

137

138 :: 139 :: 140 :: 141 :: Содержание

3.1.5. МУЛЬТИМОДАЛЬНЫЕ ГЕШТАЛЬТЫ И ИХ СИМВОЛИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ

В заключение этого раздела нам представляется необходимым рассмотреть некоторые гештальты, образуемые рядом стимулов, относящихся к различным сенсорным модальностям, а также теоретические подходы, пытающиеся раскрыть их психологическую роль в контексте проблем психологического воздействия. Речь идет об отражении человеком природных феноменов, по масштабам не соизмеримым с отдельным человеческим существом, таких как Вселенная (небо, космос), океан (море), природные стихии и катаклизмы типа извержения вулкана, грозы и т.п.

Подобные мультимодальные гештальты представляют собой сложные образы, которые возникают как следствие конкретного опыта и могут соотноситься в сознании отдельного человека с определенным личностным смыслом, но в то же время для многих будут выступать и в символическом значении, происхождение которого не обусловлено, однако, лишь опытом конкретной общности, но имеет, как считается рядом исследователей, более глубокую природу, точнее сказать - глубинную природу, связываемую, например, по Юнгу, с существованием архетипов, понимаемых как универсальные образы или символы, содержащиеся в коллективном бессознательном и предрасполагающие индивида испытывать определенные чувства или мыслить определенным образом относительно данного объекта или ситуации (253, с. 209).

Их воздейственную природу также связывают с функционированием "пренатального сознания" (О. Rank, 1924), благодаря которому события пренатального периода фиксируются зародышем и результаты этого несенсорного восприятия проносятся человеком через всю жизнь (238, с. 583).

Используемые для объяснения сущности подобного рода символов теории сами по себе также отличаются известной метафоричностью, вместе с тем, именно они позволяют выстроить гипотезы относительно функции символических образований такого уровня. Эта функция видится

138

в обеспечении глубинной связи актуальных впечатлений и переживаний с сущностью человека, понимаемой как единство духовного и природного.

Примером анализа именно с этих позиций сложного мультимодального гештальта, выполняющего в определенных обстоятельствах символическую функцию, является исследование Н.В. Топорова "О "поэтическом" комплексе моря и его психофизиологических основах". Предметом анализа является то, что принято обозначать понятиями "океан", "море". Остановимся на этом исследовании более подробно.

Существование "комплекса моря", "океанического чувства", как имеющего глубокое символическое значение, обосновывается Н.В. Топоровым на основе анализа художественных текстов отечественных и зарубежных писателей, представителей различных литературных направлений, творивших в различные эпохи, а также на основе анализа некоторых философских и теологических положений.

Анализ текстов, осуществленный этим исследователем, свидетельствует, что вполне доступно разграничение "естественного", "объективного" (в терминах Н.В. Топорова) описаний реальных впечатлений от морской стихии, столь характерных для европейской поэзии от тех, в которых автором используется "морской" код для передачи "неморского" сообщения. Н.В. Топоров указывает, что, хотя в реальном опыте творца текста имелся факт соприкосновения с этой стихией, в этих случаях автором описывается "...не само море, не только оно, а нечто с морем, как незримым ядром связываемое, но неизмеримо более широкое и глубокое, чем просто море; скорее "морское" как некая стихия и даже - уже и точнее - принцип этой стихии, присутствующий и в море и вне его, прежде всего в человеке..." (238, с. 578). Соответствующие описания являют собой своего рода глубинную метафору, которая используется для передачи такого опыта переживаний, "...который вернул бы человека к самому себе, к той сути своей, которая заглушена вторичным и эту суть не отражающим,

139

к своим подлинным склонностям и потребностям" (238, с. 578). Это, по мнению Н.В. Топорова, имеет для их авторов определенный психотерапевтический смысл (238, с. 579).

Чем обусловлена возможность реализации подобной функции? Она видится автором в определенном сходстве физической сущности человека и океана, в частности проявляющемся через ритмические структуры, в специфике эмбриогенеза и, пожалуй самое главное, в пренатальном опыте человека.

Можно в той или иной степени принимать или, наоборот, пытаться опровергнуть подобное понимание истоков и функции такого рода символов, однако невозможно отрицать наличие в культуре огромного пласта метафор, реализующих "комплекс моря", что само по себе является симптоматичным в отношении существования многообразных, многоуровневых, не всегда осознаваемых связен и воплощений отдельных компонентов целостного чувственного опыта в контексте образа мира.

Мы постоянно, не задумываясь о метафоричности привычных понятий, используем их в описании повседневных событий и фактов. Так, вполне обыденно звучат фразы "море волнуется", "волнуются хлеба или ковыль в степи", "волнуется человек". Однако, чтобы "волнительно-колебательное" состояние (в терминах Н.В. Топорова) столь различных объектов было не только выявлено и осознано, но и идентифицировано с чем-то в человеке, имеющем иную, чем физическая, природу, требуется постоянная ориентация на отражение этого "иного" в контексте природного, притом не у отдельного человека, а как массовое проявление, о чем и свидетельствует возникновение и обыденное использование соответствующих языковых средств.

В этом контексте наличие в языке такого рода метафор выступает диагностическим признаком существования процесса "увязывания" внешнего физического с психическим и духовным. Существуют, по всей видимости, обстоятельства, когда этот процесс у конкретного человека

140

становится актуальным, поднимаясь с операционального уровня (использование знака) на более высокий, вплоть до уровня деятельности. В этом смысле уровню действий соответствует поиск, создание глубинной художественной метафоры, служащей для более полного воплощения творческого замысла творца текста, того, кто пытается осознать и выразить себя в соответствующем тексте, а уровню деятельности - мировоззренческое осмысление природы "внешнего" и "внутреннего", вплоть до создания космогонических концепций (106).

Таким образом, если вернуться к проблематике психологического воздействия, следует отметить, что воздействие на человека таких сложных мультимодальных гештальтов, которыми являются образы масштабных природных феноменов, возникает за счет:

• яркости и многообразия непосредственного чувственного опыта, имеющего место при соприкосновении с соответствующими явлениями;

• переживания глубинной связи своей человеческой сущности (физической, психической и духовной) с сущностью соответствующего природного феномена (возможно, за счет пренатального опыта или проявлений коллективного бессознательного);

• осмысления переживания глубинных связей с миром и отражения этого в образе мира и мировоззренческой концепции.

Столь разнообразное и глубокое воздействие масштабных природных факторов не могло не использоваться в целях воздействия, в частности в психотерапевтической практике. Издавна лучшим средством от "хандры" считались морские путешествия. Общение с природой для многих людей выступает источником ресурсов саморегуляции, "настройки на требуемую волну". Современная психотерапия использует эти факторы для оптимизации процессов смыслообразования, о чем более подробно будет идти речь в главе 6.

141

142 :: 143 :: 144 :: 145 :: 146 :: 147 :: 148 :: 149 :: Содержание

3.2. Языковые средства воздействия

3.2.1. ЯЗЫКОВЫЕ СРЕДСТВА В КОНТЕКСТЕ ИНЫХ СРЕДСТВ ВОЗДЕЙСТВИЯ

Воздействие словом является наиболее изученным и широко применяемым средством воздействия. Человек постоянно имеет дело с текстами (сообщениями), производя их или потребляя. Использование языковых средств для целей воздействия чаще всего в психологии обозначается как вербальное воздействие. Как основной составной элемент, оно входит в такие группы приемов как информирование, внушение и убеждение. Нет сферы профессиональной деятельности, где бы вербальному воздействию, как средству решения профессиональных задач, не отводилось значительное место. Даже в материальном производстве, в силу разделения труда и необходимости передачи профессионального опыта, роль слова невозможно переоценить. Хотя, конечно, особое значение оно приобретает в сферах профессиональной деятельности, где ставятся задачи воздействия на поведение и состояние человека или групп людей.

Особая роль языка как средства психологического воздействия отмечена многими исследователями, но наиболее ярко и эмоционально она раскрыта немецким филологом, специалистом по романским языкам, Виктором Клемперером, жившим во времена Третьего рейха в Германии и сумевшим 15 своих дневниках отразить те изменения в духовной жизни немецкого общества, которые он наблюдал в различные этапы пребывания фашистов у власти, в контексте изменений живого функционирующего языка. Впоследствии эти дневники легли в основу известного его произведения "LTI. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога". Это произведение считается уникальным историческим документом. В январе 1996 года актерский ансамбль мюнхенского театра Kammerspiele читал эти дневники в течение семи вечеров без дополнительного использования каких-либо иных выразительных средств (108). Именно поэтому мы приводим выдержки из

142

указанного произведения, несмотря на их значительный объем. В этом отрывке для нас особенно важно, что автор обращает внимание не только на воздейственный потенциал того, что передается посредством языка, т.е. содержания, но и самих языковых средств.

"Какое пропагандистское средство гитлеровщины было самым сильным? Были ли это отдельные речи Гитлера и Геббельса, их разглагольствования по тому или иному вопросу, их травля евреев, поношения большевизма? Безоговорочно этого признать нельзя, ибо многое оставалось для массы непонятным или нагоняло скуку бесконечными повторениями.

...как часто слышал я шлепанье картами по столу и громкие разговоры о кино, о мясных и табачных пайках под пространные речи фюрера или одного из его паладинов. На следующий день в газетах значилось: весь народ жадно ловил каждое их слово.

Нет, сильнейшее воздействие оказывали не отдельные речи и не статьи, листовки, плакаты или знамена, такого эффект не могли иметь средства, рассчитанные на мышление или осмысленное восприятие.

Нацизм въедался в плоть и кровь масс через отдельные словечки, обороты речи, конструкции предложений, вдалбливаемые в толпу миллионными повторениями и поглощаемые механически и бессознательно.

... Слова могут уподобляться мизерным дозам мышьяка: их незаметно для себя проглатывают, они вроде бы не оказывают никакого действия, но через некоторое время отравление налицо. Если человек достаточно долго использует слово "фанатически" вместо того чтобы сказать "героически" или "доблестно", то он в конечном счете уверует, что фанатик - это просто доблестный герой и что без фанатизма героем стать нельзя. Слова "фанатизм" и "фанатический" не изобретены в Третьем рейхе, он только изменил их значение и за один день употреблял их чаще, чем другие эпохи за годы.

... он изменяет значения слов, частоту их употребления, он делает всеобщим достоянием то, что раньше было

143

принадлежностью отдельных личностей или крошечных групп, он монополизирует для узко партийного узуса то, что прежде было всеобщим достоянием, все это - слова, группы слов, конструкции фраз - пропитывает своим ядом, ставит на службу своей ужасной системе, превращая речь в мощнейшее, предельно открытое и предельно скрытое средство вербовки" (108, с. 24-26).

В этом отрывке очень четко отражена связь языка и воздейственной практики: скрытно, за счет не всегда широкой общественностью полностью рефлексируемыми языковыми средствами решаются идеологические задачи; но, в свою очередь, и сам язык меняется в зависимости от интенции воздействия. Вместе с тем, мы должны понимать, что в "чистом виде" о вербальном воздействии можно говорить лишь в очень ограниченном спектре ситуаций. Представим выступающего перед аудиторией оратора. Безусловно, существенным является содержание сообщения, но никто не может отрицать, что и внешний облик, степень уверенности в собственной позиции, проявляющаяся в позе, жестах выступающего, даже в звучании его голоса, - все будет иметь значение для эффективности выступления.

Не менее важным оказывается присутствие других слушателей, которые вольно или невольно демонстрируют свои эмоции, создавая тем самым предпосылки для эмоционального заражения других участников взаимодействия. Эту особенность активно используют, например, в политической практике не только при организации митингов с участием многих сотен, а иногда и тысяч людей, но и, как это было в гитлеровской Германии, через предписание населению прослушивать радиовыступления политических лидеров, в частности Гитлера, в небольших группах людей, совместно работающих или проживающих рядом (159). Поэтому везде, где есть реальный выступающий (коммуникатор), наряду с вербальным имеется компонент и невербального воздействия.

Даже при использовании в целях воздействия сообщений, представленных в письменной форме, нельзя изжить

144

влияния на их эффективность иных факторов, чем собственно содержание. Примером может быть реклама в газете, где пространственное расположение, цвет или особая графика создают дополнительные предпосылки для выделения конкретного сообщения из числа прочих, по сути мало от него отличающихся.

Языковые средства воздействия оказываются связанными и с функционированием потребностной сферы человека. Речь человека видоизменяется в зависимости от того потребностного и деятельностного контекста, в котором она используется. Языковые средства отражают статус воздействующего человека во взаимодействии с партнерами, сферу их взаимодействия. Из этого вытекает, что эти средства могут использоваться совместно с регуляцией уровня удовлетворения потребностей и с вовлечением в специальным образом организованную деятельность, как бы усиливая их. Так, например, целенаправленное использование воздействующей стороной определенных языковых конструктов способно создать предпосылки для фиксации в сознании определенных приоритетов в сфере потребностей или реализуемых человеком ролей еще до реального вовлечения в соответствующие ситуации, как бы готовя реципиента к ним. Эта особенность использования потенциала языковых механизмов совместно с воздействием на потребностную сферу реципиентов отмечалась в упоминавшемся труде В. Клемперера.

Автор обращает внимание на то, что одной из приоритетных задач гитлеровской пропаганды было нивелирование индивидуальности человека. Для тоталитарных режимов нет нужды в индивидуальностях, нужны массы, способные безоговорочно включиться в реализацию задуманного вождями. В связи с этим, необходима стереотипизация, унификация активного населения. Для этого использовались специальные процедуры "приобщения" (их мы рассмотрим позднее), ношение символики и формы, тотальная слежка. Наряду с этим осуществлялась и пропаганда соответствующих ценностей, в свою очередь,

145

что отразилось в изменении живого языка, его лексики и конструктов.

"Бедность LTI связана не столько с тем, что каждому человеку для его высказываний навязывался единый образец, сколько с тем, что LTI, избрав путь урезания, выражал лишь одну сторону человеческой сущности.

Любой свободно функционирующий язык обслуживает все потребности человека, он служит как разуму, так и чувству, он - средство сообщения и общения, он - беседа с собой и с Богом, просьба, приказ, заклинание. К какой бы частной или общественной сфере ни относилась выбранная тема - нет, это неверно, ведь для LTI нет частной сферы, отличающейся от общественной... "Ты - ничто, народ твой - все" - как гласит один лозунг на LTI. Смысл такой: ты никогда не находишься наедине с собой или близкими, ты всегда стоишь перед лицом своего народа... LTI стремится лишить отдельного человека его индивидуальности, оглушить его как личность, превратить его в безмозглую и безвольную единицу стада, которую подхлестывают и гонят в определенном направлении, сделать его частицей катящейся каменной глыбы" (108, с. 34-35).

Таким образом, роль и самих языковых средств, как воздействующего начала, и в связи с другими средствами чрезвычайно велика. Источники этого явления многообразны. В первую очередь они связаны в тем, что слово выступает как носитель определенного значения.

Зафиксированное посредством слов некоторое содержание либо апеллирует к воображению человека, либо соотносится с его опытом, конкретным актуальным состоянием или переживаниями. В силу осмысления содержания сообщения в уникальном личностном контексте и формируются индивидуализированные реакции на него.

В одних случаях сообщение воспринимается человеком в контексте ориентировки в мире, расширяя представления о нем, обогащая его картину. Это, в свою очередь,

146

лежит в основе развития многих регуляторов поведения человека (интересов, социальных установок, самооценки, системы ценностей и т.п.).

В других случаях на фоне полученного сообщения возможно переживание субъектом когнитивного диссонанса вследствие ощущаемых противоречий между имеющимися представлениями и вновь полученной информацией. Под когнитивным диссонансом понимается "негативное побудительное состояние, возникающее в ситуации, когда субъект одновременно располагает двумя психологически противоречивыми "знаниями" (мнениями, понятиями) об одном объекте" (120, с. 142).

Когнитивный диссонанс предполагает принятие определенной личностной позиции по отношению как к факту его наличия, так и к собственному опыту и новой информации. Как правило, выработанная человеком в этом контексте позиция позволяет ему выйти из ощущаемого противоречия. Позиция, занимаемая человеком в ситуации когнитивного диссонанса, может заключаться как в игнорировании факта диссонанса, так и в намерении разобраться в его причинах, устранить его, или же, наоборот, в отрицании необходимости поиска источника диссонанса, в безусловном предпочтении, например, собственной позиции (реакция по типу "это так, потому что иначе не может быть никогда"). Два последних варианта ведут либо к изменениям отношения к собственному опыту, либо к переосмыслению, переоценке сообщения, и как следствие - формированию определенного отношения к внешним источникам информации, порождающим когнитивный диссонанс (271). Разрешение противоречия через изменение отношения выступает источником, предпосылкой развития личности.

Как мы уже указывали, вербальные средства используются в форме информирования, внушения и убеждения. Значительное психологическое воздействие могут оказывать и художественные тексты. Хотя анализ художественных приемов, используемых в литературном творчестве, не является предметом нашего рассмотрения, следует указать,

147

что литературные произведения, в лучшем их варианте, отличаются широкими возможностями для психологического воздействия на человека, выступая для читателя средством осознания и выражения собственных проблем, внутренних конфликтов, состояний, источником эстетических переживаний. Вспомним, какую роль играли произведения отечественной классики в формировании определенных типов мировоззрения, систем ценностей. Мы до сих пор употребляем такие выражения как "тургеневская барышня", "чеховская интеллигенция". Работа с художественными текстами входит составной частью в приемы библиотерапии (101).

Подводя итог сказанному выше, можно указать на следующие функции языковых средств в контексте задач воздействия:

• в широком спектре ситуаций они используются совместно с другими средствами, сливаясь в единый комплекс, эффективность которого зависит от гармоничности, внутренней непротиворечивости их сочетания;

• тексты (сообщения) могут выполнять различную функцию: выступать средством осознания и выражения внутреннего мира человека, быть элементом коммуникативного процесса, средством удовлетворения различных потребностей;

• языковые средства осуществляют знаковую функцию в контексте других (ранее рассмотренных) средств воздействия.

На последнем положении следует остановиться особо. Любой воспринимаемый и осознаваемый человеком стимул, какой бы модальности он ни был, фиксируется в опыте человека не только в виде образа, но и обозначатся некоторым знаком, что позволяет в дальнейшем оперировать им, включая его в определенный смысловой контекст. В связи с этим, в сознании человека значения существуют в различных формах: в виде образов, символов, символических действий, знаков, вербальных форм, которые

148

объединяются в семантически связанные группы вне зависимости от исходных условий формирования и анализаторного опосредования (визуального или акустического) (50). Подобные семантически связанные группы получили название субъективных семантических пространств. Используя существующие в современной психологии определения, укажем, что субъективные семантические пространства рассматриваются как "модель категориальной структуры индивидуального сознания" (203, с. 371).

Таким образом, слово существует в опыте субъекта как единый комплекс значения и множества индивидуальных ассоциативных связей. Для обозначения совокупности слов вместе с их ассоциациями используется термин "семантическое поле". Семантические поля - это тезаурус субъекта, характеризующий его личный опыт о словах и их связях. Благодаря связанности слов и образов в семантические поля создаются предпосылки для синестезий (когда действия на определенный орган чувств вызывают попутно с возникновением ощущений, специфичных для данного анализатора, ощущения или представления, характерные для иного анализатора), метафоричности при отображении действительности. Такого рода комплексы представлений и ассоциаций выступают основой воображения.

Как мы видим, реализация знаковой и символической функции стимулами, относящимися к различным анализаторам, невозможна без опоры на знаковую, опосредующую функцию слова.

149

149 :: 150 :: 151 :: 152 :: 153 :: 154 :: 155 :: 156 :: 157 :: 158 :: 159 :: 160 :: Содержание

3.2.2. МЕХАНИЗМЫ ВЕРБАЛЬНОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ

Ключевым моментом для анализа механизмов вербального воздействия является понимание текста как целостной коммуникативно-познавательной единицы, являющейся продуктом текстовой деятельности некоторого субъекта. Понятно, что субъектом текстовой деятельности может быть как конкретный человек, так и группа людей,

149

в совместной деятельности порождающих или интерпретирующих тексты (сообщения). Порождение и интерпретация текстов являются разновидностями текстовой деятельности.

Наиболее полно исследование текстовой деятельности представлено в работах Т.М. Дридзе. По ее мнению, текст представляет собой функциональную систему, "в рамках которой лингвистические конструкции используются для реализации определенных коммуникативно-познавательных задач и могут варьировать" (79, с. 62). Как порождение, так и потребление текстов мотивированы целью общения. То есть замысел общения, или "коммуникативно-познавательная интенция", мотивирует возникновение или интерпретацию сообщения (79, с. 54).

"Вводя элементарные знаки в различные смысловые связи в составе сложных знаков более высокого порядка (слова в высказываниях, высказывания - в коммуникативных блоках (предикациях), а последнее в текстах (сообщениях)), человек совершает мотивированные действия, способствующие осуществлению определенной, пусть не всегда четко представляемой, но все же намеченной цели общения" (79, с. 54).

Слушатели и читатели, "потребляя" тексты, выступая субъектами коммуникативного процесса, также бывают определенным образом мотивированы. Важно понимать, что весьма вероятны такие ситуации, когда создатели текстов и их получатели не только имеют существенные различия семантических полей, соответствующих используемым в сообщении знакам, но и реализуют в текстовой деятельности антагонистические коммуникативные интенции. Не антагонистические, а адекватно дополняющиеся коммуникативные намерения могут быть представлены такими их парами: убедить кого-то - стремиться убедиться в правильности или ложности чьей-то позиции; побудить кого-то к действию или передать определенную оценку - интенция следования за кем-то, готовность присоединиться к чьему-то мнению, действию. Антагонистические интенции партнеров по взаимодействию: убедить кого-то

150

- осуществить диагностику партнера по взаимодействию; убедить кого-то или передать определенную оценку - защититься от давления извне, сохранить собственную позицию.

Чаще всего подобный антагонизм возникает в связи с тем, что человек вовлекается в текстовую деятельность помимо его воли, будучи связанным внешними обстоятельствами, например, организационными отношениями. Вспомним коллизии, неоднократно описанные в русской художественной литературе, мемуарах, которые возникали на уроках Закона Божьего, когда атеистически настроенные подростки должны были усваивать чуждые им взгляды. Аналогичные ситуации типичны для пропаганды, рекламы, в процессе воспитания.

Не менее интересной в контексте вербального воздействия выступает проблема интерпретации коммуникативного намерения партнера. Как уже упоминалось, элементарные знаковые средства при порождении текста вводятся в различные смысловые связи, образуя знаковые средства более высокого порядка (высказывания). С высказываниями осуществляется аналогичная процедура, и все это способствует реализации определенной коммуникативной цели. Понятно, что при реализации конкретных коммуникативных намерений как сами знаковые средства, так и способы смыслового их увязывания могут быть различными. Эти различия определяются индивидуальным стилем текстовой деятельности, усвоенной традицией, даже состоянием субъекта текстовой деятельности.

Очень интересны эффекты, возникающие из-за неправильной интерпретации участниками взаимодействия коммуникативных намерений партнеров. Отчасти истинный их анализ подменяется приписыванием партнеру намерения, соответствующего собственному опыту приписывающего, его ценностям, установкам. Для иллюстрации представим случай, когда взаимодействует человек образованный, склонный пользоваться сложными и разнообразными грамматическими конструкциями и лингвистическими средствами, с партнером необразованным,

151

переживающим свою неполноценность не только в связи с трудностью в понимании текстов, но и в связи с собственным невысоким социальным статусом. В этом случае сложная для понимания речь партнера может расцениваться как средство "произвести впечатление", "унизить", а не как привычный для другого способ передачи информации.

Следует также отметить, что некоторые варианты построения текста более четко соотносятся с определенной коммуникативной интенцией, другие реализуют ее в завуалированной форме. Так, некоторые тексты, претендуя на реализацию интенции убедить кого-либо в целесообразности определенной позиции, могут быть выстроены неумело, содержать недостаточно веские аргументы. В результате процесс доказательства окажется неэффективным. Вместе с тем, не исключено, что яркий информационный материал произведет на человека столь глубокое впечатление, что изменит его позицию.

Возможности варьирования языковых выражений образуют так называемые семиотико-коммуникационные предпосылки вариационной интерпретации текстов. Это касается не только содержания сообщений, но и оценки реализуемой коммуникативной интенции. П.Б. Паршин и В.М. Сергеев считают, что при рассогласовании отождествления вариантов смысловой увязки знаковых средств партнерами по взаимодействию подобное варьирование может становиться:

• средством речевого воздействия, что бывает в случае, когда используемые средства варьирования осознаются говорящим и не осознаются слушающим;

• средством анализа собеседника, что бывает в случае, когда используемые средства варьирования осознаются слушающим и неосознаваемы говорящим;

• средством языкового противоборства (186).

Таким образом, эффекты, возникающие в структуре вербального воздействия на фоне порождения и интерпретации текстов, т.е. при реализации тестовой деятельности,

152

возникают на различных уровнях и обусловлены факторами, специфичными для каждого из них. Выделяются:

• лингвистический уровень, (уровень, обусловленный спецификой знаковых средств);

• экстралингвистический (уровень средств реализации коммуникативных интенций).

Остановимся на их рассмотрении подробнее. Сам факт существования целого пласта литературы, посвященной анализу языковых средств воздействия, свидетельствует об их чрезвычайно высокой значимости в жизни и культуре общества.

Традиция такого рода исследований восходит к "Опыту о человеческом разуме" Дж. Локка (149). В современной лингвистике такого рода исследования представлены направлением "общая семантика".

Наиболее общими положениями теории речевого воздействия является утверждение о том, что взаимодействующие субъекты используют различные, но и отождествимые способы передачи информации об окружающем мире. Так, применяемые при порождении текста синонимы, метафоры при адекватной их интерпретации практически не препятствуют его полноценной дешифровке. Возможность использования различных языковых средств для передачи информации о конкретном факте, событии, взаимосвязи и т.п. получила название вариативной интерпретации действительности. Однако полноценная дешифровка информации при использовании языковых средств имеет место только при согласовании механизмов отождествления при варьировании языковых выражений у всех взаимодействующих субъектов в рамках текстовой деятельности.

Вторым очень важным положением является тезис о существовании "эксплицитного (пропозиция, фокус)" и "имплицитного (пресуппозиция, установка)" компонентов высказывания. В связи с этим, помещение семантической информации в имплицитный компонент содержания высказывания - важнейший способ воздействия на адресата. Представим себе, что при формировании имиджа

153

какого-то человека поставлена задача наделения его отрицательными чертами. Это можно сделать за счет придания гласности порочащих его фактов, а можно - за счет смещения внимания к имплицитному компоненту сообщений. Так, например, очень трудно провести разграничение между такими понятиями, как осторожный и трусливый, решительный - авантюрный, бережливый - скупой и т.п.

Целенаправленное использование знаковых средств, имеющих отрицательную эмоциональную окраску, позволяет создать соответствующий образ. Наличие эксплицитного и имплицитного планов содержания высказываний выступает лингвистической предпосылкой вариативной интерпретации действительности (ВИД). "Языковые выражения не обозначают действительность, а интерпретируют ее..." (17, с. 119). Рассмотрим различные варианты использования лингвистических средств в контексте вариативной интерпретации действительности.

Использование различных способов для обозначения чего-либо может приводить к смещению как понятийного, так и оценочного компонентов. В практике пропаганды широко используется тот факт, что в рамках различных идеологических систем варьирование значения термина может иметь место при относительной константности оценочного компонента. Так, в зависимости от политических пристрастий, различные субъекты могут быть названы террористами, борцами за свободу; различные проявления общественной жизни относятся под понятие "демократия и свобода".

Вместе с тем, возможна и иная ситуация, когда в рамках различных идеологических систем имеет место относительная константность понятийного компонента при варьировании оценочного. Еще недавно к понятиям, отличающимся этой особенностью, относились: классовая борьба, пацифизм, коммунизм.

Очень интересно наблюдение В. Клемперера относительно изменения оценочного компонента понятия "фанатичный". Он, прослеживая развитие языка в период Третьего

154

рейха, обратил внимание на то, что слова "фанатический", "фанатизм" и в официальных источниках, и в публикациях, далеких от политики, в новых немецких романах, в переводах с иностранных языков использовались весьма часто. Вместе с тем, важнее, по его мнению, были не частота употребления, а изменение значения слова. Эти слова "применяются французскими просветителями лишь в крайне неодобрительном смысле... Куда бы ни проникали идеи Просвещения, всюду с понятием "фанатический" связывается чувство отвержения, неприятия" (108, с. 80).

В Германии того периода "фанатичный означает высший градус таких понятий, как "храбрый", "самоотверженный", "упорный", а точнее - достославный сплав всех этих доблестей... Оно заполонило не только политическую публицистику, часто его использовали и в других областях - в художественной литературе и повседневной речи. Там, где раньше сказали (или написали) бы "страстный", теперь говорили "фанатический"... В книге о Геринге... рейхсмаршал восхвалялся как "фанатичный любитель животных" (108, с. 80).

"Чем мрачнее вырисовывалась ситуация, тем чаще слышались заклинания о "фанатической вере в конечную победу", в фюрера, в народ или в фанатизм народа, эту якобы коренную немецкую добродетель" (108, с. 80).

Таким образом, постепенно слово "фанатизм" окрашивается положительным оценочным компонентом и связывается с сущностными качествами "немецкого народа". Благодаря подобному смещению фанатизм представляется как ценность, интериоризация которой обеспечивала повышение ресурса управления массами в период войны. Именно поэтому "в день рождения Гитлера или в годовщину "взятия власти" все без исключения газетные статьи, все поздравления и все призывы, обращенные к войскам или какой-либо организации, твердили о "фанатической клятве" или "фанатическом обете", свидетельствовали о "фанатической вере" в вечное процветание гитлеровской империи.... По частоте употребления пик в газетных статьях был достигнут в дни после покушения на Гитлера

155

20 июля 1944: буквально в каждом из бесчисленных изъявлений верности фюреру без этого слова не обошлось" (108, с. 80).

Очень интересен тот факт, что первоначально это понятие активно использовалось преимущественно в публицистике, но в конце войны проникает и в армейские донесения. 26 июля 1944 г. прилагательное "фанатический" было впервые применено как хвалебный эпитет доблестных германских полков в военном донесении. Речь шла о "фанатически сражающихся частях в Нормандии" (108, с. 81). Таким образом, четкость и беспристрастность донесений подменена эмоциональным воздействием.

Лексические средства воздействия используются и в тех случаях, когда требуется вызвать определенный образ. Обратимся опять к наблюдениям В. Клемперера. Он обращает внимание на то, что широкое использование получают такие слова, как "вечный", "тысячелетний рейх", "невообразимый" и "бесчисленный", "тотальный", "всемирный". Введение этих слов "происходило постепенно: сначала только военные корреспонденты и комментаторы позволяли себе употреблять эти крайние формы, далее их стал применять фюрер в ажитации своих обращений и призывов, и лишь под самый конец этим воспользовались авторы официальных отчетов вермахта" (108, с. 280). Дело дошло до того, что даже одну из забав для детей назвали "Тотальная игра" (280). Понятно, что использование этих понятий порождало у реципиентов определенный образ масштаба событий, явлений, личностей, требуемый для воздействующей стороны.

Очень интересным при формировании образа конкретного объекта или явления оказывается использование и нейтральной лексики, но лишь фрагментарно, с определенной позиции отражающей его суть. Известный в этом смысле пример представляют собой фразы: "бутылка наполовину полна" и "бутылка наполовину пуста". Определенное событие одновременно может быть преступлением и кем-то переживаться как трагедия. В средствах массовой коммуникации оно может обозначаться, в зависимости

156

от целей коммуникации, либо как преступление, либо как трагедия.

На лексическом уровне также находят отражение положения доминирования - подчинения, что может легко "считываться" и соответственно служить маркером определенного коммуникативного намерения. Примером могут служить два следующих ряда слов, первый из которых отражает партнерский тип взаимодействия, а второй - доминирование:

• убеждение, пожелание, предостережение;

• принуждение, распоряжение, запрет, требование.

Особую роль как средства вариативной интерпретации действительности играют метафоры, неологизмы, жаргоны, подменяющие рациональную составляющую в построении образа действительности эмоциональной.

Наряду с этим выделяются экстралингвистические предпосылки, обусловленные, в частности, существованием значимого варьирования языковых выражений. Они, во-первых, представлены семиотико-коммуникационными предпосылками, о которых мы уже упоминали. К ним в первую очередь относятся такие синтаксические трансформации, при которых изменяется характер соотношения семантических ролей в рамках синтаксических структур. В результате этого возникает набор синтаксических конструкций, позволяющих различно интерпретировать действительность (17, с. 121).

Примером могут служить следующие преобразования сообщения:

• Исходная форма: Пьяный рабочий по недосмотру устроил пожар.

• Затушевывание роли активного субъекта: Пожар возник по вине пьяного рабочего. Эта трансформация носит название "пассификация".

• Опущение упоминания об активном субъекте: Из-за пьяной неосторожности возник пожар.

• Опущение причинных связей: Пожар на производстве.

157

• Опущения упоминания как об активном факторе, так и прочих элементах структуры: Происшествие на производстве.

• Привнесение нового активного фактора (Фингирующее преобразование): Алкоголизм и экономические потери.

Изменение порядка слов в высказываниях также позволяет завуалировать или выпятить ту или иную информацию. В этих же целях используют расщепление предложений или, наоборот, понижение роли тех или иных предложений до статуса придаточных, пояснений в скобках (186). Даже знаки препинания могут при случае вызвать требуемый образ. В. Клемперер указывал на такую функцию кавычек (он называл их ироническими кавычками): "Когда речь заходила о победах испанских революционеров, об их офицерах, генеральном штабе, то это всегда были "красные победы", "красные офицеры", "красный генеральный штаб". То же самое произошло позднее с русской "стратегией", с югославским "маршалом" Тито. Чемберлен, Черчилль и Рузвельт - всегда "политики" в иронических кавычках, Эйнштейн - "ученый", Ратенау - "немец", как Гейне - "немецкий" поэт. Все газетные статьи, все тексты речей в печати кишели этими ироническими кавычками, но попадались они и в более уравновешенных добросовестных исследованиях" (108, с. 96). Автор связывает их обилие с необходимостью или стремлением передать интонационное выражение определенного отношения Гитлера и Геббельса к конкретным объектам. "Иронические кавычки", по всей видимости, используются в письменных текстах многими блестящими ораторами. На их наличие в текстах В.И. Ленина указывает С.Т. Малышев (155).

Такую же важную воздейственную роль, как и знаки препинания, играют так называемые установочные вопросы (Разве я похож на человека ...?), риторические вопросы, вопросы в функции просьбы. Они также выступают средствами вариативной интерпретации действительности.

158

Вторую группу экстралингвистических предпосылок образуют семиотико-сигнификационные предпосылки, заключающиеся в существовании таких общих, не зависящих от структуры конкретного языка, конструктов, приемов, с помощью которых модифицируется, в том числе с сохранением некоторого инварианта, имеющегося в сознании говорящего образ внешнего мира. С характеристикой таких средств ВИД психологи хорошо знакомы из работ Р. Бэндлера и Д. Гриндера, опирающихся в своей психотерапевтической практике на представление о "мета" и "трансформационных" языковых моделях. К средствам такого уровня можно отнести (в их терминологии) опущения, искажения, в том числе пресуппозицию, генерализацию (31).

К этому же типу средств, по классификации Ю.И. Левина, относятся следующие:

• аннулирующее преобразование (умалчивание: исключение из образа ситуации некоторого содержания, имеющегося в сознании говорящего);

• фингирующее преобразование (введение в ситуацию коммуникации, не относящейся к теме информации;

• индефинитизирующее преобразование (предметы и события заменяются более обобщенными, что приводит к повышению неопределенности ситуации);

• модальные преобразования (привнесение гипотетичности) (137, с. 108-117).

Индефинитизирующие и модальные преобразования, по Ю.И. Левину, аналогичны пресуппозиции и генерализации в понимании Р. Бэндлера и Д. Гриндера.

Подобные способы отражения действительности возникают как непроизвольно, в силу личностных особенностей субъектов коммуникации, так и осуществляются целенаправленно, как средство реализации определенного коммуникативного намерения. Последнее оказывается эффективным при наличии определенных социальных предпосылок: недостаточной осведомленности реципиента, его низкого

159

социального статуса, общей пассивности, приверженности стереотипам, а также когнитивных ошибок (17).

Особое место среди языковых средств вариативной интерпретации действительности, используемых при "озвучивании" текстов, занимают эффекты, обусловленные варьированием на фонетико-фонологическом уровне. Носитель определенного языка при известном опыте по звучанию речи отличит представителей определенных регионов страны, например, москвича от жителя Поволжья или южных городов России, иностранца от россиянина. Фонетические особенности речи, также как и интонационное варьирование, помогают создать определенный образ, идентифицировать их носителя с определенной социальной группой. Фонетические и интонационные особенности, следовательно, могут выполнять знаковую функцию.

В итоге, как указывают исследователи, языковые средства за счет механизмов вариативной интерпретации действительности могут быть использованы для контроля над сознанием и поведением получателя сообщения. Более того, механизмы вариативной интерпретации действительности лежат в основе "непропорциональных искажений истины ", т.е. введения в заблуждение без использования явной лжи.

160

149 :: 150 :: 151 :: 152 :: 153 :: 154 :: 155 :: 156 :: 157 :: 158 :: 159 :: 160 :: Содержание

3.2.3. ВНУШЕНИЕ, УБЕЖДЕНИЕ, ИНФОРМИРОВАНИЕ В КОНТЕКСТЕ МЕХАНИЗМОВ ВАРИАТИВНОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ И АРГУМЕНТАЦИИ

Остановимся более подробно на процессах внушения, убеждения и информирования как вариантах вербального воздействия, наблюдаемого в деятельности многих групп профессионалов. Но прежде мы должны подчеркнуть, что эффективность как внушения, так и убеждения, осуществляемых в непосредственном взаимодействии, в значительной степени зависит от невербального компонента, а также от некоторых иных характеристик того субъекта, который выступает источником воздействия (его принято

160

называть коммуникатором, а воспринимающую сторону - реципиентом). Выявлено, что повышают эффективность и внушения, и убеждения уверенность в себе коммуникатора, его обаяние, демонстрируемые волевые качества. Особое значение для обеспечения высокой эффективности имеет характер взаимоотношений между коммуникатором и реципиентом, особенности социального статуса и того, и другого (271). Вместе с тем, каждый из названных вариантов воздействия имеет свою специфику.

Она в первую очередь проявляется в том, что внушение может осуществляться в отношении лиц, находящихся не только в состоянии бодрствования, но и в гипнозе, естественном сне или по выходу из гипноза. Убеждение и информирование эффективны только в состоянии бодрствования. При внушении и убеждении возможно слияние в одном субъекте двух ролей - коммуникатора и реципиента. В этом случае имеет место аутосуггестия (самовнушение), или внутренний диалог. Понятно, что информирование всегда предполагает наличие коммуникатора, реципиента и канала передачи информации. Остановимся более подробно на специфике рассматриваемых форм вербального воздействия.

Внушение предполагает бесконфликтное принятие какой-либо информации, имеющее место при снижении сознательного ее анализа и критического к ней отношения. Оно осуществляется посредством словесных конструктов, имеющих императивный или оценочный характер. Наиболее ярко императивы представлены в плакатах, столь привычных для людей, выросших в советскую эпоху: "Руки прочь от..!", "Догоним и перегоним..!", "Выше знамя..!"", "Вперед!", а также в словесных формулах, используемых в психотерапевтической практике, Традиция изучения внушения в контексте психологического воздействия восходит к работам В.М. Бехтерева, К.И. Платонова. Его исследованию уделяли внимание К.К. Платонов, Д.М. Болдвин, Т.М. Дридзе, В.Н. Куликов и многие другие авторы. Наиболее интересным, с точки зрения использования средств вариативной интерпретации при реализации интенции

161

внушения и в связи с широкими возможностями применения, является процесс косвенного внушения, где императивно-оценочный компонент прямо не фигурирует, а результат возникает как следствие "имплицитного воздействия текстовых моделей действительности" (236, с. 22). В качестве примера текста, реализующего интенцию косвенного внушения, рассмотрим первые абзацы предисловия произведения Ф. Ницше "Антихристианин. Опыт критики христианства".

"Эта книга для совсем немногих. Возможно, ни одного из них еще вовсе нет на свете. Быть может, они - те, кто понимают моего Заратустру; так как же смешивать мне себя с теми, кого и сегодня уже слышат уши?... Мой день - послезавтрашний; некоторые люди рождаются на свет "посмертно".

Условия, при которых меня можно понимать, - а тогда уже понимать с неизбежностью, - мне они известны досконально, доподлинно. Необходимо в делах духа честность и неподкупность, и необходимо закалиться в них, - иначе не выдержишь суровый накал моей страсти. Нужно свыкнуться с жизнью на вершине гор, - чтобы глубоко под тобой разносилась жалкая болтовня о политике, об эгоизме народов... Нужно, как то свойственно сильному, отдавать предпочтение вопросам, которые в наши дни никто не осмеливается ставить; необходимо мужество, чтобы вступать в область запретного; необходима предопределенность - к тому, чтобы существовать в лабиринте. И семикратный опыт одиночества. И новые уши для новой музыки. И новые глаза - способные разглядеть наиотдаленнейшее. Новая совесть, чтобы расслышать истины, прежде немотствовавшие. И готовность вести свое дело в монументальном стиле - держать в узде энергию вдохновения... Почитать себя самого; любить себя самого; быть безусловно свободным в отношении себя самого.

Вот кто мои читатели, читатели настоящие, читатели согласно предопределению; что проку от остальных? ... Остальные - всего лишь человечество... Нужно превзойти

162

человечество силой, высотой души - превзойти его презрением..." (177, с. 17-18).

Даже при самом беглом прочтении этого текста, помещенного автором в предисловии, можно утверждать, что решаемая им коммуникативная задача (сознательно реализуемая и / или отражающая его мироощущение, ценности) выходит за рамки информирования читателя относительно позиции автора. Лексика (характеризующаяся яркой представленностью оценочного компонента), синтаксические конструкции (риторические вопросы, суггестивные конструкты), даже визуальное отражение интонирования (выделение определенных, особо значимых для автора слов) свидетельствуют о том, что коммуникативная интенция - оказать влияние на читателя. Вместе с тем, очевидно, что это апелляция не столько к рациональным компонентам его сознания (отсутствие аргументации, конструктов, отражающих процесс доказательства), а в первую очередь, - к эмоциям, с интенцией обеспечить определенную позицию читателей в отношении дальнейшего изложения, сформировать положительно окрашенный образ читателя - соратника, последователя, "читателей настоящих". Таким образом, задача предисловия - создание определенного фона для восприятия основного содержания - решалась автором с использованием самых разнообразных средств вариативной интерпретации действительности, включенных в контекст косвенного внушения.

В целом, имея в виду все формы внушающего воздействия, можно сказать, что при его реализации идет опора на механизмы вариативной интерпретации действительности всех уровней: фонетико-фонологическом (при непосредственном взаимодействии), лексическом, синтаксическом, макроструктурном.

Рассмотрим далее, какие возможности использования механизмов ВИД возникают в процессе убеждения, предварительно проанализировав сущность этого вида воздействия.

163

Результатом процесса убеждения является формирование убеждений, которые представляют собой знание, ставшее мотивом поведения человека, устойчивым свойством его личности, выражающим готовность человека к принятию знаний (понятий, норм, оценок) в качестве регулятора своего сознания и поведения (91, с. 4). Убеждения человека определяют его отношение к действительности.

Убеждение, как способ вербального воздействия, предполагает обращение к собственному критическому суждению человека и представляет собой "...отбор, логическое упорядочение фактов и выводов согласно единой функциональной задаче" (202, с. 411).

Аргументация может иметь логический характер, когда имеет место апелляция к общей структуре ценностей коммуникатора и реципиента, или быть эмоционально направленной, когда в качестве ценности выступает устойчивая когнитивная структура эмоционального характера. Выделяют (в зависимости от решаемой задачи) порождающую аргументацию, целью которой является уничтожение или порождение ценности в структуре модели мира адресата, и диалектическую, направленную на изменение иерархии ценностей (17).

Ключевым моментом в формировании убеждений является личный опыт человека, приобретаемый им в деятельности. Таким образом, убеждение как вербальное воздействие базируется на аргументации позиции, а также организации опыта человека в соответствии с задачами формирования соответствующих убеждений. Поэтому когда говорят о ком-то, что он убежден в чем-либо, то это не только подразумевает согласие с определенной точкой зрения, но и готовность защищать эту точку зрения, действовать в соответствии с ней (271).

Убеждение используется при формировании научных знаний, мировоззрения. По мнению Ю.Д. Шерковина (271), с помощью убеждения также удается интенсифицировать уже сложившиеся установки, мнение человека, но крайне редко - существенно их изменить. Особую форму принимает

164

убеждение, понимаемое как процесс, в так называемом внутреннем диалоге, представляющем собой ауто воздействие, когда в роли и коммуникатора, и реципиента выступает одно и то же лицо (37).

Выявлены определенные ограничения в применении убеждения. Прежде всего считается, что убедить можно только того, кто хотел бы убедиться, т.е. стремился понять иную, чем его собственная, точку зрения. Успешное убеждение невозможно при отсутствии собственной активности убеждаемого. Более того, в тех случаях, когда человека пытаются убедить в чем-то помимо его воли, когда им ощущается попытка воздействия на него, может возникнуть состояние, получившее название "реактанса". О нем мы уже упоминали ранее. Это своего рода негативизм по отношению к формируемой точке зрения. Таким образом, одной из задач убеждения является согласование коммуникативных намерений, что и выступает профилактикой неоптимальных, с точки зрения коммуникатора, форм реагирования при попытке изменить точку зрения реципиента, повлиять на его поведение.

Второе ограничение в использовании убеждения связано с необходимостью осознания и логического осмысления реципиентом предлагаемой для размышления информации. Если человек не в состоянии это сделать, то результат воздействия скорее будет связан не с сознательным отношением к некоторому содержанию, а с некритическим восприятием чужой точки зрения, т.е. результат возникает по механизму внушения.

Третье ограничение - наличие единой информационной базы, что обуславливает однозначное понимание приводимых аргументов и реципиентом, и коммуникатором (271).

Таким образом, мы видим, что процесс формирования убеждений хотя и имеет в качестве основного средства вербальное воздействие, опирается и на другие: на вовлечение в специальным образом организованную деятельность, невербальное воздействие. Речевое же воздействие опирается как на аргументацию, апеллируя к социально

165

и культурно обусловленным ценностям реципиента (адресата воздействия), так и на механизмы вариативной интерпретации действительности. Механизмы ВИД как лексического, так и семиотико-коммуникативного уровня обеспечивают дополнительные условия для повышения убедительности приводимых аргументов, используются как средство порождения аргумента (вспомним бутылку, которая может быть одновременно и наполовину пустой, и наполовину полной). Из этого следует, что считать убеждение процессом апелляции только лишь к сознательному уровню восприятия информации, к ее критической переработке, невозможно. Механизмы, ориентированные на сознательную обработку информации, и механизмы ВИД совместно используются в этом варианте вербального воздействия.

Информирование, так же как убеждение и внушение, представляет самые широкие возможности использования механизмов ВИД для получения требуемого психологического эффекта. Специфика состоит в том, что очень часто целью их применения является маскировка коммуникативного намерения, поскольку ключевым моментом в контексте воздействия является профилактика "реактанса", и информирование в этом смысле воспринимается как наиболее нейтральное для личности.

Оно, на первый взгляд, представляет собой такой вариант подачи информации, при котором либо реально отсутствует, либо не фиксируется внимание на задаче психологически воздействовать на человека (отсутствует в явном виде побуждение к чему-либо, попытка изменить точку зрения). Нейтральность позиции источника сообщения, или видимость нейтральности, обеспечивает иллюзию свободы выбора в формировании отношения человека к передаваемому содержанию. Мы не случайно указали на иллюзорность выбора. Истинная свобода выбора возможна лишь при очень высокой степени информированности тех, кто выступает в качестве получателя сообщения как по конкретному вопросу, так и в отношении целостного информационного контекста, в котором этот выбор может

166

рассматриваться. Естественно, что слабая доступность разнообразных источников информации, фрагментарность подачи информации, ее дробление, также как и отсутствие у получателя сообщения аналитических навыков, невысокий интеллект и отсутствие критической установки в отношении конкретных источников информации, не способствуют формированию истинной информированности. Не случайно дробление информации и создание иллюзии нейтральности источника сообщения являются приемами, используемыми в манипулятивных целях в массовых информационных процессах (272).

Для того, чтобы придать требуемое направление в формировании реципиентами собственных выводов, используются определенные приемы компоновки материала сообщения; обеспечение при подборе фактов и аргументов высокой плотности релевантной информации (той, которая имеет непосредственное отношение к основной проводимой мысли); широта информации, понимаемая как ее разнообразие; глубина, понимаемая как не только логическая, но и научная обоснованность утверждений (216, с. 32-33). Более подробно применение подобных выводов будет обсуждаться в главе 5.

Наряду с этими приемами при использовании информирования в целях косвенного внушающего воздействия используются языковые механизмы ВИД всех уровней, что можно было видеть из примеров, приведенных в предыдущем разделе для иллюстрации выдвигаемых положений. Таким образом, подводя итог данному разделу, отметим, что языковые механизмы вариативной интерпретации действительности в вербальном воздействии используются:

• при маскировке коммуникативного намерения как средство реализации истинного, а не демонстрируемого намерения;

• как средство создания требуемого образа действительности, вплоть для решения задачи непропозиционального искажения истины;

167

• в структуре аргументации для повышения убедительности приводимых аргументов.

Еще раз подчеркнем, что профессионализм в использовании языковых средств воздействия будет определяться тем, насколько точно и полноценно специалист может реализовать требуемую по обстоятельствам взаимодействия коммуникативную задачу.

168

168 :: 169 :: 170 :: 171 :: 172 :: 173 :: 174 :: 175 :: 176 :: Содержание

3.3. Невербальные компоненты коммуникации как средство психологического воздействия

Многие группы профессионалов, осуществляя взаимодействие, если можно так сказать, "лицом к лицу", оказывают воздействие не только за счет языковых средств, но и за счет невербальных компонентов коммуникации. К невербальным компонентам коммуникации принято относить паравербальные характеристики речи и выразительные движения.

Начнем рассмотрение невербальных компонентов как средства психологического воздействия с паравербальных характеристик речи. Следует отметить, что паравербальные характеристики речи не тождественны варьированию на фонетико-фонологическом уровне и интонационному варьированию. Они выступают отражением состояния говорящего, уровня его эмоциональной напряженности, специфики переживаемых эмоций. В зависимости от состояния, речь может быть быстрой или замедленной, высказывания продуцируются без "застреваний" или порывисто. Голос также меняет свой тембр в зависимости от состояния говорящего. В свою очередь, фонетико-фонологическое варьирование связано с существованием диалектов, региональных особенностей фонирования. В конкретной ситуации можно наблюдать проявления и того, и другого фактора, например, когда у разволновавшегося или испуганного носителя диалекта динамические и тембровые особенности речи меняются, в то время как фонологические

168

продолжают проявляться также, как и в нормальном состоянии.

Интонационное варьирование связано со смысловым акцентированием и выступает одним из приемов фасцинации. Под фасцинацией подразумевают такую организацию вербального воздействия, которое направлено на уменьшение потерь семантической информации (271). Интонирование относится к так называемой акустической фасцинации. Кроме того, существуют ритмическая фасцинация, предполагающая использование ритмической организации текста, и семантическая фасцинация, опирающаяся на специфическое аргументирование, связанное с актуальными переживаниями и потребностями человека. Таким образом, динамические характеристики речи выступают маркером демонстрации состояния, а интонирование - маркером использования фасцинации.

Невербальному компоненту коммуникации посвящены работы Н.В. Введенского, И.Н. Горелова, Е.А. Ермолаевой, Г.А. Ковалева, В.А. Лабунской, В.В. Мироненко, Х.Х. Миккин, В.Н. Панферова, B.C. Собкина, Н.И.Смирновой и др.

В.А. Лабунская, обобщая результаты многочисленных исследований, дает перечень функций невербального поведения. Так, оно:

• позволяет создать образ партнера по общению;

• выполняет функцию опережающей (относительно речи) манифестации психологического содержания общения;

• является способом регуляции пространственно-временных параметров общения;

• поддерживает оптимальный уровень психологической близости между общающимися;

• выступает в качестве маскировки "Я - личности";

• является средством идентификации партнеров по общению;

• выполняет функцию социальной стратификации;

169

• выступает в качестве показателя статусно-ролевых отношений;

• выражает качество и изменение взаимоотношений партнеров по общению, формирует эти отношения;

• является индикатором актуальных психических состояний;

• выполняет функцию экономии речевого общения;

• выступает в роли уточнения, изменения понимания вербального сообщения, усиливает эмоциональную насыщенность сказанного;

• выполняет функцию контроля аффекта, его нейтрализации или создания социально-значимого аффективного отношения;

• выполняет функцию разрядки, облегчения, регулирует процесс возбуждения;

• является показателем общей психомоторной активности субъекта (темп, амплитуда, интенсивность, гармоничность движений) (130).

В чем причина столь разнообразных функций паравербальных характеристик речи и выразительных движений? Их несколько.

• В историческом контексте эмоционально-окрашенные звуковые проявления и выразительные движения представляются более древними средствами коммуникации, чем лингвистические средства.

• Они могут быть непосредственным внешним проявлением внутреннего мира человека; будучи содержанием чувственного опыта человека, они, на основе наблюдения и самонаблюдения, могут логически соотноситься с теми или иными конкретными характеристиками внутреннего мира участников коммуникативного процесса.

• В конкретных сообществах, как любые внешние проявления человека, они стандартизуются; при этом различные социальные общности, имея различные стандарты допустимого и должного в поведении своих членов, способствуют закреплению различных стереотипов использования невербальных средств коммуникации.

170

• Определенные движения, отражаясь сообществом в определенных связях и отношениях, наделяются в данном конкретном сообществе знаковой функцией; интерпретируются подобные знаки в системе тех же естественных связей, в рамках которых знак и возник.

• Определенные невербальные знаки могут приобретать символическую функцию; используемые в определенных ситуациях или в отношении участников взаимодействия, они определенным образом маркируют их, придают/выявляют особый смысл ситуации взаимодействия.

• Органы движений обладают столь широкими возможностями, что это позволяет создать на основе выразительных движений целостные системы знаков; эти системы могут замещать звуковую речь в тех ситуациях, когда ее использование невозможно (глухота) или ненадежно (наличие производственных шумов, значительные расстояния между взаимодействующими партнерами, обуславливающие неудобство звуковой связи).

• Конкретные движения выступают исполнительным действием в отношении переживаний человека, что приводит при их осуществлении к разрядке того энергетического напряжения, которое с этим переживанием связано.

• Комплекс движений (и наблюдаемых, и осуществляемых) образует своего рода моторный гештальт, который может быть "хорошим" или "плохим", т.е. восприниматься и ощущаться как более или менее гармоничный; это, в свою очередь, становится источником эстетических переживаний, например, нам может быть приятно за кем-то наблюдать, а другой человек своими движениями раздражает.

171

• Определенные моторные гештальты отличаются не только индивидуальными характеристиками, но порой имеют столь яркое сходство у различных людей, что порождают конкретный образ, ассоциативно устойчиво увязываемый с определенно эмоционально окрашенным объектом; так, выстраивая образ кого-то или характеризуя его, мы можем сказать: "порхает, как птичка!", "настоящая пантера", "расслаблен, как кошка на теплой печке", "скала!" и т.д. Таким образом, конкретный гештальт выразительных движений в структуре взаимодействия является средством отнесения к определенному образу, средством его формирования.

Подводя итог, можно сказать, что возможность невербальных компонентов выражать, обозначать (соответственно, замещать знаки другого уровня), олицетворять, воздействовать на чувства, вызывать образ, служить средством отреагирования и составляет основу тех психологических эффектов, которые возникают при их использовании в целях воздействия.

Особо следует обсудить вопрос о соотношении коммуникативных намерений взаимодействующего человека и используемых им невербальных средств. Прежде всего отметим, что невербальные компоненты в полном смысле становятся средствами только при сознательном их использовании, например, в деятельности оратора, актера, при использовании языка жестов, т.е. при осознании участниками коммуникации их коммуникативных функций. Но в естественном процессе коммуникации, когда на первый план, как средства трансляции содержания, выступают слова, невербальные компоненты не всегда вполне осознаются. Однако, будучи связанными с текущими переживаниями, как исполнительные действия продолжают существовать, но существуют несколько автономно, как бы вне сознательной регуляции.

172

По мере возникновения конкретной коммуникативной задачи они могут осознаваться, например, при необходимости смягчить эффект от вербального воздействия, сместить акцент в сообщении при экономии речевых средств, при необходимости заместить речевое средств, при необходимости уточнения или изменения смысла сообщения, для усиления эмоциональной насыщенности сказанного, в целях демонстрации статусных различий во взаимодействии, поддержания требуемого уровня психологической близости между общающимися, маскировки собственных проявлений и, в частности, истинных коммуникативных намерений.

Но, как указывала Т.М. Дридзе, коммуникативные задачи при взаимодействии не всегда осознаются в полной мере, соответственно не всегда точно решаются (79), Таким образом, возможны ситуации, когда решаемая коммуникативная задача, находясь в противоречии с естественно переживаемыми чувствами и отношениями, предполагает оттормаживание не соответствующих ей проявлений невербальной коммуникации, которые при интерпретации взаимодействия могут быть использованы партнером как средства дешифровки "невербального сообщения". Однако либо задача не оценивается как таковая, либо невербальные компоненты выпадают из поля внимания и основными для говорящего выступают речевые средства, либо коммуникатору недостает умения изменить их соответствующим образом, сделав органичными решаемой коммуникативной задаче.

Получатель сообщения ощущает в этих случаях диссонанс между вербальным и невербальным компонентом комуникации, что в свою очередь:

• выступает средством диагностики коммуникативных намерений партнера - источника сообщения;

• снижает эффективность решения им истинной коммуникативной задачи;

173

• создает предпосылки для изменения отношений между партнерами как в рамках текущей коммуникации, так и в более широком житейском контексте;

• выступает побудительным моментом для коммуникативной "игры", "противоборства".

Таким образом, невербальный компонент не только выступает в роли уточнения, усиления, изменения содержания сообщения, но и может стать предпосылкой его обесценивания, изменения отношения к его источнику, а иногда и каналу коммуникации.

Интересны с этой точки зрения исследования телекоммуникации (13, 221). В частности, отмечается, что в телекоммуникации зрительный ряд всегда превалирует над звуковым. Следовательно, в тех передачах, где в определенные моменты визуальный ряд не очень разнообразен, например, в информационных, ток-шоу, на выразительных движениях "человека в кадре" концентрируется внимание, т.е. их роль в построении образа коммуникатора, в формировании отношения к передаче и каналу в целом, будет очень велика.

Как показывает практика, в определенных обстоятельствах особенно важно, чтобы при ретрансляции некоторого содержания не происходила его "интерференция" с собственными чувствами выступающего, чтобы с наименьшей вероятностью могли промелькнуть в выступлении неприемлемые для воздействующей стороны невербальные сигналы. Примером таких обстоятельств может служить идеологическая деятельность, когда определенные взгляды должны ретранслироваться, тиражироваться коммуникаторами, являющимися звеньями системы идеологического воздействия. Например, вождь провозгласил нечто, что должно стать достоянием сознания масс. Митинги, собрания, выступления, обсуждение - те процедуры, которые призваны этому способствовать. В этих обстоятельствах коммуникатор может либо самостоятельно излагать требуемое содержание, либо максимально придерживаться некоторого образца, стереотипа передачи информации. В последнем случае как раз и создаются предпосылки к

174

уменьшению вероятности возникновения неадекватного сочетания вербального и невербального, снижающего эффективность воздействия. Поэтому воздействующая сторона заинтересована в облегчении коммуникаторам задачи гармонизации вербальных и невербальных компонентов выступления. Интересно, что этого можно добиться за счет текстов-образцов, максимально приспособленных к устному высказыванию. Таким образом, воспроизведение речевых стереотипов, соответствующих устной традиции и зафиксированных в текстах, обеспечивает более благоприятные условия для актуализации соответствующего невербального компонента, в частности динамических параметров коммуникации.

Уже упоминавшийся нами В. Клемперер обратил внимание на такую особенность печатных текстов идеологов нацизма, как их приближенность к устной традиции. Так, он писал: "Абсолютное господство языкового закона, которое навязывалось ничтожной группкой и даже одним человеком на всем немецкоязычном пространстве, было исключительно эффективным, поскольку LTI (язык Третьего рейха. - Т.К.) не различал устную и письменную речь. Более того: в нем все было речью, все неизбежно становилось обращением, призывом, подхлестывающим окриком. Между речами и статьями министра пропаганды не было стилистически расхождений, чем и объясняется та легкость, с которой можно было декламировать его статьи. "Декламировать" - буквально означает "громко, звучно вещать", еще буквальнее - "выкрикивать". Итак, обязательным для всего света стилем был стиль базарного агитатора-крикуна" (108, с. 34).

Это наблюдение филолога отражает глубинную связь вербального и невербального компонента живого взаимодействия через механизмы вариативной интерпретации действительности (ВИД). Подтверждением этого утверждения может служить факт чрезмерно широкого употребления в LTI "иронических" кавычек, о чем мы уже писали ранее. Их появление в текстах несомненно отражало интенцию передачи отношения, что в устной речи обеспечивается

175

интонационным варьированием. Эти знаки препинания в исходных текстах в случае устной коммуникации ориентируют выступающего в отношении предпочтительной интонации, и наоборот, в тексте ее фиксируют, вызывая ассоциацию с соответствующим отношением. Запершая этот раздел, еще раз подчеркнем, что несмотря на богатство возможностей, возникающих при использовании невербальных компонентов коммуникации в контексте психологического воздействия, это достаточно "коварное" средство, в силу сложностей его произвольного контроля и устранения побочных эффектов.

176 :: 177 :: 178 :: 179 :: 180 :: 181 :: 182 :: 183 :: 184 :: 185 :: 186 :: 187 :: 188 :: 189 :: 190 :: 191 :: 192 :: 193 :: 194 :: Содержание

3.4. Регуляция уровня удовлетворения потребностей как средство психологического воздействия

Анализируя различные житейские ситуации и ситуации профессионального взаимодействия под "воздейственным" углом зрения, мы пришли к выводу, что неправомерно ограничивать перечень средств психологического воздействия рассмотренными ранее, т.е. воздействием на анализаторы языковыми и невербальными компонентами коммуникации. Эти группы средств психологического воздействия, несмотря на очевидные различия, объединяются общей характеристикой. Дело в том, что возникающие эффекты связаны с закономерностями функционирования информационных каналов, спецификой систем средств отображения реальности, дешифровки и интерпретации полученной информации. Это те инструменты, при помощи которых обеспечивается "материал", служащий основой для формирования образа действительности.

Наряду с информационными каналами, человек связан с миром и иными нитями, в частности потребностными состояниями, переживаемыми субъектом как нужда в чем-либо, существующем вне его. Понятно, что вся система информационного обеспечения функционирует в контексте задач разрядки потребностных состояний. Более

176

того, система психики человека такова, что самой ее природой обусловлена не только возможность совершенствования этих средств, но и заложена направленность на их совершенствование, что проявляется в виде потребности в познании.

Таким образом, связи человека с миром через информационное обеспечение и потребностью состояния - связи разнопорядковые, не сводимые к единому общему основанию. Можно предположить, что иными являются и механизмы, лежащие в основе психологического воздействия, опирающегося на регуляцию уровня удовлетворения потребностей. Предположительно, они обеспечивают более глубокое воздействие.

Значение регулирования уровня удовлетворения потребностей для получения некоторого психологического эффекта отмечалось неоднократно многими исследователями еще в древнейшие времена. Примечательным в этом смысле является рассуждение Плутарха по поводу действий Брута после убийства Юлия Цезаря. Он считал, что Брут совершил две непростительные ошибки, погубившие все дело.

"Брут уже тем навлек на себя обвинение, что пощадил Антония и создал, таким образом, для заговорщиков опасного и неодолимого врага. Но уступив требованиям того же Антония в вопросе о похоронах, он погубил все дело. Прежде всего, завещание Цезаря, оставившего в наследство каждому из граждан по семидесяти пяти драхм, а всему народу - сады по ту сторону Тибра, где в настоящее время находится храм Фортуны, возбудили в гражданах чувство необычайной любви к нему и сожаления о его кончине". (195, с, 98).

Из этого отрывка ясно, что Плутарх ставит в прямую связь изменение уровня удовлетворения потребностей граждан с их отношением к факту убийства. Таким образом, уже в древнейшие времена влияние на степень удовлетворения потребностей рассматривалось как фактор, способный изменить общественную атмосферу.

Никого не стоит особо убеждать в том, что тема подкупа, задабривания, поощрения и наказания постоянно

177

присутствует в литературе, сюжетах из жизни и деятельности самых разных профессионалов. Вместе с тем, следует отметить, что варианты использования регуляции уровня удовлетворения потребностей в воздейственном контексте тем не исчерпываются. Для их более полного описания остановимся подробнее на предпосылках использования регуляции уровня удовлетворения потребностей "другого" как средства воздействия на него.

Предпосылкой такого рода воздействия является то, что разрядка потребностных состояний может осуществляться в двух режимах, во-первых, в варианте непосредственного удовлетворения соответствующей потребности, который не связан с волей и активностью других людей, и, во-вторых, при опосредовании возможности удовлетворения человеком его потребностей волей и активностью других субъектов (конкретных людей, групп или организаций различного уровня формальности).

Употребив для обозначения первого из названных режимов удовлетворения потребности человеком термин "непосредственное удовлетворение", мы ни в какой степени не пытались отрицать факт культурного влияния на способы удовлетворения индивидуальных потребностей. Для нас в данном контексте важно было подчеркнуть отсутствие влияния чужой воли или активности "другого" на процесс удовлетворения индивидуальных потребностей.

При опосредовании возможности удовлетворения потребностей человека волей и активностью "других" и возникает его зависимость от этих конкретных субъектов.

Таким образом, за счет необходимости или возможности опосредования процесса удовлетворения потребностей складываются предпосылки использования возможностей регулирования уровня удовлетворения потребностей "других" как средства психологического воздействия.

Как мы уже указывали в первой главе, при анализе связи психологического воздействия с феноменом власти эта возможность опирается:

178

• на реальную недоступность кому-либо непосредственного варианта удовлетворения потребности (зависимость ребенка от родителей, ситуация удовлетворения высших социальных потребностей, зависимость от проявлений доброй воли кого-то, кто обладает тем, что выступает средством удовлетворения потребности другого или обуславливает возможность благоприятного развития ситуации для реципиента, например, когда требуется разрешение педагога, родителей на что-то);

• на добровольное делегирование теми, чье потребностное состояние удовлетворяется, права удовлетворять их потребности какому-то конкретному человеку (например, авторитетному лицу, любимому человеку);

• узурпируется кем-то (ситуация силового давления, угроз, шантажа, дискредитации личности, когда демонстрируемые воздействующей стороной для этого возможности представляются реципиенту достаточно убедительными);

• опирается на нормативную власть (наличие организационных и юридических предпосылок для распоряжения кем-то ресурсами, средствами удовлетворения потребностей других, особенно в ситуации неопределенности, неоднозначности в трактовке нормативной базы, недостатка у реципиента информации, позволяющей ему отстаивать свои права на формальной основе или при ее недоступности).

При всех вариантах для того, чтобы факт регулирования, т.е. воздействия, имел место, право вмешательства в процесс снятия потребностного напряжения в обязательном порядке зависимой стороной должно признаваться за теми, кто осуществляет регулирование.

В этом контексте подчас и безопасность, и любовь, и признание, и физический и бытовой комфорт, и владение

179

тем, что привлекательно для человека, и возможность сделать то, что намечалось, используются как награда, поощрение. Ограничение возможности удовлетворять актуальные потребности выступает как наказание.

Коллизии при использовании этой группы средств воздействия бывают связаны с рядом обстоятельств, в том числе, с нежеланием реципиента допускать неконтролируемое им опосредование в процессе удовлетворения его собственных потребностей, с непереносимостью психологической зависимости от кого-то.

Деятельные, активные, "самодостаточные" люди, готовые принимать на себя ответственность за свои поступки, склонны отторгать воздействие, осуществляемое с использованием подобных средств. Это проявляется в различных формах, начиная от примитивной агрессии, вплоть до активного противодействия, когда роль активной стороны перехватывается. Не следует думать, что подобные "игры" доступны лишь зрелой личности. Вспомним поведение ребенка, когда на запрет окружающих, нежелание что-то сделать для него, демонстрируется поведение, которое бывает для окружающих столь обременительным, что взрослые уже, как говорится, и сами не рады собственному первоначальному ограничению.

Низкая эффективность бывает обусловлена и тем, что за опосредование берутся не те субъекты, т.е. за ними реципиентом не признается право осуществлять это.

Например, человек для нас недостаточно авторитетный, совершенно посторонний навязчиво пытается хвалить нас или порицать, что вызовет скорее раздражение, чем соответствующие переживания, или кто-то, представляющийся окружающим скорее смешным, чем опасным, попытавшись кому-то угрожать, с большей вероятностью вызовет насмешки окружающих, а не страх.

180

Следующая причина невысокой эффективности - апелляция не к тем потребностям, плохое знание реципиента, неверная оценка степени актуальности тех или иных его потребностей.

Особенно интересными бывают ситуации, когда в целях оказания на кого-то особенно глубокого воздействия, предварительно добиваются повышения напряженности определенной потребности. Впоследствии в качестве рычагов воздействия на этого субъекта используется возможность осуществлять регулирование уровня ее удовлетворения.

Примером использования такого рода воздействия может служить отрывок из романа известного китайского автора У. Вояво "Редкостные события последнего двадцатилетия", приведенный Харро фон Зенгер для иллюстрации тактики взаимодействия, получившей у китайцев название "Если хочешь что-нибудь поймать, сначала отпусти" (252).

Суть ситуации такова: один из вице-министров хотел бы выдать замуж уже не молодую, опустившуюся, курящую опиум дочь. Подходящей партией представлялся тридцатилетний придворный историк Чжоу, недавно овдовевший и поклявшийся в память о любимой безвременно умершей супруги более не жениться. Желая остаться верным памяти жены, он уже неоднократно отвергал предложения сватов.

Вице-министр воспользовался в качестве свата услугами ровесника историка, но выдержавшего несмотря на молодой возраст экзамен на высшую государственную должность, некого Сюэфана.

Сюэфан, в свою очередь, предпринял следующее: бывая в гостях у историка, он много времени проводил с его шестилетним сыном, а однажды позволил себе посетовать на недостаток у ребенка должного присмотра и материнской ласки, на что отец сказал, что в доме есть молодая няня, которая вполне справляется с уходом за ребенком.

181

Через какое-то время, придя в дом историка, Сюэфан, напустив на себя тревожно-таинственный вид, стал намекать на некоторые обстоятельства, известные ему как чиновнику и очень его заботящие как друга. Взволнованный хозяин настоял на том, чтобы Сюэфан рассказал, что его волнует. Как оказалось - это репутация хозяина дома: якобы пошли слухи о его предосудительной связи с! молодой няней, что и стало известно в придворных кругах. По мнению столь авторитетного человека, каким был в глазах Чжоу Сюэфан, слухи могли повлиять на карьеру историка.

Чжоу очень разволновался, спросил совета, на что получил рекомендацию, как можно быстрее довести до всеобщего сведения информацию о своем желании вступить в брак, с тем, чтобы пресечь порочащие его слухи в корне.

На следующий день Сюэфан с визитом не спешил и дождался, когда Чжоу сам его разыскал и уведомил, что, видимо, придется для сохранения репутации все же жениться. Сюэфан предложил себя в сваты, что было с благодарностью принято.

Далее Сюэфан неоднократно разыгрывал ситуации, когда почти уже удавшееся сватовство срывалось, тем самым все более и более втягивая Чжоу в обсуждение проблемы, подогревая его нетерпение.

Наконец, при обсуждении различных возможностей, он высказал предположение, что лучший вариант - невеста постарше, и подговорил третье лицо обратить внимание Чжоу на дочь вице-министра. Чжоу клюнул на эту весьма красочно представленную кандидатуру. Однако теперь уже семья вице-министра стала затягивать решение вопроса, все более и более подогревая нетерпение жениха. Чжоу пришлось неоднократно обращаться со своим предложением руки и сердца к вице-министру, прежде чем обручение состоялось (252, с. 257-260).

Мы видим, что Сюэфан, умело сконцентрировав внимание Чжоу на том, что его репутация при дворе может пошатнуться, т.е. апеллируя к потребности в безопасности,

182

умело поддерживая напряженность ситуации, вынудил его совершать требуемые поступки.

Наиболее же часто используемый вариант психологического воздействия с опорой на регуляцию уровня удовлетворения потребности "другого" это - возбуждение чувства признательности, благодарности, чувства неоплатного долга, с последующей эксплуатацией этих чувств.

Подобное воздействие опирается как на естественное переживание признательности, "так и на существование определенных социальных стандартов поведения, соответствие которым позволяет удовлетворять высшие социальные потребности, в том числе и потребность в одобрении со стороны референтной группы. Быть признательным за добро, благодарным, отдавать долг, в том числе и в системе взаимоотношений - признаки как раз такого социально-одобряемого стандарта.

Примечательной в этом смысле является ситуация, упоминавшаяся в известном китайском романе "Троецарствие", когда несколько союзников, противостоящих могущественному военачальнику Чжугэ Ляну, захватившим их ранее в плен, но освободившим впоследствии своим распоряжением, решают, как им относиться к его противнику и своему потенциальному союзнику, некому Мэнхо. Этот военачальник своими действиями постоянно втягивал их в противостояние с Чжугэ Ляном.

"Чжугэ Лян - великий мастер на стратагемы. Сам Цао Цао и Сунь Цуань, властитель царства У, боятся его. Сколь же сильно должны опасаться мы! Прежде он обошелся с нами хорошо. Мы обязаны ему жизнью. Теперь следовало бы ему доказать нашу благодарность. Давайте же убьем Мэнхо и перейдем на сторону Чжугэ Ляна! Так мы спасем наш народ от новых бедствий" (252, с. 249).

В этом контексте предательство Мэнхо выступает средством выражения благодарности, которая, в свою очередь, рассматривается в системе мер самозащиты.

183

Существенно, что по сюжету непосредственные подчиненные Чжугэ Ляна не всегда с пониманием относились к его практике освобождения пленных, упрекали его за это. На эти упреки он отвечал: "Я могу поймать этого человека с той же легкостью, с которой вынимаю руку из кармана. Но я стремлюсь овладеть его сердцем. Тогда мир здесь, на Юге, установится сам собой" (252, с. 249). Таким образом, мы видим, что отпуская противников, Чжугэ Лян рассчитывал впоследствии опереться на их чувства, заручиться их положительным отношением.

Сходная ситуация описывается В. Пикулем в его произведении "Битва железных канцлеров", посвященном двум выдающимся политическим фигурам 19 века - A.M. Горчакову и Бисмарку.

"В 1866 году в битве при Садовой прусская машина размозжила в лепешку легионы Австрии, и дорога на Вену была открыта. Глядя на трупы убитых австрийцев, Бисмарк вполне серьезно сказал: "Теперь нам осталось сделать самое малое - заставить Австрию полюбить нас, пруссаков..."

Вильгельм I и генерал Мольтке уже писали о диспозиции войск, вступающих в столицу разбитого противника. Бисмарк устроил им истерику! Он катался по полу, он выл, он грыз зубами ковры:

- Рубите мне голову, но только не трогайте Вену!

Политик, он понимал то, что не понимали генералы... Он настоял на своем: Мольтке задержал армию у распахнутых ворот Вены" (193, с. 220-221).

Конечно, следует сделать скидку на художественные преувеличения и определенную тенденциозность, вполне допустимые для того литературного жанра, к которому относится цитируемое произведение. Вместе с тем, ориентация на последующее сближение с Австрией, не менее, чем угроза вмешательства в войну Франции на стороне Австрии, побудили Бисмарка решительно потребовать отказа от продолжения таких военных действий против Австрии, которые привели бы к ее окончательному разгрому и триумфальному, как это требовали генералы,

184

вступлению прусских войск в Вену (43, с. 543). Подобная развязка, в большей степени, чем полный разгром, позволяла Австрии, в известной мере, не только сберечь материальные и людские ресурсы, но и "сохранить лицо".

Существуют многочисленные экспериментальные подтверждения того факта, что вмешательство с целью регуляции уровня удовлетворения потребностей вызывает эффекты, существенно влияющие на оценку реципиентом ситуации взаимодействия. Наиболее интересными в этом контексте представляются исследования степени удовлетворенности жизнью пожилых овдовевших женщин в зависимости от того, каково соотношение оказываемых и получаемых от окружающих услуг. Вдовы, оказывавшие своим подругам примерно такую же помощь, какую получали от них, были самыми счастливыми. Те же, кто оказывал большую помощь, чем получал, а также те, кто получал больше, чем отдавал, были одинокими и неудовлетворенными (266, с. 49). Как оказывается, "вклады" и "приобретения" должны уравновешиваться, чтобы не возникало напряжения в потребностной сфере. Возникающая на фоне неравноценного взаимодействия взаимозависимость предполагает отреагирование в определенных поведенческих стереотипах.

Для целей воздействия, таким образом, совершенно не обязательно вызывать переживание чувства благодарности, признательности, поскольку в человеческом сообществе на уровне групповых норм закрепляется необходимость "отдавать долг" в случае проявления активной стороной доброй воли в обеспечении безопасности кого-либо, сохранения жизни, обеспечения финансового маневра, возможности "сохранить лицо". Неспособность или нежелание кого-то "отдавать долг" в оговоренной активной стороной форме позволяет ей, опять же в соответствии с групповыми нормами, использовать в отношении "забывшего свой долг" жесткие санкции или средства психологического давления. Поэтому человек, однажды воспользовавшийся возможностью опосредовать удовлетворение своих потребностей доброй волей "другого", минимизировав при

185

этом свои собственные усилия или полностью их заместив, может впоследствии попасть в весьма жесткую зависимость от своего "благодетеля".

Таким образом, как мы видим, регуляция уровня удовлетворения потребности как средство психологического воздействия может использоваться не только для получения некоторого сиюминутного результата, но и создает основу для многократного и ориентированного на широкий спектр ситуаций отсроченного использования возникшего эффекта, опирающегося на переживания, чувства или потребность (необходимость) следовать групповой норме, регулирующей взаимодействие субъектов.

Особая значимость для человека ситуаций, связанных с удовлетворением высших социальных потребностей, привела к возникновению социальных механизмов, регулирующих взаимодействие людей в этих ситуациях. Поэтому для обстоятельств, в которых человек "теряет лицо", сложились стереотипы поведения, которые позволяют ему восстановить или смягчить отношение окружающих. Примером такого поведенческого стереотипа являлись кровная месть, вызов на дуэль в ответ на оскорбление, в современном обществе - обращение в суд. Отсутствие подобной реакции в ситуации, которая ее предусматривает, усугубляет положение дел, снижает возможность для того, кто пренебрег традицией или не был в состоянии следовать стереотипу, в дальнейшем удовлетворять высшие социальные потребности на требуемом уровне.

В связи с этим, еще одной возможностью психологического воздействия с использованием регуляции уровня удовлетворения потребности является создание ситуаций, предполагающих в контексте их развития демонстрацию определенных поведенческих стереотипов, которые для воздействующей стороны оказываются ценными сами по себе, т.к. позволяют ей в рамках этого

186

стереотипа взаимодействия реализовать действия, неправомерные, недопустимые в иных обстоятельствах.

Примером могут служить ситуации, когда оскорбление человека, существование которого было кому-то неугодным, являлось преднамеренным, как повод для дуэли. В том случае, если этот человек был плохим стрелком, фехтовальщиком, дуэль выступала как средство его устранения.

Еще одним поведенческим стереотипом, широко используемым в контексте воздействия, является мольба о прощении, покаяние и т.п., что представляет собой апелляцию зависимого и признающего эту зависимость к доброй воле того, кто может использовать санкции, т.е. осуществить регуляцию уровня удовлетворения потребности.

В некоторых обстоятельствах возможность поставить человека в ситуацию, в которой он вынужден продемонстрировать соответствующий стереотип, оказывается для воздействующей стороны очень выгодной. Тогда возникает возможность как применить санкцию, так и оказать подчас более глубокое воздействие, иногда морально уничтожить человека, поскольку демонстрация требуемого стереотипа выступает для зависимого человека символом публичного признания своей зависимости от доброй воли "другого", символом отречения от того, что лежало в основе его поведения. Как правило, санкции ориентированы на потребности, обеспечивающие физическое благополучие человека, а покаяние, принесение извинения, мольба о пощаде выступают как средство фрустрации самых высоких уровней социальных потребностей, т.е. определяющих его социальное лицо.

Вместе с тем, рассматриваемый стереотип поведения дает шанс воздействовать на "другого", не только имеющего возможность применять санкции, но и зависимой

187

стороне. Это базируется на их общей принадлежности более широкому социуму.

С позиции его представителей, неприменение санкции в предусматривающих их случаях выступает как проявление слабости, неспособности реализовать имеющиеся права по регулированию поведения людей через воздействие на их потребности, а санкции, используемые после покаяния, могут рассматриваться как мстительность, неоправданная жестокость. В этом контексте формальная демонстрация покаяния, просьба о прощении как бы исчерпывают инцидент, "закрывают ситуацию", что позволяет тому, кто должен осуществить санкции, отказаться от них, а тому, кто демонстрирует соответствующий стереотип, рассчитывать на то, что ситуация уже исчерпала себя.

Однако возможны и иные варианты развития событий. Достаточно опасными для субъекта, распоряжающегося возможностью регулировать удовлетворение потребностей "других", являются ситуации, предполагающие реализации этого права, когда это не удается осуществить, либо, если это определяется целью воздействия, предполагающие демонстрацию покаяния зависимым, когда не удается этого добиться. И в том, и в другом случае подобный результат рассматривается в социуме как сигнал к снижению авторитета воздействующей стороны, к провокации заинтересованных сторон на передел прав.

Вот какие рекомендации по поводу сходной ситуации давал Солон Периандру:

"Ты пишешь, что против тебя есть много злоумышленников. Не медли же, если хочешь от них отделаться... Самое лучшее для тебя - отречься, чтобы не осталось причин для страха; но уж если быть тираном во что бы то ни стало, то позаботься, чтобы чужеземное войско при тебе было сильнее, чем гражданское, - тогда тебе никто не будет страшен и никого не понадобится изгонять" (70, с, 82).

Обеспеченная ресурсами возможность пресекать происки злоумышленников сама по себе снижает интенцию

188

к противоборству, что приведет к тому, что никого не понадобится изгонять, т.е. применять санкции.

Таким образом, одним из сложных косвенных вариантов психологического воздействия, опирающегося на систему регуляции уровня удовлетворения потребностей, является вовлечение субъекта, распоряжающегося правом использования санкций в ситуацию, где он рискует продемонстрировать свою несостоятельность как в применении санкций, так и в том, чтобы вынудить "провинившихся" публично демонстрировать признания своей зависимости.

За счет подобных провокаций разрушается сама система зависимости между теми, кто распоряжается правом регулировать уровень удовлетворения потребностей других людей, и теми, кто зависит от этого.

Вообще разрушение системы зависимости воздействующей стороны и реципиента - наибольшая опасность при использовании регуляции уровня удовлетворения потребностей как средства психологического воздействия.

Даже ребенок, ощущая непереносимое давление на потребностную сферу, способен эту связь разрушить как с помощью понижения авторитета родителей или учителей, за счет обнаружения иных источников и средств для удовлетворения своих потребностей, и как крайняя мера - просто физически разорвав связи в форме побега из дома или суицида.

Рассматривая проблему опосредования процесса удовлетворения потребностей, мы должны отметить, что он осуществляется не только за счет опоры на деятельность, активность других людей, но и введением "нормы и меры", т.е. некого стандарта потребления.

Подобные стандарты выполняют свою функцию в рамках определенной общности, задаются ею. Они отражают

189

уровень и специфику бытовой культуры соответствующей общности, ее положение в структуре общества в целом, декларируемую общественную функцию и степень экономического благополучия.

Следует отметить, что управление людьми, также как и саморегуляция, с помощью изменения потребительских стандартов хорошо известны с глубокой древности. Примером может служить высказывание ранее уже цитированного китайского мудреца - Ли Гоу.

"Если не регулировать /потребность/ посредством меры и нормы, то если простолюдины даже станут обладателями богатства - десятью тысячами колесниц, то и этого, вероятно, будет недостаточно для удовлетворения их потребностей... С тех пор, как устои Чжоу распались, а ритуалы и музыка пришли в упадок, крупные торговцы и купцы носят только роскошные одеяния, питаются только отборным зерном и мясом...

Из самых крупных деревьев Поднебесной строят жилища, из самых дорогих драгоценностей Поднебесной изготавливают утварь, самая искусная ткань идет на одежду, а самая редкая живность в Поднебесной - в пищу... И нет других причин этому, кроме той, что они стыдятся оказаться хуже других" (132, с. 297).

Из множества других, аналогичных по направленности высказываний, приписываемых как греческим философам, так и мудрецам Востока, мы выбрали для примера этот отрывок, т.к. в нем фиксируется не только роль стандарта (меры и нормы), но и его связь с другими средствами социальной стратификации и регуляции (ритуалы, уровень развития культуры), а также последствия отсутствия устойчивых потребительских стандартов для общества (разграбление национального богатства) и каждого (отсутствие относительных ориентиров, замена их абсолютными показателями при оценке своего места среди себе подобных).

Анализируя практику использования изменения стандарта удовлетворения потребности как средства психологического воздействия, следует признать, что она широка

190

и многообразна. Вспомним рекламу, которая фиксирует внимание не только на возможности изменения способа удовлетворения потребности, но и постоянно поднимает планку стандарта их удовлетворения (и экран чернее, и звук чище, кетчуп и майонез все более высокого качества, шампунь и кондиционер - в одном флаконе и т.д.). Аналогично ориентирована и "социологическая" пропаганда (пропаганда образа жизни), целью которой является подрыв системы стандартов, сложившихся в "стане противника". Это особенно важно, если при этом возникает возможность спровоцировать недовольство невозможностью следовать этим привнесенным стандартам; деятельность учителя, тренера, командира, устанавливающих и развивающих стандарты выполнения их требований, соответствие которым позволяет заслужить градуированную ими же оценку, а затем выражающих дифференцированное отношение к подопечным, в зависимости от их стремления заработать большее поощрение.

Роль стандарта как меры того, что "принято", "прилично", "должно", позволяет использовать его как мощное орудие управления активностью людей.

Существенным, однако, оказывается вопрос о том, кому реципиентом делегировано право устанавливать и видоизменять стандарты уровня удовлетворения его потребностей. Источники этого права те же, что и при опосредовании процесса удовлетворения потребностей активностью "других".

Наряду с уже перечисленными возможностями получения психологического эффекта при реальном изменении уровня удовлетворения потребностей, изменении стандартов, фиксирующих степень их удовлетворения, использовании стандартов поведения при опосредовании удовлетворения потребности также применяется угроза удовлетворению тех или иных актуальных для человека потребностей.

191

Другими словами, поведение изменяется за счет переживания реципиентом неопределенности в отношении возможности удовлетворять актуальные для него потребности на определенном уровне.

Провокация переживания реципиентом неопределенности в отношении возможности удовлетворять актуальные для него потребности используется и в педагогике, и в административном управлении, и в управлении правовым, политическим поведением, экономическим поведением людей. В некоторых обстоятельствах не обязательна прямая угроза. Даже фиксация внимания на существовании соответствующей практики оказывается весьма действенной. Примером может служить использование в целях снижения политической активности в кругах китайской интеллигенции в период культурной революции фиксации внимания общественности на развернутой в печати дискуссии о необходимости революционного насилия (220). Не менее показательной в этом смысле являлась деятельность подрывных элементов в Чили в период, предшествовавший перевороту. Так, наряду с распространением провокационных слухов, искусственно создаваемой нехватки продуктов питания от имени правительства подрывными элементами распространялись анкеты, включавшие вопросы о наличии в семье тех или иных материальных ценностей. Опрос мотивировался задачами последующего уравнительного их раздела (213). Тем самым создавались предпосылки для неуверенности в отношении возможности впоследствии удовлетворять потребности на соответствующем уровне, что использовалось для подготовки социальной почвы переворота.

Переживание неопределенности в отношении возможности удовлетворять актуальные потребности сопровождается тревогой, страхом, подчас столь мучительными, что применение санкции (т.е. наихудший вариант развития событий) воспринимается с облегчением. Примером может служить переживание героини новеллы С. Цвейга "Страх" (262).

192

Таким образом, провокация или, наоборот, снятие неопределенности в отношении возможности удовлетворения потребностей способны породить достаточно сильный психологический эффект, заключающийся в актуализации неоптимальных психических состояний (139), повышении коммуникативной активности, внушаемости (271), что позволяет их использовать при решении задач психологического воздействия.

Подводя итог данному разделу, еще раз отметим, что применение данного средства психологического воздействия как в рамках профессиональных технологий, так и в житейских ситуациях предполагает очень хорошее знание реципиента. В связи с этим, ключевым моментом в планировании воздействия оказывается прояснение ряда вопросов:

• Податлив ли реципиент к подобному воздействию?

• Какие из его потребностей являются более напряженными?

• Кто может выступить субъектом воздействия?

• Возможно ли предварительное повышение напряженности каких-либо из его потребностей, с тем чтобы иметь впоследствии возможность осуществлять регулирование уровня их удовлетворения?

• Каков диапазон приемлемого уровня давления на потребностную сферу, не приводящего к разрушению системы отношений между воздействующей стороной и реципиентом?

• Возможно ли на основе конкретного воздействия на потребностную сферу создание систем долговременных обязательств между взаимодействующими сторонами, опирающихся как на естественные проявления чувств и переживаний человека, так и на существующие в конкретном социуме поведенческие стереотипы?

• Возможна ли встречная активность реципиента, потенциально создающая возможность дискредитации воздействующей стороны, снижения ее авторитета или развала системы распоряжения ресурсами, используемыми для регуляции уровня удовлетворения его потребностей?

193

• Если такая ситуация возможна, какими дополнительными ресурсами для стабилизации системы отношений, системы зависимостей располагает воздействующая сторона?

• Если ресурсов окажется недостаточно, каким маневром в форме существующих стереотипов взаимодействия воздействующей стороне можно воспользоваться, чтобы "отыграть ситуацию", выйти из взаимодействия, не "потеряв лица"?

• Если речь идет о регуляции активности через изменение стандарта уровня удовлетворения потребности, кто может осуществлять подобное регулирование, чьи стандарты воспринимаются как должные?

Только имея ясные ответы на эти вопросы, можно ожидать положительные исходы от использования этого типа средств воздействия без риска понести ущерб больший, чем полученная с их помощью выгода.

194

194 :: 195 :: 196 :: 197 :: 198 :: 199 :: 200 :: 201 :: 202 :: 203 :: Содержание

3.5. Деятельность как средство психологического воздействия

Деятельность, представляя собой активную форму взаимодействия человека с окружающей действительностью, позволяет ему удовлетворять потребности уже в роли субъекта, а не зависимого. Специфика этой активной взаимосвязи с миром и определяет уровень тех психологических эффектов, которые наблюдаются при использовании деятельности как средства психологического воздействия как при реализации профессиональных технологий, так и при решении житейских задач.

Роль деятельности в генезисе высших психических функций и личностном развитии раскрыта в исследованиях выдающихся отечественных психологов: А.Н. Леонтьева, С.Л. Рубинштейна, Б.М. Теплова, А.А. Смирнова,

194

Б.Г. Ананьева, Д.Б. Эльконина, П.Я. Гальперина, в работах их учеников и соратников.

Как было показано в классических исследованиях деятельности, вне зависимости от ее формы реализации (материальной или духовной) выделяются ее общие элементы, представленные мотивами (ее побудителями), целями (результаты осуществления деятельности, то, на что она направлена), средствами (то, при помощи чего результаты достигаются). Таким образом, деятельность реализует мотивы, уровню целей соответствуют действия, которые в зависимости от объективно-предметных условий достижения цели бывают представлены различными операциями.

Выделены основные механизмы, определяющие ту роль, которую в фило- и онтогенезе играет деятельность, К их числу относят интериоризацию, как механизм формирования сознания; механизм сдвига мотива на цель, как условие развития мотивационной сферы человека. В процессе деятельности происходит обогащение чувственного опыта человека, совершенствование его психических процессов; увязываются в единый контекст чувственные образы, системы значений и личностных смыслов. Ключевым моментом является то, что деятельностью опосредуется развитие сознания и личности человека.

В связи с этим, фактором, определяющим результат влияния деятельности на процесс формирования психических новообразований, является специфика реализуемых в ней мотивов, целей и средств, которые используются человеком.

В контексте этих положений можно утверждать, что процесс деятельности фиксируется в духовном компоненте ее результата. Особенно ярко это проступает в творческой деятельности. Так, исследователями литературного творчества было подмечено и прекрасно сформулировано Н.В. Топоровым, что не существует оппозиции "автор - текст", более того, возможно допустить законность и оправданность ситуации, когда "текст творит автора", когда, как

195

отмечал Юнг, не Гёте создал "Фауста", а духовный компонент "Фауста" создал личность Гёте (238, с. 576).

Особо ярко связь "автор - текст" проступает в жизни Ф.М. Достоевского, на что неоднократно обращали внимание исследователи его творчества. Опираясь не только на анализ художественных текстов и переписки писателя, но и на воспоминания его близких, они делают вывод о влиянии текстовой деятельности на внутренний мир писателя (73-75, 123). Притом речь идет не только о перевоплощении в героя как инструменте построения его образа на этапе творчества, но и как инструменте самопознания и личностного роста автора. Так, по воспоминаниям вдовы писателя, А.Г. Достоевской, Федор Михайлович "мог целыми часами говорить словами своего героя, старого князя, из "Дядюшкиного сна". Высказывал он чрезвычайно оригинальные и неожиданные мысли, говорил весело и талантливо. Но меня эти рассказы в тоне молодящегося, но никуда не годного старичка всегда коробили, и я переводила разговор на что-либо другое" (73, с. 88).

Приведенные примеры влияния текстовой деятельности на автора-творца не исключают аналогичных процессов в любой иной деятельности, реализация которой не полностью стандартизирована, в частности базируется на воображении.

Имея возможность выбирать между такими показателями деятельности как количество и качество произведенного "продукта", понимаемого в самом широком смысле этого слова, его соответствием традиции или новаторским тенденциям, тем или иным ценностям, субъект деятельности ("деятель") вынужден занять ту или иную позицию, что сопряжено с рефлексией собственных мотивов, целей, ценностей, возможных внутренних противоречий. Рефлексия и необходимость выбора как раз и выступают формирующими личность факторами.

Не менее важным выступает и то, что человек реализует деятельность в определенном социальном контексте, где "другие" (родители, учителя, представители референтной группы, профессиональная общность) могут быть

196

причастными в той или иной форме к осуществляемой деятельности. В этом случае принято говорить о совместной деятельности, где существует общая цель, которая может быть реализована через систему целей, иерархизированных в зависимости от их важности в общем контексте, т.е. в совместной деятельности человек может быть, например, на первых или, наоборот, на вспомогательных ролях. Совместность может касаться и распоряжения ресурсами, обеспечивающими достижение индивидуальной и общей целей; оказывать влияние на осознание степени достижения цели, соотношения реальных и планируемых результатов. Таким образом, совместность выступает существенным условием реализации деятельности, а значит и фактором психологического воздействия на человека.

Вместе с тем, продукты такого рода деятельности служат развитию не только отдельной личности - деятеля, но лежат в основе совершенствования самой деятельности. По мнению С.Л. Рубинштейна, "в процессе создания поэзии, изобразительного искусства, музыки и их развития формировались и развивались все новые, более высокие и совершенные формы изображения. В великих творениях народного творчества, в былинах, сагах, в народном эпосе, в произведениях поэтов и художников - в "Илиаде" и "Одиссее", в "Песне о Роланде", "Слове о полку Игореве" - воображение не только проявлялось, но и формировалось. Создание великих произведений искусства, учивших людей по-новому видеть мир, открывало новое поле для деятельности воображения" (219, с. 355). То же можно утверждать и о прочих видах деятельностей.

В воздейственном контексте используется возможность управления процессами интериоризации и сдвига мотива на цель, возможность влияния на процесс формирования психических новообразований за счет изменения средств и условий осуществления деятельности. Ранее мы уже приводили исторические примеры, которые могут выступить иллюстрацией этого положения. Для нас особенно важно то, что эти примеры свидетельствуют об еще донаучном осознании профессионалами, в частности военными,

197

политиками, факта влияния условий и конкретных характеристик деятельности на психические новообразования вовлеченных в эту деятельность людей.

Вспомним пример, касающийся действий Тай Шицы, который, неоднократно демонстрируя перед врагами, осадившими крепость, невинные упражнения в стрельбе, изменил их систему ориентировки в ситуации, на фоне чего ему и удалось прорваться сквозь кольцо осады, увозя с собой донесение союзникам с просьбой о помощи. Когда враги сориентировались в ситуации и бросились вслед, он был уже за горами (252, с. 47). Аналогичными были цели и реализующие их действия Юлия Цезаря (по описанию Диона Кассия), который, неоднократно благосклонно принимая посольства Фарнака, затем коварно "прямо с дороги вступил в схватку..." (242, с. 43-44).

Или, как это было в истории "Обмануть императора, чтобы он переплыл море", подданные, изменив условия, в которых принималось решение о продолжении похода и необходимом в связи с этим морском путешествии, добились от императора того решения, которое им было выгодно, несмотря на то, что он испытывал страх перед морской стихией.

В этих примерах осуществляемая деятельность способствует формированию определенного образа действительности, партнера по взаимодействию, собственных возможностей.

Следовательно, чтобы деятельность выступила инструментом конкретного воздействия, она должна быть специальным образом спроектированной, характеризоваться заданными параметрами, а реципиент оказался вовлеченным в нее, т.е. реально проявлял активность.

Специфика и вариативность требований к деятельности как воздействующему началу хорошо видна, если мы обратимся к теории и практике формирования и развития потребностной сферы и формированию социальных навыков, стереотипов поведения. Так, она не должна быть истощающей, должна сопровождаться положительными эмоциями (28, 113 и др.). При формировании социальных

198

навыков, установок особое значение, приобретает возможность повторного погружения в сходные ситуации. Особая роль при этом отводится социальным ориентирам, посредством которых фиксируется внимание на требуемом, должном, допустимом (181).

Приведем интересный пример ориентации на необходимость задания должных социальных ориентиров для формирования у населения определенного типа поведения. Речь идет о речи Луция Фурия Камилла, произнесенную им в Сенате, которую цитирует в своем произведении Н. Макиавелли. Луций Фурий Камилл, обсуждая подходы к выбору наказания жителей Лациума, неоднократно восстававших против римлян, указывал:

"Боги дали вам полную власть решить, должен ли Лациум остаться независимым или вы подчините его на вечные времена... Я же хочу сказать лишь следующее: то государство стоит несокрушимо, которое обладает подданными верными и привязанными к своему властителю; однако дело, которое надо решить, должно быть решено быстро, ибо перед вами множество людей, трепещущих между надеждой и страхом, которых надо вывести из этой неизвестности и обратить их умы к мысли о каре или награждении" (152, с. 7).

Таким образом, в этом отрывке увязывается возможность установления спокойствия в государстве с определенностью в реакции на проступок тех, кто располагает властью, т.е. с наличием системы социальных ориентиров,

Вовлечение в специальным образом организованную деятельность используется, кроме уже указанного, и для оптимизации психического состояния человека, в частности для угашения фобических реакций у больных с тревожно-фобическими состояниями в рамках поведенческой психотерапии. Контролируемой переменной в этих случаях оказываются условия соприкосновения пациента с фактором, вызывающим фобию. Так, больной вместе с психотерапевтом помещается в ситуацию, в которой у него возникает страх (методика "наводнение"), или же ему обеспечивается реальный контролируемый контакт с источником

199

страха. Необходимыми условиями для успешности этого варианта терапии, наряду с психологической поддержкой психотерапевта, выступает длительность процедур, их общее количество, фиксированность внимания пациента на психотравмирующих факторах (101).

Таким образом, цели использования процедуры вовлечения в специальным образом организованную деятельность определяют и требования к условиям ее осуществления. Так, чтобы "обойти" страх перед морской стихией (история "Обмануть императора, чтобы он переплыл море"), внимание от психотравмирующего фактора отвлекалось, а при решении задачи изжить страх в процессе психотерапевтической процедуры, наоборот, фиксируется внимание на факторе, вызывающем страх.

Особо следует остановиться на ожидаемых психологических эффектах, связанных с вовлечением людей в реализацию обычаев, обрядов, ритуалов. Их организаторы подчас переоценивают тот психологический эффект, который возникает у их участников. Вспомним попытки внедрить "советские" обряды, когда и организаторы, и их участники относились к ним как к формальному мероприятию. В этих случаях не учитывался тот факт, что подобная активность может, в зависимости от конкретных обстоятельств, приобретать различное место в целостной системе деятельностей человека. Так реализация ритуала, участие в ритуале могут для кого-то иметь особый смысл, как бы "поднимая" эту форму активности на уровень деятельности, обеспечивающей реализацию определенной потребности (например, реализация ритуала как проявление власти, причастности к определенной общности и т.п.). Но ритуал может быть низведен на уровень действия или их совокупности, обеспечивающих получение конкретного результата, достижения конкретной цели, например, крестное знамение, посещение храма как демонстрация принадлежности к определенной конфесии. Но то же самое крестное знамение может реализоваться и на уровне автоматизированного навыка, своего рода стереотипного действия. Таким образом, в зависимости от истинного

200

психологического содержания соответствующей формы активности, реализуемой человеком, можно ожидать ту или иную глубину ее воздействия на него. Соответственно, использование ритуалов в качестве средства воздействия на их исполнителей возможно лишь в том случае, когда они выступают для человека в статусе деятельности.

Особое место в контексте психологии воздействия занимают воображаемые действия человека, или, другими словами, образы действий, которыми человек оперирует.

Осуществляемое в идеальном плане действие, несмотря на его реальное отсутствие, опирается не только на перцептивные компоненты, такие как зрительные образы и образы мышечных ощущений, но и элементы эффекторных компонентов в виде слабой инервации групп мышц, соответствующих конкретной (реализуемой в воображении) двигательной задаче, а также мышечной напряженности, связанной с эмоциональными компонентами, сопряженными с реализацией двигательной задачи.

Подобное единство сенсорных, моторных и эмоциональных компонентов в структуре образа создает основу для использования воображаемых действий как составного элемента приемов психологической подготовки к деятельности в сложных для профессионала ситуациях, при формировании моторных навыков, при оптимизации состояния человека. Подобное "мысленное моделирование", хорошо знакомое не только психологам, сходно с "если бы", как ключевым элементом театральной педагогики Станиславского, с перевоплощением в своего героя в литературном творчестве.

Занятный пример, отражающий возможности использования воображаемого действия и психологических последствий из этого проистекающих, упоминался нами ранее, когда речь шла о средневековом китайском полководце Цао Цао, с помощью образа кисло-сладких слив

201

создавшем предпосылки для продолжения похода до тех пор, пока измученные жаждой воины действительно не дошли до источника (252, с. 297).

Возникновение образа кисло-сладкого вкуса слив могло иметь место только в структуре воображаемого потребления слив, а саливация выступила эффекторным компонентом этого образа.

Поскольку ранее мы уже упоминали о возможности использования вовлечения в реальную деятельность как элементе поведенческой психотерапии, остановимся более подробно на одном из приемов, включающих воображаемые действия. Он состоит в том, что больного, находящегося в полной релаксации, просят представить себя последовательно погружающимся во все более и более психотравматичные для него ситуации. Переход к более сложным вариантам осуществляется только после угашения у пациента страха во время неоднократного предъявления ситуации доступного для него уровня сложности, которые к тому же чередуются с погружением в ситуации приятные, релаксирующие его (Методика J. Wolpe). Считается, что подобная процедура позволяет осуществить десенсибилизацию - угашение причинно-следственной зависимости между определенными ситуациями и фобическими реакциями больных с тревожно-фобическими состояниями (101, с. 114).

Вместе с тем, следует отметить, что реальное соприкосновение с ситуацией (иммерсия) с точки зрения психотерапевтического эффекта более эффективно, чем десенсибилизация (воображаемые действия). Во всяком случае, при реальном соприкосновении больного с объектом или ситуацией фобии эффект наступает быстрее (101, с. 116).

В заключение данного раздела еще раз перечислим те факторы, связанные с вовлечением в специальным образом организованную деятельность, которые определяют возможные психологические эффекты, позволяющие их использовать в контексте психологического воздействия. К ним относятся:

202

• форма реализации деятельности (реальная или воображаемая деятельность);

• ее содержание;

• конкретный состав действий и условия осуществления деятельности;

• социально-психологический контекст, в рамках которого деятельность осуществляется;

• процессы интериоризации и сдвига мотива на цель;

• место конкретного проявления активности в общей структуре деятельности.

203

203 :: 204 :: 205 :: Содержание

3.6. И еще раз о профессионализме и психологической безопасности при решении задач воздействия

Завершая рассмотрение различных групп средств психологического воздействия, отметим, что в реальном процессе психологического воздействия они чаще всего используются в комплексе, взаимодействуя между собой. В результате эффект воздействия будет зависеть от внутренней гармонии сочетающихся приемов использования соответствующих средств. Примеры подобного их взаимодействия, когда возникают эффекты, аналогичные консонансу или диссонансу, многочисленны. Ранее, рассматривая вербальное и невербальное воздействие в реальном процессе взаимодействия оратора и аудитории, мы их уже обсуждали. Кроме того, каждый может вспомнить песни, где и поэту, и композитору удалось гармонично отразить некоторую общую идею, что послужило основой производимого эффекта (например, всем известная патриотическая песня "Вставай, страна огромная!"), или обратный случай, когда музыкальные средства оказываются по масштабу и характеру не соответствующими поэтической основе. Аналогичные эффекты возможны и при использовании деятельности и регуляции уровня удовлетворения потребностей в сочетании с прочими средствами.

203

В связи с этим, возвращаясь к проблеме профессионализма в использовании психологического воздействия в структуре профессиональных приемов различными профессионалами, отметим, что существенным его признаком оказывается:

• умение предвидеть эффекты от сочетанного использования различных средств,

• добиваться требуемого эффекта максимально экономными средствами.

Если же рассматривать различные группы средств психологического воздействия в контексте проблемы психологической безопасности, то в общем виде можно предположить, что глубина их влияния на человека будет зависеть от характера психологических механизмов, лежащих в основе производимых ими эффектов. Наибольшее внимание в этом смысле должны привлечь средства, способные вызвать:

• неблагоприятную нагрузку на психо-физиологические механизмы отражения, провоцирующую изменение физиологического фона функционирования психики;

• вовлеченность процессов, обуславливающих возникновение недостаточно рефлексируемых проявлений психической деятельности;

• вовлеченность глубинных уровней психической организации (витальные потребности) при возможной их фрустрации;

• вовлеченность механизмов, дезорганизующих процессы отражения.

В связи с этим, в характеристики профессионализма при применении психологического воздействия должен быть включен такой показатель как осознание профессионалом возможности возникновения нарушения психологической безопасности в связи с конкретными характеристиками используемых средств психологического воздействия.

204

Вопрос о том, как выстраиваются сочетания различных средств для решения конкретных психологических задач в деятельности самых разных специалистов, обсуждается в последующих главах.

205

206 :: 207 :: 208 :: 209 :: 210 :: 211 :: 212 :: 213 :: Содержание