Червонюк В.И. Антология конституционных учений. Ч. 2

161

30. Хомяков А. Д. Православие. Самодержавие. Народность

[Самодержавие как «ценность]

Самодержавие – «ценность несомненная и громадная», но только для тех, которые могут его вместить, но вовсе не всюду и не для всех («Се n’estpasunedenreeaexportation», как сказал Гамбетта об антиклерикализме). Посему бессмысленно противополагать его народоправству западному, так как противополагать можно только сущность, а не проявления, не всегда правильно выражающие сущность. Здоровье противоположно болезни; но симптомы того и другого очень разнообразны. Заведите здоровье вместо болезни, и оно выразится само в соответствующем виде; но заводить одни симптомы – не значит еще выздороветь, ибо их можно завести искусственно, и тогда становится организму хуже: наступает сугубая реакция. Конечно, мы вовсе не хотим этими словами выразить, что самодержавный государственный строй равнозначен абсолютному здоровью проявляющего его народного организма. Это было бы с нашей стороны признаком лишь ничем не оправдываемого самодовольства. Но смело можно утверждать, что, хотя есть народы очень крепкие, которые обходятся без этого спасительного симптома, тем не менее Самодержавие – этот симптом здоровья нашего народа по государственной части – имеет в себе такие качества, которые должны делать из него «символ» нерасшатанной крепости и мощи нашего народа. Это – своего рода живой «палладиум» […].

[…]Для признания jusdivinum главы государства необходимо признавать и некую божественность самого государства. Рим перед этим не стеснялся: его обоготворенная Romaвполне гармонирует с идеей divi Caesaris. OrРима языческого, путем эволюции, произошла Священная Римская Империя средних веков со священным главою – Императором. Спор между императором и папою происходил не из-за принципа, а из-за подробности, весьма, впрочем, важной: прямо ли вручает Небо корону и меч Императору.

Власть «juredivino» в европейском смысле едва ли когда предносилась уму нашего народа. Понятие о таковой едва ли не истекает из римского обоготворения, «апофеоза», силы и власти, подкрепленной впоследствии фактом зарождения власти на почве завоевательной. Что же касается до апостольского определения ее как исией от Бога, то это надо понимать не в том смысле, что она сама по себе божественна, но что идет от Бога…

[…]Власть, которую освящал апостол, объявляя ее идущею от Бога, конечно, не была, так сказать, священна в частности, как языческая для христианина. Но апостол Павел потому и указывает на ее, так сказать, стихийный характер, чтобы устранить возможное возмущение против нее, ставши на точку зрения безразличия к ней, а, конечно, – не со стороны еевнутренней святости. Конечно, там, где власть являлась результатом завоевания, там ей очень было на руку вводить понятие о «juredivino» с подкреплением твердого авторитета; но в России, где завоевательный аокшотизм является только эпизодом (не устранявшим к тому же течения власти органической, народной), ни вареву, ни самой власти не было нужды отыскивать для нее признаков свяшенных основ.

[…]Если в настоящее время для западных государей обязательно сколько можно отстаивать монархическую власть против так называемых «представителей народа» ввиду того сознания, что «истинные» интересы народа связаны с существованием власти единоличной и твердой, то в такой же мере, или, может быть, даже в сугубой, необходимо самодержавному Царю бороться с излишнею уклончивостью народа от государственных дел. Царь должен знать, что без обмена мыслей с народом у него не хватит знания для ведения многосложного государственного механизма; и, с другой стороны, – что надо «умерить эту уклончивость народа» от государственного интере-

162

са, легко переходящую в некий «сибаритизм беззаботности», который тоже есть крайность: как всякая крайность, она нежелательна и неоправдываема. Есть еще другие обстоятельства, связанные с условиями функционирования власти, которые должны заставлять ее всегда иметь в уме необходимость «думать с Землею»: окружающая Государя служилая среда очень наклонна обратиться в средостение между ним и народом, и потому он должен постоянно, так сказать, смотрит на «права» как на повинность, от которой всегда человек уклоняться не прочь?

Взгляд народа, стоящего на самодержавной точке зрения, переносится им на низшие ступени правительственной лестницы и так охотно он уклоняется от всяких видов администрирования, что делает весьма трудным устройство у нас так называемого «самоуправления». Народ одинаково не понимает государственного управления не личного, как и самоуправления местного, коллегиального, и по очень основательной причине: власть на всех ее ступенях – одна по существу, и отношение к ней одно. Власть государственная прекращает свою функцию только там, где начинаются бытовые ячейки. Поэтому также странным для народа кажется участие в делах управления государством, как и в управлении краем, городом, уездом.

Но уклонение от управления не значит, чтобы народ не сознавал необходимости общения между властью и им на всех ступенях ее действования. Посему только правильная постановка общегосударственного строя может дать такую же постановку всяческим «местным строям», являющим теперь живую критику на учреждения, по духу своему противные духу народному и, благодаря этому, служащие только обузой для народа и ареной для декламирования тем, кого слепое правительство, их же создавшее, почитает представителями «субверсивного будто бы настроения масс». Точь- в-точь – Запад, но пока еще в шуточном виде, легко могущем, однако, перейти в более серьезный, если само правительство не обезоружит всей этой пока только иедомыслснной оппозиции, законно направленной против действительно ненавистного абсолютизма такими народными представителями, от которых этот самый

[Самодержавие – антипод абсолютизму]

[…] Самодержавие, повторим это еще раз есть активное самосознание народа, концентрированное в одном лице и потому нормируемое его народною индивидуальностью; оно свободно постольку, поскольку воля свободна в живом индивидууме. О степени свободы воли в человеке вечно спорят разные школы философские: пускай спорят и истолкователи государственного права так же о том, каковы границы свободы самодержавной воли в народногосударственной жизни; но это сопоставление выражает ясно мою мысль. Абсолютизм же есть, как явствует из его имени, власть безусловная, отрешенная от органической связи с какою бы то ни было народностью в частности. В индивидууме абсолютизм подходит к понятию о произволе, о воле, отрешенной от целости духа. Философски этот термин не очень точен; но для настоящего случая он достаточно подходящий. Но действительно ли произвол свободнее воли разумной? Абсолютизм всего охотнее облекается в форму римского императорства, т.е. такую, которая соответствует разносоставности государственного организма, так как такая власть легче отрешается от связи с одним народом и прикрывается своей одинаковой близостью ко всем народам, ей подчиненным.

Запад побаивается именно царя, а не императора; русского народа, а не Российской Империи; и это не со вчерашнего дня. Запад очень бы желал, чтобы Русское Царство поскорее «действительно» переродилось в Империю и чтобы получилась новейшего ошибка – вторая Империя Римская, которая, как всякая Империя, т.е. не органическое нечто, а конгломерат, и «мимо идет, яко день вчерашний». Есть, однако, основание надеяться, что эти враждебные нам пожелания не сбудутся. Такой надежде можно найти некоторые оправдания в некоторых правительственных мерах, которые намекают на то, что не вполне утрачено сознание значения русской осмо в краеуголии государства.

163

31. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории.

Том 2. Всемирно-исторические перспективы. Глава четвертая. Государство

Результатом эпохи и основной формой континентальных государств к началу цивилизации оказывается «конституционная монархия», крайним вариантом которой представляется республика в современном понимании этого слова. Ибо следует наконец освободиться от болтовни доктринеров, мыслящих вневременными и чуждыми действительности понятиями, для которых «республика» – форма сама по себе. Насколько мало обладает Англия конституцией в континентальном смысле, настолько же мало и республиканский идеал XIX в. имеет что-либо общего с античной res publica или даже хотя бы с Венецией или швейцарскими первокантонами. То, что называем этим словом мы, есть отрицание, с внутренней необходимостью утверждающее отрицаемое как постоянно возможное. Это – немонархия в формах, заимствованных у монархии. Генеалогическое чувство так чудовищно.

С 1832 г. сама английская знать с помощью целого ряда дальновидных реформ стала привлекать буржуазию к совместной работе, однако при своем постоянном руководстве и обязательно в рамках своей традиции, с которой осваивались молодые таланты. Демократия реализовалась так, что правительство сохранило строгую форму, причем форму старинно-аристократическую, однако всякий мог свободно (по собственному усмотрению) заниматься политикой. Этот переход, осуществлявшийся в обществе, лишенном крестьянства и проникнутом предпринимательскими интересами, представляет собой величайшее внутриполитическое достижение XIX в. […].

[…] Парламентаризм пребывает сегодня в полном упадке. Он был продолжением буржуазной революции иными средствами, он был революцией 1789 г., приведенной в легальную форму и связанной в правительствующее единство с ее противницей, династией. В самом деле, всякая современная избирательная кампания – это проводимая посредством избирательного бюллетеня и разнообразных подстрекающих средств, речей и писаний гражданская война, и всякий крупный партийный вождь – своего рода гражданский Наполеон. Эта рассчитанная на длительность форма, принадлежащая исключительно западной культуре, между тем как во всякой иной она сделалась бы бессмысленной и невозможной, опять-таки обнаруживает тяготение к бесконечному, историческую предусмотрительность, и попечение, и волю к тому, чтобы упорядочить отдаленное будущее, причем в соответствии с нынешними буржуазными принципами.

Но, несмотря на это, парламентаризм никакая не вершина, как абсолютный полис и барочное государство, но краткий переход, а именно переход от позднего времени с его органическими формами к эпохе великих Одиночек посреди сделавшегося бесформенным мира. Подобно домам и мебели начала XIX в., эта эпоха содержит остаток хорошего барочного стиля. Парламентские нравы – английское рококо, однако уже не заложенное в крови как нечто само собой разумеющееся, но поверхностноподражательное и являющееся вопросом доброй воли. Лишь на краткое время первоначального воодушевления нравы эти обрели видимость глубины и долговременности, да и то лишь потому, что победа была одержана только что и хорошие манеры побежденных победители вменили себе в обязанность из уважения к собственному сословию.

Сохранить форму даже там, где она вступает в противоречие с преимуществом, – на этом соглашении основывается возможность парламентаризма. То, что он достигнут, собственно говоря, означает, что он уже преодолен. Несословие снова распадается на естественные группы по интересам; пафос страстного и победоносного сопротивления остался позади. И как только форма более не обладает притягательной силой

164

юного идеала, ради которого люди идут на баррикады, появляются внепарламентские средства для того, чтобы добиться цели вопреки голосованию и без него, и среди них деньги, экономическое принуждение, и прежде всего забастовка.

Ни массы крупных городов, ни сильные одиночки не испытывают перед этой формой, лишенной глубины и прошлого, подлинного благоговения, и как только совершается открытие, что это одна только форма, в маску и тень превращается и она сама.

С началом XX в. парламентаризм, в том числе и английский, скорым шагом приближается к той роли, которую он сам готовил королевской власти. Парламентаризм делается производящим глубокое впечатление на толпу верующих представлением, между тем как центр тяжести большой политики, хотя от короны он юридически сместился к народному представительству, перераспределяется с последнего на частные круги и волю отдельных личностей. Мировая война почти завершила такое развитие событий. От господства Ллойд Джорджа нет возврата к старому парламентаризму, точно так же как нет пути назад и от бонапартизма французской военной партии. […]

[…]Америка, которая до сих пор стояла особняком и была скорее регионом, чем государством, то с вступлением ее в мировую политику восходящее к Монтескье сосуществование президентской власти и конгресса делается несостоятельным, и во времена действительной опасности оно уступит место бесформенным силам, с чем уже давно на собственном опыте познакомились Южная Америка и Мексика.

[…]Цезаризмом я называю такой способ управления, который, несмотря на все государственно-правовые формулировки, вновь совершенно бесформен по своему внутреннему существу. Не имеет совершенно никакого значения то, что Август в Риме, Хуанди в Китае, Амасис в Египте, Алп-Арслан в Багдаде облекают занимаемое ими положение стародавними обозначениями. Дух всех этих форм умер. И потому все учреждения, с какой бы тщательностью ни поддерживались они в правильном состоянии, начиная с этого момента не имеют ни смысла, ни веса. Значима лишь всецело персональная власть, которой в силу своих способностей пользуется Цезарь или кто угодно другой на его месте. Это возврат из мира завершенных форм к первобытности

[…].

32. Грамши Антонио. Из «Тюремных тетрадей»

[Формула «царствует но не управляет»]

[…] Конституционная формула, определяющая положение короля (или президента республики), «царствует, но не управляет», представляет собой юридически оформленное выражение этой арбитражной функции, выражение заботы конституционных партий о том, чтобы не «разоблачать» корону или президента. Содержащееся в конституции положение о том, что глава государства не несет ответственности за действия правительства, и положение о министерской ответственности представляют собой казуистическое выражение общего принципа, состоящего в защите концепции государственного единства, концепции согласия управляемых с государственной деятельностью вне зависимости от того, кто входит в состав правительства и какая партия находится у власти.

При господстве тоталитарной партии эти конституционные положения теряют свое значение и деятельность функционировавших в соответствии с ними институтов ослабевает. Однако выполнение этой функции арбитра берет на себя тоталитарная партия, превозносящая абстрактную концепцию «государства» и старающаяся различными способами создать впечатление того, будто функция «беспристрастной силы» осуществляется действенно и эффективно […].

165

33.Грамши Антонио. Из «Тюремных тетрадей»

[Цезаризм и его проявления в новых условиях]

[…]Цезаризм является отражением такой ситуации, когда борющиеся между собой силы находятся в состоянии катастрофического равновесия, то есть такого равновесия, при котором продолжение борьбы может иметь лишь один исход: взаимное уничтожение борющихся сил.

Цезаризм всегда служит выходом из историко-политической ситуации, характеризующейся таким равновесием сил, которое грозит завершиться катастрофой; этот выход принимает форму «арбитража», доверенного великой личности. Цезаризм прогрессивен, когда его вмешательство помогает восторжествовать прогрессивной силе – хотя бы и с помощью определенных компромиссов и условий, ограничивающих значение одержанной победы; цезаризм носит реакционный характер, когда его вмешательство помогает восторжествовать реакционной силе также с помощью компромиссов и ограничений, но имеющих в этом случае иной смысл, иную силу, иное значение. Цезарь и Наполеон I служат примерами прогрессивного Цезаризма: Наполеона III и Бисмарка – цезаризма реакционного. Впрочем, цезаризм – это полемико-идеологичес- кая формула […]. Обстоятельства могут привести к установлению цезаризма без Цезаря, без великой «героической» и представительной личности.

В современном мире явление цезаризма в общем носит особый характер. Тем не менее даже в современную эпоху для развития цезаризма имеется известное поле, более или менее широкое (в зависимости от характера страны и того места, которое она занимает в мировой структуре), потому что эта социальная форма «всегда» имеет потенциальные возможности для последующего развития и организационного оформления. Она может особенно рассчитывать на относительную слабость противостоящей ей прогрессивной силы, вытекающей из самой ее природы и особенностей ее существования, слабость, в сохранении которой эта социальная форма заинтересована; поэтому и говорят, что современный цезаризм носит скорее полицейский, а не военный характер […].

34.Лазаревский Н.И. Конституционное право.

Том 1.Часть 2. Монарх. Форма правления

1. Существующие и существовавшие государства представляют огромное разнообразие с точек зрения своего устройства. Отсюда возникает вопрос об установлении основных типов государств или об их классификации.

Самой распространенной является классификация по форме правления, по тому, как организована в государстве верховная власть, кто ее носитель. Этот вопрос имеет громадную литературу, и в разные времена разными учеными предлагалось множество классификаций, различавшихся между собою как по тому признаку, который принимался в основание деления, так и по определениям, дававшимся отдельным формам правления. Теорий, классификаций и определений, из которых можно было бы сделать выбор, конца нет. Однако, не существует такого учения о формах правления, которое могло бы быть признано господствующим в науке. Не существует даже и такой классификации, которая была бы исчерпывающею, под которую подошли бы все существующие формы государственного устройства. Нет и таких определений монархии, теократии, республики, аристократии, которые могли бы быть безусловно приняты, которые действительно выражали бы самую сущность той или другой формы государственного устройства.

[…]Классическое, традиционное деление государств на монархию, аристократию

идемократию, идущее еще от Аристотеля и полагающее в основание число правящих

166

(один, немногие, все), несмотря на то, что его можно встретить еще и у писателей ХVII века, безусловно, должно быть оставлено, потому что, с одной стороны, это деление устанавливает такого рода типы, которых в настоящее время не существует (аристократия), тогда как, с другой стороны, под эти типы не могут быть подведены существующие формы правления, конституционные монархии.

В настоящее время наиболее распространенною является классификация государств, противополагающая два типа их: монархии и республики.

Это деление можно за ничтожными исключениями найти у всех современных писателей, но по вопросу, в чем же существует различие между этими двумя формами, наука права не пришла еще к окончательному и общепризнанному выводу. Обыкновенно различие этих двух форм правления видят в различии числа правящих: в монархии власть принадлежит одному, в республике всем, или, по крайней мере, многим.

Однако, перебрав два-три примера, можно убедиться, что существо дела не в различии числа властвующих. Хотя слово «монархия», в переводе с греческого, и означает «единовластие», но в истории бывали примеры монархий, имеющих и более, чем одного царя. Такова была древняя Спарта, где всегда было два царя. В Англии с 1688 по 1695 гг. царствовали совместно Вильгельм Ш (Оранский) и его жена Мария (Стюарт). В России, которая не переставала быть монархией, тоже бывали эпохи двоевластия. Так было, например, при Михаиле Федоровиче с 1619 по 1634 гг., пока был жив его отец, патриарх Филарет, на царство они были избраны вместе, и патриарх тоже писался Великим Государем. Михаил Федорович так формулировал свое отношение к власти отца: «Каков я государь, таков и отец мой; наше государское величество нераздельно». В промежуток между 1682 и 1696 гг., когда был жив царь Иоанн Алексеевич, в России было два царя, – Иоанн и брат его Петр I. Россия в этот промежуток была монархией. Но республикою, ни как-либо иначе назвать ее нельзя.

Да, даже, если и не останавливаться на таких, во всяком случае исключительных явлениях, все-таки нельзя не прийти в тому выводу, что различие между монархией и республикой вовсе не в числе властвующих. Возьмем Францию, как республику или любую конституционную монархию, например, Италию. Кто правит Францией? Президент, палата депутатов и сенат. Кто правит Италией? Король, палата депутатов и сенат. Различия в числе правящих установить нельзя.

На деле разграничение монархии и республики не может быть установлено так просто. Эти две формы, по крайней мере в настоящее время, в принципиальном отношении до некоторой степени переплетаются между собой.

Общие начала конституционного права, в том виде, вдобавок они намечены Монтескье и разработаны позднейшей литературой, разработаны главным образом на почве монархической Англии, и затем развивались писателями, имевшими в виду главным образом опять-таки монархии. Таким образом, все общие идеи конституционной теории сильнейшим образом окрашены в монархический цвет.

Эта общая конституционная теория была воспринята и современными республиками, гл. образом Сев.-Американскими Соединенными Штатами и Францией, и через посредство идей общей конституционной теории монархические элементы проникли и в республики. Этот процесс проникновения монархических элементов в крупнейшие современные республики был в значительной степени усилен тем, что фактически авторы Северо-Американской конституции 1879 г., создавая должность президента, действительно имели перед глазами прежде всего английского короля и перенесли его в Америку, внеся в его положение те поправки, которые должны были его обезвредить; но основной образец современного президента Сев.-Американских Соединенных Штатов – несомненно, английский король. Что же касается французского президента, то авторы конституционных законов 1875 г., – в значительном большинстве монархисты, – создавая эту должность, определенно и вполне сознательно по возможности приближали ее к положению конституционного монарха. Таким образом, современное

167

государственное право республик насквозь проникнуто монархическими элементами. В тоже время, и наоборот, переход от абсолютной монархии к конституционной

по существу своему сводился к отказу от чистых форм монархических и к проникновению в государственный строй начала, до того составлявшего отличительный признак республик, противополагавшего их монархиям, а именно – участия народа в государственном управлении. И современные представления о необходимой постановке народного представительства слагаются под значительным влиянием и республиканских государств (гл. обр. Франции). Эти представления оказывают могущественное воздействие на развитие государственного строя конституционных монархий.

Таким образом, современные конституционные монархии в значительной степени проникнуты и республиканскими началами.

Поэтому вполне понятно, что в настоящее время высказываются голоса, вообще отрицающие принципиальное различие между современными конституционными монархиями и республиками, например, Ват говорит, что конституционный король есть лишь наследственный президент, а президент есть конституционный король на время. Но что различие есть, это мы все знаем, и его надо найти, ибо оно существенно. Его нельзя видеть в различии числа властвующих и надо искать в другом. Теперь его обыкновенно усматривают в том, что в каждой монархии, наследственной или избирательной, имеется лицо, которое по лично ему принадлежащему праву является носителем правительственных полномочий. В республике такого лица быть не может. Монарх, – все равно, наследственный или избранный, –раз он вступил на том или другом основании на престол, находится на нем но своему праву, осуществляет свои права, никому не давая отчета, и остается у власти пожизненно. Президент республики, равно как и все вообще ее должностные лица, пребывает у власти срочно, чем подчеркивается, в чем отчасти и проявляется то начало, что все они осуществляют не лично им принадлежащие правительственные права, а права самого государства.

Юридически это можно охарактеризовать так: в республике, в той иерархии властей, какую представляет государство, полномочия высшего органа получаются от ка- кого-либо другого (в Сев.-Американских Соединенных Штатах президент избирается особым собранием выборщиков), в монархии же наоборот, вся административная пирамида получает свои полномочия от верха, который в свою очередь рассматривается, как какой-то неисчерпаемый кладезь этих полномочий. Или иначе: монархия имеется налицо в том случае, если административная, правительственная пирамида имеет такого главу, который получает свои полномочия не от каких-либо иных органов государства, но непосредственно сам является их источником.

Само содержание правительственных полномочий монарха может определяться законом, изменить который монарх не в праве. Но право быть этим монархом с данными полномочиями составляет право, непосредственно ему принадлежащее, ни от кого не заимствованное.

Различие это можно выразить еще несколько иначе: наличность в государстве лица, по собственному праву являющегося носителем государственной власти, возможно только при том условии, что социальная структура общества такова, что ею выдвинуто лишь одно постоянное, всему народу известное, в глазах всего народа авторитетное установление, – престол, монарх. Это учреждение (обыкновенно династия) выдвинуто, а других самостоятельных организаций, могущих обеспечивать государственный порядок, не образовалось. На короля народ смотрит или как на законного своего представителя, или же как на лицо или установление, непосредственно и безусловно обладающее верховной. властью в государстве.

Этот же представительный характер может признаваться общественным мнением народа и за кем-либо другим, кроме монарха, например, за вечем, за парламентом. В таком случае, мы имеем не чистую, не абсолютную монархию, ибо власть монарха

168

неизбежно будет разделяться им с этим установлением, тоже непосредственно представляющим народ. Но как бы то ни было, для монархии существенно, чтобы за каким либо лицом народ признавал непосредственно ему принадлежащее право повелевать, право быть представителем народа.

Таким образом, различие между монархией и республикою можно свести к следующему: если в числе органов правительства есть лицо, властвующее по собственному, лично ему принадлежащему праву, то его государство есть монархия; если в государстве все власти действуют только по временному уполномочию от народа или от органов, народом избранных, то это государство есть республика.

III. Монархии в свою очередь делятся на монархии неограниченные, иначе называемые абсолютными или самодержавными, и на монархии конституционные или представительные. Различие между ними сводится к тому, что в неограниченных, абсолютных монархиях вся полнота власти принадлежит монарху, и все органы правительства рассматриваются, как действующие по полномочию от него. В монархиях ограниченных или конституционных, или иначе – представительных, некоторые функции власти возможно помимо монарха и на избранных населением лиц, на учреждения, зависящие от народного избрания, и в нем, в этом избрании, а не в уполномочии со стороны монарха, имеющие источник своей власти.

Республики делятся, в настоящее время, главным образом, на республики представительные и на республики непосредственные. Под республиками представительными разумеют такие республики, где осуществление полномочий власти всецело предоставлено избранным народом лицам и учреждениям, или же учреждениям и лицам, которые, в свою очередь, избраны или назначены учреждениями выборными. Примером такой представительной республики может служить современная Франция: в ней государственная власть принадлежит парламенту, т.е. палате депутатов, избранной непосредственно народом, Сенату, избранному косвенными выборами, и президенту республики, избранному на 7 лет общим присутствием Палаты Депутатов и Сената. Затем все должностные лица государства назначаются или президентом, или лицами, им назначенными. Участие народа во власти исчерпывается тем, что он участвует в выборах некоторых органов самоуправления, а также тем, что признается, что в государстве нет и не может быть власти, которая в конце концов не исходила бы от народа.

В республике непосредственной, помимо учреждений и должностных лиц выборных, некоторые функции власти осуществляются непосредственно самими гражданами. Так, например, в Швейцарии, как союзе 22-х кантонов, государственная власть осуществляется частью представительными учреждениями Союза, частью же всем его мужским населением, а именно: некоторые законопроекты, принятые представительными учреждениями союза, подвергаются всенародному голосованию. Другим типом непосредственной республики являются некоторые отдельные кантоны Швейцарии, как, например, Ури или Унтервальд, где обыкновенно раз в год в собрании всего населения всеми совершеннолетними мужчинами разрешается ряд текущих дел управления. Конечно, наличность такого народного веча не исключает в этих кантонах наличности и выборных органов власти.

Таким образом, можно установить следующую градацию государств по степени участия народа в управлении и по тому, кому принадлежат правительственные права:

а) монархия абсолютная: правительственные права признаются всецело принадлежащими одному лицу и осуществляются им или его уполномоченными;

б) монархия представительная: есть одно лицо, которому по собственному праву принадлежат известные правительственные функции, и при том права верховного органа государства; некоторые правительственные права осуществляются должностными лицами, – действующими по его уполномочию; но вместе с тем некоторые правительственные функции осуществляются народным представительством, выборным ор-

169

ганом государства, черпающим свою власть не в уполномочии государем, а от народа; в) республика представительная: в ней все правительственные права признаются принадлежащими народу; нет и не может быть лица, которому бы эти права принадлежала по личному его праву; все правительственные полномочия осуществляются лицами и учреждениями, прямо или косвенно избранными народом, т. о. им уполно-

моченными; г) республика непосредственная: правительственные права тоже принадлежат

народу, но осуществляются не только должностными лицами или учреждениями выборными, но в некоторых случаях и всем населением непосредственно.

IV. По этим четырем рубрикам можно было бы вести дальнейшее наше изложе-

ние.

Монархия неограниченная нас может интересовать лишь постольку, поскольку она является для России, в остальной Европе элементарной, основной формой государственного устройства, той формой, из которой развились все теперешние конституционные монархии и часть республик. Эта форма есть не только хронологическая предшественница других форм: основные идеи государственного права выработались именно на неограниченной монархии, и нередко совершенно искусственно и искажая существо дела, переносились на другие формы государственного строя, исторически ее сменявшие. Косность человеческой мысли, с трудом отказывающейся от раз усвоенных положений, приводит к тому, что далеко не все понятия современного государственного права действительно соответствуют современному положению вещей, установившимся ныне отношениям. Чтобы разобраться в современных учениях, нам надо будет хотя бы вкратце остановиться и на уже изжитой форме государственного строя.

С наибольшим вниманием мы должны будем остановиться на конституционной монархии. И это не только потому, что эта форма представляет для нас непосредственное практическое значение, как устанавливающаяся у нас в России, но и потому, что она научно наиболее разработана. К тому же это есть тип государственного строя, преобладающий в современных цивилизованных государствах.

На представительных республиках мы остановимся меньше. Это мы сделаем потому, что основы своего государственного строя эти республики почти целиком заимствовали от конституционных монархий и отличаются от них почти исключительно способом замещения главы государства. Нельзя отрицать существенного принципиального значения, какое имеет для всей народной психологии наличность наследственного монарха или замена его избираемым президентом. Но на строе государственных установлений эта замена сказывается самым незначительным образом, и, безусловно, все положения, установленные государственным правом монархических стран, могут быть применяемы к центральным и местным учреждениям республик, и даже все то, что установлено относительно народного представительства в монархиях, за немногими оговорками, может быть, применяемо и к народному представительству представительных республик. Поэтому на них, как на особой форме государственного строя, должно почти не останавливаться и ограничиться рассмотрением особенностей правового положения президента по сравнению с монархами. Что касается четвертой из указанных нами форм государственного строя, а именно республик непосредственных, то эта форма пока не получила сколько-нибудь значительного распространения. На иной мы остановимся, как на весьма любопытном явлении, на явлении, которому предсказывается широчайшее распространение, но пока оно не имеет для нас, как и для большинства государств Европы, непосредственного практического значения. Кроме того, надо сказать, что непосредственное участие всего народа, т. е. всех политически дееспособных лиц в разрешении тех или иных государственных дел, есть факт, имеющий колоссальное психологическое значение, принципиально изменяющее

170

многие из укоренившихся представлений о государственном строе вообще, но это участие не отражается на организации государственных установлений, которые в государствах этого типа не представляют никаких особенностей, сравнительно с правительственными учреждениями других стран. Таким образом, государства этого типа не нуждаются в специальном изучении в качестве чего-то, во всех подробностях в корне отличного от конституционных монархий. По отношению к непосредственным республикам можно будет ограничиться лишь изучением форм и способов непосредственного участия народа в решении тех или иных государственных дел, в остальном сославшись на те положения, которые выработаны государственным правом конституционной монархии.

35. Бакунин М. А. Государственность и анархия

[О преимуществе республики над монархией]

(...) Мы твердо убеждены, что самая несовершенная республика в тысячу раз лучше, чем самая просвещенная монархия, ибо в республике есть минуты, когда народ, хотя и вечно эксплуатируемый, по крайней мере не угнетен, между тем как в монархиях он угнетен постоянно. И кроме того, демократический режим возвышает мало-помалу массы до общественной жизни, а монархия никогда этого не делает. Но хотя мы и отдаем предпочтение республике, все же мы принуждены признать и провозгласить, что, какова бы ни была форма правления, все же, пока вследствие наследственного неравенства занятий, имуществ, образования и прав человеческое общество останется разделенным на различные классы, до тех пор будет продолжаться исключительное правление меньшинства и неизбежная эксплуатация этим меньшинством большинства.

Государство является не чем иным, как этим владычеством и эксплуатацией, возведенным в правило и систематизированным [...]. .

36. Богданов (Малиновский) А. А. Вопросы социализма

[Критика теории «государство-коммуна»]

Типичное максималистское построение представляет ленинская теория о «госу- дарстве-коммуне» как политической переходной форме от буржуазного строя к социализму. Образцом для Ленина служит Парижская коммуна 1871 года.

По словам Ленина, это «не обычное парламентарно-буржуазное государство, а государство без постоянной армии, без противостоящей народу полиции, без постановленного над народом чиновничества». Далее он поясняет, что это «республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху».

Надо заметить, что такая «коммуна» значительно отличается от Парижской. В той было выборное представительство не отдельно от рабочих, от солдат, крестьян и т. д., а прямо от населения, вроде того, как при демократических выборах в думы. Делает ли это план Ленина более правильным?

На основании всего опыта прошлой, да и нынешней революции мы до сих пор полагали, что Советы рабочих и иных депутатов представляют органы революционной борьбы, орудие движения революции, выполняемого ею разрушения и строительства; следовательно, учреждение революционно-правовое, а не государственноправовое. Теперь нам предлагают создать из них «новый тип государства».

Мы знаем громадное значение Советов, их великую творческую силу в деле революции. Но попробуем рассматривать их как постоянные и основные государственные учреждения: что тогда получится? Советы являются выборным представительством общественных классов и групп, взятых по отдельности, с их особыми интересами. При этом выборная система характеризуется неопределенностью и многостепенностью. В