(А) Флексивные сочетания

Первой группой таких средств в русском языке являются флексии и прежде всего те меняющиеся по форме окончания существительных, которые и являются основными средствами выражения отношений.

Существует две формы падежных средств, или флексий, с помощью которых соединяются два существительных и с помощью которых могут выражаться и события, и отношения.

Прежде всего это простые синтагматические падежные средства, например Я вижу собаку: я в именительном падеже (подлежащее), собаку в винительном (дополнение); или Дровосек рубит топором, Пожар начался в доме и т.д. Во всех этих случаях флексии винительного, творительного, предложного падежей выступают как простейшие средства грамматического управления, с помощью которых подлежащее управляет сказуемым и дополнением. Во фразе, в которой есть подлежащее, сказуемое и дополнение, построенной по типу субъект предикат объект, обычно субъект находится в именительном, а объект в косвенном падеже. Лишь в некоторых случаях (примером которых являются так называемые пассивные конструкции, например Мальчик укушен собакой) синпраксическая и логическая структуры предложения расходятся и действующее лицо (логическое подлежащее) ставится в творительном падеже (который семантически остается именительным), в то время как объект воздействия в именительном, который по своему значению принимает функции косвенного, однако и в этом случае флексия этого косвенного падежа является средством управления. Примером языков, пользующихся такими конструкциями, где центр переносится с существительного на глаголы (кроме грузинского, северо-кавказских языков), могут служить и некоторые древние языки (Иванов, 1969).

Следует учесть, что только в некоторых развитых языках есть полная система средств, выражающих отношения между подлежащим и дополнением. В некоторых языках (иногда их называют палеоазиатскими) имеется только два падежа прямой и косвенный. Прямой выражает подлежащее, а косвенный любое дополнение, не уточняя того, в каком конкретном отношении находится дополнение к подлежащему. Поэтому в этих случаяд о конкретном отношении подлежащего и дополнения надо еще догадываться и подлинное значение, выражаемое таким косвенным падежом, может быть раскрыто только на основании той ситуации, в которой дается высказывание, или, иначе, из симпрактического контекста. В русском языке, как очень развитом, дело обстоит иначе, и в нем имеется целая серия дифференцированных падежей, причем каждая соответствующая им флексия отражает определенную форму отношения подлежащего к дополнению.

Все эти формы могут, однако, отражать как коммуникацию событий, пример которых был приведен выше, так и коммуникацию отношений.

Существуют, однако, такие формы, которые выражают только коммуникацию отношений. К ним принадлежит такая форма, как Сократ человек, Иванов студент, Катя девочка. На самом деле это не два рядом расположенных слова, каждое из которых дается в именительном падеже; это не два подлежащих в русском языке в этих фразах пропущено сказуемое, в этой конструкции предполагается глагол есть: Сократ есть человек, Иванов есть студент. Однако это уже не коммуникация события, а типичная коммуникация отношения. Так, если содержание фразы Мальчик ударил собаку, Девочка пьет чай можно изобразить наглядно, то изобразить наглядно фразу Сократ человек или Иванов студент нельзя. Если изобразить рядом Сократа и человека вообще, Иванова и студента вообще, то это не будет выражением того отношения, которое заключено вот в этих конструкциях. Коммуникация отношения имеет совсем иную лингвистическую и психологическую структуру: один объект соотносится с другим, один объект входит в класс других, частью которого он является. Поэтому структура Сократ человек, Иванов студент уже является не синтагматической, а парадигматической структурой, потому что эта структура иерархически организована. Сократ так же, как Иванов, так же, как и Петров, входит в общую категорию человек, которая противопоставляется другим категориям живых существ. Следовательно, эта конструкция является типичным выражением не коммуникации событий, а коммуникации отношений.

Существуют и другие формы синтагматической связи слов, которые носят семантически еще более сложный характер и психологическую структуру которых можно понять не сразу. На этих случаях следует остановиться особо.

Обратимся к двум примерам родительного падежа: Кусок хлеба (родительный части) и брат отца (родительный атрибутивный). Кусок хлеба (родительный части) вовсе не выражает два понятия: хлеб и кусок; это словосочетание выражает простейшие отношения между одним объектом (хлебом) и его частью (куском). Конструкция брат отца (родительный атрибутивный) является более сложной, выражающей не два изолированных объекта (брата и отца) и не один конкретный объект (кусок хлеба), а являющейся обозначением третьего, неупомянутого в данной конструкции объекта (дяди).

Следует учесть, что такая конструкция родительного атрибутивного появилась в русском языке значительно позднее конструкции родительного части. Она имеет большую психологическую сложность, и понимание ее требует значительного числа промежуточных трансформаций.

Эти трудности четко проявляются у больных с локальными поражениями мозга, которые в ряде случаев прекрасно понимают конструкции типа кусок хлеба, но абсолютно не могут понять конструкции типа брат отца (Лурия, 1946, 1947, 1966, 1970; и др.).

В чем заключается психологическая сложность этой конструкции?

Первая трудность данной конструкции в том, что в ней четко выражены иерархические, парадигматические компоненты: брат отца это вовсе не два существительных, это вовсе не брат+отец; эта структура выражает отношение брата к отцу, причем второе существительное, стоящее в родительном падеже (отца), выражает вовсе не объект, а лишь качество, которое семантически несет функцию прилагательного (отцовский брат). Поэтому как бы проста ни казалась эта конструкция, на самом деле она сложна: как мы уже указали, слово, стоящее в родительном падеже (отца), выражает прилагательное (отцовский брат); с другой стороны, два слова (брат отца) выражают на самом деле одного субъекта, а не двух, причем этот субъект открыто не обозначен (это не брат и отец, а дядя). Следующая трудность заключается в том, что эта конструкция является обратимой. Можно сказать брат отца (и это будет дядя), а можно изменить порядок этих двух существительных и сказать отец брата, но это будет уже не дядя, а отец (отец моего брата = мой отец). Совершенно иное мы имеем в необратимых конструкциях. Так, можно сказать кусок хлеба или ножка стола, но нельзя сказать хлеб куска, или стул ножки.

Естественно, что необратимость конструкции служит также дополнительной семантической опорой, облегчающей понимание ее значения. Наконец, атрибутивное значение слова, стоящего в родительном падеже и на самом деле имеющего значение прилагательного, противоречит обычному для русского языка порядку слов, в котором прилагательное, выражающее свойство предмета, предшествует существительному (сытый человек, красивый цветок и т.д.). Поэтому чтобы понять подлинное значение этой конструкции (родительного атрибутивного), выражающей коммуникацию отношений, нужно провести целый ряд дополнительных психологических операций или трансформаций, которые являются строго программированными. Во-первых, нужно отвлечься от вещественного, именного значения второго существительного отца, придать ему значение прилагательного, а для этого нужно изменить порядок слов, потому что в привычных формах русского языка прилагательное стоит на первом месте. Значит, надо мысленно перевернуть входящие в нее элементы и для облегчения понимания всей этой конструкции переставить их порядок. Наконец, нужно выделить семантическую схему, поняв, что брат отца означает дядя, в то время как отец брата обозначает собственного отца. Иначе говоря, чтобы декодировать эту коммуникацию отношений, надо совершить целую цепь лингвистических трансформаций и вспомогательных абстрактных операций.

Для декодирования значения подобных конструкций субъект должен обратиться к ряду вспомогательных средств или приемов. К ним относится, например, прием дополнительной маркировки. Чтобы понять, что такое брат отца, можно прибавить указание брат моего отца, и тогда становится ясным, что это дядя. Для того чтобы понять отец брата, можно также ввести дополнительную маркировку отец моего брата, и этим приемом коммуникация отношений получает более конкретные вспомогательные средства. Именно так и делают многие люди, которые хотят понять логический смысл этой конструкции.

Иногда в виде вспомогательного средства начинает фигурировать перемена порядка слов; так, в народной речи никогда не говорят брат отца, а говорят моего отца брат. Это делается для того, чтобы атрибутивный смысл, т.е. тот смысл прилагательного, который имеет второе слово, поставить на первое место, соответствующее тому месту, которое в русском языке занимает прилагательное.

Интересно, что исторически эти сложные конструкции появляются на три-четыре столетия позднее, чем более простые конструкции родительного падежа. Поэтому в древних русских летописях еще не существует таких форм родительного атрибутивного, как брат отца или дети бояр, а есть конструкция бояре дети, т.е. конструкция древнерусского языка обходит описанный выше конфликт путем простого паратактического сближения отдельных имен. Интересно, что и в случаях использования дополнительных указаний моего отца брат также происходит изменение порядка, которое ставит существительное в родительном падеже, имеющее смысл прилагательного, на полагающееся ему место.

Сходные конструкции имеются не только в русском и древнеславянском языке, но и в старом немецком языке. Например, в немецком языке есть так называемый саксонский родительный (Des Vaters sein Bruder), в котором порядок слов также может меняться, а в конструкцию включаются дополнительно указательные компоненты, позволяющие легче разобраться в ее смысле. В древних формах любого языка часто имеет место тенденция вообще избегнуть этой формы подчинения и заменить гипотактическую конструкцию атрибутивного родительного падежа более простой паратактической конструкцией, выражаемой союзом а. Так, в языке Библии, как и в народном языке, вместо конструкции Кротость царя Давида применяется конструкция Увидел царя Давида и всю кротость его. Таким образом, форма родительного падежа замещается здесь союзом и, а форма гипотаксиса паратаксисом. То же самое встречается во многих древних летописях.

Интересно, что в современном народном языке также можно видеть тенденцию избегать этих сложных форм выражения отношений. Анализ тех деформаций, с помощью которых человек обходит сложные для понимания синтаксические конструкции и делает их более доступными, увлекательное занятие и для психолога, и для лингвиста.