ignatov_ma_setevye_fenomeny_v_kulture_filosofskokulturologic-1

институции «исследования науки и технологии» (STS). Мы имеем в виду такие концепты, как «фрагмент знания» и «интерьер», «трансляция» и «трансмутация», «общение индивидов и поколений».

М.К. Петров пишет: «В рамках отношения «фрагмент знания – смертный индивид» фрагмент задает индивиду через наследуемые им программы социально значимой деятельности вполне определенный круг реалий окружения, алгоритмы воздействия на эти реалии, орудийные арсеналы, формы конечного продукта и тип. Деятельность всегда единична, «актова», в каждом из своих актов она привязана к текущим условиям пространства и времени. Но деятельность и репродуктивна, фрагмент знания как раз и возможен в силу ее репродуктивности, поэтому относящиеся к делу реалии – материалы, орудия, продукты – получают некоторую обобщенную характеристику, которую мы ниже будем называть интерьер – вычлененное из социального окружения вообще и прихватывающее реалии самой социальности «рабочее место» данного смертного индивида, как оно определено фрагментом знания.

Границы и состав интерьера должны определяться тем минимумом, без которого зафиксированные во фрагменте виды деятельности становятся невыполнимыми. При этом только следует иметь в виду, что речь идет именно о социально необходимой и социально полезной деятельности, о «рабочем месте», поэтому в интерьер водителя автобуса, например, войдут и сам автобус, и пассажиры, и дороги, как в интерьер гончара – глина, круг,

печь и т.п. Мертон в близком значении употребляет термин «ролевой набор»,

но в его определении отсутствует весьма существенная для нас черта – жизненно важная для индивида связь интерьера с фрагментом знания, а через фрагмент с социальным целым как долгоживущей, практически вечной сущностью, сроки жизни которой неограниченны по числу поколений. Связь интерьера деятельности с фрагментом знания, обязательное присутствие фрагмента в интерьере на правах весьма существенной его реалии важны для

91

нас в том именно плане, что индивид способен внести какой-то вклад в социальную наследственность, модифицировать или, как мы будем говорить ниже, «трансмутировать» ее только через унаследованный им фрагмент знания»160. Разумеется, и М.К. Петров, и Латур отталкивались от идей Мертона, но очевидно, что актуальны и латуровские, и петровские идеи о необходимости исследовать «социальные интерьеры», в том числе и

«социальный интерьер науки», методами «полевых исследований», как изучают этнологи «остывшие» архаические культуры.

В-третьих, петровская концепция тезаурусной динамики развития научного знания несомненно относится к «сетевой парадигме» мышления и применима не только в науковедении, социологии и философии науки, но и гораздо шире – в культурологии. В.С. Игнатова отмечала, что «сам М.К. Петров не ограничивался только «естественным языком» в определении тезауруса и тезаурусной динамики культуры, рассматривая его роль в фрагментации наличного знания по параметрам человекоразмерности и производства нового знания и инноваций»161.

Ответ на вопрос «Почему новые «парадигмы» не становятся

«новыми»? мы находим в уяснении смысловых значений концептов

«парадигма» и «нормативная наука», раскрывающихся в логике текстов Куна, который пишет: «Под парадигмами я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений... Вводя этот термин, я имел в виду, что некоторые общепринятые примеры фактической практики научных исследований – примеры, которые включают закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование, –

все в совокупности дают нам модели, из которых возникают конкретные

160 Петров М.К. Язык. Знак. Культура. М., 1991. С. 33.

161. См.: Игнатова В.С. Инновации в культуре и социокультурные институты обновления Дисс. … к. филос. н. 24.00.01. Белгород, 2013. С. 14.

92

традиции научного исследования»162. То есть, парадигма трактуется как общепризнанная, устойчивая система ценностей, понятий, теорий, методов,

технологий, оборудования, средств и методик исследования

(инструментально-технических и операционно-умственных), которая даѐт учѐным в их репродуктивной, повседневной рутинной деятельности модели и образцы постановки проблем, принципы выдвижения гипотез и схемы их решений в качестве концептуальных или инструментальных «головоломок»,

позволяющих получать научные инновации не революционного, а

эволюционного, «нормального» типа.

Они (парадигмы) фиксируются не столько на «переднем крае науки»

(мы опять прибегаем к терминологии М.К. Петрова) в научных статьях с опорой на «сети цитирования», где и происходит накопление критической массы «научных инноваций», способных взорвать «парадигму», сколько в

«научных отчѐтах» (описание лабораторных экспериментов и грантовых подрядов, которые, по мнению Латура, являются свидетельством

«научности» даже социальных наук), монографиях и учебниках, в «тылу» учебного процесса передачи знаний и формирования «научной смены», что и воспроизводит научную (дисциплинарную) традицию и производит сообщество учѐных в научных школах и направлениях, где господствует коммуникативная риторика доказательства научной рациональности парадигмы и научные отцы-основатели, лидеры, авторитеты и эксперты,

часто действующие по типу иерархических сетей замкнутых, эзотерических

«интеллектуальных субкультур», открытых для «нормативно близких» и

отчуждающих «маргиналов», претендующих на «оригинальность» и «ненормативную инновационность» революционного, паранаучного или ненаучного типа (в период нормативной научности последние формы знания

162 Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 11, 28.

93

часто не различаются)163. Научные парадигмы соотносятся с относительно спокойным периодом в развитии науки или еѐ отдельных дисциплин, когда наука существует в качестве «нормальной» и «нормативной» в отличие от времѐн «научных революций», радикальной ломки науки и еѐ дисциплинарных специализаций.

Мы вынуждены повторить ранее опубликованные соображения относительно науки164, попутно откорректировав собственную точку зрения,

отметив, что наука в XVII веке не возникает как «таковая», а шаг за шагом создается интеллектуалами, которые себя еще не осознают «учеными» в

нашем понимании. Она возникает в маргинальных пространствах между религий, теологией, философией, правом и политикой как специфическая субкультура с собственными коммуникативными ресурсами, символической манифестацией и мифологией, которые формируют стереотипы поведения ученого и способы научной деятельности, воплощенные в специфических знаково-символических формах, социокодах, структурах личностной идентичности и идеальных формах научной рациональности (научного знания).

В научную сферу переносятся методы политической аргументации и риторики, как прекрасно показал Латур, с ними вторгаются и соответствующие политические мифологемы и схематизмы, и «малая»,

неформальная научная субкультура* постепенно подчиняется «большой науке» и входит в «научную политику», связанную с «безопасностью нации»

163См.: Калинина Г.Н., Римский В.П. Самополагание науки и превращенные формы знания

//Научные ведомости БелГУ. Серия «Философия. Социология. Право». № 20 (139). Вып. 22. Белгород, 2012. С. 28-39; Калинина Г.Н. Паранаука: дискурс и субкультура // Научные ведомости БелГУ. Серия «Философия. Социология. Право». № 2 (199). Вып. 31. Белгород, 2015. С. 23-31.

164См.: Игнатова В.С., Римский В. П. Генезис науки, инноваций и научного университета (к девяностолетию со дня рождения М.К. Петрова) // Наука. Культура. Искусство. Белгород, 2012.

№ 2. С. 61-75.

* «Невидимый колледж», который почему-то всегда втайне мечтает стать «видимым»,

успешным и достойным публичной славы.

94

и «государственным интересом»165, на правах терпимых чудачеств интеллектуалов-творцов, занимающихся решением «научных головоломок»

(Т. Кун).

В век Ньютона создается то, что и получит позже название

«естествознания». Параллельно, с некоторым опозданием накапливались инновации в химии и биологии, шѐл процесс исторического генезиса социально-гуманитарного знания166. В начале XIX века немецкая классическая философия и романтизм в противовес просветителям, развивая философию творческого самосознания, завершила ранее начавшийся переворот в знании революцией в образовании: университетская реформа филолога Гумбольдта создала законченный образ современной науки и сделала реальной «вторую революцию в науке», связав в единое целое дисциплинарные исследования, научный эксперимент и подготовку научных кадров167. Этот процесс «онаучивания общества» (М.К. Петров), завершился тогда, когда лаборатория вышла из стен университетов и шагнула в аптеки и больницы, на фабрики и заводы. Очень хорошо это описал Латур в ряде своих работ, особенно на примере «пастеризации Франции»168, т.е.

сознательного соединения Л. Пастером фундаментальных и прикладных исследований в индустриальном производстве.

Процесс дисциплинарного оформления «нормативной» науки, в том числе и социально-гуманитарной, состоялся только в XX веке, в канун Первой мировой войны. Именно то, что часто называют новой «научной

165 См.: Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1977-1978 учебном году. СПб., 2011.

166См.: Ковальчук О.В., Римский В.П. Между мифом и рациональным знанием: к истории европейской философии и социально-гуманитарных наук // Философия науки: актуальные историко-научные и методологические проблемы / под ред. В.П. Римского. Белгород, 2007. С. 166195.

167Петров М.К. Историко-философские исследования. М., 1996. С. 316-324.

168См.: Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. №5-6 (35). 2005. С. 1- 32; Латур Б. Нового времени не было. Эссе по симметричной антропологии. СПб., 2006; Хархордин О.В. Предисловие редактора // Латур Б. Нового времени не было. Эссе по симметричной антропологии. СПб., 2006. С. 5-56.

95

революцией» и связывают с эйнштейновским радикальным переворотом в физике (Т. Кун считал, что теория относительности не «снимает», а отрицает парадигму Ньютона, не устраняя эффективности технологического применения ньютоновской модели мира), было завершением научной революции, начатой в XVII веке великими учеными и философами. Здесь закончился процесс формирования наукой собственных социокультурных оснований. При этом наука как основной институт обновления и трансляции знания и технологий становится ядром, динамичным и энергийным центром индустриальной цивилизации.

В середине XX века, когда произошли процессы, названные «научно-

технической революцией», наука переходит от стадии генерирования радикальных, творческих открытий и инноваций (все великие революционные открытия были сделаны до Первой мировой войны или завершены уже в промежутке между мировыми войнами – это отдельная проблема) к периоду репродуктивных инноваций, т.е. к технологической и коммерческой разработке творческих инноваций (великих научных открытий) путѐм решения «научных головоломок» в рамках сложившихся дисциплинарных, междисциплинарных, мультидисциплинарных и трансдисциплинарных парадигм. Даже последний феномен

«трансдисциплинарности» является свидетельством именно того, что и сами научные «головоломки», и их формальные, технологические и коммерческие приложения представляют собой репродуктивные инновации, так как не вносят ничего принципиально нового в отдельные «науки», нивелирующие собственные методологические основания.

Окончательное оформление этой системы к середине XX века с некоторыми вариациями сохраняется вплоть до наших дней. Наступает время

«большой науки», эпоха репродуктивных инноваций, которая связана с такими социальными и культурными феноменами как «общество потребления», «информационное общество», «общество знания»,

96

«постиндустриальная цивилизация», концептуализация которых только затемняет истинный смысл происходящих процессов. Создается специализированная научно-инновационная культура, носителями которой становятся предприниматели-капиталисты (или «красные» директора при социализме) и учѐные («невидимый колледж» и «дисциплинарные субкультуры»). Эта культура, надо сказать, до сих пор целенаправленно воспроизводится в системе образования (производство научных и управленческих кадров) и духовного производства (воспроизводство самой

«культуры» в узком смысле как «духовной» и «массовой»)*. И в пространстве «большой политики» уже в ХХ веке находит закрепление феномен «научно-технической контрреволюции» (М.К. Петров), т.е.

технологий «эффективного управления наукой и образованием» и

манипуляции «научным поголовьем» в интересах власть имущих.

Опираясь на текстуальную логику Куна, правомерно говорить не о наличии многих «научных революций» и «парадигмальных переворотов», а о

«нормальной науке» и «нормативных парадигмах» (в куновских смыслах и значениях). Отсюда вытекает, что стагнация социальных наук – это кризис всей современной науки, охвативший собой все интеллектуально-

европейское культурное пространство, «неотъемлемой составляющей которого, помимо утраты веры в старые парадигмы, является распад системы понятий, в которых была выражена привычная картина мира»169. Выводы Д. Хапаевой относительно социальных наук и в отношении авторов,

работающих в рамках «сетевого дискурса» («дискурс» – хорошее структуралистское понятие для «нормативной рациональности»), вполне применимы ко всей науке.

Изучение науки с коммуникативной стороны делает возможным ее трактовку в качестве глобального сетевого феномена – научной

* На эти моменты, кстати, впервые в нашей науке обратил внимание именно М.К. Петров. 169 Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция

понятий. М., 2005. С. 194, 196, 218-219.

97

коммуникации «где научное знание выступает направленным взаимодействием различных актов полагания смысла на границах с другими смыслами, достигнутыми через взаимопонимание в условиях диалогической коммуникации. А научное исследование понимается как сетевой коммуникативный процесс, интерференция актов коммуникации,

подчиненной алгоритму взаимодействия членов научного сообщества, где нормы и образцы обеспечивают устойчивость научного знания, отлагаясь в системе дисциплинарной структуры науки, ее идеалах и стандартах научности»170.

Сославшись на мысли, высказанные в ранних наших статьях по данной проблематике, повторимся в нашей интенции, сославшись на великого Гете: «…как бы мы скептически ни относились к научным рационализациям и открытиям, как и сопутствующим им техническим изобретениям-

инновациям и технонауке, от них мы уже никогда не сможем отказаться. И

не только потому, что они доказали свою силу аргументами приложения открытий и инноваций к преобразованию мира в «интересах человека» и «удовлетворения потребностей». Но и потому, что мы уже не можем вырваться из нашего «нового времени» и убежать от науки, не изменив себя или не остановив нашу жизнь, хотя бы на мгновение, как это сделал Фауст в антисциентисткой, пропитанной масонским контекстом великой поэме Гѐте»171. В полной мере это относится к понятию «сети» в современной философии науки.

Таким образом, на общем фоне динамики роста работ, посвященных сетям, обозначается тенденция широкого распространения «сетевого» видения мира. Постепенно приходит понимание того, что большому счету,

споры по поводу сетей относятся не к миру как таковому, а к способам его

170Калинина Г.Н. Культурно-историческая феноменология паранауки. Дис. … д. филос. н.

Белгород, 2015. С. 218.

171Игнатова В.С., Римский В.П. Генезис науки, нноваций и научного университета (к девяностолетию со дня рождения М.К. Петрова) // Наука. Искусство. Культура. Вып. 2. Белгород, 2013. С. 61-74.

98

описания172. Принимая эту интерпретацию сети с некоторой коррекцией, мы обосновываем сеть в качестве новой парадигмы и новой культурной реальности, которая восходит к аналогам в природно-материальной действительности, и которая сегодня связана с заметным доминированием различного рода сетей и сетевых структур, с необходимостью меняющих

(можно говорить, трансформирующих) роль человека в культуре. Отчасти

«сетевые эффекты» состоят «в формировании новых устойчивых связей или сетей, которые не только используются для передачи информации, но и становятся новым элементом инфраструктуры рынка»173. Это позволяет использовать знание в качестве платформы для последующих исследований и разработок; отказаться от неперспективных и тупиковых направлений и имитировать полученное знание в продукции (или в услугах) собственного производства.

Строго говоря, происходит видимый разрыв современной социальной жизни с культурной ментальностью и институтами традиционного мира,

которые уступают место сети, где утверждаются правила «добросовестной конкуренции»174 и происходит кaчественный cдвиг в понимании значимости и ценности человеческого фактора как движущей силы сетевых процессов в глобализующемся мире. Внимание правомерно отдается человеку,

владеющему новейшими методами, методиками и технологиями грамотного обращения с базой знания и информации, включая ресурс «медиа».

Иными словами, характеризуя сетевую парадигму и сетевые феномены в культуре, можно говорить о том, что сеть представляет собой культурно-

исторически обусловленную форму системной, сетевой связи, особый

(основанный на знаниевом компоненте и информационных технологиях)

способ производства и трансляции знаний, с присущей ей системой

172Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма. М., 2011. С .274-275.

173Климов О.М. Интеллектуальные ресурсы общества. СПб, 2002. С. 73.

174Дюма Р. Литературная и художественная собственность Авторское право Франции. М., 1989. С. 332.

99

типических признаков, подвижными текучеми границами, которые устанавливаются и меняются самой «сетью» и деятелями-интеллектуалами.

А также со специфической сетевой формой ментальности, сложившейся в дискурсе информационной сетевой культуры, носителем которой является новый тип человека-проектирующего и проектируемого (деятеля, творца,

проектировщика), net-мышление которого определяет его интерсубективность. Сеть – это новый современный миропорядок, где идут процессы девальвации традиционных дискурсов, форм общения и мыследеятельности в пользу виртуальных и глобально «сетевых» моделей. В

существе своем, «гармоничная фигура естественного порядка та, где естественная форма мира походит на сеть»175.

В целом обращение к концепту «сеть» (и производных от него «сетевое общество», «сетевые коммуникации», «сетевое мышление» и т.п.)

иллюстрирует его скорее не как инновацию, а в большей мере как новомодную научную и философскую парадигму, существо которой во многом все еще остается «вещью в себе», требуя целостной аналитики и артикуляции (не исключая собственноличностных философских интуиций).

Мы в данном параграфе, как и в последующем изложении, и пытаемся освободить концепт «сеть», эту «вещью в себе», от отягощающего груза метафорических коннотаций и показать, что данная научно-философская парадигма в понимании сетевых феноменов во многом все еще остается не вполне артикулирована и рационализирована.

Сетевые феномены в современном мире (хотя остаѐтся неисследованным огромное поле культурно-историческиз сетевых феноменов, от первичных этнокультурных сообществ архаики до социально-

корпоративных сетей в средневековых культурно-цивилизационных системах) представляют собой особый вид и новый образ культуры, в недрах которой идут коренные изменения всех общественных структур, в том числе

175 Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма // Логос. 1 (80) 2011. С. 76.

100