НАУКА И ОБЩЕСТВО

В. С. Степин. Отсюда проистекали отношение к природе

как к тексту, метафорическое определение познания как

«чтения книги природы"> и превращение истолкования тек­

стов в главную заботу средневековой науки.

Новый стиль мышления, подготовивший появление на­

уки Нового времени, обычно описывается как amoмucmu­ zecкu-мexaнucmuzecкuй, основанный на выделении в любом

анализируемом явлении отдельных элементов и установле­

нии связей между ними, опоре на понятие механиzеской

npuzuны, которое вытеснило ключевое для предшествую­

щих стилей мышления понятие цели. «Я ничего не пони­

маю в явлении до тех пор, пока не могу построить его ме­

ханическую модель>>,- писал В. Томсон (цит. по: Карцев, 1984, с. 240-241). Похожие признания делали и другие

представители науки того времени. Этот стиль мышления

имел очевидные преимущества и перед античным, и перед

средневековым мышлением, которое Галилей, Декарт, Гас­

сенди, Гоббс и другие основатели науки Нового времени

критиковали за схоластичность и словесный 2 , «неонтоло­

гический:<> характер. Привлекательность нового мышления

объяснялась прежде всего когнитивными факторами, в част­ ности, «стремлением механически объяснить связь при­

родных явлений:<> (Гайденко, 1987, с. 17). Но свою роль

сыграли и социальные причины: <<популярность атомизма,

по-видимому, обусловлена и культурно-историческими

факторами, в частности, тенденцией к <<атомизации:<> само­

го общества в XVIIXVIII вв.:<> (там же).

<<Атомизация:<> общества состояла в разрушении фео­ дально-общинных связей, в обособлении индивидов, в

2 Любопытно, что, по крайней мере, косвенные проявления средневекового мышления можно обнаружить и в современном обществе, в том числе и в современной России. Достаточно вспом­ нить, с каким рвением на заре реформ мы переименавывали все, что можно было переименовать: города, улицы, станции метро и т. д. Видимо, эта акция не достигла бы столь впечатляющих раз­ маха и бессмысленности, если бы не подкреплялась массовой ве­

рой в то, что наша жизнь изменится оттого, что старым вещам

будут даны новые названия, основанной на достаточно тесном отождествлении вещей и обозначающих их слов.

го спасения человека на него самого, заставив его постоян­

но ощущать лиzную ответственность перед Богом за свои

дела.

Нетрудно заметить, что протестантский образ общества, оказавший большое влияние и на философию, и на есте­

ственную науку, обладал внутренней амбивалентностью. С

одной стороны, общество «атомизировалось~. что неиз­

бежно имело обратной стороной деиндивидуализацию лич­

ности, ее уравнивание с другими личностями не только в

правах, но и в сущностных характеристиках. С другой сто­

роны, утверждались самоценность и уникальность челове­

ческой личности и высокая значимость ее внутреннего

мира. Возможно, именно эта амбивалентность приучила науку Нового времени выдерживать равновесие между об­ щим и частным, различать индивидуальные объекты в об­

щих закономерностях, что явилось одним из ее главных

методологических достоинств, а также подготовила почву

для таких проявлений ее внутренней противоречивости, как рассмотренное в предыдущей главе сосуществование

официальных норм и неофициальных анти-норм.

Порожденная протестантизмом праг.матиzеская уста­

новка в отношении природы отобразилась в прагматиче­

ском отношении к самой науке. Протестантская этика пред­

писывала человеку покорить природу, заставить служить

его целям. А путь к этому виделся в науке, которая в ре­

зультате тоже приобретала прагматическую ценность. «Тот,

кто считает, что целью всякой науки является ее практиче­

ская полезность, безусловно, прав~ (Бэкон, 1977, с. 149),- писал Ф. Бэкон, автор столь любимого советскими идеоло­ гами афоризма «знаниесила~. А знание, не приносящее практических плодов, он объявил ненужной роскошью.

Рационализм как психология имел и свой поведенzеский компонент - новый образ жизни, тоже предопределенный

морально-этическими принципами протестантизма. Одно из главных свойств науки Нового времени и ее отличий от античной и средневековой науки состоит в опоре на экс­ перимент. Наука Нового времени - это, прежде всего, экс­

периментальная наука. Протестантизм создал в обществе моральную атмосферу, необходимую для появления экспе-

Природе существует порядок, который может быть познан,

если ей правильно, т. е. с помощью эксперимента, <<зада­

вать вопросы~ (Merton, 1957). Понятие законосообразнос­

ти мира, его устройства в соответствии с определенными правилами, столь же свойственное протестантской религии,

сколь и науке, послужило одним из главных связующих

звеньев между ними.

Благодатная почва для развития науки Нового времени

была создана также распространением идей, которые в ис­

тории человечества имели главным образом политическое

звучание, например, идей свободы и равенства - инди­

видуальной свободы и всеобщего равенства. Б. Барбер

подчеркивает, что <<рациональность в противовес традици­

онализму, активность в этом мире, противостоявшая ори­

ентации на потустороннюю жизнь, либерализм в противо­

положность авторитаризму, активное воздействие на мир, а

не пассивное приспособление к нему, равенство, противо­

поставленное неравенству - все эти ценности составили ос­

нову развития науки~ (Barber, 1979, р. 97). Либерализация общественной жизни не только развязала науке руки, ос­ вободив ее от многочисленных запретов средневековой

идеологии, но и создала атмосферу свободных дискуссий, крайне важную для критической проработки и развития

научных идей 3 . А идея равенства нашла выражение в <<ров­

ном>> отношении к природе как к предмету исследования,

отсутствии <<привилегированных~ объектов изучения, ха­

рактерных для античной и средневековой науки (Черняк, 1990). Это породило тотальную гносеологическую уста­

новку, в соответствии с которой объектом изучения могло

быть что угодно. Вселенная и насекомое, макрокосм и мик­

рокосм стали рассматриваться как равно достойные объек­

ты для научного познания, ибо каждый из них восприни-

3 Это проявилось даже в новом способе расположения мебе­

ли в помещениях, где ученые общались друг с другом. В XVII в. кресла ста:ли ставить по кругу, чтобы обеспечить каждому равно­ правное участие в дискуссии. Ранее же мебель расставлялась так,

чтобы разделить присутствующих хорошо знакомым нам обра­

зом: на группу привилегированных лиц - президиум - и всех ос­

тальных.

мался как проявление мудрости и откровения Творца, в

процессе Творения не имевшего <<любимцев~ (Merton, 1957). В результате ценностный компонент познавательно­

го процеса сместился с объектов изучения на его результа­

ты: ценность познанию придавало не то, что изучалось, а

истинность полученного знания и практическая польза от

него. Открытие истины превратилось в краеугольную цен­

ность научного познания, что обусловило формирование

соответствующего этоса научной деятельности - рассмот­

ренных выше норм объективности, незаинтересованности и

т. д.

Впрочем, отношение ученых Нового времени к истине,

равно как к природе и к самой науке, было не сакральным,

а прагматичным, в чем тоже сказалось влияние протестан­

тизма и стимулированного им развития товарно-денежных

отношений. Занятие наукой превратилось в профессию, а

ученые - в профессионалов, открывающих истину за день­

ги. Материальное вознаграждение за научный труд стало

неотъемлемым атрибутом профессии ученого, которого труд мыслителей предшествующих эпох был лишен. Имен­ но это обстоятельство легло в основу вполне справедливых

характеристик ученого как <<купца истины~. который торгу­

ет ею точно так же, как любой другой купец торгует своим

товаром (Ziman, 1968).

В результате научная деятельность из досужего, факуль­ тативного занятия превратилась в разновидность труда,

приносящего полезный для общества результат. Ф. Бэкон

характеризовал ее как <<Подлинный труд~ (Бэкон, 1977), оформив десакрализацию научного познания, которое в

прежние века было во многом сакрализованным, <<особым~

занятием. Наука как труд и профессиональное занятие су­

щественно отличались от средневековой учености. Наука Нового времени превратила носителей этой учености в на­

уzных работников, у которых сформировался целый ряд новых профессиональных ценностей, таких как <<быть про­

фессиональным ученым~. ~быть членом научного сообще­

ства~ (Джибладзе, 1990, с. 205), хотя само слово ~ученый~ в его современном смысле появилось - благодаря Р. Уэвел­

лу - в лексиконе человечества лишь в 1840 г.

различным низменным побуждениям (Косарева, 1989). И такой хорошо нам знакомый способ аргументации был

весьма распространен в период закладывания оснований

науки Нового времени.

Но наиболее значимая <<Иррациональная>> психологиче­

ская предпосылка развития науки обычно усматривается в

распространении массового невроза, основными симптомами

которого были тревожность, ощущение утраты традицион­ ных ценностей, неопределенности будущего и т. п., явивши­

еся следствием разрушения патриархального жизненного

уклада. Любопытно, что корни этой идеи, весьма характер­

ной для психоаналитического подхода к объяснению раз­ вития науки. прослеживаются не в работах классиков пси­

хоанализа, а в трудах Ф. Ницше. По его мнению, научное

изучение мира всегда служило человечеству защитным ме­

ханизмом от страха непонятного, который вызывала при­ рода. Научное объяснение природы делало ее сложное уст­

ройство терпимым для человеческого ума и имело важные

эмоциональные последствия - позволяло трансформиро­ вать неизбежно пессимистический непросвещенный взгляд

на мир в жизнерадостное состояние проевещенного ума

(Nietzche, 1967).

Конечно, связь между наукой и неврозом довольно про­

блематична. Тем не менее ряд фактов подтверждает ее существование. В частности, клинические наблюдения го­

ворят о том, что невроз и различные эмоциональные рас­

стройства более характерны для ученых, чем для предста­ вителей большинства других профессиональных групп. Вот,

например, свидетельство известного американского клини­

циста: ~мой опыт клинической работы с этой группой сви­

детельствует о том, что ученые переживают свои эмоцио­

нальные проблемы более напряженно, чем представители

других типов карьеры>,> (Kuble, 1960, р. 242). А по призна­

нию одного отечественного психиатра, в наших психиатри­

ческих лечебницах ~в одном отделении лежат, бывает,

столько ученых мужей, профессоров, что впору симпозиу­ мы в палатах проводитЬ» (Аргументы и факты, 1997, с. 8).

Разумеется, можно предположить, что само занятие нау­

кой с ее многочисленными стрессагенными факторами -

ских преподавателей 7 существенно превышала представи­

тельство других религиозных конфессий - даже в тех стра­ нах, где протестанты составляли относительно небольшую

часть населения (Mertoп, 1957).

Рожденное протестантизмом высокоинтеллектуальное

дитя давно выросло из детской одежды. Многие из устано­ вок, порожденных протестантской этикой и заложивших

основания науки Нового времени - атомизм, механицизм,

радикальный эмпиризм, строгий рационализм, <<завоева­

ние~ природы и т. д., - выглядят весьма архаично в совре­

менной - <<Постнеклассической~ (Степин, 1990) - науке. Им на смену пришли холизм, энвайронментализм, интуи­

тивизм, историзм и др. Однако протестантскую этику и со­

ответствующую психологию тоже следует воспринимать в соответствии с принципом историзма - как сыгравшие

важную историzескую роль - в создании оснований совре­ менной науки.

3. HEBPO:S ПО-РОССИЙСКИ

На фоне описанной схемы формирования науки Нового

времени неудивительно, что она возникла именно на Запа­

де, выглядела как чисто ~западное~ явление и была таким

же закономерным проявлением протестантской культуры,

как предпринимательство или частная собственность. Если продолжить развитие данной логики, то не избежать выво­

да о том, что непротестантские народы вырабатывают иные

предпосылки научного познания, нежели протестантские,

или не имеют их вовсе, и соответственно если и обладают

наукой, то имеющей существенные отличия от западной. И

}\атегоричное высказывание М. Вебера о том, что «только

на Западе существует наука на той стадии развития, "значи­

мость" которой мы признаем в настоящее время~ (Вебер,

7 Равно как и среди крупных бизнесменов, обладателей капи­ талов, профессионалов высокой квалификации и высокообразо­

ванных людей вообще (Вебер, 1990), что, кстати, всегда вызывало озабоченность различных католических организаций.

Если самобытность традиционной восточной науки и ее

непохожесть на западную общепризнаны, то российская

наука обычно рассматривается, в том чис.{lе и на Западе,

как наука традиционного западного типа, имеющая свои

социальные (репрессированность, идеологизация, обслужи­ вание преимущественно оборонного комплекса и т. п.), но

не психологические особенности. И здесь заключено оче­

видное противоречие: если западная наука является выра­

жением протестантской этики, то российская православная

культура должна была бы породить какую-то другую науку. Кроме того, было бы удивительным, если бы весьма спе­

цифический российский менталитет, малопохожий как на западный, так и на восточный, столь же специфические ус­

ловия российской жизни, воспроизводящиеся вне зависи­

мости от социального строя, а также другие уникальные

особенности нашей страны не породили своеобразных пси­

хологических предпосылок научного познания.

Об особенностях российского менталитета (националь­

ной психологии, загадочной русской души, национального

характера 9) в последнее время написано немало, что есте­

ственно: мы хотим понять, чем отличаемся от других, поче­

му у нас все идет как-то не так, почему <<хотим как лучше, а

получается как всегда». И, хотя сам факт существования

такого явления, как национальный характер все еще вызы­

вает возражения, поскольку любой народ богат представи­

телями самых разнообразных психологических типов, все

же, во-первых, некоторые типы в одних культурах встреча­

ются чаще, чем в других, во-вторых, у представителей лю­

бого народа одни психологические качества доминируют

над другими и укоренены в так называемой «модальноЙ>> (Лурье, 1997) - типовой для данного общества - личнос­

ти. И только в этом смысле слова можно говорить о суще­

ствовании национального характера, что, впрочем, не дела­

ет данное понятие эфемерным.

Наиболее развернутые характеристики российского на­ ционального характера даны российскими же философами,

9 Эти и другие подобные термины, как правило, употребля­

ются как синонимы.

в ее рамках они сохраняют отличия друг от друга. Эта гео­

политическая логика всегда наполняется психологическим

содержанием, поскольку в рассуждениях интерпретаторов

российского национального характера · психологические

факторы либо используются как связующее звено между географическими, историческими и генетическими. либо -

фигурируют в качестве их результирующей. П. Н. Савиц­

кий, например, видел специфику российского национально­ го характера в «монгольском ощущении (психологическая категория.- А. Ю.) континента, противоположном европей­

скому ощущению моря>> (Савицкий, 1993, с. 124), и особой

<<степной>-> психологии, характеризующейся преимуще­

ственно экстенсивным образом жизни, ощущением отсут­ ствия естественных границ, постоянной потребностью в пе­ ремещении и производных от них недостатке трудолюбия.

мечтательности, «стремлении вдаль>-> и др.

Конкретный механизм такого <<геопсихологического>>

детерминизма не вполне прояснен. Но можно допустить,

что географические и исторические особенности России ин­ териоризуются и таким образом формируют наш внутрен­

ний мир. В результате интериоризация, но не в принятом в психологической науке смысле - как интериоризация со­ циальных отношений, а как интериоризация нашей истории

и окружающего нас природного .мира выступает в качестве

одного из основных механизмов формирования российского

национального характера. И поэтому, как писал Н. А. Бер­

дяев, <<спиритуальная география соответствует физической

географиИ>> (Berdyaev, 1962, р. 2). А по мнению американ­

ских исследователей, «трудно найти другую нацию, которая

в своем развитии испытала бы такое огромное влияние гео­

графических и геополитических факторов, как русские>->

(Gavin, Blakeley, 1976, р. 11). Это влияние, естественно,

охватывает не только интериоризацию окружающего при­

родного мира как такового, но и воспроизводство в нацио­

нальном характере многовекового опыта взаимодействия с

ним, что служит подтверждением столь популярной в оте­

чественной психологической науке схемы деятельноетной

детерминации сознания. В частности, одна из основных

детерминант российского менталитета часто видится в се-

зонном характере сельскохозяйственного труда в России,

приучившем наших предков работать интенсивно, но непо­

стоянно, в хорошо нам знакомом <<авральном>> ритме.

Вычленение конкретных особенностей российского на­

ционального характера затрудняется тем, что он крайне противоречив. <<Из противоречий соткана душа русской ин­ теллигенции, как и вся русская жизнь>>, -писал С. Н. Бул­

гаков (Булгаков, 1991, с. 82). Внутреннюю антиномичность

считал главным свойством русской души и Н. А. Бердяев.

Она постоянно констатируется и в трудах других мыслите­

лей. Например, <<бессилие при силе, бедность при огром­ ных богатствах, безмыслие при уме природном, тупость

при смышлености природной>> (Белинский, 1992, с. 83),

<<легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм без

энтузиазма, нетерпимость без благоволения>> (Струве, 1991, р. 146), <<контраст духовной жизни и внешних форм

общежития», <<быта и мысли>> (Милюков, 1991, с. 93), <<ПО­

стоянное несогласие между законами и жизнью, между уч­

реждениями писаными и живыми нравами народными>>

(Хомяков, 1992, с. 55). Противоречивость российского мен­

талитета отчетливо проступает и в его современных психо­

логических исследованиях, проявляясь как в бытовых, так

ив социально-политических установках - таких, напри­

мер, как <<с Богом и царем к победе социализма и демокра­

тии» (Сикевич, 1996).

Подобная антиномичность, с одной стороны, затрудняет

вычленение основных свойств российского менталитета, с

другой - способствует этому, ибо сама выступает в качестве его ключевой особенности. Тем не менее она предопределя­

ет необходимость предельной осторожности в описании

других его качеств, ибо каждое из них в определенных ис­ торических условиях оборачивается своей противополож­

ностью - всетерпимость регулярно сменяется революцион­

ностью, сонное спокойствие - чрезмерной возбудимостью,

массовый трудовой энтузиазм - столь же массовым безде­

льем и т. д. Подобным перепадам способствует известная психологическая закономерность: любое психологическое

качество в случае своей чрезмерной эксплуатации (личнос­

тью, группой или государством) имеет тенденцию перерас-

можность примириться с какой-либо системой успокоения, с каким бы то ни было мещанским довольством>>,- писал

Н. А. Бердяев (Berdyaev, 1962, р. 6). Другие российские фи­

лософы и литераторы тоже стремились разглядеть в невро­ тических свойствах нашего менталитета признаки почетной

исключительности, представив их не в психопатологиче­

ском, а в патриотическом ракурсе, в чем петрудно уловить

проявления психологической защиты.

С недавнего времени особенности российского нацио­

нального характера стали предметом эмпирического изу­

чения - с помощью различных тестовых методик. Тестиро­

вание психологических качеств наших соотечественников

дало, в общем, те же результаты, что и их философское ос­

мысление, - продемонстрировало, что нам явно свойствен­

на повышенная невротичность и именно она является стер­

жневым качеством российского менталитета, объединяя и

результируя другие его свойства. Такие проявления этой

невротичности, как депрессивность, беспокойство, дезадап­

тированность, истеричность и т. д. нам свойственны в боль­

шей степени, чем, например, американцам (Касьянова,

1994), хотя, разумеется, не все мы им подвержены.

4. Б~НТ ПРОТИВ КАРТS3ИАНСТВА

Само собой разумеется, невротичность российского на­

цианальпого характера имеет важные и характерные соци­

альные проявления, выражаясь не только в повышенной склонности к революциям (которые в психологии рассмат­

риваются не как форма взаимодействия между <<верхами~.

которые <<Не могут>>, и <<низами>>, которые ~не хотят~. а как

симптомы массового невроза) и другим близким формам поведения, но и в различных сферах отечественной интел­

лектуальной культуры, и, в частности, в науке. Особенности

российского менталитета, естественно, наиболее заметно проявляют себя в гуманитарных дисциплинах, которые

больше подвержены влиянию социальных и психологиче­ ских факторов, нежели естественные науки. Но их выраже­ ние можно обнаружить и в установках отечественных есте-

ствоиспытателей, а также в соотношении естественнонауч­

ной и гуманитарной составляющих российской науки. Давно подмечено, что российской науке свойствен <<не­

вроз своеобразия>> (Российское сознание... 1994, с. 23), кста­

ти, сам по себе очень своеобразный и не похожий на тот

массовый невроз, который подстегнул формирование за­

падной науки. Он проявлялся в отвержении оснований этой

самой западной науки и в настойчивых поисках «собствен­

ного пути>>. Программы и призывы такого рода широко

представлены в российской интеллектуальной традиции. К. С. Аксаков, например, сетовал: <<МЫ уже полтораста лет

стоим на почве исключительной национальности европей­ ской, в жертву которой приносится наша народность; отто­

го именно мы еще ничем и не обогатили науки<> (Аксаков,

1992, с. 111). Ему вторил А. И. Герцен: <<Нам навязали чу­ жеземную традицию, нам швырнули науку>> (Герцен, 1992,

с. 124). А Н. И. Кареев писал: <<Для нас это (западная на­

ука.- А. Ю.) -чужое платье, которое мы продолжаем но­

сить по недоразумению» (Кареев, 1992, с. 176) и призывал

к <<обрусению<> науки, состоящему в <<самостоятельной пе­ реработке усвоенного с присоединением к нему того, что выработала сама русская жизнь» (там же, с. 182). Еще кате­

горичнее был И. А. Ильин, усматривавший в западной на­

уке <<чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католи­

ческую культуру, и далеедух римского права, дух

умственного и волевого формализма и, наконец, дух миро­ вой власти, столь характерный для католиков>> 11 (Ильин,

1992, с. 440). По его мнению, чтобы усвоить западную на­

уку, <<нам пришлось бы погасить в себе силы сердца, созер­

цания, совести и свободы или, во всяком случае, отказаться от их преобладания>> (там же). И поэтому <<русская наука не призвана подражать западной учености, ни в области ис­

следования, ни в области мировосприятия. Она призвана вырабатывать свое мировосприятие, свое исследователь­

ство» (там же, с. 442).

11 Отметим, что это весьма необычное восприятие западной

науки, традиционно связываемой не с католической, а с протес­ тантской культурой.

ного на Западе не только открывал путь к построению сво­

еобразных, подчас кентавраобразных систем знания, но и

выполнял важные психологические функции: в частности, содействовал внутреннему примирению российской интел­

лигенции, одним из основных противоречий которой было соединение западного образования, да и вообще мировое­

приятия, и российского образа жизни (Россия и Германия...

1993).

Тем не менее если ассимиляция систем знания и самого

знания, выработанного на Западе, не была проблемой для

российской культуры, то усвоение европейского стиля

.мышления встречало значительные препятствия. Нетрудно

заметить, что описанные выше протесты Аксакова, Карее­

ва, Ильина против западной науки относятся не к получен­

ному ею знанию, а к характерному для нее стилю мышле­

ния. Западный стиль мышления с такими его ключевыми

признаками, как атомизм, рационализм, прагматизм и т. д.,

вызывал идиосинкразию прежде всего потому, что был вы­ ражением протестантизма, в то время как российский образ

мышления, равно как и российская наука в целом, испытал значительное влияние православия. Впрочем, православие,

равно как и протестантизм, нельзя считать самостоятель­

ными детерминантами развития науки. Подобно тому как

основы западной науки еложились под влиянием протес­ тантской этики, которая хотя и находилась в тесной связи

с соответствующей религиозной доктриной, но в то же вре­

мя обладала достаточной автономией от нее и выражала не столько религиозные догматы, сколько базовые ценности

того времени, особенности российской науки были заданы

не самой православной доктриной, а основными свойства­ ми российской культуры. выраженными православием.

Одна из главных особенностей православной этики

обычно видится в абсолютном приоритете духа над мате­

рией, центрированности не на практических интересах, а на нравственном сознании. Поэтому неудивительно, что под

влиянием православия главной проблемой российской науки стала «проблема человека, его судьбы и карьеры,

смысла и цели истории>> (Gavin, Blakeley, 1976, р. 16), а не

практические проблемы, служившие центром притяжения в

западной науке. В результате, несмотря на отдельные весь­ ма громкие успехи российских естествоиспытателей, вплоть

до ХХ в. отечественная гуманитарная традиция была куда

богаче естественнонаучной. И в этом отношении, так же

как и в остальных. Россия находилась между Востоком и Западом - в данном случае между западной наукой, харак­ теризующейся доминированием естественных наук, главен­

ством <<парадигмы физикализма>> и т. д., и традиционной

восточной наукой с такими ее особенностями, как первен­

ство наук о человеке, приоритет духа над материей и др., причем во многих своих характеристиках российская наука

была даже более близкой к восточной, чем к западной.

Характерный для православия, так же как и для Восто­

ка, приоритет духа над материей предопределил не только

общую тематическую направленность российской науки, но и особенности ее метода. Православному религиозному со­ знанию <<свойственно больше сосредоточиваться на небес­

ном, абсолютном и вечном, на последних судьбах мира.

Созерцание (курсив мой.- А. Ю.) -его высшее познание>> (Коваль, 1994, с. 60). Культ этого созерцания, противопос­

тавленного экспериментальному методу западной науки, весьма характерен для отечественной интеллектуальной традиции. А И. А. Ильин, например, утверждал: <<Русский ученый призван вносить в свое исследовательство начала

сердца. созерцательности, творzеской свободы и живой от­

ветственной совести~ (Ильин, 1992, с. 442). По его мне­

нию, это <<Не значит, что для русского человека "необяза­ тельна" единая общечеловеческая логика, или что у его науки может быть другая цель, кроме предметной истины>>

(там же). Но <<рассудочная наука, не ведающая ничего, кро­

ме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно слеnая>> (там же), «русский ученый призван насыщать свое наблюдение и свою мысль живым созерца­

нием~ (там же). А «созерцанию>> -и здесь Ильин отдает

должное <<геопсихологическому~ детерминизму - <<нас учи­

ло прежде всего наше равнинное пространство, наша при­

рода. с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами

и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша меч­

тательность, наша созерцающая "лень" (Пушкин), за кота-

рой скрывается сила творческого воображения>> (Ильин,

1992, с. 437).

Конечно, универсализация методологии научного позна­ ния и впечатляющие успехи экспериментальной науки на­ несли чувствительный удар по традиции созерцать. Вслед­

ствие другой нашей национальной традиции - переходить

из крайности в крайность -российская гуманитарная на­

ука сейчас куда более скована позитивистской парадигмой

и благоговеет перед эмпиризмом, чем западная. Свидетель­

ства тому - культ эмпирических исследований в психоло­

гии, превращение результатов социологических опросов в

высший критерий истины и т. д. Тем не менее <<созерца­

тельность» свойственна российскому менталитету и поны­

не. В частности, <<ПО данным ряда исследований для русского

национального самосознания вообще характерно "вчув­

ствование", а не "вдумывание" в окружающую реальность, а

это как раз и приводит к поспешным импульсивным реак­

циям и выводам, к метанию от одной крайности к другой»

(Сикевич, 1996, с. 164). Исследование же особенностей

российской национальной психологии с помощью теста

Люшера (диагностирующего личность на основе ее цвето­ вых предпочтений) показало, что среди всех цветов спектра

наши соотечественники явно предпочитают голубой, что

интерпретируется как индикатор склонности к эстетичес­

кой созерцательности (а также к сопереживанию, сензитив­

ности, доверию, самопожертвованию, преданности и др.) Впрочем, цветовые предпочтения во многом зависимы от

индивидуальных особенностей человека: малообразован­

ные люди, например, предпочитают не голубой, а красный

и коричневый (Российское сознание... 1994), что, естествен­

но, не может не вызвать соответствующие политические

ассоциации.

Склонность к созерцательности, неприятие рациона­ лизма и эмпиризма имели в российской интеллектуальной

традиции морально-этические корни, выраставшие из пра­

вославия. В частности, ~рационализм был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и не­

включенностью в нее» (Gavin, Blakeley, 1976, р. 12). И по­

этому ~бунт против картезианства» (ibld., р. 101) - основы

исимвола западного научного мышления - состоялся

именно в России, породив противопоставленный картези­ анству <<мистический прагматизм>> - <<Взгляд на вещи, ос­

новными атрибутами которого служат неразделение мысли

и действия, когнитивного и эмоционального, священного и

земного~ (Gavin, Blakeley, 1976, р. 17) 12 .

Основные проявления западного научного мышления

вызывали у российских интеллектуалов сильное раздраже­

ние. Аксакова не устраивало то, что в его рамках <<все фор­

мулируется>>, «сознание формальное и логическое~ не

удовлетворяло Хомякова, «торжество рационализма над преданием~, «самовластвующий рассудок~, <<логический

разум~. <<формальное развитие разума и внешних позна­

ний~ гневно порицались Киреевским (Россия и Германия...

1993, с. 70). Этим атрибутам западного мышления проти­

вопоставлялись вышеупомянутое <<живое миросозерцание~.

интуиция, <<внутреннее ясновидение>>, эмоциональная вов­

леченность в познавательный процесс. В основе подобных

методологических ориентаций российской науки лежала

идея о том, что ее главная цель - не объяснение физиче­

ского мира и решение практических проблем, а понимание

человека и в первую очередь постижение России, что не­

возможно сделать рациональным, картезианским путем.

«Старую Русь надобно угадать>>, - писал Хомяков. <<Все,

что мы утверждаем о нашей истории, о нашем народе, об особенностях нашего прошедшего развития, все это угада­

но, но не выведено>>,- вторил ему Самарин. А Киреевский подчеркивал, что <<национальный "дух жизни" нельзя по­

стичь "отвлеченно-логическим мышлением", а можно­ лишь "внутренней силой ума">> (цит. по: Россия и Германия...

1993, с. 57).

12 Надо отметить, что авторы этого высказывания - амери­ канские философы У. Гэвин и Т. Блэкли - упомянутые качества, а

также такие, как мессианское отношение к истории, ответствен­

ность за судьбы других народов, свободу от практицизма и т. д.,

приписывают и американцам, стремясь продемонстрировать боль­

шое сходство российской и американской культур и противопо­

ставить их другим культурам (Gavin, Blakeley, 1976).

Разумеется, и экспериментальная наука тоже не без ус­

пеха развивалась в России: достаточно вспомнить Ломоно­

сова, Менделеева, Сеченова, Павлова и других ее ярких

представителей. И неудивительно, что именно эти персо­

нифицированные символы российской науки приобрели наибольшую известность на Западе, где породили ее оши­

бочный образ как науки экспериментальной и мало отли­

чающейся от западной. Последняя восприняла то, что для

нее было наиболее значимым - эмпирические достижения

российских ученых, оставив без должного внимания плоды

их <<созерцания>>. Однако в реальной, а не в воспринятой Западом истории российской науки приоритет созерцатель­

ности и проблем, которые могут быть осмыслены только этим способом, обозначен достаточно четко. И неудиви­

тельно, что такие герои, как, например, тургеневекий База­

ров, пропитанные духом эмпиризма, рационализма и пре­

зрения к отечественной гуманитарной традиции, встречали

в российском обществе весьма негативное отношение.

Преимущественно неэмпирический характер российской

науки проистекал не только из общих приоритетон право­ славил, но и из предопределенных им более частных уста­ новок. Как было показано выше, одним из оснований за­

падной науки Нового времени явилось протестантское

уважение к ручному труду. пришедшее на смену пренебре­

жительному отношению к нему в античном и средневеко­

вом обществах и сделавшее возможным широкое распрост­

ранение эксперимента, который стал опорой и символом западной науки. В православной же этике отношение к тру­

ду выглядит неоднозначным и уж во всяком случае весьма

отличающимся от протестантского. Труд уважаем ею, но,

во-первых, только бескорыстный труд, не подчиненный

прагматическим целям, во-вторых, в ее иерархии ценнос­

тей он стоит ниже аскезы, молитвы, спасения. созерцания и

поста (Коваль, 1994). Подобное отношение православил к

труду достаточно изоморфно воспроизводилось в отноше­ нии к эксперименту в российской науке. В принципе он по­

ощрялся и культивировался ею, и она регулярно дарила

миру блестящих экспериментаторов. Но в то же время экс­ периментирование не рассматривалось как обязательное и

ления помогать ближнему (оно более характерно для раци­

онального индивидуализма: помогу я, значит, помогут и

мне), а патриотиzеского культа служения обществу, кото­

рый проявился и в науке. В российской научной среде этот

культ выражался в обостренном реагировании на нужды

общества, в непосредственном проецировании его общих

потребностей на уровень индивидуальной мотивации уче­

ных. М. Г. Ярошевский показывает, что такие представите­

ли российской науки, как И. М. Сеченов и И. П. Павлов,

подчиняли свою научную деятельность решению не лич­

ных или узкопрофессиональных, а общесоциальных про­ блем, в результате чего основные запросы и особенности

российского общества нашли яркое выражение в том пути,

которым шла российская наука. Это отразилось не только в

известных особенностях нашей гуманитарной науки, но и в

специфике вклада, который внесли в мировую науку рос­

сийские естествоиспытатели. <<Если Германия дала миру

учение о физико-химических основах жизни, Англия - о законах эволюции, Франция - о гомеостазе, то Россия - о

поведении:i> (Ярошевский, 1996, с. 29), поскольку <<катего­

рия поведения сформировалась в духовной атмосфере этой страны и придала самобытность пути, на котором русской

мыслью были прочерчены идеи, обогатившие мировую на­

уку» (там же).

Патриотический настрой российских ученых имел об­

ратной стороной забвение их личных интересов, таких, на­ пример, как забота о приоритете, а подчас выражался в альтруистических образцах поведения, которые не имели

прецедентов в мировой науке. Выразительный пример та­

кого плана приводит В. П. Карцев. Для исследования жи­

вотного электричества француз Л. Гальвани пользовался

лягушачьими лапками, англичанин Г. Кавендиш - услугами

своего слуги, а русский ученый В. В. Петров - срезал кожу

с собственных пальцев (Карцев, 1984). Слово же <<служа­

щий», которым советские интеллигенты определяли свое

социальное происхождение во всевозможных анкетах, по

всей видимости, не было случайным порождением бюро­

кратического лексикона. В его звучании можно не только найти аналогии с выражениями вроде «служилый люд», но

и уловить отголоски культа служения обществу, характер­

ного для российской интеллигенции и ·доведенного до крайности советской идеологией.

Стремление служить обществу традиционно усиливалось

.мессианским самосознанием, характерным для России вооб­ ще и для российской интеллигенции в особенности. Вооб­

ще, мессианские настроения очень характерны для ученых,

и не только российских. Л. Куби, например, обобщая свой опыт психотерапевтической работы с представителями

американской науки, пришел к выводу о том, что <<ученым,

особенно молодым, часто свойственна уверенность в том,

что их теории перевернут мир. За этой скрытой мегалома­

нией стоят не только амбиции молодого исследователя, но

иего мечты о всесилии, зародившиеся в раннем детстве>>

(Kuhie, 1960, р. 265). Подобныйиндивидуалистиzеский­

мессианизм (Я переверну мир) в российской науке, в силу

доминировавших в ней настроений, приобретал коллекти­

вистские формы, превращаясь соответственно в .мессианизм

коллективистский. Ярким выражением подобного синтеза

коллективизма и мессианизма служили, например, пред­

ставления о предназначении науки, высшая цель которой

виделась не в решении бытовых проблем, а в <<великом

преобразовании природы и общества».

И, как уже было сказано, коллективизм и культ слу­

жения обществу привели к тому, что одна из главных пси­

хологических предпосылок научного труда на Западе - мо­

тивация достижения - приобрела в российской науке

существенную специфику. Если там она выступала как мо­

тивация индивидуального достижения, как потребность до­ биться лиzного успеха, то в нашей науке - в основном как

.мотивация коллективного достижения, потребность сде­ лать что-то важное, но не для себя лично, а для страны.

внести весомый вклад в <<общее дело» 14 • Лишенная опоры в

14 Следует отметить, что, выработав эту установку, мы стре­

мились передать, точнее, навязать ее и своим собратьям по <<соци­

алистическому лагерю>> и подчас преуспевали в этом. Например, венгерский исследователь науки К. Варга писал в середине 70-х гг. прошлого века: ~ценностная ориентация коллектива на мотив до-

прагматизме и индивидуализме, составлявших психоло­

гическую основу западной науки. российская наука ком­

пенсировала это за счет не только коллективизма, но и ин­

теллектуализма как одной из основных характеристик отечественной культуры. Интеллектуализм проявлялся в

том, что интеллектуальный труд был у нас до недавнего времени престижен сам по себе, вне зависимости от вели­

чины вознаграждения и значимости создаваемого продук­

та, в представлении о самоценности научного мышления. в

настоящем культе эстетики, «красоты» мысли, в чрезвы­

чайной популярности людей, таких как М. К. Мамардашви­

ли, для которых мышление было их образом жизни. Этот интеллектуализм, вообще характерный для российского об­

щества или, по крайней мере, его образованной части. был

особенно выражен в российской науке - в силу того, что

главный носитель интеллектуализмаинтеллигенция бы­

ла предельно сконцентрированной в науке, а не равномерно

распределенной по различным сферам интеллектуальной

деятельности, как в других странах. В дореволюционной России «почвой для оседания кочевой российской интелли­

генции... была наука>> (Федотов, 1990, с. 439), предоставляя

ей, всегда находившейся между «молотом власти и нако­

вальней народа» (там же, с. 434), своеобразное <<убежище>>. В советские годы наука также давала интеллигенции <<убе­ жище и защиту от буйства и насилия российской и соци­ альной жизни» (Mirskaya, 1995, р. 559). И, поскольку это «буйство>> продолжается и поныне, отечественная интелли­

генция по-прежнему вынуждена использовать науку как

<<убежище» - по крайней мере, психологическое, где мож­

но укрыться непреходящими ценностями.

Естественно, описывая непрагматичность российской

науки. все же трудно избежать прагматического вопроса -

о том, как, позитивно или негативно, специфика российско­

го национального характера отразилась на российской на-

стижения является более важным фактором успешного выполне­

ния научно-исследовательской темы, чем та же ориентация на

уровне системы мотивации отдельной личности» (цит. по: Карцев,

1984, с. 68).

уке, а психологические особенности последней - на ее ре­

зультативности. Влияние особенностей российского мента­

литета на отечественную науку столь же противоречиво,

сколь и сам этот менталитет. Противоречивы и оценки

данного влияния. Согласно одной крайней позиции, нет

ничего более способствующего научному познанию, чем

российский национальный характер. Например, потому,

что <<наше историческое воспитание не позволяет нам кос­

неть на какой-нибудь односторонней точке зрения: оно

сделало нас особенно способными к усвоению чужих идей,

приучило черпать идейный материал отовсюду, заставляет

нас совершать синтез разнообразных точек зрения, а вмес­

те с тем приводит к исканию более широкого понимания

общественной роли науки, которое устраняло бы занятие

наукой только из-за мимолетной злобы дня или yzeнozo лю­ бопытства, ставя ему целями жизнь и знание (Кареев,

1992, с. 181-182). Согласно прямо противоположной по­

зиции, наука, аккумулировавшая в себе ценности западного

общества, противоречит особенностям российского мента­ литета и всегда была у нас <<странным ребенком5.> (Mirskaya,

1995). Данная позиция аргументируется таким образом:

<<достаточно подчеркнуть такие черты, вытекающие из мен­

тальиости древнерусской крестьянской общины и усилен­

ные (как это ни парадоксально) коммунистической пропа­

гандой: нетерпимость, враждебность к тем, кто выделился благодаря своим успехам, недоверие к людям, вовлечен­ ным в интеллектуальный труд. Комбинация этих черт со­

здает психологическую основу негативных установок по от­

ношению к ученым и их работе5.> (ibld., р. 721). Наверное,

обе эти позиции верны, но обе верны лишь отчасти - как и

любые попытки <tвыпрямить5.> нелинейное, свести комплекс

сложных явлений к простому и однозначному знаменате­ лю. Но трудно не согласиться с тем, что «социальный ин­

ститут науки просто не сформируется и не сможет суще­

ствовать в таком обществе, фундаментальные ценности

которого несовместимы со специфическими ценностями

науки5.> (Юдин, 1993, с. 88). В нашем же обществе этот ин­

ститут не только сформировался, но еще недавно поражал

весь мир своими габаритами и достижениями.

1 Интериоризация в модальной личности l

Рис. 11. Схема детерминации национальных особенностей

российской науки

минация строится по общей для разного исторического

времени и разных культур схеме. Основные особенности

общества - культурно-исторические, географические, гене­

тические и др. - отливаются в соответствующую массовую

психологию, воплощенную в модальном личностном типе.

Эта психология создает специфические предпосылки науч­

ного познания, вырабатывая свойственные данной культу-

Культурно-исторический тип науки

Установки ученых

Модальная личность

Особенности общества

Рис. 12. Схема социально-психологической детерминации

научной деятельности на уровне общества

ре когнитивные и социальные установки ученых, и таким

образом опосредует связь между особенностями общества и

характерной для него системой познания (рис. 12).

люций, утверждения и распространения новых парадигм 1•

на уровне общества - как подготовка, вызревание, утверж­

дение и распространение новых видов рациональности и

стилей научного мышления.

Эти же функции - информационной подготовки, гене­

рирования, проверки, оформления и распространения идей

кристаллизованы не только во временной, но и в простран­ ствеиной структуре научной деятельности -- представлены

в ее внутриличностном и социальном <<пространстве!>. В социальном <<Пространстве>> они проступают в ролевой

структуре научных групп - в научных ролях эрудита, осу­

ществляющего информационную подготовку идей, генера­

тора идей, их порождающего, критика, проверяющего эти идеи, и коммуникатора, распространяющего их. Во внутри­

личностном <<пространстве!> аналогичное распределение

ролевых функций можно обнаружить в интериоризирован­

ном диалоге ученого с самим собой, в процессе которого он

во внутреннем плане исполняет те же роли. Данная схема

порождения знания, развернутая как во времени, так и в

<mространстве1>, выступает, таким образом, универсальным

механизмом научной деятельности, инвариантным относи­ тельно ее конкретных уровней. Эту деятельность в резуль­ тате можно структурировать в системе двух измерений, од­

ним из которых являются ее уровни, другим - ее стадии.

Следует отметить, что описанная схема, по-видимому,

выражает стандартную траекторию развития любых идей.

а не только научных. Если вариацию этой схемы: подго­

товка - инкубация - озарение - проверка, разработанную

применительно к личностному уровню научного познания,

можно, внеся небольшие терминологические изменения,

приложить и к малой группе, и к научной организации, и

ко всему научному сообществу, то близкие представления о появлении и смене парадигм, разработанные применитель-

1 Близкие по смыслу стадии можно выделить, если рассматри­

вать развитие науки не в терминах научных парадигм, предложен­

ных Т. Куном, а в терминах исследовательских программ (И. Лака­ тое), исследовательских традиций (Л. Лаудан), тем (Дж. Холтон), гипотез (К. Поппер) и т. д.

<<Личностное~ и <<групповое>> знание можно назвать пер­

виzным знанием, а объективированное знание - производ­

ным от него вториzны.м. Знание может сколь угодно долго

оставаться первичным, не поддаваясь дальнейшей объекти­

вации, отчуждению от своих носителей и систем специфи­ ческих для них смыслов. Но процесс социального констру­

ирования знания может идти и дальше - до той стадии его

формализации, по достижении которой оно становится вторичным, полностью или в основном объективирован­

ным, отчужденным от его производителя и принадлежа­

щим всему научному сообществу, а то и всему человечеству.

Напомним, что для получения 10% такого вторичного,

формализованного и объективированного знания требуется

примерно 90% первичного, личностного или <<группового>>

знания, неотделимого от своего субъекта. Эти пропорции

дают представление о том, как построена ~пирамида>> зна­

ния и какая его часть находится в основании этой пира­

миды, не достигая стадии объективации. Можно предпо­

ложить, что примерно таково же и соотношение между

первичным знанием и теми ~сырыми~ идеями, на основе

проверки и селекции которых оно строится.

Говоря о социальном конструировании знания, необ­

ходимо подчеркнуть, что, несмотря на большую популяр­

ность схемы К. Поппера, обособившего ~миры~ людей, ве­

щей и идей, идеи не существуют как таковые вне своего

субстрата, которым служат люди и их объединения. Любое

знание - это состояние познающей системы, т. е. познаю­

щего субъекта, который ~пропускает~ познаваемые объек­

ты через свой разум, выражая их в категориях этого разума и наполняя характерными для него смыслами. Поэтому в

принциле знание всегда неотделимо от познающего субъек­

та, даже в тех случаях, когда считается полностью объекти­ вированным, прописанным в учебниках и принадлежащим всему человечеству. В этом случае оно тоже субъективиро­ вано, т. е. привязано к определенному субъекту, которым является наиболее <<коллективный>> из всех известных субъектов - все человечество, а какой-нибудь другой, столь же глобальный субъект познания, например, марсиане, на­ верняка выразил бы то же самое знание как-то иначе.

Все сказанное породило необходимость корректировки

не только образа познания, которая состоялась в наукаве­

дении вследствие разрушения мифов о <<чтении книги при­

роды>>, ~башне из слоновой кости~ и т. п., но и самого зна­

ния. То, что мы называем знанием, имеет две стороны,

являясь одновременно а) ментальной репрезентацией ве­

щей, б) состоянием познающей системы (и поэтому одно­

временно и объектно, и субъектно). В обоих своих каче­

ствах знание никогда не бывает завершенным продуктом

познавательного процесса, а всегда представляет собой оп­

ределенный этап его построения, в первом случае - опре­

деленную стадию ментальной репрезентации объекта, во втором - некоторое состояние познающего субъекта. Соот­

ветственно на своем объектном полюсе знание предстает в

виде таких форм отображения объекта, как теории, гипоте­

зы, относительно устоявшиеся представления и т. п., на

субъектном полюсе - как состояния познающих систем различного уровня: личности (личностное знание), первич­ ной исследовательской группы (<<групповое знание~), науч­

ного сообщества (парадигма), общества в целом (метадиг­

ма) и т. д.

Два отмеченных обстоятельства- во-первых, двусто­ ронний характер знания, тот факт, что оно представляет собой одновременно и отображение познаваемой реальнос­

ти, и состояние познающей системы, во-вторых, его <<сту­

пенчатое~ строение, существование в виде последователь­

ных стадий отображения объекта и состояний познающего

субъекта, в сочетании друг с другом означают, что процесс

построения знания тоже имеет две стороны. Ими являются:

а) объективацияпоэтапное уточнение знания в направ­ лении все большего приближения к познаваемому объекту и отображения его наиболее существенных сторон; б) со­

циализация - приспособление к особенностям различных

познающих систем, восхождение на социальную пирамиду

познания, первой ступенью которой является внутренний

мир личности, а последней (условно) - общество в целом.

Социализация знания служит столь же важной стороной

его построения, сколь и объективация, т. е. когнитивная

проработка, долгое время отождествлявшаяся с построени-

Рис. 13. Роль различных уровней познания в процессе

построения знания

и именно данное обстоятельство позволяет говорить о со­

циально-психологической структуре научной деятельности. А каждый из этих процессов, в свою очередь, имеет трие­

диную структуру, образованную тремя членами так называ­ емой <<фундаментальной психологической триады>> (Беккер, 1998), и включает: а) когнитивный, б) аффективно-мотива­

ционный, в) поведенческий компоненты. Одна из главных причин возникновения описанных в этой книге мифов о

науке состояла в необоснованном расчленении данной три­

ады, ассоциировании научного познания только с первым

ее членом - с когнитивными процессами - на фоне нео­

правданного забвения двух других - эмоций и поведения ученых. А разрушение мифов и формирование нового об­ раза науки заключалось в последовательной реабилитации двух незаслуженно забытых членов триады. Причем снача­ ла состоялась реабилитация ее поведенческого компонента, результатом которой стало оформление образа научного познания как деятелыюсти ученых, затем - аффективно-

мотивацианнаго компонента, заключавшегося в признании

подверженности этой деятельности влиянию эмоций,

субъективных интересов и т. п. Соответственно развитие

образа науки, результировавшее ее науковедческие иссле­

дования, можно разделить на 3 стадии: на первой наука

рассматривалась только как система познания - в связи

только с когнитивным компонентом психологической три­ ады, на второй - как познание и деятельность, что означа­

ло добавление поведенческого компонента, на третьей -

как познание, деятельность, сфера проявления эмоций и

субъективных интересов, что стало возможным в условиях

подключения аффективно-мотивацианнога компонента.

Подобное расширение образа науки было неизбежным,

поскольку в любом феномене научной деятельности, на

каждом из ее уровней и на каждой из ее стадий все три

компонента фундаментальной психологической триады

тесно переплетены. Так, процесс индивидуального научного

мышления начинается с формирования соответствующей мотивации (аффективно-мотивационный компонент триа­ ды, для краткости- А). Затем осуществляются когнитив­

ные процессы накопления информации и генерирования

идеи (когнитивный компонент- К). Найденное решение предваряется эмоциональной активацией и закрепляется эмоциями типа: <<Ага, нашел!», «Эврика!>> и т. п. (А). После

этого актуализируются мотивы, которые побуждают учено­

го к проверке, оформлению и распространению идеи (А) и

стимулируют соответствующие действия (поведенческий компонент- П), в свою очередь, сопровождающиеся ког­

нитивным (К) отображением их результатов ·и эмоциями

(А) по их поводу. Т. е. в структуре индивидуального науч­ ного мышления каждый член психологической триады на­

ходится в окружении других и постоянно взаимодействует с ними. Причем в его реальном протекании таких переклю­

чений с одного элемента триады на другой гораздо больше,

чем в этой схематично описанной структуре. Например,

даже такие когнитивные процедуры, как накопление и ана­

лиз информации предполагают определенные действия (сходить в библиотеку, пообщаться с коллегами, включить компьютер), а те сопровождаются соответствующими эмо-

Рис. 14. Трехмерная структура научной деятельности

циями (например, возникающими по поводу закрытой на

санитарный день библиотеки или сломавшегася компью­ тера).

То же самое происходит и на других уровнях научной

деятельности, где когнитивные процессы также предваря­

ются мотивацией, сопровождаются различными эмоциями,

предполагают разнообразные действия. Именно поэтому

современные наукаведы предпочитают описывать научное

познание в терминах деятельности. имеющей когнитив­

ную, аффективно-мотивационную и поведенческую состав­

ляющие, а не в терминах <<ЧИСТОГО:i> познания, которые

предпочитали их предшественники. Три психологиче­

ских компонента научной деятельности - такая же универ­

сальная и <<сквозная:i> составляющая ее структуры, как ее

членение на уровни и стадиальное строение. В результате

структура этой деятельности трехмерна. а ее основными

измерениями служат уровни, стадии и психологические

компоненты (рис. 14).

* * *

В заключение к заключению имеет смысл еще раз заост­ рить один из ключевых сюжетов этой книги, подчеркнув.

что, помимо стремления упорядочить и систематизировать

социально-психологический контекст научной деятельнос­

ти, у автора была еще одна глобальная цель - показать, говоря словами одного из исследователей данной пробле­

мы, <<ИЗ какого теста сделаны ученые», чем они отличаются

и отличаются ли от других людей. Ответ на этот вопрос,

вытекающий из всего сказанного, прозвучал бы так: уче­

ные, безусловно, отличаются от других, но не тем, что

зафиксировано в мифах о них. Люди науки не живут в

<<башне из слоновой кости>>, не <<читают книгу природы» и

вообще имеют мало общего с мифическим Homo Scieпtus. Но при этом они обладают особыми интеллектуальными

качествами, мотивацией, личностными чертами, а их типо­

вой жизненный путь отличается от судеб представителей

других профессий. Чрезмерная же настойчивость попыток, таких как предпринятые Д. Уотсоном (Watson, 1938), М. Ма­

хани (Mahoney, 1976), Дж. Гилбертом и М. Малкеем (Гил­

берт, Малкей, 1987), <<спустить ученых на землю>>, дока­

зать, что они - такие же, как все, скорее свидетельствует

об обратном - о том, что в них все же есть нечто особен­

ное. Люди науки строят свой особый мир, который для них

не менее реален, чем тот мир, который их окружает. Имен­

но из-за этого их считают странными, чудаковатыми и т. п.,

т. е. непохожими на других, хотя вопрос о том, какой мир

более <<реален>> - мир квантов или генов, в котором живут

они, или тот мир, в котором обитают, скажем, политики или бизнесмены, наверное, не имеет однозначного ответа.

В конце концов, наш сегодняшний мир таков, каков он

есть, - мы ездим на автомобилях, летаем на самолетах,

пользуемся компьютерами - именно потому, что ученые

живут в своем особом мире.

Особыми свойствами обладают не только ученые как

личности, но и их объединения: научно-исследовательские группы отличаются от любых других малых групп, научные организации - от любых других организаций, научное со­

общество - от любого другого профессионального сообще­

ства, а отношения ученых с обществом - от его отношений с представителями других профессий. И с этим связан тот основной практический вопрос, которого не может избе-

жать ни одна современная книга о науке, - как правильнее

организовать научную деятельность, сделать ее более эф­ фективной?

Не вдаваясь в обсуждение способов организации как

науки вообще, так и различных объединений ученых,

подчеркнем, что основным социально-психологическим

принципом этой организации должна быть ее адекватность

специфическому ~человеческому материалу>> науки. Это

означает многое: учет особенностей ученых и их объедине­

ний при определении способов мотивации и вознаграждения

их труда; организацию их взаимодействия в соответствии с логической и психологической структурой исследователь­

ского процесса (в любом исследовательском подразделении

должны присутствовать и <<генераторы идей>>, и <<критикИ>>, и ~эрудиты~. сочетаясь в нужных пропорциях); представ­ лениость в нем всех основных стадий - подготовки идей,

их генерирования, критической проработки и формулиро­

вания; умеренность критики, которая не должна подавлять

способности к порождению идей и т. п.

Важность правильной организации научной деятельнос­

ти и соответственно соблюдения этих правил, основанных

на ее социально-психологических закономерностях, трудно

переоценить, поскольку в конечном счете лучше живет и

быстрее развивается то общество, в котором научная дея­

тельность правильнее организована.

ЛИТЕРАТ~РА

Адамар Ж. Исследование процесса изобретения в области

ский М. Г. Психология науки. М., 1998.

Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 1997.

Аргументы и факты. 1997. N!.! 30.

Арнхейм Р. Искусство и визуальное восприятие. М., 1974.

Аронсон Э. Общественное животное: Введение в социаль-

ную психологию. М., 1998.

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Белинский В. Г. Россия до Петра Великого 11 Русская идея.

М., 1992. С. 73-90.

Белкин П. Г., Емельянов Е. Н., Иванов М. А. Социальная пси­ хология научного коллектива. М., 1987.

Блох А. М. Творчество в науке и технике. М., 1920.

Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество 11 Вехи. Интел­ лигенция в России. М., 1991. С. 43-84.

Быков Г. В. Проблема восприятия научного новшества и те­

ория химии 11 Научное открытие и его восприятие.

М., 1971. С. 247-251.

Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1977.

Бюлер К. Духовное развитие ребенка. М., 1925.

Василюк Ф. Е. Психология переживания. М., 1984.

Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

Зиневиz Ю. А. Кара-Мурза С. Г., Микулинекий С. Р., Ярошев­

ский М. Г. Об ускорении включения молодых специа­

листов в активную творческую деятельность в научном

коллективе// Вестник АН СССР. 1977. NQ 10. С. 61-72.

Зинzенко В. П. Живое знание. Самара, 1998.

Зотов А. Ф. Структура научного мышления. М., 1973.

Зрительные образы: Феноменология и эксперимент. Ду-

шанбе, 1972.

Ильин А. И. О русской идее// Русская идея. М., 1992.

с. 436-443.

Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 5. М., 1966.

Капица П. Л. Эксперимент, теория, практика. М., 1974.

Кара-Мурза С. Г. Проблемы интенсификации науки: Техно-

логия научных исследований. М., 1984.

Кареев Н. И. О духе русской науки // Русская идея. М.,

1992. С. 171-186.

Карпушин В. А. Логика и интуиция: их соотношение в полу­ чении нового знания// Логика научного познания. М.,

1986. С. 25-27.

Карцев В. П. О возможностях интенсификации научного труда// Научная организация труда в НИИ и КБ. М.,

1978. с. 26-49.

Карцев В. П. Руководитель в ролевой структуре первичного

коллектива //Проблемы руководства научным кол­

лективом. М., 1982. С. 50-73.

Карцев В. П. Социальная психология науки и проблемы ис­

торика-научных исследований. М., 1984.

Карцев В. П., Ярошевский М. Г. Ролевые функции ученых и

МЛО в исследовательском коллективе // Комплексное

изучение человека и формирование всесторонне раз­

витой личности. М., 1978. С. 11-13.

Касьянова К. А. О русском национальном характере. М.,

1994.

Кистяковкий Б. А. В защиту права // Вехи. Интеллигенция

в России. М., 1991. С. 109-135.

Коваль Т. Б. Православная этика труда 1/ Мир России. Т. 2.

М., 1994. С. 53-68.

Кайре А. Очерки истории философской мысли. М., 1985.

Косарева Л. М. Социокультурный генезис науки Нового времени. М., 1989.

Кугель С. А. Профессиональная мобильность в науке и тенден­

ции ее изменения в условиях научно-технической рево­

люции 11 Вопросы философии. 1969. N!! 11. С. 109-114.

Кузнецова Н. И. Наука в ее истории. М., 1982.

Кулюткин Ю. Н. Эвристические методы в структуре реше­

ний. м.. 1970.

Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.

Леви-Стросс П. Структурная антропология. М., 1980.

Лейман И. И. Коллектив и научное творчество 11 Научное

творчество. М., 1969. С. 268-285.

Лейман И. И. Наука как социальный институт. М., 1971. Лейман И. И., Лазар М. Г., Полторанова Г. Е. О нравствен­

ной и профессиональной социализации молодого спе­

циалиста 11 Молодежь: образование, воспитание, про­

фессиональная деятельность. Л., 1973. С. 65-78. Лекторский В. А. Субъект, объект, познание. М., 1980.

Лук А. Н. Психология творчества. М., 1978.

Лурье С. В. Историческая этнология. М., 1997.

Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М., 1990.

Мангейм К. Идеология и утопия 11 Утопия и утопическое

мышление. М., 1991. С. 113--169.

Маркова Л. А. Историки и социологи науки о социальной природе научного познания 11 Современная Западная социология науки: Критический анализ. М., 1988.

С. 194-211.

Мейерсон Ф. Тождественность и действительность: Опыт

теории естествознания как введения в метафизику.

СПб., 1912.

Меркулов В. Л. Об объективных и субъективных факторах

восприятия научного открытия 11 Научное открытие и

его восприятие. М., 1971. С. 236-246.

Мид М. Культура и мир детства. М., 1988.

Милюков П. Н. Интеллигенция и историческая традиция 11

Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С. 294-381.

Молодцова Е. Н. Традиционные знания и современная наука

о человеке. М., 1996.

Машкова Г. Ю. Социальная психология и проблема управле­

ния наукой 11 Вестник МГУ. 1996. Серия 7. С. 49-66.

Машкова Г. Ю., Юревиz А. В. Психабиография-новое на­

правление в изучении науки 11 Вопросы истории есте­ ствознания и техники. 1989. N!! 3. С. 67-75.

Мышление: процесс, деятельность, общение. М., 1982.

Никитин Е. П. Объяснениефункция науки. М., 1970.

Огурцов А. П. Этнометодология и этнографическое изуче­

ние науки 11 Современная Западная социология науки.

М., 1988. С. 211-226.

Оствальд В. Великие люди. СПб., 1910.

Пельц Д., Эндрюс Ф. Ученые в организациях: Об оптималь­ ных условиях для исследований и разработок. М.,

1973.

Петровский А. В. Вопросы истории и теории психологии.

М., 1984.

Пиаже Ж. Роль действия в формировании мышления 11 Во- просы психологии. 1965. N!! 6. С. 3-17.

Планк М. Единство физической картины мира. М., 1966. Погребысская Е. И. Оптика Ньютона. М., 1981.

Пойа Д. Математика и правдаподобные рассуждения. М.,

1975.

Покровский В. А., Рубанов А. Ю. Роль психологического кли­ мата в повышении эффективности труда научных ра­ ботников 11 Вопросы теории и практики управления и

организации науки. М., 1975. С. 248-249.

Полани М. Личностное знание. М., 1985.

Поппер К. Избранные работы. М., 1983.

Порус В. Н. Искусство и понимание: сотворение смысла 11

Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного

знания. М., 1990. С. 256-277.

Рабиновиz В. А. Алхимический миф и химеры собора Па­

рижской богоматери (к проблеме сопоставления) 11

Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного

знания. М., 1990. С. 97-116.

Родный Н. И. Биография и логика 11 Человек науки. М.,

1964. С. 43-59.

Родный Н. И. Некоторые вопросы научной революции 11

Проблемы истории и методологии научного познания.

М., 1974. С. 35-57.

Российское сознание: психология, феноменология, культу­

ра. Самара, 1994.

Россия и Германия: опыт философского диалога. М., 1993.

Рузавин Г. И. Герменевтика и проблемы понимания и объяснения в научном познании 11 Структура и разви­

тие научного знания: Системный подход и методоло­

гия науки. М., 1982. С. 42-45.

Савицкий П. Н. Два мира 11 Россия между Европой и Ази­

ей: Евразийский соблазн. М., 1993.

Салмон Г. Наука как власть и наука как коммуникация

(противоборство двух традиций) 11 Философские ис­

следования. 1993. N!! 3. С. 60-67.

Селье Г. От мечты к открытию: Как стать ученым. М., 1987. Сергеева И. В. Коллектив и личность в науке 11 Социологи­

ческие исследования. М., 1970. Вып. 3. С. 178-188.

Сеzенов И. М. Избранные произведения. Т. 1. М., 1952.

Сикевиz 3. В. Национальное самосознание русских. М.,

1996.

Соколов А. Н. Внутренняя речь и мышление. М., 1968.

Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1988.

Социально-психологические проблемы науки. М., 1973.

Социологические проблемы науки. М., 1974.

Степин В. С. Научное познание и ценности техногеиной

цивилизации 11 Вопросы философии. 1989. N!! 1О. С. 3-

18.

Степин В. С. От классической к постоеклассической науке

(изменение оснований и ценностных ориента­

ций) 11 Ценностные аспекты развития науки. М., 1990.

С. 152-166.

Струве П. Б. Интеллигенция и революция 11 Вехи. Интел­ лигенция в России. М., 1991. С. 136-152.

Эйнштейнавекий сборник. М., 1967.

Энгель.мейер П. К. Теории творчества. СПб., 1910.

Юдин Б. Г. История советской науки как процесс вторичной

институционализации 11 Философские исследования.

1993. N23. С.83-106.

Юдин Б. Г. Методологическая и социокультурная опреде­

ленность научного знания 11 Идеалы и нормы научно­ го исследования. Минск, 1981. С.120-158.

Юнг К. Г. Архетип и символ. М., 1991.

Юревиz А. В. <<Мозги>> и власть 11 Сегодня. 1995. 27 июля. Юревиz А. В. Социальное восприятие ученых. М., 1988.

Юревиz А. В. Умные, но бедные: Ученые в современной

России. М., 1998.

Юревиz А. В. Системный кризис психологии 11 Вопросы

психологии. 1999. NQ 2. С. 3-11.

Якобсон П. М. Процесс творческой работы изобретателя.

М., 1934.

Ярошевский М. Г. История психологии. М., 1974. Ярошевский М. Г. Логика развития науки и научная шко­

ла 11 Школы в науке. М., 1977. С. 7-97.

Ярошевский М. Г. Программно-ролевой подход к исследова­ нию научного коллектива 11 Вопросы психологии.

1978. N2 3. С. 40-53.

Ярошевский М. Г. Надсознательное в научном творчестве и генезис психоанализа Фрейда 11 Бессознательное: при­

рода, функции, методы исследования. Тбилиси, 1978.

с. 414-421.

Ярошевский М. Г. Наука о поведении: русский путь. М.,

1996.

Ярошевский М. Г. О субъекте научной деятельности 11 Во­ просы философии. 1978. N2 6. С. 17-31.

Ярошевский М. Г. Оппонентный круг и научное откры­

тие 11 Вопросы философии, 1983. N2 10. С. 49-61.

Agneи1 N. М., Pyke S. W. The science game. N. У., 1969. Albert R. S., Rиnco М. А. The achievement of eminence: А mo-

del based оп а longitudinal study of exceptionally gifted

338 Литература

boys and their families 11 Conceptions of giftedness. Cambridge, 1986. Р. 332-357.

Amahile Т. М. The social psychology of creativity. N. У., 1983. Argyris С. Personality and organization. N. У., 1957. Attribution: Perceiving the causes of behavior. Morristown,

1972.

opment. N. У., 1963. Р. 117-139.

Baumrind D. Research using intentional deception: Ethical issues revisited 11 American psychologist. 1985. Vol. 40. N 2. Р. 165-179.

Berdyaev N. The Russian idea. Boston, 1962.

Bjork D. The compromised scientist: William James in the development of American psychology. N. У., 1983.

Braine М. D. S. Оп the relation between the natural logic of reasoning and standart logic 11 Psychological review. 1975. Vol. 85. N 1. Р. 1-21.

Broglie L. de. La phisique nouvelle et les quants. Р., 1936.

Burton А. С. The mind and motivation of the scientist 11 Transactions of the Royal society of Canada. Toronto, 1974. Vol. 12. Р. 103-117.

Cattel R. В. The personality and other motivation of the researcher from measurements of contemporaries and from Ьiography 11 Scientific creativity. 1963. Р. 119-131.

Chambers]. А. Relating personality and Ьiographical factors to scientific creativity 11 Psychological monographs. 1967. Vol. 78. N7. Р.117-126.

340 Литература

Etzioni А. А comparative analysis of complex organizations.

N. У., 1961.

Evan W. М. Conflict and performance in R & D organizations: Some preliminary findings 11 Industrial management review. 1965. Vol. 7. N 1. Р.

Festinger L. А theory of cognitive dissonance. Stanford, 1957. Fleck L. Genesis авd development of а scientific fact. Chicago,

1979.

Gardner Н. Syвthetic scientific approach // The nature of creativity. Cambridge, 1988. Р. 298-321.

Gaston]. Originality авd competition in scieвce. Chicago, 1973. Gavin W. ]., Blakeley Т.]. Russia and America: А philosophical

comparison. Boston, 1976.

Gentner D., jeziorsky М. Historical shifts in the use of analogy in science // Psychology of science. Contributions to metascience. Cambridge, 1989. Р. 296-325.

Gerlach W. Otto Hahn: 1879-1968.

Zeit. Stuttgart, 1984.

Geroch R. General relativity from А to В. Chicago, 1978. Gieryn Т. F., Figert А. Е. Scientists protect their cognitive author-

ity: The status degradation ceremony of sir Cyril Burt//The knowledge society. Dordrecht, 1986. Р. 67-86.

Gilbert G. N. The transformation of research fiвdings into scientific knowledge 11 Social studies of science. 1976. Vol. 6.

Р. 281-306.

Goetzcl М. G., Goetzel V., Goetzel Т. G. Three hundred eminent

persoвalities. San Francisco, 1978.

Goldsmith R. Е., Matherly Т. А., Wheatly W.]. Yes saying and the

Кirton adaption-innovatioв inventory /1 Educational and

psychological measurement. 1986. Vol. 46. N 4. Р. 433436.

Gombrich Е. Н. Art and illusioв. N. У., 1960.

Gomersall Е. Current and future factors affecting the motivation of scientists, engineers and technicians 11 Research ma-

вagement. 1971. Vol. 3. Р. 43-50.

Gordon G., Marquis S. The effect of differing administrative authority оп scientific inвovation. Chicago, 1963.

Gorer G., Rickman G. The people of great Russia, L., 1949. Gough Н. G., Woodworth D. G. Stylistic variations among pro-

fessional research scientists 11 Journal of psychology.

1960. Vol. 49. Р. 87-98.

Greenberg]. Psychoblography 11 Science. 1978. Vol. 113. N 6.

Р. 90-91.

Gruber Н. Е. Darwin on man: А psychological study of scientific creativity. Chicago, 1981.

Gruber Networks of enterprise in creative scientific work 11 Psychology of science: Contributions to metascience. Cambridge, 1989. Р. 246-274.

Guilford]. Р. The nature of human intelligence. N. У., 1967. Gustin В. Н. Charisma, recognition, and the motivation of

scientists 11 American journal of sociology. 1973. Vol. 78.

N 5. Р.1119-1134.

Hagstrom W. О. The scientific community. Cardonale, 1965. Harman Р. М. The scientific revolution. L., 1983.

Нагrе R. An introduction to the logic of science. L., 1960. Heelan Р. А. Towards а hermeneutics of natural science 11 The

Hempel С. G. Aspects of scientific explanation and other essays in philosophy of science. N. У., 1965.

Hermann М. G. Political psychology. San Francisco, 1986. Holton G. The thematic component in scientific thought. Cam-

bridge, 1978.

Houston ]. Р., Mednick S. А. Creativity and the need for novelty 11]ournal of abnormal and social psychology. 1963.

Vol. 66. Р. 137-141.

Hudson L. The psychological basis of subject choice 11 Present and future in higher education. L., 1973. Р. 63-73.

Huxley L. Life and letters of Thomas Henry Huxley. L., 1902.

james W. The principles of psychology. Dover, 1890.

]ason G. L. Science and common sence 11 Journal of critical analysis. 1985. Vol. 8. N 4. Р. 117-123.

jewkes]. The sources of invention 11 Lloid's Bank review. 1958. N 1. Р. 17-28.

Kaufman G. The explorer and the assimilator: А cognitive style distinction and its potential implications for the innovative proЬlem solving 11 Journal of educational research. 1979.

Vol. 123. Р. 101-108.

Kelley Н. Н. Causal schemata and the attribution process 11 Attribution: Perceiving the causes of behaviour. Morristown,

1972. Р. 151-174.

Kelley Н. Н. The process of causal attribution 11 American psychologist. 1973. Vol. 28. N 2. Р. 107-128.

Kellog R., Baron R. S. Attribution theory, insomnia, and the reverse placebo effect: А reversal of Storms and Nisbett's findings 11 J ournal of personality and social psychology.

1975. Vol. 32. N 2. Р. 231-236.

Kern L. Н., Mirels Н. L., Нingshaw V. G. Scientists' understanding of propositional logic: An experimental investigation 11 Social studies of science. 1983. Vol. 13. Р. 131-146.

Кirton М.}., Clantis S. М. Cognitive style and personality: The Кirton adaption-innovation and the Cattel sixteen personality factors inventories 11 Personality and individual differences. Oxford, 1986. Vol. 7. N 2. Р.

Кirton М. Adaptors, innovators, and paradigm consistancy 11 Psychological reports. 1985. Vol. 57. N 2. Р. 487-490.

Knapp R. Н. Demographic, cultural and personality attributes of scientists 11 Scientific creativity: Its recognition and development. N. У., 1963. Р.

Knapp R. Н., Goodrich Н. В. Origins of American scientists. Chicago, 1952.

Koestler А. The act of creation. N. У., 1964.

Kohn А. False prophets: Fraud and error in science and medicine. Oxford, 1986.

Kornhauser W. Scientists in industry conflict and accomodation. Berkeley, 1963.

Kuble L. Some unsolved proЬlems of scientific career 11 Identity and anxiety. N. У., 1960. Р.

Kumar G., Raina М. К. Creative behavior and achievement motivation 11 Psychological reports. 1976. Vol. 39. N 3.

Р. 766.

Lakatos I. Falsification and the methodology of scientific research programmes 11 Criticism and the growth of knowledge. N. У., 1970.

Wolgur S. Laboratory life: The social construction of scientific facts. N. У., 1979.

Lehman А. С. Age and achievement. New Jersey, 1953. Lendrem D. What are scientists made of 11 New scientist. 1985.

Vol. 108. N 1479. Р. 57-58.

Likert R. New patterns of management. N. У., 1961.

Lloyd G. Е. R. Early greek science: Thales to Aristotle. N. У.,

1970.

Lombroso С. The man of genius. N. У., 1895.

Longeneker Е. D. Perceptual recognition as а function of anxiety, motivation, and the testing situation 11 Journal of abnormal and social psychology. 1962. Vol. 64. Р.

Taylor W. G. К. Creativity in life sciences research 11 R & D management. 1986. Vol. 16. N 1. Р. 45-61.

Ludlum R. The Rhineman exchange. N. У., 1974.

Lynch М., Bogen D. Sociology of textbooks and the sociology of scientific knowledge 11 American sociological review.

1977. Vol. 62. N 3. Р. 481-493.

Mach Е. Оп the part played Ьу accident in invention and discovery 11 Monist. 1896. N 6. Р. 161-175.

Mahoney М.]. Scientists as subjects: The psychological imperative. Cambridge, 1976.

Mahoney М.]., Кimper Т. Р. From ethic to logic: А survey of scientists as subjects 11 The methodological imperative. Cambridge, 1976. Р.

Mahoney М.]., Monbreum В. G. Psychology of the scientist: An analysis of proЬlem-solving Ьias 11 Cognitive therapy and research. 1977. Vol. 1. Р. 229-238.

Maini S. М., Nordbeck В. Critical moments, the creative process and research motivation 11 International social science.

1973. Vol. 25. N 1-2. Р. 190-204.

Mansfield R. S., Busse Т. V. The psychology of creativity and discovery. Chicago, 1981.

Manuel F. Е. А portrait of Isaak Newton. Harvard, 1968.

Литература

Curtis М. Consultants' perceptions of causality fог success and failure of consultation 11 Professional psychology. 1981. Vol. 12. N 6. Р. 670-676.

Maslow А. Н. Motivation and personality. N. У., 1954.

Maslow А. The psychology of science: А Reconnaisance. N. У., 1966.

McClelland D. The psychodynamics of creative physical scienContemporary approaches to creative thinking.

N. У., 1962. Р. 141-174.

McGinn R. Е. Science, technology and society. New Jersey, 1991. Mednick С. А. The associative basis of the creative process 11

Psychological review. 1962. Vol. 69. Р. 220-232.

Meeker М. Measuring creativity from the child point of view 11 Journal of creative behavior. 1978. Vol. 12. N 1. Р. 52-62.

Meltzer L., Salter]. Organisational structure and performance and job satisfaction of scientists 1/ American sociological review. 1962. Vol. 27. Р. 351-362.

Merton R. К. Behavior patterns of scientists 11 American scientist. 1969. Vol. 57. Р. 1-23.

Merton R. К. The Matthew Effect in science 11 Science. 1968. Vol. 159. Р. 56-63.

Merton R. Social theory and social structure. Toronto, 1957. Merton R. The sociology of science: Theoretical and empirical

investigation. Chicago, 1973.

Miller А. G. Actor and observer perceptions of the learning of а task /1 J ournal of exerimental social psychology. 1975. Vol. 11. N 2. Р. 95-111.

Miller А. G. Imagery, metaphor, and physical reality 11 Psycholgy of science. Contributions to metascience. Cambridge, 1989. Р. 326-341.

Mirskaya Е. Z. Russian academic science today: It's societal standing and the situation within the scientific community // Social studies of science. 1995. Vol.1995. Р. 705725.

Mitroff I. I. The subjective side of science. А psychological inquiry into the psychology of the Appolo Moon scientists. Amsterdam, 1974.

Nemeier Е., Shadish D. Social psychology of science 11 Journal of personality and social psychology. 1985. Vol. 3. N 1. Р. 46-59.

Nietzsche F. The blrth of tragedy. N. У., 1967.

Nisbett R., Ross L. Human inference: Strategies and shortcomings. New Jersey, 1980.

Oberg W. Age and achievement and the technical man 11 Personnel psychology. 1960. Vol. 13. Р. 245-259.

Osbaldeston М. D., Сох]. S. G., Loveday D. Е. Е. Creativity and ordanization in pharmaceticals R & D 11 R & D management.1978. Vol.8. N3. Р.165-175.

Pelz D. С. Motivation of the engineering and research specialists 11 General management series. 1957. N 186. Р. 2546.

Pelz D. Time and influence factors in laboratory manageAnalysis Memo. September 1966. N 18. Р. 78-

The possibllity of invention 11 The nature of creativity. Cambridge, 1988. Р. 362-385.

Perry Н. S. Psychiatrist of America. Massachusets, 1982. Peters R. S. The concept of motivation. L., 1958.

Pinch Т. Towards an analysis of scientific observation: The externality and evidential significance of observational reports in physics 11 Social studies of science. 1985. Vol. 15. N 1. Р. 3-36.

Plank М. Scientific autoblography and the papers. N. У., 1949. Polak F. L. The image of the future. Amstardam, 1973.

Price D.j. S. Science since Babylon. New Haven, 1978.

Ravetz]. R. Scientific knowledge and its social proЬlems. Oxford, 1971.

Richards G. Of what is history of psychology а history 11 British journal for the history of science. 1987. Vol. 20. N 65. Р. 201-211.

Roe А. The making of а scientist. N. У., 1953.

Rorty R. Method, social science and social hope 11 Consequences of pragmatism. Minneapolis, 1982. Р. 191-210.

346 Литература

Ross В. S. Psychological thought within the context of the scientific revolution 1665-1700. N. У., 1971.

Rotter]. В. А new scale for the measurement of interpersonal trust 11 Journal of personality. 1967. Vol. 35. Р. 651-655.

Rudd Е. The highest education: А study of graduate education in Britain. L., 1975.

Sagan К. The Dragons of Eden. N. У. 1977.

Shayegan D. The challenges of today and cultural identity 11 East Asian cultural studies. 1977. Vol. 16. Р. 32-46.

Shepard Н. А. Creativity in R & D teams 11 Research and engineering. 1956, October. Р. 10-13.

Sherif М., Hovland С. I. Social judgement: Assimilation and contrast effects in communication and attitude change. New Haven, 1965.

Simonton D. К. Creativity, leadership, and chance 11 The nature of creativity. Cambridge, 1988. Р.

Tailor С. W. How many types of giftedness сап your program tolerate? 11 Journal of creative behavior. 1978. Vol. 12. N 1. Р. 39-51.

Tannenbaum А.]. Giftedness: Psychological approach 11 Conceptions of giftedness. Cambridge, 1986. Р.

Tannenbaum А. S. Control in organizations: Individual adjustment and organizational performance 11 Administrative science quarterly. 1962. Vol. 7. Р.

Tardif Т. W., Sternderg R.]. What do we know about creativity 11 The nature of creativity. Cambridge, 1988. Р. 429440.

Тегтап L. М. The measurement of intelligence. Boston, 1916. The nature of creativity. Cambridge, 1988.

Thomas W. Mill. Oxford, 1985.

Tolman Principles of purposive behaviour 11 Psychology: А study of science. N. У., 1959. Vol. 2. Р.

Torrance Е. Р. Giftedness in solving future proЬlems // Journal of creative behaviour. 1978. Vol. 12. N 2. Р. 75-86.

Tversky А. Features of similarity j j Psychological review. 1977.

Vol. 84. Р. 327-352.

Tweney R. D. А framework for the cognitive psychology of science // Psychology of science. Contributions to metascience. Cambridge, 1989. Р.

Tweney R. D., Yachanin S. А. Can scientists rationally acess conditional inferences j j Social studies of science. 1985.

Vol. 15. N 1. Р. 155-175.

Walberg Н.]. Creativity and talent as learning // The nature of creativity. Cambridge, 1988. Р. 340-361.

Wallas G. The art of thought. N. У., 1926. Watson D. L. Scientists are human. L., 1938. Watson]. D. The douЬle helix. N. У., 1969.

Watson R. В. Selected papers on the history of psychology. New Hampshire, 1977.

Weimer W. В. Psychology and the conceptual foundations of

1989. Р. 370-382.

Whitehead А. N. Science and modern world. N. У., 1931. Wilson]. Philosophy and educational research. Wales, 1972. Wyer R. S., Srull Т. К. Understanding social knowledge: If only

the data could speak themselves. Morristown, 1988.

Yearley S. The cognitive dictates of method and policy: Interpretational structures in the representation of scientific work // Human studies. 1988. Vol. 11. N 2/3. Р. 341359.

Zaionc R. В. Family configuration and intelligence j j Science.

1976. Vol. 192. Р. 227-235.

Zilsel Е. The sociological roots of science j j Americal journal of sociology. 1942. Vol. 47. Р. 119-131.

Ziman ]. М. PuЬlic knowledge. An essay concerning the social dimension of science. Cambridge, 1968.

348 Литература

Zuckerman Н. The scientific elite: Nobellaureates mutual influence. N. У.• 1977.

Zuckerman М. Attribution of success and failure revisited, or: The motivational Ьias is alive and well in attributional theory 11]ournal of personality. 1976. Vol. 42. N 2. Р. 245287.

оrЛАВ11ЕНИЕ

Науzное издание

Андрей Владиславович ЮРЕВИЧ

СОЦИАЛЬНАЯПСИХОЛОГИЯНАУКИ

Редактор: Н. К. Исупова

Корректоры: И. М. Анисимова, Е. Ю. Попова

Верстка: С. В. Степанов

Лицензия N~00944

от 09.02.2000 r.

Сдано в набор 09.03.01. Подnисано в nечать 01.11.01. Формат 84 х 108 '/". Бум. офсетная. Гарнитура Octava. Печать офсетная. Уел. nеч. л. 11.00. Тираж

2000 экз. Зак. N• 4447

По воnросам оnтовых закуnок обращаться no адресам:

191011. Санкт-Петербург. наб. р. Фонтанки, 15. Издательство Русского Христианского гуманитарного института.

Факс: (812) 311-30-75; e-mail: rector@rchgi.spb.ru.

URL: http:/jwww.rchgi.spb.ru;

ИТД •Летний сад.. :

Тел. в С-Петербурге: (812) 232-21-04;

Тел. в Москве: (095) 290-06-88

Отnечатано с готовых диаnозитивов

вАкадемической тиnографии •Наука~ РАН

!97034. Санкт-Петербург, 9-я линия. 12